ВВЕДЕНИЕ 11 страница. Лабрюйер не имеет дело с человеком вообще

Лабрюйер не имеет дело с человеком вообще. Следуя за Мольером, в первую очередь он уделяет огромное внимание принадлежности человека к определенному социальному слою. В связи с этим очень существенна для него тема богатства и бедности, имущественных контрастов, теснейшим образом соприкасающаяся с темой сословной иерархии и юридического неравенства.

Важнейшим для Лабрюйера является вопрос о различиях, существующих в феодальном обществе между привилегированными сословиями и огромной массой людей, лишенных привилегий: между дворянами, вельможами, министрами, чиновниками, с одной стороны, и людьми низкого звания, с другой. Лабрюйер рассказывает о крестьянах, которые «избавляют других от необходимости пахать, сеять, снимать урожай и этим самым вполне заслуживают право не остаться без хлеба» и которые все же обречены на нищету, тяжкий труд и полуголодное существование, низведены до положения «диких животных», живущих в «логове». Он говорит и о вельможах, утопающих в роскоши, проводящих дни и ночи в предосудительных забавах, никому не желающих добра, таящих под личиной учтивости развращенность и злобу.

Сословное неравенство в феодальном обществе закрепляется для Лабрюйера неравенством имущественным, связанным с возрастанием в обществе роли буржуазии и значения денег. Богатство же, в свою очередь, поддерживает сословные привилегии и типичную для феодального общества иерархию верхов и низов.

Мысль о бедных людях сопровождает автора «Характеров» постоянно, о чем бы он ни размышлял. Он сообщает о семьях бедняков, которым «нечем обогреться» зимой, нечем «прикрыть наготу»

178

Иллюстрация:

Луи Ленен. Крестьянская семья.

Париж, Лувр

и порой даже нечего есть, нищета которых ужасна и постыдна. При мысли о них у Лабрюйера «сжимается сердце». Нищие и обездоленные присутствуют в «Характерах» рядом с людьми «цветущими и пышущими здоровьем», людьми, «которые утопают в излишествах, купаются в золоте, столько проедают за один присест, сколько нужно для прокормления сотни семейств». Все способы обогащения представляются Лабрюйеру «некрасивыми», связанными с казнокрадством, мошенничеством, разорением других. Люди, поглощенные корыстью и наживой, «пожалуй, даже не люди», убежден автор «Характеров».

Отрицание Лабрюйером богатства и знатности, включение в изображаемый мир образов вельможи и простолюдина, богача и бедняка сообщают дополнительный смысл его идеальному образу мудреца, столь типичному для классицистического мировосприятия. Не случайны замечания Лабрюйера о том, что при дворе не нужны ум и способности, так как их заменяют учтивость, умение поддерживать разговор и т. п., что глупец, стяжавший богатство, — вовсе не редкость и что «недоумки» добиваются богатства отнюдь не «трудом или предприимчивостью». Замечание относительно труда, который вовсе не нужен при наличии знатности и без которого можно обойтись при накоплении богатства, заслуживает особого внимания. Мудрец для Лабрюйера не только тот, кто умен, но и тот, кто трудится. Трудолюбие — неотъемлемое качество мудреца. Оно сближает его с «человеком из народа», с крестьянином, ибо главное содержание жизни последнего — труд. Тяготение Лабрюйера к Просвещению (причем в его радикальной, руссоистской форме) здесь особенно очевидно.

Мысль о недостаточности для «мудреца» его интеллектуальных преимуществ подкреплена рассуждением о «сановниках» и «умных людях». Различая тех, у кого «нет ничего, кроме сана», и тех, у кого «нет ничего, кроме ума», Лабрюйер противопоставляет тем и другим «добродетельного человека». Во второй главе «Характеров» писатель рассуждает о «героях», которые попадаются и среди судейских, и среди ученых, и среди придворных. Но ни герой, ни великий человек не стоят, по мысли Лабрюйера, одного «истинно нравственного человека». Нравственность как этическое достоинство становится в «Характерах» главным мерилом поведения. Благородным представляется только то, что «бескорыстно», что чуждо всему эгоистическому,

179

истинным великодушием почитается то, которое непринужденно, мягко и сердечно, просто и доступно, «движимо добротой».

