Часть II. От текста – к контексту 3 страница

И тут я возвращаюсь к Римскому клубу и тому, что ему предшествовало. Я предлагаю проследить все это как единую линию. И соотнести с кажущейся дикой идеей «демократизации Ирака» с помощью ковровых бомбардировок. Ведь у тех же американцев есть богатый опыт осуществлений нужных им модернизаций в условиях послевоенного оккупационного периода. Это и план Маршалла для Германии, и план Макартура для Японии. Почему никто не стал осуществлять такой план в Ираке? Или, точнее, почему все сделано было прямо обратным образом? Каким именно? Приглядевшись, понять нетрудно. Сначала этот самый Ирак отбомбили, унизили, растоптали в нем более или менее (конечно, условно) модернистских баасистов... Потом вместо диктатуры развития, пусть и оккупационной, устроили шоу на тему об управляемой демократии. В итоге эта демократия обернулась и расшатыванием государства, и архаизацией, и много чем еще – но уж никак не Модерном.

Между тем, о необходимости идеологии модернизации мы говорили с весьма солидными американскими политиками незадолго до бомбардировок в Ираке, когда было понятно, что отменить бомбардировки уже нельзя. Позже я неоднократно заявлял то же самое на международных контртеррористических семинарах, на которых присутствовали весьма серьезные и авторитетные люди. Слушать – слушают. И вроде бы понимают, что к чему. Но поезд идет в направлении регресса и архаизации, а не в направлении Модерна.

Почему так происходит? И не является ли происходящее фактически отказом от проекта «Модерн» со стороны части Запада? Да-да, того самого Запада, для которого этот Модерн был флагом и символом лидерства, и если уж доводить до предела, то «бременем белых» (не разделяю данною формулу, но предлагаю в нее всмотреться).

Не идет ли речь об отказе от всякого бремени? От обязанностей по развитию остальной части человечества? Не идет ли речь о том, чтобы не позволить остальной части человечества развиваться, ссылаясь на любые аргументы, от экологии до демократии? Ведь если осуществляется проект «Модерн», то любая форсированная модернизация опирается на определенных фазах отнюдь не на демократию – и это общеизвестно. Понятие «авторитарная модернизация» является абсолютно строгим. И абсолютно позитивным, в отличие от авторитаризма как такового.

Так почему Запад забыл об авторитарной модернизации как позитивном понятии? Почему он требует демократизации в Узбекистане или Египте? Почему он двусмысленно ведет себя даже в Турции (а это очень легко показать)? Идет ли речь только о Большой Игре, описанной тем же Киплингом в романе «Ким» и ставшей концептуальной осью западной стратегической разведдеятельности? Или о чем-то большем?

Большая Игра – это «всего лишь» инструментальное использование некоего зла. Берется зло (например, радикальный ислам) и запускается в качестве деструктора на территорию стратегического противника (ислам против Российской империи, ислам против СССР, ислам против Османской империи, в перспективе, возможно, ислам против Китая). Такие программы подробно описаны. Доказательства по сути неоспоримы. Самый мощный противник подобных игр находится внутри самого исламского мира. Ненависть к так называемым «бородатым» в исламских элитах (суфийских и не только) огромна. Не было бы этой ненависти – России пришлось бы заплатить гораздо большую цену за победу в Чечне.

И тем не менее – Большая Игра инструментальна, манипулятивна, а не концептуальна. Концептуальна же лишь ревизия мегапроектности. Если ревизуется мегапроект «Модерн», то речь не об использовании тех же исламистов против ненужных враждебных стран (главных геополитических конкурентов). Речь не о переделе, а о фундаментальном ПЕРЕУСТРОЙСТВЕ мира. О запуске процессов, обратных развитию. Процессов не прогресса (в том числе осуществляемого по западным калькам), а регресса.

Управляемый регресс – он же перестройка – это «ноу-хау», отработанное на территории СССР в эпоху конца 80-х – начала 90-х годов. Этот регресс до сих пор не преодолен. Он только отчасти сдержан, и не более того. Историческая заслуга Путина в том, что регресс оказался сдержан. Но непереломленный, непреодоленный регресс – это регресс, накапливающий потенциальную разрушительную энергию. Мы все сидим на этой пороховой бочке.

