История всемирной литературы 32 страница. Введение в историческую драму персонажа, который олицетворяет народ в целом и говорит от его имени, — подлинно новаторская черта «карманьолы»

Введение в историческую драму персонажа, который олицетворяет народ в целом и говорит от его имени, — подлинно новаторская черта «Карманьолы». Плодотворность такого обращения к проблемам, затрагивающим жизненные интересы всего народа, обращения пока еще лирического, но уже включенного поэтом в русло исторической драмы, подтвердилась во второй драме Мандзони — «Адельгиз» (1822).

«Адельгиз» знаменует важный этап в формировании романтической концепции истории Мандзони. Драма создавалась одновременно с первым наброском исторического романа «Обрученные», ставшего высшим художественным достижением итальянской литературы XIX в. В «Адельгизе», как и в романе, Мандзони попытался, наряду с традиционными «героями» истории, фигурировавшими обычно и в хрониках, и в драматических произведениях, — королями, членами их семей, их приближенными, изобразить народ как таковой, рассказать и о его судьбе. Значительное место в драме занимают

218

Иллюстрация:

Дон Аббондио и брави

Иллюстрация к первой главе романа А. Мандзони
«Обрученные». Флоренция. 1827 г.

массовые сцены, в эпизодах предстают целые социальные группы, показаны разные области Италии.

Рупором настроений Мандзони выступает в «Адельгизе» хор. В его песне звучит скорбь порабощенного народа Италии, чья земля стала предметом спора между чужеземцами. Это плач тысяч гонимых, «не имеющих имени». Лирическая песнь об обманутых надеждах безвестных поколений органично связана в «Адельгизе» с трагедией короля лангобардов Дезидерия и его детей Адельгиза и Эрменгарды.

В судьбах этих героев проявляется нравственная истина, заложенная, по мысли Мандзони, в истории. Добродетельный Адельгиз гибнет, став жертвой несправедливости, принесенной на землю Италии его соплеменниками. Гибнет и любящая, далекая в своих помыслах от какого-либо зла Эрменгарда. То, что оба идеальных героя Мандзони погибают, воспринимается в «Адельгизе» как нравственный приговор «расе завоевателей», которой чуждо все человечное и которая должна поэтому понести расплату за посеянное ею прежде зло. Сблизив судьбы положительных героев Эрменгарды и Адельгиза с судьбами угнетенных, слив их отчаяние со скорбью тысяч безвестных, Мандзони уже в этой драме делал критерием справедливости всякого исторического деяния участь тех, кого притесняют.

Роман «Обрученные» был начат в 1821 г., первый его набросок — «Фермо и Лючия» — увидел свет в 1823 г. Мандзони затем многое изменил в этом варианте. Завершенный роман «Обрученные» вышел в свет в 1827 г. (в 1842 г. писатель несколько обновил текст 1827 г. стилистически). Это одна из вершин не только итальянского, но и европейского исторического романа эпохи романтизма.

Здесь изображен один из самых трудных периодов в жизни Миланского герцогства XVII в. Это было время, когда в условиях феодальной реакции и испанского гнета разоренная и раздробленная Италия оказалась вовлеченной в Тридцатилетнюю войну и по ее разграбленным деревням маршировали немецкие ландскнехты. Обращаясь к этой эпохе, писатель затронул самые острые проблемы итальянской современности: его роман говорит о беззакониях,

219

чинимых в отсталой, лишенной единства стране, и о тяготах господства местных и чужеземных ее правителей.

События частные и события исторические осмысляются у автора «Обрученных» как проявления нравственно-религиозного конфликта между верностью долгу перед богом и перед ближним, с одной стороны, и забвением идеаалов Евангелия — с другой. В реальности истории, в движении и взаимосвязи человеческих судеб сталкиваются два полюса конфликта — мир высокой мудрости и его антипод — мир низменных побуждений, корысти, презрения к слабому.