Лабрюйеру присущи и характерные противоречия. Прогрессивность убеждений сочетается у него с пессимизмом. В отличие от героев Мольера положительному герою Лабрюйера чуждо активное сопротивление всему старому, отжившему. Участь человека представляется Лабрюйеру столь безотрадной, что знакомство с ней, по его мнению, может лишь отбить охоту к жизни. Писатель недооценивает и могущество разума, не верит в его способность управлять поведением человека. В юности, утверждает Лабрюйер, человек живет инстинктами; в зрелом возрасте разум развивается, но его усилия как бы сводятся на нет страстями, врожденными пороками; в старости разум входит в полную силу, но он уже охлажден годами неудач и горестей, подточен дряхлением тела.

Пессимизм Лабрюйера связан и с овладевающим им временами убеждением в неспособности мира развиваться, совершенствоваться. Меняются, полагает порой писатель, лишь одежда, язык, манеры, вкусы, а человек же остается зол и непоколебим в своих порочных наклонностях. Автор «Характеров» считает, однако, что не следует «возмущаться» тем, что люди черствы, неблагодарны, несправедливы, надменны, — «такова их природа». А раз так, то и борьба с пороками бессмысленна. Примирение с действительностью приобретает в «Характерах» окраску традиционализма. Лабрюйер осуждает ремесло шулера как занятие грязное, основанное на обмане. Но косвенным и частичным оправданием для него служит то, что оно существует издавна, им занимаются «во все времена». Почти так же обстоит дело с всесилием денег в современном обществе. Лабрюйер объявляет это всесилие абсолютным, не обусловленным конкретными обстоятельствами, ссылаясь на богачей, властвовавших над людьми еще в античном мире.

Черты традиционализма в «Характерах» тесно связаны с призывами Лабрюйера «излечиться от ненависти и зависти». Человек должен отказаться от преклонения перед высшими рангами, от пресмыкательства и приниженности. Но призывы к чувству собственного достоинства, к гордости перемежаются с высказываниями о бесцельности борьбы за изменение мира, за изменение сложившейся сословной иерархии. Следует довольствоваться малым, утверждает автор «Характеров».

Особый смысловой оттенок приобретает в связи с этим и образ носителя мудрости у Лабрюйера. Мудрость должна примирять с успехами «злых», с предпочтением, которое отдается недостойным. Мудрость Мудреца — в сохранении нейтралитета. Он должен ограничить себя ролью зрителя. Он обречен на пассивность.

Лабрюйер — непосредственный предшественник просветителей XVIII в., писатель, прокладывавший им путь, и мыслитель, острые противоречия в сознании которого глубоко уходят своими корнями в почву французской действительности конца XVII столетия — периода, преисполненного сложных и мучительных противоречий, своеобразной переходной полосы от одной эпохи к другой.

Английская литература [XVII в.]

179

Понятие «литература XVII века» в истории английской литературы не совпадает с хронологическими границами этого столетия.

Еще в 10-е годы, но особенно в 20-е годы XVII в. намечаются существенные сдвиги в английском искусстве, и прежде всего кризис его гуманистической традиции, столь широко развитой в эпоху Возрождения. Последовавший затем этап, примерно до 90-х годов того же столетия, отмечен напряженной борьбой между искусством, отражавшим настроения монархических кругов, по преимуществу связанных с феодальной Англией, и искусством, выражавшим настроения оппозиционных социальных групп и классов. Эта борьба, шедшая с переменным успехом, закончилась к исходу века победой нового искусства, выдвинувшего на рубеже XVII и XVIII столетий плеяду английских писателей-просветителей, прежде всего Д. Дефо и Дж. Свифта, а также многочисленную группу других деятелей раннего английского Просвещения. Их творчество в своей совокупности отразило сложность английской общественной жизни после так называемой «славной революции» 1688 г., когда династия Стюартов была свергнута голландским штатгальтером Вильгельмом при помощи сговора английских аристократов и представителей крупной буржуазии, условившихся о разделе власти. Переворот 1688 г. представлял собой компромисс между землевладельческой и торгово-промышленной Англией, надолго определивший историю английского общества и развитие его культуры. С этого момента начинается новый период

180

в истории английской литературы, отмеченный прежде всего становлением просветительских тенденций. Таким образом, можно определить общие границы развития английской литературы XVII в. приблизительно 1620—1690 гг.