Но зачем ее соорудили? Причем не только на нашей территории? Посмотрите, что творится в Африке. В советский период нас по этому поводу хоть как-то информировали. Сейчас же в поле зрения только Запад и немногочисленные актуальные для него «горячие точки».

Между тем на периферии «цивилизованного человечества» разворачивается нечто беспрецедентное. Это беспрецедентное называется «вторичная архаизация». Она же – управляемый регресс. Но только ли на периферии?

Когда американцы в эпоху Клинтона обещали сербам: «Мы вбомбим вас в средневековье» – ощутил ли кто-то концептуальный размах этой формулы?

А Косово? Даже если были какие-то сомнения в наличии управляемого союза Контрмодерна и Постмодерна, направленного на разрушение основ современного мира (мира Модерна), то история с Косово должна бы была «подвести черту».

Не на периферии западного мира, а в центре Европы с помощью так называемого этнического оружия разрушено национальное государство под названием Сербия. Бог с ним, с международным правом (хотя благоговение перед правом, законом – это основа проекта Модерн). Ну, нарушалось это право не раз – из песни слов не выкинешь. Но каким способом и в каких ситуациях?

Здесь оно нарушено с тем, чтобы запустить механизм деструкции национального европейского государства. Причем ясно, что деструкция носит долгоиграющий характер. Ни один албанский лидер не посмеет сказать прямо своему народу (в том числе, например, в телепередаче), что Косово – это финальный успех. Все они говорят о «естественной Албании», включающей в себя территории других государств. На повестке дня уже раздел Македонии между болгарами и албанцами. И это тоже не завершение «долгоиграющей темы». Тема же заключается в том, что нацию хотят подменить этносом. А каждому этносу дать по государству. Но почему этносу, а не субэтносу? Тысячи спящих конфликтов могут вспыхнуть, подведя черту под проектом «Модерн». И что тогда?

Кому-то снится новая система, напоминающая идеи Мао Цзэдуна о мировом городе и мировой деревне?

В «мировом городе» должен воцариться постмодерн, в «мировой деревне» – контрмодерн. Модерн же должен быть уничтожен, миссия модернистов (в пределе – «бремя белых») отменена. Представить себе масштаб тех процессов, которые способна запустить такая затея, нетрудно. Речь идет о рукотворной сверхкрупной общечеловеческой катастрофе, осуществляемой с какой-то далеко идущей целью. Какой?

Ну, не выходит у меня из головы фраза «Колесо истории вертится, и никто не смеет повернуть его вспять», сказанная на процессе Георгием Димитровым. Никто не смеет? Извините! Это колесо не просто решили повернуть вспять! Его вертят во все стороны, и вспять, и вбок. Ему ломают спицы, прокалывают шины. Сусальный конец истории, объявленный Фукуямой, превращается в грубое изнасилование истории.

Каков масштаб подобного вызова?

С моей точки зрения, он почти что беспрецедентен. Может быть, нечто сходное возникало на самых начальных этапах отделения человека от животного мира. Но и то речь шла лишь о чем-то сходном, и не более того. Сейчас же мы сталкиваемся с фундаментальной ситуацией «История и Другой». До сих пор (вновь подчеркну, что за вычетом чего-то, происходившего в самые начальные периоды формирования человека и человечества) была лишь История, а Другого, способного сказать ей «ты кончилась» и, тем более, грубо ее изнасиловать, не было. Теперь этот Другой появился. И заявляет о своих огромных притязаниях.

Кому заявляет? Истории и всем, кто готов ее защищать. Если История жива и у нее есть защитники, они должны ответить на брошенный вызов.

Чем они на него могут ответить? Я мог бы описать возможные варианты таких ответов сугубо теоретически, и этим ограничиться. Но абстрактно-теоретическое описание имеет свои изъяны. Эти изъяны не сводятся к обычной критике, которую так называемые прагматики адресуют «общим рассуждениям». Бросающий вызов Истории Другой – применяет в своей Игре особые методы. Эти методы не позволяют выявить суть Игры с помощью общих (абстрактных, академических) рассуждений.