Романтический контраст пронизывает все уровни повествования, организует действие, сообщает ритм движению сюжета, определяет эмоциональность тона, характер местного колорита. В соотношении эпизодов внутри глав тоже скрыта идея нравственного противоборства разнонаправленных сил: писатель ставит героев в ситуации событийно-параллельные, но противоположные по нравственному решению.

Религиозно настроенный писатель склонен объяснять постоянный процесс чередования горя и счастья, зла и добра высшей волей провидения, мудрость которой могут постичь лишь души, искренне следующие христианским заповедям. Но в романтически контрастной картине эпохи, которую рисует автор «Обрученных», предстает широкая социально-историческая проблематика. В освещении ее Мандзони обнаруживает плодотворные реалистические тенденции: интерес к конкретным фактам, характеризующим историческую специфику эпохи, наблюдательность исследователя явлений социальной жизни.

В романтически-двуплановую концепцию бытия вплетаются у Мандзони элементы просветительской философии и морали. На него оказали сильное влияние антифеодальные тенденции ломбардского Просвещения — разоблачение нравственных устоев дворянства и острая постановка проблем государственной пользы и общественной справедливости. Конфликт «ложного» и «истинного» предстал в «Обрученных» как противопоставление власть имущих и народа, вынужденного терпеть их произвол.

Чередуя обстоятельные экскурсы в историю испанского правления в Ломбардии с картинами деревенской и городской жизни и с рассказом о злоключениях отдельных персонажей, Мандзони сплетает в единую цепь причин и следствий индивидуальное и общее. Главный объект его внимания — низшее звено цепи, бесправные и обездоленные люди из народа. Из этого подхода к отечественному прошлому проистекают наиболее важные художественные открытия Мандзони, во многом определившие пути итальянской прозы всего XIX в.

Крестьяне Ренцо, Лючия и их среда предстали в «Обрученных» как хранители высоких нравственных ценностей. Поставив в центр конфликта деревенского прядильщика и его скромную невесту, соотнеся именно с их судьбами события частной жизни других персонажей и общественно-политической жизни всей Ломбардии, Мандзони, по определению современного итальянского писателя Д. Реа, «совершил революцию в прозе Италии». Его исторический роман еще более «безгероичен», чем у Скотта (Э. Бонора), а в исторически характерном экзотическое, «колоритное» начало сведено до минимума. Крестьянский колорит проступает в зарисовках повседневных занятий и быта деревенских жителей, в передаче их пересудов и пр.

Наиболее своеобразно проецированность индивидуальных судеб на общие народные судьбы сказалась в непосредственном присутствии в повествовании «героя-массы». Масса может выступать и как участник действия, активный и, главное, подчиняющий себе судьбы героев. Такова толпа миланской бедноты в сцене хлебного бунта, в картинах Милана, пораженного чумой. Писатель создает коллективный образ страдающего народа, горести и надежды которого едины с переживаниями главных героев повествования.

Своеобразна структура романа. Интрига то и дело прерывается пространными историческими описаниями. За это автора «Обрученных» упрекнул Гёте: очень высоко оценив роман, он, однако, считал, что ради исторических описаний Мандзони пренебрег главной задачей романиста — «описывать любовь и страдания своих обрученных». Действительно, Мандзони отдаляется от традиционного принципа построения романа вокруг судьбы и приключений отдельного человека — главной композиционной модели романа XVII и XVIII вв., дающей себя знать и у такого новатора романной формы, как Скотт.

С развитием реалистической тенденции, наиболее ярко представленной в итальянской романтической прозе «Обрученными» Мандзони, и было связано будущее повествовательной традиции в Италии. Однако сами писатели-романтики первой половины века не сумели углубить эту тенденцию, хотя вслед за автором «Обрученных» многие из них обращались к историческому прошлому и даже пытались следовать примеру Мандзони в воспроизведении характерных черт эпохи (из числа этих романистов выделяется Т. Гросси, автор исторического романа «Марко Висконти», 1834).

