История всемирной литературы 30 страница. К синтезу, к единству замысла и его воплощения Бальзак тяготел чуть ли не с самого начала, тяготел в качестве историка общества и в качестве художника

К синтезу, к единству замысла и его воплощения Бальзак тяготел чуть ли не с самого начала, тяготел в качестве историка общества и в качестве художника. Уже первое издание «Сцен частной жизни» мыслилось как цикл, с 1831 г. зреют планы циклизации еще более широкой. В 1834—1836 гг. они реализуются в форме 12-томного собрания «Этюдов о нравах XIX века». Наконец, в 1840—1841 гг. (в двух письмах к Э. Ганской) определилось окончательное название труда всей творческой жизни Бальзака: «Человеческая комедия». В знаменитом предисловии к ней писатель изложил и обосновал строение своей гигантской эпопеи: первая часть — «Этюды о нравах», вторая — «Философские этюды», третья — «Аналитические этюды».

«Человеческая комедия» — это прежде всего «Этюды о нравах». Они делятся на «Сцены частной жизни», «Сцены провинциальной жизни», «Сцены парижской жизни», «Сцены политической жизни», «Сцены военной жизни», «Сцены сельской жизни» и представляют собой не только самую большую, но и самую весомую часть колоссального бальзаковского сочинения.

Значение всех этих «сцен» не исчерпывается темой, материалом, его социальной насыщенностью, многообразием людских типов и аспектов наблюдения исторической действительности. Хотя и с такой точки зрения содеянное Бальзаком — подвиг.

«Этюды о нравах» — это не только удивительная энциклопедичность, это и беспримерная

205

цельность, органическое внутреннее взаимодействие всего в них собранного. «...Каждая книга автора, — писал о себе Бальзак, — всего лишь глава грандиозного романа об обществе». Общество едино, и уже одно это способно сплотить посвященную ему хронику. Но не сделать ее романом. А «Человеческая комедия» — и правда «роман», который в себе растворяет, наново переплавляет отдельные, в разное время, даже по разным частным поводам, написанные куски. Но, попав в него, они как бы жертвуют своей особостью, включая и особость жанровую, — это уже «главы» некоего более крупного произведения.

В «Отца Горио» из «Шагреневой кожи» пришел Растиньяк, из «Гобсека» — семья де Ресто и Максим де Трай. Они первые «возвращающиеся» персонажи «Человеческой комедии». С каждой последующей книгой таких героев становится все больше, их связи усложняются и укрепляются. Так устанавливается своеобразная непрерывность действия. Сюжеты отдельных романов, повестей, рассказов, составляющих «Человеческую комедию», отступают на задний план, а на передний выходит бесконечное, как сама жизнь, движение — разнонаправленное, хаотичное и в то же время закономерное, движение, на пути которого что-то обрывается и снова сцепляется, которое отклоняется в сторону, упирается в тупики и опять попадает в колею.

Здесь и следует в первую очередь искать объяснения бальзаковскому недоверию к развязкам: оно продиктовано в значительной мере структурой «Человеческой комедии» как синтеза, как единства.

Бальзак критиковал Стендаля за то, что тот не поставил в «Пармском монастыре» точку, когда Фабрицио дель Донго стал архиепископом, но, решая собственные архетектонические проблемы, поступал в принципе не иначе. Он вообще предпочитал не ставить точек внутри «Человеческой комедии».

Там сталкиваются два встречных потока: произведение, которое требует для себя определенной — в том числе и жанровой — формы, и огромный «роман», все эти формы ломающий. Первое приносится в жертву второму. Более того, изначально (во всяком случае, с тех пор, когда мысль о единстве уже достаточно созрела) Бальзак предпочитал формы «открытые», такие, что легко разнимаются и складываются вновь. Может показаться странным, что у писателя, так стремившегося к цельности, повесть «Тридцатилетняя женщина» сложена из трех совершенно разных рассказов, что части романов «Утраченные иллюзии» и «Блеск и нищета куртизанок» поначалу печатались в виде отдельных повестей, над которыми он одно время работал параллельно. Бальзак вообще легко соглашался на публикацию отрывков. Шел он на это ради денег, но мог позволить себе потому, что был безразличен к внутренним, частным структурам, держа в голове структуру общую, совпадавшую в основном своем ритме с тяжеловесной и неравномерной поступью жизни. Присутствие в последующих книгах героев, известных читателю, уже само по себе создает ощущение невыдуманности, чуть ли не документальности повествования. Однако Бальзак изыскивает средства, способные еще усилить эффект. Ради иллюзии достоверности всеведущий автор то и дело напоминает нам о событиях, случившихся в его книгах, как о чем-то несомненном, само собой разумеющемся, придавая всему ту естественность, которая невольно побуждает не замечать вымысла, не принимать во внимание условность, нарочитую выстроенность мира «Человеческой комедии», сопереживать его героям, проникаться писательским чувством гнева или радости, повиноваться власти сочинителя, идти за ним.