Эти семьдесят лет в истории английской литературы теснейшим образом связаны с общественными процессами в Англии — с событиями революционной эпохи. И хотя периодизация литературного процесса не всегда обусловлена историческими событиями, тем не менее в данном случае — и это важная черта специфики английской литературы XVII в. — именно исторические события определяли эволюцию литературы и этапы ее развития.

В литературе 1620—1640 гг. отражается обострение общественных противоречий в стране, созревание той ситуации, которая окончательно сложилась в годы революции. С середины 40-х годов XVII в. и по 1660 г. отчетливо намечается второй период в развитии противоречий, проявившихся еще в середине 40-х годов. Наконец, 60-е годы (и до конца 80-х) — третий период, в котором развертывается борьба направлений, сложившихся после падения республики в условиях реставрированной монархии.

180

ЛИТЕРАТУРА
В КАНУН БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Английский культурный процесс в канун буржуазной революции отличается постепенной кристаллизацией основных противоречий, все более отчетливым противостоянием враждебных друг другу направлений и сил в английском обществе.

Борьба между королевской властью и парламентом велась в значительной мере вокруг вопросов церковной политики. Защита епископальной церкви, провозглашенная королем, обозначала решительный поворот абсолютизма в сторону религиозной нетерпимости. Гонения на нонконформистские вероучения затронули прежде всего различные секты и религиозные течения, вербовавшие сторонников среди широких демократических кругов населения.

Но усиленное требование верности религиозной догме англиканства, повышение роли церковников в жизни общества были причиной гонений и на свободную гуманистическую мысль, на гуманистические традиции, укоренившиеся в английской культурной жизни во второй половине XVI в. Теперь сам король показывает пример изуверства, лично руководя многочисленными процессами против людей, обвиненных в колдовстве, и еретиков (король Яков считал себя выдающимся богословом).

Все отчетливее определявшийся поворот в сторону укрепления деспотического государства, развивавшего тенденции последних лет царствования Елизаветы, вызывал и все более активную реакцию различных кругов народа, недовольных и религиозными преследованиями, и изменением курса внешней политики, и политическими преследованиями, и особенно растущей коррупцией и распущенностью двора и высшего общества. Широкие круги оппозиции, весьма отличавшиеся друг от друга по своим политическим интересам и взглядам, стали, как правило, обозначаться общим понятием «пуританизм» (от лат. purus — чистый), под которым подразумевались приверженцы очищения нравов, порядков, распространившихся в Англии в правление Стюартов. Среди пуритан можно было встретить и пламенных последователей гонимых вероучений, и убежденных поклонников гуманистического свободомыслия, и людей из джентри, и банкиров из Сити, и ремесленников, и йоменов, недовольных продолжавшимся и даже усилившимся «огораживанием земель». Важной особенностью всей английской литературы XVII в. в целом было заметное усиление морально-религиозной проблематики, связанное, с одной стороны, с теми формами религиозного движения, в которых совершалась общественная борьба того времени в Англии, а с другой — с воздействием континентальной религиозной идеологии (т. е. различных течений как католической, так и кальвинистской церкви), влиявшей на английский идеологический процесс. Библейские мотивы, переводы и обработки псалмов, проповеди, библейская стилистика, прямое обращение к уже забытым было традициям литературы раннего христианства характерны и для литературы буржуазной революции, и для деятелей различных демократических и последовательно антифеодальных движений (левеллеры, диггеры), и для литературы абсолютистской реакции. По поводу Английской буржуазной революции Маркс заметил, что «Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 120).