220

ПРОЗА И ДРАМА 30—40-х ГОДОВ

В 30-е и 40-е годы в общественной жизни страны усиливаются революционные и демократические тенденции, шире разворачивается политическая деятельность «умеренного» крыла Рисорджименто — либералов и более радикального — демократического лагеря патриотов. В итальянском романтизме задачи пропаганды идей Рисорджименто выдвигаются на первый план. Как писал вождь демократических сил, видный общественный деятель и критик Джузеппе Мадзини, романтики должны творить «песнь битвы» для самых широких масс народа, призванных осуществить дело национального освобождения Италии. Вдохновляясь романтическим пафосом Шиллера, Фосколо и Байрона, эта литература должна была создавать титанические образы и воспевать героику революционной борьбы, подвиг борца, устремленного мыслью к будущему.

Драматургия Джованни Баттиста Никколини (1782—1861) дает один из примеров такого осмысления национальной истории. Первые драмы этого флорентийского мастера, написанные в начале 20-х годов, были типично классицистическими. Наиболее полно романтические художественные искания Никколини проявились в его исторических трагедиях 30—40-х годов, в пору сближения поэта с Мадзини, в таких, как «Джованни да Прочида» (1830) и «Арнольд Брешианский» (1843). Характеры героев Никколини очерчены резкими штрихами, страсти их противоречивы и выражены в высшей степени патетически. Романтическим вкусам тех, кто сочувствовал революционной пропаганде Мадзини, особенно импонировало изображение на сцене разгневанного, вооруженного народа, идущего на бой с иноземцами. Герой — тираноборец, показанный в толпе народа, готового разделить его подвиг, — в этом и состояло основное художественное открытие Никколини.

Исторический роман ливорнского писателя Франческо Доменико Гверрацци (1804—1873) являет собой своеобразное соединение повествовательного начала с лирическим пафосом и нравственно-философским настроем. Таков роман «Битва при Беневенто» (опубл. 1827) и наиболее значительное явление в исторической прозе этого круга — роман «Осада Флоренции» (1836), написанный в пору дружбы с Мадзини и ему посвященный.

В этих произведениях Гверрацци в крайних формах воплотился тип итальянского романа 30—40-х годов, на исторических примерах воспитывавшего патриотизм своего широкого читателя и горячо пропагандировавшего идеи возрождения нации. С одной стороны, в нем изобилуют драматически острые, часто неправдоподобные ситуации, в которых герои проявляют свою экзальтированную натуру, с другой — эпизоды, в которых героизм, благородство, гражданские добродетели защитников справедливости противостоят низости, трусости, коварству злодеев.

Повествовательная тенденция «Обрученных» более органично соединилась с животрепещущей проблематикой Рисорджименто 30—40-х годов в исторических романах пьемонтского писателя и политического деятеля Массимо Д’Адзельо (1798—1866).

Замысел первого его романа «Этторе Фьерамоска, или Барлетский поединок» (1833) был, по признанию самого автора, продиктован стремлением возродить в национальном характере итальянцев долго подавлявшиеся в нем благородные и возвышенные чувства. Политическая патетика, обилие общих для прозы романтиков сюжетных ходов в изображении борьбы добродетельного и злодейского начал сближают повествование Д’Адзельо с романами Гверрацци. Но, в отличие от последних, в рассказе Д’Адзельо о поединке итальянских патриотов с французами много юмора, сочных красок в воспроизведении духа эпохи, динамичны и естественны характеры многих героев, составляющих колоритный фон трагической истории Этторе и его возлюбленной.