Иллюстрация:

Фронтиспис к роману Бальзака
«Мадам де ла Шантери»,
печатавшегося в журнале «Мюзе де фамий».
Сентябрь 1843 г.

В написанном в 1839 г. предисловии к первому изданию тома «Дочь Евы» — «Максимилла Дони» — Бальзак обращает внимание на то, что образы многих героев «Человеческой комедии» при последовательном ее чтении будут являться не в виде завершенных биографий, а как нечто

206

раздробленное, хронологически неупорядоченное. «Словом, — продолжает он, — вы будете знакомиться с серединой жизни персонажа до ее начала, с началом — после конца, с историей смерти — до истории рождения». Он называет это «пороком», однако добавляет, что «быть может, позднее его будут воспринимать как достоинство»

Части «Человеческой комедии», в большинстве случаев писавшиеся, как уже упоминалось, порознь, затем складывались в согласии с позднее возникшим планом, который не желал, да и не мог уже, считаться с отдельными внутренними сюжетами. Кое-что в процессе подготовки новых изданий переделывалось, так или иначе друг к другу подгонялось (некоторые «возвращающиеся» персонажи возникали, так сказать, задним числом: например, дю Геник в «Шуанах» явился из позднее написанной «Беатрисы»). Но переделывалось и подгонялось далеко не все. Оттого Растиньяк сначала показан в «Шагреневой коже» готовым светским человеком, а потом в «Отце Горио» наивным провинциалом, делающим первые шаги. «Впрочем, ведь так бывает и в жизни, — объясняет Бальзак. —... Нет ничего цельного в нашем мире, все в нем мозаично. Можно излагать в хронологической последовательности лишь события, случившиеся в прошлом; этот метод неприменим к настоящему времени, которое непрерывно движется. Образцом для автора является XIX век...»

«„Человеческая комедия“, — писал Золя, — походит на Вавилонскую башню, которую архитектор не успел, да и не имел бы времени когда-либо окончить. Отдельные части стены как будто готовы рухнуть от ветхости, загромоздив землю обломками. Рабочий употреблял в дело первый попавшийся под руку материал — известь, цемент, камень, мрамор, песок, даже простую грязь. Работая своими грубыми руками при помощи этих материалов, взятых иногда совершенно случайно, он построил колоссальную башню, не заботясь о гармонии линий и пропорциональности ее частей». Натуралистическая доктрина подсказывала Золя представление о Бальзаке как о гении только грубом и только стихийном. Это представление ложное. Бальзак непрестанно обдумывал свои книги, заботясь прежде всего о завершенности целого. Он в этом смысле работал как ученый, как историк. Но в качестве творца не в меньшей степени, чем на мысль и план, полагался на самое жизнь, на ее материал и на те законы художественности, законы реализма, которые предполагают саморазвитие произведения искусства. «Человеческая комедия» — плод такого саморазвития. Это не умаляет ее величия, скорее его умножает.

206

МЕРИМЕ

Проспер Мериме (1803—1870), в отличие от Стендаля и Бальзака, не стал властителем дум целых поколений; воздействие, оказанное им на духовную жизнь Франции, было менее мощным. Однако значение его творчества велико.