Сложившаяся ситуация не могла не привести к усиленной поляризации в английской культурной жизни: с одной стороны, еще более определилась цивилизация знати и подражавшей ее вкусам высшей буржуазии, с другой — приобрела особое значение разнообразная духовная деятельность проповедников, затрагивавших все более широкие проблемы английской жизни, повысился интерес грамотной демократической части общества — как бы ни

181

была она невелика — к обсуждению этих проблем. В этой поляризации особенно сложным было положение английских гуманистов, которые хотели остаться верными традициям недавнего прошлого, запечатленным в литературе английского Возрождения. Одни находили пути к защите прав парламента и народа, становились на сторону нараставшей революционной волны. Другие, растерявшись и утратив веру в ценности гуманизма, стали жертвой тяжкого кризиса, они попадали под власть восстанавливаемого примата церковной идеологии, принимали участие в создании той кратковременной, но не лишенной ярких красок придворной цивилизации, которая возникла в Англии в первые десятилетия XVII в.

181

ДОНН И «ПОЭТЫ-МЕТАФИЗИКИ»

Крупнейшей фигурой среди английских писателей начала века был Джон Донн (1572—1631). Он стал известен более или менее широкому кругу читателей только в XVII в. Но большая группа лучших произведений Донна относится к 90-м годам XVI в. Это прежде всего лирический цикл «Песни и сонеты». Любовная лирика с ее всепобеждающей чувственной страстью, с ее языческим преклонением перед возлюбленной относится еще полностью к поэзии Ренессанса. Черты ренессансного реализма живут в сатирах поэта; в них содержатся живые зарисовки обычаев, нравов и типов английского общества на рубеже XVI—XVII вв. Весьма примечательны элегии Донна. Поэт придал этому жанру глубину и эмоциональность непосредственного восприятия действительности, культивируемую в английской элегии последующих времен. Сильна традиция Ренессанса и в двух эпистолах Донна — «Шторм» и «Штиль», которые могли бы быть сочинены и автором «Бури». Но уже в них начинает звучать тема ничтожества и бренности земного существования, появляются сетования на жалкую человеческую натуру.

Эта тема становится основной в его большой лирической поэме «Путь души» (1601) и особенно в «Анатомии мира» (1611), исступленной иеремиаде о бренности и ничтожности человека. С огромной горечью пишет поэт о бессилии и слабости смертного, о трагизме его заблуждений, о тщете его порывов и о ничтожности его познаний и свершений. С самоубийственным пафосом топчет Донн человеческое достоинство и все ценности гуманизма, разрушает гордый образ человека, созданный Ренессансом, воспевает человека, осознавшего свою зависимость от провидения божьего, с болезненным умилением рисует он человека как червя, пресмыкающегося в грязи и крови. В этих произведениях автор мучительно расстается с иными идеалами, которые были дороги ему ранее. Здесь звучит историческое раскаяние флагелланта, бичующего себя за свои мнимые грехи, бесконечно соблазнительные для него и теперь и потому особенно страшные. Поэмы Дж. Донна воспринимаются тем более трагично, что они создаются почти в то же время, когда Шекспир отстаивает идеалы гуманизма в «Буре» и «Цимбелине», а Бен Джонсон формирует свою эстетику, верную примату несокрушимого разума.

Иллюстрация:

Исаак Оливер. Портрет Джона Донна

1616 г. Миниатюра. Виндзор

Личная интеллектуальная драма Донна, вероятно, была обострена еще и тем, что, приняв по настоянию короля Якова I сан священника, он стал со временем одним из самых популярных проповедников в духе англокатолицизма, должен был вновь и вновь напоминать самому себе и пастве, восхищенной его искусством, о незыблемости и твердости своей веры. Поэзия Донна несет на себе печать кризиса сознания, взаимоотрицающие противоречия, в ней затронута тема необходимости смирения жалкого человека перед всесильной мощью божества. Донн твердо избирает для себя путь служителя

182

церкви и проповедника. Постепенно его поэзия удаляется от былых ренессансных тем, и ее основными образами становятся жалкий, грешный, легкомысленный человек, раб божий, и всемогущее, всевидящее беспощадное начало, к которому направлены помыслы лирического героя поэта, измученного сомнениями в себе и в тех гуманистических идеях, которые были для него еще недавно святыней. Навсегда одним из ярчайших примеров кричащих противоречий в мировой литературе останутся поэзия и проповеди Донна, в которых заключены и непосредственный лиризм, глубокий психологизм, и воинствующая мистика.