В романе «Никколо де’Лапи» (1841) сквозь типичную для итальянского исторического романа этого времени сюжетную усложненность и лирико-патриотическую патетику проглядывает политическая полемика либерала Д’Адзельо с мадзинистом Гверрацци, изобразившим в своей «Осаде» те же самые флорентийские события, что и автор «Никколо». В отличие от безудержных в своей ненависти к врагу, могучих героев «Осады Флоренции», в нарисованных Д’Адзельо образах патриотов преобладают более спокойные краски. Доблесть защитника родины сочетается в главном герое романа — Никколо — с религиозным смирением, с добродетелями семьянина. Наиболее привлекательный персонаж романа — весельчак Фанфулла, монах и воин одновременно.

В условиях Рисорджименто именно исторический роман обозначил магистральное направление в развитии романтической прозы Италии. Произведения других повествовательных жанров, характерных для европейского романтизма, пока малочисленны: в 30-е годы появляются отдельные романы из жизни бедняков (Дж. Каркано, А. Раньери); психологическая проза делает первые шаги, ориентируясь в изображении борьбы добродетели со

221

страстью на Сент-Бёва и раннего Бальзака (роман Н. Томмазео «Вера и красота», 1840).

Вехой на пути становления психологической прозы было творчество Сильвио Пеллико (1789—1854). Глава журнала «Кончильяторе» карбонарий Пеллико в 1820 г. был приговорен к смерти. Но казнь заменили десятилетним заточением в крепость Шпильберг, по выходе из которой Пеллико опубликовал книгу своих воспоминаний — лирическую повесть «Мои темницы» (1832). Она получила широкую известность.

Доминирующая тема в произведениях Пеллико — духовная стойкость человека, сопротивляющегося враждебным обстоятельствам или собственным страстям. Еще в трагедии «Франческа да Римини» (1815), вдохновленной эпизодом дантовской «Божественной комедии», а по своей структуре приближающейся к произведениям Альфьери, Пеллико изобразил драматические метания двух любящих душ, пытающихся обрести власть над своим чувством во имя идеала добродетели.

Автобиографическая повесть «Мои темницы» — исповедь заключенного, от беспредельного отчаяния пришедшего к духовной умиротворенности. Герой, поначалу страдающий от одиночества, обретает силу духа вместе с проснувшейся в нем верой в бога. Художественное своеобразие книги Пеллико — в безыскусно правдивом рассказе героя обо всем, что было пережито в заключении им самим и обретенными им в тюрьме друзьями. Христианской тенденциозностью далеко не исчерпывается нравственное и гражданское значение «Моих темниц»; книга Пеллико — взволнованный, психологически точный рассказ о способности человека преодолеть трудности, о победе гуманных начал в его душе вопреки самым антигуманным обстоятельствам.

Духовному величию человека, спокойно и разумно переносящего испытания, Пеллико посвятил и другую свою книгу — трактат «Об обязанностях человека» (1834). О нем восхищенно отозвался А. С. Пушкин.

221

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ
В РАЗВИТИИ ПОЭЗИИ.
ДЖАКОМО ЛЕОПАРДИ

Романтизм существенно изменил и обогатил художественный диапазон итальянской поэзии XIX в., вызвал к жизни новые жанры, по-новому поставил вопрос о нормах литературного языка, которыми может пользоваться поэзия.

Стремлением дать лирическое изображение реальных конфликтов своего времени отмечено творчество ломбардского поэта и переводчика Джованни Берше (1783—1851). Участник романтических баталий с «классиками» и сотрудник «Кончильяторе», Дж. Берше был выслан из Италии за участие в карбонарском восстании 1821 г. В лиро-эпических поэмах «Беглецы из Парги» (1823), «Фантастические сны» (1829) и в цикле «Романсы» (1822) события современности — поражение освободительного движения в Греции, ужесточение австрийского режима в Италии, неудачи и победы патриотов в борьбе с ним — преломляются в переживаниях отдельных героев: греческих беженцев, рассказывающих о несчастьях своего народа; молодой итальянки, страдающей от сознания того, что ее муж — австриец, враг ее соотечественников; изгнанника, которому снится оставленная им родина.