Итак, такие рассуждения оказываются уязвимыми не только потому, что они общие и есть масса трудностей с переводом общего на язык реальной политики. Но и потому, что они не схватывают сути игрового поведения Другого даже на уровне этого самого общего.

В самом деле, чем занят этот Другой? Он организует поединок Истории и Игры. Впрочем, почему организует? Он уже организовал его. А раз так, то он уже создал фундаментально новую ситуацию.

До сих пор История была чем-то всеобъемлющим. Мы жили только в ней и не представляли себе, что возможно что-то кроме нее. Может быть, повторю еще раз, о невсеобъемлющем характере Истории нам мог бы что-то рассказать наш первобытный предок. Но он, во-первых, не Игру видел в качестве чего-то альтернативного Истории, а Природу. Он, во-вторых, не обладал рефлексией, необходимой для того, чтобы подобную альтернативность выявить и описать. Он, в-третьих, не обладал технологическим потенциалом, превращающим небезальтернативность Истории в фактор конца человечества.

Мы стоим перед вызовом Другого и инициированной им Игры. Мы понимаем, что не Природа противостоит Истории, а Игра. Мы знаем, что обозначает это противопоставление. И мы обладаем совсем другой технологической мощью. Это касается и индустриальных технологий, и многого другого. В том числе и тех гуманитарных технологий, создание которых как раз и породило возможность для Другого противопоставить Игру – Истории.

В этой ситуации суть схватывается только через особый синтез частного и общего. Сколько ни анализируй феномен Другого с общих позиций – суть останется недовыявленной. Ибо общие позиции – дитя того мира, который мыслит Историю как нечто всеобъемлющее и безальтернативное. Что же делать?

Особым образом соединять частное и общее, противопоставлять Игре новый концептуально-аналитический метод.

Внимательное вглядывание в частный косовский прецедент может выявить то, что общие рассуждения не выявят. Если, конечно, вглядываться, используя соответствующую интеллектуальную оптику. Попробуем это сделать.

Для начала – откажемся от подхода, согласно которому все уже состоялось. Такой подход предполагает, что косовская игра сыграна. Что Россия уже дала свой ответ на эту игру в Южной Осетии и Абхазии. Что тем самым правомочность косовского посягательства на проект «Модерн» подтверждена всеми игроками, включая тех, которые перед этим сопротивлялись.

На самом деле, никакого реального стратегического ответа на Косово Россия пока что не дала. Ее вынудили преступными залпами по Цхинвалу дать ответ сугубо тактический и ситуационный. Россия отреагировала на происходящее как справедливо возмущенный сосед, у которого, помимо всего прочего, убили его солдат и граждан. Россия, кроме этого, конечно же, показала, что не приемлет мир, в котором одна супердержава нарушает все правила, включая исключительно важное для Модерна правило, согласно которому целостность национального государства не должна быть нарушена. А другие державы, и Россия в том числе, должны молиться на это правило там, где это им предписано, и в той мере, в которой это предписано. Россия, наконец, проблематизировала итоги распада СССР и правомочность созданных этим распадом конфигураций, игнорирующих ту реальность, которая существовала до создания СССР, историю макрорегиона и многое другое. В том числе и многие императивы права.

Но все это – важные и иногда даже судьбоносные для России частности. Обращая на них должное внимание в аналитике, касающейся соответствующих проблем, мы иначе должны из то же самое посмотреть, занимаясь аналитикой развития. То есть самой масштабной из всех возможных аналитик. Мы не исповедуем при этом двойных стандартов. Скорее, речь идет все о том же известном из квантовой механики и порожденной ею философии принципе дополнительности.

Что же именно из него вытекает?

То, что с точки зрения политической историософии, войны за развитие, высокой глобальной политики Россия на Кавказе летом 2008 года всего лишь обозначила, что косовская игра не будет игрой в одни ворота. После чего все оказалось подвешено. Те, кто затеял косовскую игру, считали, что «накачка неопределенностью» общемировой ситуации отвечает только их интересам. А Россия и другие игроки побоятся накачать ситуацию еще большей неопределенностью, да еще рядом со своими границами. А ну как эта неопределенность начнет просачиваться на российскую территорию – из Южной Осетии и Абхазии на Северный Кавказ и далее со всеми остановками.