Писатель прошел длинный и сложный творческий путь. Как художник он завоевал известность и признание раньше Стендаля и Бальзака, в годы, когда романтики еще только поднимались на штурм твердыни классицизма, а литература критического реализма давала первые ростки. А предпоследняя новелла Мериме «Локис» увидела свет в 1869 г., за два года до событий Коммуны, одновременно с «Воспитанием чувств» Флобера и сборником стихотворений Верлена «Галантные празднества».

Внутренний облик Мериме, присущие его мироощущению противоречия, особенности его художественной манеры невозможно постичь, не учитывая своеобразия пережитой им эволюции. Художественное развитие Мериме оказалось теснейшим образом связанным с ходом общественной жизни страны, хотя сам писатель и не стремился эту связь теоретически обосновывать и публицистически декларировать. Объективно, однако, основные вехи творческой деятельности писателя совпадают с переломными, ключевыми моментами истории Франции, и прежде всего с революциями 1830 и 1848 гг.

Интерес к самостоятельному литературному творчеству стал проявляться у Мериме еще в начале 1820-х годов, в студенческую пору. Чрезвычайно важную роль в становлении творческого облика Мериме (хотя сам он впосследствии и пытался приуменьшить значение этого воздействия) сыграло знакомство в 1822 г. со Стендалем, к тому времени человеком сложившимся, обладающим незаурядным жизненным и литературным опытом.

Стендаль увлек Мериме боевым духом своих политических убеждений, непримиримостью вражды к режиму Реставрации. Именно он, знакомя Мериме с учением Гельвеция и Кондильяка, с идеями их последователей Дестюта де Траси и Кабаниса, и направил по материалистическому руслу эстетическую мысль будущего автора предисловия к «Хронике царствования Карла IX». Мериме начал литературный путь под знаменем романтизма (его художественным завоеваниям он оставался многим обязан на протяжении всего творческого пути). Именно Стендаль привил своему младшему соратнику вкус к романтизму, проникнутому либеральным духом, острой политической злободневностью, враждебностью к феодальной и клерикальной реакции, стремлением использовать

207

в своей борьбе идейные заветы Просвещения. Под воздействием Стендаля складывалось у Мериме и тяготение к реалистическому переосмыслению эстетических открытий, осуществленных романтизмом. Но эти черты со всей очевидностью обозначились не сразу, а развивались постепенно.

Характерный пример тому «Гузла, или Сборник иллирийских песен, записанных в Долмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» (1827) — произведение с ярко выраженной романтической окраской. Первое издание «Гузлы» («Гуслей») состояло из 29 прозаических баллад, сочиненных самим Мериме, и одной поэмы — перевода сербской народной песни. Но Мериме выдал всю книгу за сборник подлинных творений сербского фольклора. (В тяге автора «Гузлы» и «Театра Клары Гасуль» к мистификациям сказывались, помимо всего прочего, обостренное самолюбие и ранимость, свойственные писателю и побудившие этого чувствительного по природе человека воспитывать в себе внешнюю жесткость, скрытность, стремление «носить маску».) Замысел Мериме увенчался блестящим успехом. Пушкин и Мицкевич приняли эти произведения за создание славянской народной поэзии и переложили их на родной язык (Пушкин включил в свои «Песни западных славян» переработку 11 стихотворений «Гузлы»).

Восприятие фольклора как источника высочайших художественных ценностей — характерная черта эстетики романтизма. Увлечение фольклором было неизменно присуще Мериме. В «Гузле», прибегая к художественным средствам, свойственным фольклору, Мериме стремился создать поэтический образ народа, величественного в своем единстве и героического в борьбе за свободу против иноземных поработителей. Мериме воплощал свою задачу, однако, отнюдь не для того, чтобы увести читателя в мир далекого прошлого. В 20-х годах XIX в. в условиях подъема национально-освободительного движения на Балканах, в Греции, на Пиренеях эти мотивы звучали политически очень остро.

Ведущее место в творчестве Мериме 1820-х годов занимает, однако, драматургия. Впервые Мериме привлек к себе внимание, опубликовав в 1825 г. сборник «Театр Клары Гасуль». Позднее, в 1830 г., Мериме добавил к сборнику, состоявшему из шести драматических произведений, еще две пьесы. И это произведение молодого писателя было связано с мистификацией, вызвавшей немало толков. Мериме выдал свой сборник за сочинение некоей — придуманной им — испанской актрисы и общественной деятельницы Клары Гасуль.