Но эти противоречия не в силах заслонить ни силу поэтического таланта Донна, ни остроту его стихотворных сатир и проповедей, в которых переданы реальные черты английской действительности его эпохи.

Острая противоречивость мировоззрения Донна воплощена в хаотичных и гротескных образах его поэзии. Корабль, захваченный бурей, трясется, как больной лихорадкой; трюм, наполняющийся водой, как пораженные водянкой внутренности больного. Смерть уподобляется приступу тошноты; матросы, истомленные тропическим зноем, — библейские отроки в пещи огненной. Суда — это застывшие в штиле острова, и человек в своем одиночестве подобен острову.

Если юный Донн погружался в литературную традицию античности и мыслил образами античной поэзии, то на склоне лет уйдя в традицию схоластической церковной словесности, поэт подчинил ей свои парадоксы (в 1600 г. вышла книга прозы Донна «Парадоксы и проблемы»). На вопрос: «Почему природа есть наш наихудший вожатый?» — он отвечал вполне в духе Алкуина: «Может ли она быть вожатым всех творений земных, если сама была сотворена?»

Круг мистических богоискательских настроений, восторг религиозного самоуничижения, ощущение своего времени как катастрофы, спасение от которой надо искать в вере, истерическая напряженность идей и формы, склонность к парадоксу и постоянной игре на поэтической и мыслительной контроверзе, витиеватое многословие сближают поэзию Донна с теми явлениями западноевропейской литературы, характерными для конца XVI в. и далее для XVII столетия, которые обычно называются литературой барокко. В качестве параллелей возникают в этой связи творчество Гонгоры и Кальдерона в Испании, поэзия Марино в Италии, творчество А. Грифиуса и Вторая силезская школа в немецких землях, религиозная поэзия на рубеже XVI—XVII вв. и прециозная литература во Франции. На этом фоне Дж. Донн — звезда первой величины.

Настроения и образы поэзии и проповедей Донна оказали серьезное воздействие на литературные круги 20-х и особенно 30-х годов XVII в. (сборник стихов Донна вышел только в начале 30-х годов, а дотоле они были известны в рукописи). С влиянием Донна связывают целую школу английской поэзии середины XVII в., называемую иногда «школой остроумия» («school of wit»), иногда — школой «поэтов-метафизиков». Первое название пошло от распространенной в те годы тенденции вводить в поэзию остроумные и замысловатые парадоксы, остроты, строить целые стихотворения как развернутый афоризм (сходные явления в итальянской поэзии XVII в. назывались кончетти; отсюда другое название «школы остроумия» — консейтизм). «Метафизической школой» последователей Донна определил впервые Дж. Драйден. Это было повторено известным филологом XVIII в. С. Джонсоном и закрепилось за группой поэтов XVII в., для творчества которых характерна атмосфера мистицизма, религиозно-этических исканий, поэтического самоуглубления. В эту группу в первую очередь входят поэты Дж. Герберт (1593—1633), Г. Воган (1622—1695), Р. Крешоу (1613—1649), Ф. Квэрлз (1592—1644).

Несмотря на различные религиозные взгляды, «поэты-метафизики» действительно объединены обращением к лирике, пронизанной богоискательскими настроениями. Миру земных страстей и утех они противопоставляли напряженное созерцание, молитвенный экстаз — мучительную христианскую самооценку, в свете которой тщетой и обманом представала земная деятельность. Мотивы отшельничества, осуждение суетной жизни свойственны «поэтам-метафизикам». Природа для них — храм или молельня. Их стихи часто выливаются в жанр поэтической молитвы, исповеди или высокого морального размышления. В любом жизненном явлении «поэты-метафизики» ищут прежде всего некий скрытый мистический смысл, раскрытие которого и превращается в задачу, решаемую поэтом. «Поэты-метафизики» охотно разрабатывают и углубляют технику поэтической аллегории, унаследованную от средневековой, религиозной лирики и претворяют ее в систему девизов и эмблем, образов, имеющих сокровенный религиозный смысл. Особенно широко представлен эмблематизм как одна из важных и оригинальных сторон поэзии «метафизиков» в творчестве Ф. Квэрлза. В творчестве «метафизиков» многое типологически сходно с мистической поэзией испанского барокко и особенно с немецкой поэзией Второй силезской школы.