Россия этого не побоялась. Теперь любители неопределенности должны просчитать сценарии, при которых накачивать ситуацию этой самой неопределенностью будут сразу несколько игроков. Такой учет новых сценариев – дело непростое и небыстрое. В сущности, Россией завоевана некая пауза – и макрорегиональная, и глобальная. Она завоевана дорогой ценой. Но в условиях погрома, учиненного Саакашвили летом 2008 года, другой возможности остановить «игру в одни ворота» у России просто не было.

Установив все это, мы обнаруживаем, что говорить о сыгранной игре (в смысле не просто большой, а высшей Игре) – рано.

Обнаружив это, мы должны описать сценарии ведущейся Игры. Ведущейся, а не сыгранной. Описывать сценарии сыгранной игры, переводя историю в сослагательное наклонение и рассуждая с позиций «а что могло бы быть, если бы...» – дело скучное и бесплодное. А вот если игра не сыграна, то возможные варианты ее дальнейшего развертывания описывать абсолютно необходимо. А как без этого?

В принципе, если есть История и Игра, то у любого субъекта, в том числе у России (если она субъект), есть следующие сценарии поведения.

Первый сценарий – включиться в Игру и войти в лагерь Другого, то есть в лагерь тех, кто отменяет Историю. Кто-то мог бы сказать, что Россия в Южной Осетии и Абхазии сделала именно это, но я уже показал выше, что речь идет не о парадигмальном выборе, а о ситуационном реагировании, пролонгации некоей паузы и т.д.

Если Россия хочет придать ситуационному парадигмальный смысл, то она, конечно, может, включаясь в Игру стратегически, заявить, что навязанный ей с помощью перестройки проект «Постмодерн» для нее органичен. И что она является чуть ли не флагманом всеобщей постмодернизации, объявившей войну Модерну.

С практической точки зрения это означает, что Россия должна дробить все целостности, которые для нее сколь-нибудь сомнительны, и выдирать из этих целостностей нечто «лакомое» для себя. Поскольку при этом целостность вообще отменяется, то Россия не собирает выдранные части сомнительных для нее геополитических целостностей в нечто новое, а плавает в волнах порожденного ею и другими хаоса. Если это что-то и напоминает, то много раз обсуждавшийся вариант так называемого «острова Россия», наиболее талантливо описанный еще в 90-е годы XX века покойным философом и политологом В.Цымбурским.

Что такое этот самый «остров Россия», за счет чего он отстоит себя от всеобщей и всеми поощряемой постмодернистской эрозии – я не понимаю. Сценарий этот считаю для России абсолютно губительным. Но оговорить его – моя неотменяемая аналитическая обязанность.

Второй сценарий – превращение паузы, завоеванной кавказскими действиями летом 2008 года, в новое интеллектуальное наступление. От тех, кто предложил косовскую игру, надо добиваться некоей интеллектуальной окончательности. Им надо сказать: «Видите, мы можем играть так же, как вы! И будем играть, если вы нам это навяжете. Но давайте вместе обсудим, что это за игра и к чему она приведет. Обсудим, не она ли привела к мировому эксцессу, именуемому «кризисом». Обсудим, что произойдет дальше, если эту игру продолжать. А главное – в чем суть игры? Мы все отказываемся от проекта «Модерн»? В пользу чего отказываемся? И в любом случае, надо же сделай» этот отказ достоянием человечества. Дальше двигаться в режиме недосказанности нельзя».

Возможна ли открытая дискуссия по данному вопросу? Я считаю, что возможна. Еще год назад она была бы гораздо более проблематичной. А сейчас мир пребывает в такой растерянности, что его готовность обсуждать собственные основания резко возросла. В любом случае – почему бы не попытаться осуществить нечто подобное? Предположим, что нам удастся это осуществить. Что тогда?

Тогда окажется, что часть Запада ПРЕДАЛА, да, именно предала свою историческую миссию, свое бремя, свою ответственность перед человечеством, свою роль и свой проект. Я имею в виду проект «Модерн». Но ведь ни Индия, ни Китай, ни многие другие страны, как мы уже убедились, это не предадут. И не все элиты Запада согласны на такое предательство.