Иллюстрация:

Пр. Мериме

Рисунок Девериа. 1829 г.

«Театр Клары Гасуль» — весьма самобытное явление во французской драматургии 20-х годов XIX в. Пьесы Мериме звучали задорно, дышали верой в неизбежность победы передовых общественных сил. Произведение начинающего писателя было вместе с тем одной из самых ранних и наиболее решительных попыток низвергнуть иго окостеневших в своем догматизме эпигонов классицизма, которые продолжали господствовать на французской сцене. В то время как наиболее известные драматурги тех лет (Лебрен, Казимир Делавинь) отважились лишь на частичные робкие отступления от классицистических канонов, Мериме за несколько лет до выхода в свет «Кромвеля» Гюго выступил с пьесами, знаменовавшими собой ломку освященных классицистической эстетикой представлений о законах драматургии.

Современных читателей, привыкших к пространным рассуждениям и растянутым, выспренним монологам драматургов-классицистов, поражало в пьесах Мериме стремительное развитие действия, непрерывное чередование кратких выразительных сцен, полное игнорирование правил о трех единствах, неожиданные и резкие

208

переходы от сатирических эпизодов к пассажам, насыщенным высокой патетикой и трагизмом.

Работа над «Театром Клары Гасуль» была неразрывно связана с увлечением Испанией, которое зародилось у Мериме в начале 20-х годов. Революционные события в этой стране пробудили в Мериме (как и в Пушкине) живой интерес к цивилизации испанского народа, его национальному характеру, его художественной культуре, и в первую очередь к драматургии XVII в. В наследии Лопе де Вега и Кальдерона Мериме увидел художественные устремления, близкие собственным эстетическим пристрастиям: сжатость художественных характеристик, широкий охват действительности, драматическую напряженность, бурное и острое развитие сюжета. В литературных традициях испанской драматургии XVII в. Мериме искал опору для осуществления смелых сценических нововведений.

Характерная для эпохи романтизма попытка проникнуть во внутренний облик другого народа, иной национальной культуры, «Театр Клары Гасуль» остается в то же время произведением, органически связанным с современной французской действительностью. Наглядное свидетельство тому мы находим прежде всего в сатирических тенденциях, пронизывающих пьесы Мериме. Годы Реставрации были периодом расцвета сатирической литературы. В это время ожесточенной борьбы за окончательное низвержение ненавистной народу власти церковников и вернувшихся из эмиграции «маркизов де Караба» даже литературные трактаты перерастали в памфлеты. Наглядный пример тому — «Расин и Шекспир» Стендаля. «Театр Клары Гасуль», сатирические персонажи которого воплощают черты, типичные для реакционных кругов французского общества эпохи Реставрации, был наряду с песнями Беранже и памфлетами Курье одним из наиболее блестящих проявлений этого расцвета сатиры во французской литературе 1820-х годов.

Сатирический аспект «Театра Клары Гасуль» показателен еще в одном отношении. Он убедительно свидетельствует о теснейшей связи творчества Мериме с лучшими достижениями французской сатирической традиции XVII—XVIII вв. (Мольер, Лесаж, Вольтер). С особенной очевидностью национальные истоки сатиры Мериме выступают в одноактной комедии «Карета святых даров» (1829). Эта пьеса тонкого психологического рисунка, озаренная иронической, лукавой усмешкой, могла быть создана только писателем, воспитанным на литературных традициях таких замечательных комедиографов, как Мариво, Лесаж и Бомарше.

Большинство пьес «Театра Клары Гасуль» построено на резком противопоставлении света и тени, отрицательных и положительных персонажей. Разработке образов положительных героев, утверждению романтики светлых человеческих устремлений Мериме уделял не меньше внимания, чем сатирическому разоблачению зла. С годами поиски в окружающей действительности героических чувств все более отчетливо приобретали у Мериме реалистический характер. Очень ясно это выявилось в пьесах «Инес Мендо, или Посрамленный предрассудок» и «Инес Мендо, или Торжество предрассудка». Эта дилогия начинает творческую полемику Мериме с романтизмом и его эстетическими принципами. Полемика эта построена в виде непосредственного сопоставления романтического и реалистического решения одной и той же темы. Первая из двух пьес представляет собой некое выдержанное в романтической манере утверждение прекраснодушных либеральных мечтаний. Вторая же содержит одновременно и реалистический пересмотр, и углубление той художественной концепции, которая заключена в вводной части.