183

Несмотря на творческую односторонность и стилистическое однообразие, «поэты-метафизики» в какой-то мере расширили проблематику английской поэзии, закрепили в ней жанр философской лирики, определили психологическую тенденцию, вывели поэзию за пределы сравнительной жанровой узости, наметившейся к исходу XVI столетия.

183

ЛИТЕРАТУРА 20—30-х ГОДОВ XVII в.

Сложные явления, отражавшие упадок английской ренессансной культуры, заметны прежде всего в драматургии. Еще при жизни Шекспира, после разгрома народного театра в начале XVII в., в драматургии возобладали тенденции, обозначавшие резкое усиление аристократических вкусов, отход от большой народной тематики, свойственной Шекспиру и его современникам.

Два драматурга — Френсис Бомонт (ок. 1584—1616) и Джон Флетчер (1579—1625; см. о них в III т. наст. изд.) — были не только искусными поэтами и мастерами сюжета, но и много сделали для разработки литературного языка. Флетчер выступил смелым реформатором языка английской драматургии, сознательно очищавшим свой стиль от вульгарных выражений, варваризмов, его язык более тонко передает различные сложные психологические оттенки. Если в пьесе-пародии на авантюрную трагедию «Рыцарь пламенеющего пестика» (1610?), написанной Флетчером совместно с Бомонтом, и есть прямые выпады против искусства, не отвечавшего аристократическим требованиям писателя, то в «Трагедии девушки» (1611?), созданной также в соавторстве с Бомонтом, писатель наметил весьма критический аспект изображения двора и высших кругов. В «Трагедии девушки» нет открытого морализующего акцента, но ее сюжет и характеры говорят сами за себя. Жизнь двора выступает здесь как опасная, полная лжи и интриг форма отношений, в которой нарушаются и попираются нравственные законы. Это произведение свидетельствует о непогасшем у писателя чувстве трагизма, хотя и выражавшемся теперь в форме любовной мелодрамы. Драматург, правда, продолжает писать маски и комедии, веселившие и развлекавшие светскую публику, любимцем которой он был.

Иллюстрация:

Ф. Бомонт и Дж. Флетчер. «Трагедия девушки»

Гравюра с титульного листа
лондонского издания 1622 г.

Флетчер — наиболее крупное явление в группе драматургов, выдвинувшихся в предреволюционные годы. Среди них Джон Марстон (1575—1634), создатель так называемых «трагедий ужасов» вроде «Мести Антонио» (1602) или «Ненасытной графини» (1610). Этот жанр разработали Сирил Тернер («Трагедия мстителя», 1607, и особенно «Трагедия атеиста», 1611) и Джон Вебстер (1580? — 1625?), автор эффектной трагедии «Белый дьявол, или Виттория Коромбона» (1612), в центре которой — образ порочной и беспощадной женщины. Среди трагедий ужасов, в которых явственно звучит фаталистическая тема рока, особый интерес представляет «Трагедия атеиста». Развратность и испорченность века запечатлены в образе «атеиста» д’Амвиля (понятие «атеист» согласно употреблению этого слова в ту эпоху обозначало человека аморального). Облик д’Амвиля омерзителен; его поступки и образ мышления, в котором легко увидеть злобную сатиру на вольнодумство, доведенное до полного нигилизма, взывают к наказанию. Но искушенный в интригах д’Амвиль близок к победе над всеми теми, кто имел право отомстить ему. Не человеческий суд наказывает его, не рука благородного мстителя. По чистой случайности он наносит себе смертельный удар сам. Итак, готовя смерть другим, он делается ее жертвой в силу неисповедимой случайности, в которой, по мысли автора, следует видеть вмешательство провидения, наказавшего злодея.