А поскольку это так, то результаты дискуссии можно использовать для формирования определенной стратегии защиты Истории. Я называю такую стратегию консервативной. Ее суть такова: «Мы не хотим отказываться от Истории. У нас, как у консерваторов, нет нового исторического проекта. Но мы готовы отжимать до конца возможности имеющегося проекта. В любом случае, мы не примем отказа от данного исторического проекта, проекта «Модерн», не имея внятной проектной альтернативы. А постмодернистский произвол «a la Косово» мы воспринимаем как посягательство на высшую ценность – Историю».

Я не хочу сказать, что консервативная стратегия защиты Истории является единственно возможной. Но такая стратегия возможна наряду с другими. Предположим, что будет заявлена именно она. Что тогда? Тогда можно собирать вокруг себя союзников. И не по принципу «против» (например, против однополярного мира), а по принципу «за»: «За проект «Модерн»! За верность его неотменяемым прогрессистским гуманистическим ценностям!»

А ведь, помимо ценностей, есть и сопряженные с ними организационные, структурообразующие принципы. Принципы, формирующие человеческие общности. Нация, повторяю, – это общность, сформированная ценностями и принципами Модерна. Отстаивая эти ценности и принципы, мы отстаиваем и нацию, и национальное государство, и суверенитет. Только не надо путать нацию с племенем, а национальное государство – с архаизированным этническим гетто. Этой путанице будут радостно аплодировать оба врага – и постмодернистский, и контрмодернистский. Допусти мы только эту путаницу – и шанс на инициативу будет потерян.

Союз развивающихся (и части развитых) стран вокруг Модерна еще может сложиться. Он еще может быть устойчивым и позитивным. Если он сложится – его противники окажутся в тяжелом положении – в положении людей, предавших свою идентичность, свой смысл, свою миссию. Ведь никто из тех, кто соорудил Косово и многое другое, не сказал открыто, что он выходит из проекта «Модерн», и не заявил о своей верности ценностям Постмодерна. Что-то говорится сквозь зубы время от времени. То Киссинджер скажет о конце Вестфальской системы, то кто-то еще так или иначе проблематизирует между прочим national state.

Но это все делается сквозь зубы. И западные стратеги всегда могут сказать, что у них плюрализм и мы всего лишь выхватываем отдельные ничего не значащие высказывания, придавая им избыточное значение. Дискуссия же, о которой я говорю, должна бы была вывести все на чистую воду. Добиться окончательной откровенности в наиважнейшем стратегическом вопросе – вопросе о судьбе проекта «Модерн». Мы его сохраняем? Мы его отменяем? В пользу чего? Мы вообще отказываемся от проектов, втягивая мир в постмодернистскую постпроектную кашу?

Если бы дискуссия смогла расставить точки над то это было бы огромным по своему значению интеллектуально-политическим зачином, позволяющим сформировать рассмотренный мною консервативный сценарий защиты Истории. Но есть и еще один сценарий ее защиты.

Это третий сценарий – не консервативный, то есть оборонительный, а наступательный. Конец Модерна фиксируется. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Постмодерн объявляется неприемлемым. Конец Модерна должен стать тогда началом Сверхмодерна. Подчеркиваю – Сверх, а не Постмодерна.

Что такое Сверхмодерн и в силу чего он может оказаться востребованным? Это я буду обсуждать подробно в следующих частях данной книги. Пока я всего лишь обозначаю все возможные сценарии – как отвечающие духу Истории, так и враждебные этому духу.

Сценариев, отвечающих духу Истории, как мы видим, два – консервативно-оборонительный и наступательный.

Сценариев, противостоящих духу Истории, тоже два. Один из них – постмодернистский – я уже описал. Но есть и второй – фундаменталистский.