Дилогия «Инес Мендо» подготавливает переход Мериме к созданию широких социальных полотен, к подчеркнуто объективному осмыслению общественных противоречий. Историческая драма «Жакерия» и роман «Хроника царствования Карла IX» — яркие свидетельства и этой тенденции, и того живого интереса к национальной истории, который характерен для многих французских писателей во второй половине 20-х — начале 30-х годов XIX в. Этот период — своеобразная вершина в развитии исторического жанра во Франции (достаточно вспомнить в этой связи исторические романы и драмы, созданные в те годы Бальзаком, Гюго, Виньи, Дюма и др.).

Расцвет исторического жанра был предвосхищен Стендалем в «Расине и Шекспире», где была выдвинута задача создать национальную историческую трагедию. Следуя за Стендалем, литераторы либерального лагеря начали писать драматические произведения, которые называли то историческими сценами, то историческими эскизами или хрониками (с этими жанровыми определениями перекликается и подзаголовок, данный Мериме «Жакерии», — «сцены феодальных времен»). «Жакерия» из всех этих драматических опытов является, бесспорно, наиболее значительным.

В этой драме Мериме изобразил события XIV в. Последовательное воспроизведение хода Жакерии, крупнейшего антифеодального восстания крестьянства, и составляет сюжетный стержень драмы. Хроника, созданная Мериме,

209

свидетельствовала о наличии ярко выраженных материалистических тенденций в подходе писателя к истолкованию прошлого. Жизнь средневекового общества предстает в «Жакерии» в виде суровой непрекращающейся социальной борьбы, принимающей к тому же в соответствии с нравами эпохи особенно жестокий и кровопролитный характер. Реалистическое представление о социальной обусловленности характера определяет и принципы типизации в пьесе Мериме, произведении глубоком по проникновению в противоречия общественной жизни, написанном мастером тонкой нюансировки драматических характеров, но в целом несколько суховатом и аналитически рассудочном.

В романе «Хроника царствования Карла IX» Мериме вновь обратился к изображению значительных, переломных по своей роли общественных потрясений. Действие его романа протекает в годы религиозных и гражданских войн, охвативших Францию во второй половине XVI в. Кульминационный момент в развитии этого действия — Варфоломеевская ночь, страшная резня гугенотов, учиненная католиками. Выбор темы был и в данном случае внутренне связан с острыми, волнующими проблемами современности. Толчком для возникновения замысла «Жакерии» послужила освободительная борьба народных масс в годы господства режима Реставрации. В «Хронике» же Мериме изображает общественную смуту, развязанную правящей верхушкой. Эта тема звучала не менее злободневно во Франции конца 20-х годов XIX в. Ведь близкие к правительству круги дворянской реакции собирались насильственно изменить конституцию и подготавливали восстановление абсолютистской диктатуры (художественное преломление этих зловещих политических тенденций мы находим также в «Красном и черном» Стендаля, в эпизодах заговора маркиза де Ла-Моль).

Однако было бы заблуждением искать в «Хронике» прямолинейных аналогий между политической борьбой эпохи Реставрации и исторической действительностью XVI столетия. Осмысляя события далекого прошлого, Мериме не подгонял их под современность, а искал в них ключ к закономерностям интересовавшей его эпохи, а тем самым и к открытию более широких исторических обобщений.

Об историзме Мериме-художника, о его стремлении к объективному изображению явлений прошлого наглядно говорит, прежде всего, предисловие к роману — один из примечательных эстетических документов в истории становления реалистической литературы Франции. В своем предисловии Мериме полемизировал с концепцией исторического романа, выдвинутой романтиками, и в частности с литературными воззреньями Виньи, автора «Сен-Мара». Романтический подход к истолкованию истории представлялся Просперу Мериме произвольным и упрощенно тенденциозным. Мериме оспаривал также склонность романтиков выдвигать на первый план выдающиеся исторические личности.