Разновидностью лиро-эпической поэмы стал у романтиков жанр «стихотворной новеллы», наиболее яркие образцы которой создал Томмазо Гросси (1790—1853).

В новелле «Беглянка» (1816) поэт ведет повествование от имени простой девушки, которая, тревожась за своего возлюбленного — солдата в армии Наполеона, прошла за ним по всем дорогам войны. Большая общественная трагедия, которая вовлекла в свою орбиту сотни безвестных судеб, предстает как серия картин-воспоминаний, вкрапленных в исповедь влюбленной героини. Эпическое начало более развито в новелле «Ильдегонда» (1820), где воссоздан определенный средневековый колорит, намечено несколько пересекающихся сюжетных линий. Авторский голос звучит в этих произведениях преимущественно на характерных для романтизма Италии патетических нотах и, одушевляя повествование, вносит в него представления современности.

Романтики проявили интерес и к народной поэзии. Немецкие народные баллады переводил Берше. Никколо Томмазео (1802—1874) издал сборники собранных им тосканских, сербскохорватских, греческих, корсиканских народных песен (1841—1842), переводы сербскохорватских псалмов, других памятников фольклора славянских народов.

Романтизм принципиально пересмотрел и сложившееся в эпоху господства классицизма представление о диалектальной поэзии как поэзии окололитературной, второсортной. В условиях многовековой раздробленности страны диалект — язык повседневности, доступный и культурным слоям, и массам, — воспринимался рядом сотрудников журнала «Кончильяторе» и некоторыми другими теоретиками романтизма с точки зрения его возможностей донести до сознания широкого народного читателя

222

новые идеи и новую культуру. Поэтому в первой половине XIX в. диалектальное начало присутствует в итальянском романтизме. Примером взаимодействия литературного стиля и диалектных форм может служить роман «Обрученные» в редакции 1827 г.

Развивается поэзия на диалектах. Т. Гросси пишет на ломбардском диалекте сатирическую поэму «Принеида» (1816). Наиболее значительные явления в диалектальной поэзии XIX в. — творчество поэтов-сатириков Карло Порты и Джузеппе Джоакино Белли.

Порта (1775—1821) ввел в поэзию Ломбардии актуальную гражданскую проблематику, усилил традиционно присущий ей нравственный и социальный пафос. Поэт, идейно близкий кружку первых ломбардских романтиков, решал в рамках диалектальной поэзии ряд важных художественных задач, которые формулировали романтические манифесты. Острие своей сатиры Порта направляет на главные из общественных зол Италии периода Реставрации: засилье католического духовенства и вернувшейся с приходом австрийцев дворянской аристократии. Тенденция к гротескному преувеличению соединяется у ломбардского поэта с резкой очерченностью и масштабностью социального конфликта («Назначение капеллана», 1819; «Молитва», 1820; «Менегин, слуга бывших монахинь», 1820).

В поэзии Порты ломбардские читатели еще до Мандзони познакомились с новым положительным героем — простолюдином, с его особыми духовными ценностями, противоположными сословному сознанию духовенства и аристократии. Слуга Менегин, наблюдательный и ироничный, появляется во многих сатирах Порты, воплощая народный здравый смысл и стремление к справедливости. Простосердечный Джованнин Толстяк, портной из лавки старьевщика («Несчастья Джованнина Толстяка», 1812—1814), бывшая рыбная торговка Нинетта, постепенно скатившаяся на самое дно жизни («Нинетта с рынка», 1814—1815), сапожник Хромой Мельхиор, взывающий к сочувствию своей исповедью («Жалоба Хромого Мельхиора» 1816), — типы простых людей, обездоленных, но пытающихся сохранить в изуродованных душах зерна задавленной человечности.

Под непосредственным влиянием ломбардской литературы начала века возник интерес к народной жизни у римского поэта Джузеппе Джоакино Белли (1791—1863). Создавая цикл сонетов на римском диалекте в 30—40-е годы, в обстановке, когда в общественном сознании всей Италии (и в том числе в папском Риме) усиливаются радикальные тенденции и все громче заявляют о себе критические настроения в среде народа, Белли пошел значительно дальше Порты в реалистическом изображении социальных антагонизмов эпохи и особенностей народного сознания.