Это четвертый из возможных сценариев геополитического и историософского поведения России. Согласно этому сценарию, Россия должна отвергнуть и Модерн, и Постмодерн, присягнув Контрмодерну, возврату к новому Средневековью, неоархаике. В принципе, этот сценарий вполне приемлем для Постмодерна, поскольку Постмодерн нуждается в архаической контрмодернистской периферии. Сохранение при этом Россией хоть какой-то целостности возможно в двух случаях. Если она доведет контрмодернистское православие до колоссальной нагретости. Или если она вообще заменит его контрмодернистским исламом. Последнее тоже рассматривалось многими. Ультранационалистические же радения, доводящие контрмодернистский регресс до «триумфа» неоязычества, как все мы понимаем, приводят только к полному распаду России, ее трайбализации.

Нет нужды комментировать четвертый, контрмодернистский, сценарий. Его губительность для России достаточно очевидна. Речь идет о превращении России в регрессивное неоархаическое гетто, в новый тип периферийной колонии, эксплуатируемой постмодернистским ядром.

Нет нужды и исповедоваться в том, что наиболее по душе автору. Это и так понятно. Я убежден, что у мира есть одна позитивная возможность «ПЕРЕЙТИ ИЗ МОДЕРНА В СВЕРХМОДЕРН.

Но, во-первых, я понимаю, что Модерн есть как реальность, а Сверхмодерн – это эфемерная и лишь эскизно очерченная возможность.

А во-вторых, я, как аналитик, обязан не воспевать только свои предпочтения и даже не заниматься доказательствами их действительной ценности. Я должен говорить именно о возможном и описывать все варианты развития событий.

Наиболее возможным является сейчас консервирование Модерна. Что же касается всех вариантов развития событий, то их четыре. И я описал их с той степенью подробности, которая допустима на данном этапе исследования.

Описав же это и сопоставив с косовским прецедентом, могу, как мне кажется, иначе теперь обсуждать главное – ВАЖНОСТЬ проблемы развития как таковой. А также то, кто и как воюет с развитием.

Что нового по части важности проблемы развития внесло рассмотрение косовского микроинцидента, имеющего мировое значение? То, что весь мир завис над пропастью беспроектности, являющейся ноу-хау постмодернизма, отрицающего не просто проект «Модерн», а все проекты, субъекты, целостности, смыслы и так далее. Снисходительно позволяя смыслам формировать вокруг себя какие-то подвижные микрогруппки, постмодернизм делает все возможное для того, чтобы смыслы (причем никакие смыслы) не могли сформировать устойчивых макрообщностей, способных стать историческими субъектами.

Итак, или развитие – или падение в пропасть беспроектности, погружение в хаос расчеловечевания. Мы убедились в том, что подобное «или-или» не высосано из пальца. А также в том, что в пропасть беспроектности человечество толкает Другой, противопоставляющий Игру – Истории.

Мы убедились также, что шанс для человечества избежать падения в данную пропасть полностью определяется тем, что будет сказано о развитии – в его модернистском и сверхмодернистском варианте. Потому что других вариантов просто не существует.

Что же касается Другого и войны с развитием, то чем ценнее развитие (а ценность его мы только что существенно доуточнили), тем больше желающих бросить развитию вызов. И обсуждение этих «желающих» крайне актуально. Оно не только поможет нам что-то понять в развитии, оно и с других точек зрения обязательно. Согласитесь, надо обсудить все способы, с помощью которых враги развития противодействуют его осуществлению в отдельных странах или во всем мире. Ведь воюют же против развития в его модернистском, пока безальтернативном варианте в том же Косове? Воюют.

В самом деле:

1) Модерн – это мейнстрим развития.

2) Кроме Модерна, ничего крупного, подлинно проектного, позволяющего сохранять верность развитию, просто нет.

3) Постмодерн не даст возможности развиваться тем наиболее продвинутым странам, которые ему присягнут. А присягнут ему именно они. Так, по крайней мере, обстоит дело сейчас. Навязанный России Постмодерн – это экзотика, которая иллюстрирует, причем с беспощадной наглядностью, судьбу всех, кто заглатывает постмодернистскую наживку. В момент, когда США или Европа окажутся окончательно постмодернизированы, там исчезнет субъект развития. Ибо субъектом развития является государство. Реальное сегодняшнее, все еще модернистское, национальное государство.

4) Транснациональные корпорации с их никчемными амбициями развития не хотят и не могут осуществлять. Это показал мировой кризис, в ходе которого эти амбициозные сущности приползли на брюхе к национальным государствам за вспомоществованием.

