Аналитика 21 страница

которой, кажется, в том, чтобы летом ее подожгли и она сгорела… Пускай бы это случилось со мной»…»[152].

Уже тогда развивающийся у Кафки невроз, служил причиной возникновения и различных страхов, и разного рода беспокойств, тревожности, неуверенности, да и, на наш взгляд, той (излишней?) самокритичности, которая была для него столь характерна.

Но если поначалу записи, словно и не выдают мучавшего его состояния нервозности (хотя заметим, на наш взгляд это все же некая «маска», необходимость появления которой навеяна подсознательными размышлениями: в каком «ключе»

необходимо вести дневник? Стоит ли записывать в него что-то сокровенное?),-- то уже позже, он, беззаговорочно, отдается захлестнувшей силе страданий.

А быть может, просто (раздирающие его) внутренние противоречия становятся настолько сильны, что он даже и не пытается сдерживаться. Не может. Даже если бы еще того и желал. И когда этот пожар, этот пожирающий его изнутри вулкан страданий, тревог и противоречий становится действительно невыносимым -- Кафка подсознательно готов принять любую помощь. С чьей бы стороны она не поступала…

И тогда он обращается к тому единственному, во что безоговорочно верит. К своему творчеству. А на страницы дневников – выплескивается, эта, сдерживаемая доселе, боль. Боль, которую уже и невозможно терпеть.

И постепенно, чуть ли не каждую страницу дневника, заполняют записи о тех душевных терзаниях, которые способны испытывать (да, быть может, уже они и являются

непременной сестрой, подругой, спутницей, предвестницей – гениальности?!) только невероятно чуткие и ранимые люди.

К коим бесспорно принадлежал Франц Кафка. Человек – боль. Человек – страдание. Человек – несчастье…

«…бессилие, не в силах спать, не в силах бодрствовать, не в силах переносить жизнь…»[153].

«Я сосуд, я не окреп. Пустой сосуд, еще целый, но уже погребенный под осколками…»[154].

«Страх, который я всюду испытываю… он возникает прямо передо мной, во мне буквально все вымирает…

Какой чудовищный мир тесниться в моей голове!.. как мне освободиться от него…»[155].

«… Неспособность… выносить жизнь, не способность жить… я… не способен выносить натиска…собственной жизни…бессонницы, близости безумия…»[156].

«… слабость, самоуничтожение, прорывающиеся из-под земли языки адского пламени…»[157].

«…Мысли о самоубийстве…»[158].

«Не могу больше писать. Я у последней черты, пред которой мне, наверное, …придется сидеть годами, чтобы затем, может быть, начать новую вещь, которая опять останется незаконченной…»[159].

«Как уходит время… Я не могу пробиться. Одна страница мне иной раз удается, но я не могу держаться, на следующий день я бессилен»[160].

«Сплошная несостоятельность»[161].

«…Я не думаю, будто есть люди, чье внутреннее состояние подобно моему, тем не менее я могу представить себе таких людей, но чтобы вокруг их головы все время летал, как вокруг моей, незримый ворон, этого я себе даже и представить не могу»[162].

Кафка мучился, переживал, пытался разорвать путы обволакивающего его безумия и… не мог высвободиться из-под груза навалившегося страдания. Именно, на наш взгляд,

ко всем этим «попыткам высвобождения», можно было отнести и неожиданное увлечение его ивритом[163], и вообще еврейской религиозной культурой (потратив на это несколько

лет, чуть позже он не только напрочь отвергнет дальнейшую перспективу подобных попыток, но и, казалось, уже при подобной мысли будет переполняться недовольством,

раздражительностью, злобой…); и мысли о занятии сельскохозяйственным трудом («…брат собирался, -- приводит Клод Давид[164] слова сестры Ф. Кафки Оттлы, -- … купить себе небольшой клочок земли, чтобы заниматься выращиванием картофеля…»); и увлечение философией[165]; и попытки найти спасение в психоанализе[166], (кстати, напомним еще раз, что Кафка, как и Фрейд, в то время – в начале XX века – оба жили в одном городе); и мысли (так неудачно воплощавшиеся в жизнь) о браке. Быть может даже «увлечение» театром (а он, как помним, одно время, быть может, даже «слишком часто» посещал приезжавшие в Прагу театральные труппы)[167]. Периодические, «и внезапные»,-- поездки за город (иногда выливавшиеся в целые мини-путешествия)[168].

И, что уже бесспорно и несомненно – его литературное творчество, в котором он по праву (и мы это постараемся обосновать в следующей части – 4. 2.) искал спасение от

своего невроза. Литературное творчество, -- одной из форм (или способов, возможностей) которого, был дневник.

«Одно из преимуществ ведения дневника состоит в том, что с успокоительной ясностью осознаешь перемены, которым ты непрестанно подвержен и в которые ты, в общем и целом, конечно веришь, догадываешься о них и признаешь их, но всякий раз

именно тогда невольно отрицаешь, когда дело доходит до того, чтобы из этого признания почерпнуть надежду или покой. В дневнике находишь доказательства того, что даже в

состояниях, которые сегодня кажутся невыносимыми, ты жил, смотрел вокруг и записывал свои наблюдения, что таким образом, вот эта правая рука двигалась, как сегодня, когда ты благодаря возможности обозреть тогдашнее состояние, правда,

поумнел, но с тем большим основанием ты должен признать бесстрашие своего тогдашнего стремления, сохранившегося, несмотря на полное неведенение»[169].

Дата добавления: 2015-06-04