Истинные причины исторических сдвигов надо, согласно Мериме, искать в нравственной жизни страны в целом, в умонастроениях различных социальных слоев общества. Руководствуясь такой точкой зрения, Мериме и осмысляет события гражданской войны XVI в. Варфоломеевская ночь для него своего рода государственный переворот, осуществленный сверху, но государственный переворот, ставший возможным лишь благодаря тому, что он был поддержан широкими кругами рядовых французов. Что же побудило их решиться на жестокое избиение гугенотов? Истинные корни Варфоломеевской ночи заключаются для Мериме не в коварстве и безжалостности отдельных представителей правящих кругов Франции XVI в., не в чудовищной аморальности и преступности Карла IX, Екатерины Медичи или Генриха Гиза. Основная вина за братоубийственную смуту, поставившую Францию на грань национальной катастрофы, падает на религию и ее фанатических служителей, которые разжигают в народе предрассудки и изуверские инстинкты. «Хроника царствования Карла IX» — одно из наиболее глубоких проявлений убежденного антиклерикализма Мериме.

Нетерпимость, насаждаемая церковью, находит особенно благодатную почву в дворянской среде. Однако дворянство XVI в. — не только кружки циничных прожигателей жизни и отряды отчаянных головорезов. Это не только толпа придворной знати, развращенной бездельем и властью. Дворянство выдвигает из своей среды и благороднейших людей эпохи. К лучшим представителям французского дворянства второй половины XVI в. принадлежат и главные действующие лица романа, братья Бернар и Жорж де Мержи — выходцы из кругов бедного провинциального дворянства. Бернар и Жорж глубоко привязаны друг к другу, но им суждено оказаться в противоположных, враждебных общественных лагерях. Таким образом, уже с самого начала жестокий общественный конфликт эпохи придает трагический оттенок личной судьбе героев. Окончательную развязку этот мотив получает в концовке романа. Под стенами Ла-Рошели Бернар вовремя не опознает брата, и тот гибнет, сраженный пулей. В братоубийстве, в котором невольно

210

оказывается повинен главный герой, бесчеловечность и жестокость гражданской междоусобицы, развязанной от имени религии и церкви правящими кругами страны, находит свое предельное, почти символическое выражение.

Своеобразие художественной манеры, в которой написана «Хроника царствования Карла IX», определяется стремлением широко и объективно охарактеризовать общественную атмосферу, господствовавшую в стране в годы религиозных войн, выдвинуть на первый план изображение нравов и настроений рядовых людей. Такой подход обусловил особенности композиции романа, близость его жанру исторической хроники (эта черта не случайно выделена автором в заглавии произведения).

«Хроника царствования Карла IX» завершает первый этап литературной деятельности Мериме. Существенные изменения в жизни писателя и в его творческой эволюции вызывает Июльская революция. В годы Реставрации Мериме увлекается изображением общественных катаклизмов, воспроизведением широких социальных полотен, разработкой исторических сюжетов, его внимание привлекали крупные монументальные жанры. В своих художественных произведениях 30-х и 40-х годов он, за редким исключением, непосредственно не затрагивает политической проблематики, углубляясь в изображение конфликтов этических, внутренних и вместе с тем уделяя бо́льшее внимание тематике современной, чем исторической. Теперь Мериме-художник отходит от романа и почти не занимается драматургией, сосредоточивая свой интерес преимущественно на малой повествовательной форме — новелле — и достигая в этой области выдающихся творческих результатов.

Критические и гуманистические тенденции находят в новеллистике Мериме столь же яркое воплощение, как и в его предшествующих произведениях, но они меняют свою направленность. После Июльской революции противоречия, порождаемые буржуазными отношениями, становятся ведущими во французской действительности. Эти общественные сдвиги отражаются в творчестве писателя, и прежде всего в проблематике его произведений. Внутренний идейный пафос его новеллистики — в изображении буржуазных условий существования как силы, нивелирующей человеческую индивидуальность, воспитывающей у людей мелкие, низменные интересы, насаждающей лицемерие и эгоизм, враждебные формированию людей цельных, способных на всепоглощающие бескорыстные чувства. Охват действительности сужался в новеллах Мериме, но писатель глубже, чем в произведениях 20-х годов, проникал во внутренний мир человека, реалистически более последовательно показывал обусловленность его характера внешней средой.