5) Что такое «всемирное государство» как альтернатива национальному государству – мы не знаем.

6) Вокруг чего Постмодерн может собрать какие-то субъекты, которые будут опорой этого государства – непонятно. Ибо Постмодерн говорит о диссоциации всех субъектов, о смерти субъекта как такового.

7) Возможно, Постмодерн является маской, под которой находится действительный субъект, названный здесь мною «Другой». Но это субъект, воюющий с Историей. С какой стати субъект, воюющий с Историей, будет присягать развитию и осуществлять его? В любом случае, этот субъект понимает развитие весьма специфически. И как нечто, не распространяемое на большую часть человечества. И как нечто внеисторическое. И как нечто, не имеющее отношения к прогрессу и гуманизму.

8) Что это тогда за развитие? И почему «мировой город», замкнувшись, станет развивать не только «мировую деревню», но и себя? У капитализма есть один принцип развития – конкуренция между государствами, да и конкуренция вообще. Создание «мирового города» на базе отрицания истории, прогресса, гуманизма et cetera если и возможно, то только после отмены всяческой конкуренции. Конкуренция между государствами отменяется по факту отмены самих государств. Другие типы конкуренции тоже становятся совершенно ненужными.

9) Задача «мирового города» – доведение развития до полной власти над «мировой деревней». Но для этого надо не «мировой город» подымать, а «мировую деревню» опускать, вовлекая в регресс и архаику по модели «перестройки».

10) Как только «мировая деревня» окажется опущенной до достаточно низкого уровня, «мировой город» может отменить развитие. Или придать ему абсолютно нечеловеческие, ультрафашистские формы. И все равно, даже в этих формах, развитие окажется усеченным донельзя, низведенным до технологии властвования.

11) После окончательного усовершенствования таких технологий «мировой город» может почить на лаврах. И даже обязан это сделать. Для того он и создается.

12) Какие именно антиутопии будут после этого реализованы – не так уж и важно. Важно, что развитие как История, как восхождение человечества, как космическое и метафизическое отрицание Рока при подобных постмодернистских (далеко не устойчивых, мягко говоря) сценариях отменяется.

13) А что же тогда имеет человечество в качестве реального потенциала развития? Только Модерн. И Сверхмодерн – как невнятную пока еще возможность. Особо важную потому, что Модерн может рухнуть в любую минуту. Но это только лишь возможность, не более. Пока что все, что сохраняет развитие в виде общечеловеческой реальности, повторяю, связано с Модерном.

14) Модерн имеет в своей основе одно неотменяемое долженствование. Согласно этому долженствованию, субъектом модернизации как безальтернативного способа осуществления развития является нация как особая человеческая общность, созданная Модерном именно в качестве субъекта модернизации. Нет субъекта – нет модернизации. Если нация – субъект модернизации, то ее отмена – это смерть модернизации. Нация может существовать только вкупе с национальным государством. Нация – это очень тонкая и особая целостность, созданная с невероятным трудом для того, чтобы сохранить социальность как таковую и идентичность, без которой социальности быть не может, в условиях все большего и большего доминирования светского человечества. Нация – это единство языка, культуры, гражданства и этоса. Нация – это не племя, не этническая общность. Создаваясь, нация отменяет вое этнические и субэтнические общности. Причем на начальном этапе отменяет крайне жестоко. Пример Французской революции говорит о многом. Но и другие примеры столь же показательны. Жесточайшая гражданская война в США – чем не показательный пример?

15) В Косово, как мы показали выше, посягнули на нацию, противопоставив этой нации племя, трайб. Если хоть в одной точке мира такое посягательство осуществлено, все расползается. А значит, с Модерном воюют в Косово! С Модерном вообще, а не с сербами или кем бы то ни было еще.

16) Подобная война – это война с развитием. Ибо нет – и в этом мы тоже убедились – других реальных крупных проектов развития, кроме Модерна.

Итак, война с развитием идет. В Косово осуществляется ее очевиднейший и примитивнейший вариант. Но если есть очевидные варианты такой войны, то есть и неочевидные. В чем они?

Глава III. Как именно враги воюют с развитием

Дата добавления: 2015-06-04