Апофеозом трагедии ужасов стала пьеса Томаса Мидлтона (1580—1627) «Женщины, берегитесь женщин» (опубл. 1657), в финале которой на сцене театра разыгрывается картина придворного празднества, во время которого придворные клики наносят друг другу самые неожиданные удары: стрелы Купидона оказываются отравленными; нектар из чаши Ганимеда

184

— ядом; ароматическое курение — смертельной отравой. Перед нами возникает картина самоистребления общества, и трагедия Мидлтона воспринимается как яркое многозначительное обобщение.

Концепция безвыходного трагизма и греховности земной жизни, утешением в которой все чаще становится христианская мораль или мысль о смерти, способной освободить человека от всех печалей и горестей, торжествует в драмах Джона Форда (1586 — ок. 1640). Гибнут Джованни и Аннабелла — брат и сестра, воспылавшие кровосмесительной страстью («Как жаль ее развратницей назвать», 1633); изменнически убит юный спартанец Этеокл, по вине которого умерла его сестра; умирает над трупом Этеокла и его невеста Каланта («Разбитое сердце», 1633). Вместе с тем в драмах Форда выразительно усиливается и идеализирующая тенденция в изображении знати — и итальянской, и «спартанской». В этих персонажах легко усмотреть образы кавалеров и дам предреволюционной эпохи, отмеченные чертами возрождающейся куртуазности, как и в поэзии Лавлейса.

Богата красками и разнообразна драматургия 20—30-х годов XVII в. Но в ней все шире и явственнее проступают черты неблагополучия общества, все очевиднее проявляется кризис идей гуманизма, драматурги все чаще обращаются к пессимистической концепции рока, к возвеличению идеи смерти.

Именно в сфере театра аристократическая культура Стюартов накануне революции выражена наиболее полно. Театральная жизнь продолжалась на сценах так называемых частных театров, приспособленных для столичной зажиточной и знатной публики, и особенно в театре придворном. В нем по-прежнему работал гениальный художник Иниго Джонс, оформитель множества придворных блестящих спектаклей, среди которых особое место занимает жанр маски, сложившийся еще в XVI в. под пером Лили, но теперь получивший дальнейшее развитие в творчестве многих английских поэтов.

Маска при Стюартах во время придворного увеселительного празднества заполняется искусно поставленными балетными номерами, живыми картинами, вокальными выходами, которые наряду с танцами играют все большую роль в английском театре 20-х годов XVII в., испытывающем растущее воздействие испанского театра с его богатыми танцевально-вокальными традициями.

Иллюстрация:

Иниго Джонс.
Рисунки к оформлению спектакля-маски
«Оберон, принц эльфов» по Бену Джонсону:
дворец Оберона;

Около 1611 г. Чатсворт (Дербишир),
коллекция герцога Девонширского

Среди особенно популярных драматургов, выдвигавшихся на придворной и частной сцене в эти годы, можно указать на Джемса Шерли (1596—1666), автора светских галантных комедий, сделанных с большим знанием законов сцены, но пустых. Появляются и молодые поэты, пишущие для сцены. Так, Джон Саклинг разрабатывает жанр трагикомедии, характерный для театра Стюартов и определяемый поэтическими авторитетами тех лет как «трагедия с благополучным окончанием». Уильям Давенант, сын оксфордского трактирщика, сделавший придворную карьеру, становится поэтом-лауреатом королевского двора.

Большие шекспировские темы и характеры уходят из английского театра. Им на смену приходит искусство внешних эффектов, сложных сюжетов, надуманных характеров, неправдоподобных, но захватывающих ситуаций. Действие новых комедий и трагикомедий разыгрывается чаще всего не в Англии, а в неких фантастических странах, напоминающих о сказочной географии испанского театра. Элемент галантной сказки торжествует, даже если сказка имеет определенное дидактическое значение в духе морали «кавалеров», верных престолу. На общем фоне такого развития частного и придворного

Дата добавления: 2015-06-04