После творчески исключительно плодовитого 1829 года художественная деятельность Мериме развивается в дальнейшем менее бурно. Он теперь значительно реже публикует свои произведения, подолгу их вынашивая, добиваясь предельной чеканности и простоты их формы. После Июльской революции Мериме (как и Стендаль) поступает на государственную службу. Знаменательной вехой стал 1834 год, когда писатель был назначен главным инспектором исторических памятников Франции. Занимая эту должность в течение почти двадцати лет, Мериме сыграл почетную роль в истории художественной культуры родной страны. Ему удалось спасти от разрушения много прекрасных памятников старины, церквей, скульптур, фресок, способствовать развитию интереса к романскому и готическому искусству, его научному изучению. Мериме и сам написал целый ряд специальных археологических, исторических и искусствоведческих трудов. Литературную деятельность он рассматривал отныне лишь как некий «любительский» аспект своей общественной активности.

И в новеллистике Мериме продолжал сохранять связь с романтической традицией, разрабатывая темы и мотивы, введенные в литературный обиход романтиками. Это и увлечение экзотикой («Таманго»), изображение нравов людей, не зараженных буржуазными предрассудками («Матео Фальконе», «Коломба», «Кармен»), и интерес к вторжению иррационального, фантастического начала в действительность («Видение Карла XI», «Венера Илльская», «Локис»), к анализу смутных, подсознательных душевных побуждений («Партия в триктрак»); а с другой стороны, тяга к воспроизведению колорита и духа минувших исторических эпох (заря Возрождения в «Федериго», коллизии времени заката Возрождения в «Душах чистилища»), разоблачение опустошенности светского общества («Этрусская ваза», «Двойная ошибка»), проникнутое сочувствием внимание к судьбам деклассированных низов, «дна» общества («Арсена Гийо»). Однако вся эта многообразная тематика решается, как правило, писателем в реалистическом ключе.

Характерным примером в этом отношении может служить одна из ранних новелл Мериме «Таманго» (1829). В этой новелле автор с язвительной иронией рисует образ лицемерного и бездушного буржуа, работорговца капитана Леду. Капитану Леду и его помощникам противостоят в новелле негритянский вождь Таманго

211

и его соплеменники. Выступая против колонизаторской деятельности белых и угнетения негров, Мериме подхватывал тему, распространенную во французской литературе 20-х годов. Так, большой популярностью пользовался в эти годы роман Гюго «Бюг-Жаргаль» (второй его вариант был напечатан в 1826 г.). В отличие от романтика Гюго Мериме не создавал идеализированного и приподнятого над действительностью образа вождя чернокожих. Он подчеркивал первобытность и дикость своего героя. Однако Таманго присущи и глубоко человечные черты, возвышающие негра над его поработителями. Так, постепенно читатель приходит к выводу, что в цивилизованном, но гаденьком буржуа Леду скрыто, по сути дела, больше варварства, чем в дикаре Таманго.

Поэтому таким острым сарказмом насыщается концовка новеллы, рассказывающая о жалкой и мрачной участи, которая ожидала Таманго в плену. Здесь каждое слово писателя заключает в себе глубокий иронический подтекст. Плантаторы были убеждены, что они облагодетельствовали Таманго, сохранив ему жизнь и превратив его в примерного полкового литаврщика. Однако привыкший к свободе чернокожий гигант зачах от этих «благодеяний», запил и вскоре умер в больнице. Концовка «Таманго» обозначает новую веху в решении колониальной тематики западноевропейской литературой. Трагическая судьба негров в условиях двуличной буржуазной цивилизации предстает здесь в ее неприкрашенно обыденном, прозаически тягостном виде. Ее изображение не только далеко отходит от рационалистических утопий просветителей XVIII столетия (вспомним Робинзона Крузо у Дефо и его идеальные, подчиненные воспитательным задачам взаимоотношения с дикарем Пятницей). Оно принципиально отлично и от патетически возвышенной трактовки этой темы романтиками.

Дата добавления: 2015-06-04