Поэт стремится, как он сам признается во «Введении» (1831) к сонетам, создать своего рода «памятник» народу Рима, постичь его особую «оригинальность»: его язык, понятия, привычки, нравы, обычаи, занятия... Всю красочную поэтическую «энциклопедию» жизни Рима, написанную на римском диалекте (а им, в отличие от миланского, пользовались только плебеи), Белли как бы пропускает сквозь сознание римского простолюдина.

В динамичных диалогах, а чаще — в кратких, эмоциональных монологах обитателей бедных римских кварталов предстает у Белли жизнь насквозь прогнившего государства пап и кардиналов; звучит язык римлян, насмешливый и дерзкий, с его иронической интонацией, с его яркой гротескной образностью и энергичным ритмом. Эти особенности сонетов Белли покорили Гоголя, увидевшего в них образец поэзии истинно народной (письмо М. П. Балабиной от апреля 1838 г.).

Поэт присоединяет свой голос к коллективному «мы» своих персонажей, смеется и возмущается вместе с ними. Это особенно характерно для антипапских сонетов Белли. В их фокусе находятся папа и римское духовенство всех родов и уровней, их пороки, политические и социальные последствия их правления.

Один из ярчайших сатирических талантов, рожденных в острой идеологической борьбе 30—40-х годов, — флорентийский поэт Джузеппе Джусти (1809—1850). Критический накал и устремленность к идеалам свободы и борьбы делают его творчество заметным явлением в европейской демократической поэзии эпохи.

Жанровая форма стихотворной «шутки», ведущая свою родословную от тосканского бурлеска, под пером Джусти приблизилась по содержанию и напряженности мысли к памфлету, а по лексико-стилистическому и ритмическому строю стала близка к народной речи и к хлесткому песенному куплету. Лучшие сатиры-«шутки» Джусти соединяют разоблачение и карикатуру с социальной зарисовкой, в которой предстают типы современной ему буржуазно-монархической Италии. В этом проявилось новаторство Джусти в области отечественной сатиры — новаторство, сближающее флорентийского поэта с Беранже. Так, в шутливом дифирамбе «Тост флюгера» (1840) предстает тип беспринципного политика, с легкостью (и с немалой выгодой) меняющего свои так называемые «убеждения». Обыватель, «окаменевший»

223

в осторожном бездействии, заклеймен в «шутке» «Ископаемое» (1848); благонравный студент-карьерист, добившийся высокого полицейского чина, разоблачается в поэме-«шутке» «Проныра» (1844—1845). В комическом пространстве сатиры-«шутки» нашлось место и реалистической точности общественных примет времени, и романтическим символам и аллегориям («Паровая гильотина», 1833; «Сапог», 1836), и фантастике («Посвящение в кавалеры», 1839), и политической карикатуре («Король-Чурбан», 1841), и патетической инвективе («Земля мертвецов», 1842).

Вершиной итальянской поэзии XIX в. стало творчество Джакомо Леопарди (1798—1837). В нем обрела наиболее оригинальное и глубокое выражение та философская тенденция романтической поэзии, которая намечалась уже в «Гробницах» Фосколо и в «Пятом мая» Мандзони. В произведениях Леопарди, проведшего почти всю свою недолгую жизнь в провинциальном захолустье и из-за слабого здоровья обреченного на безрадостное, одинокое существование, отразились многие характерные стороны романтического мироощущения, прочно связанного с духовным наследием предшественников и чутко реагирующего на изменения общественной атмосферы своего времени.

Философская система Леопарди, отраженная в «Дневниках», которые поэт вел с 1817 по 1832 г., оказалась в высшей степени созвучной бунтарским умонастроениям эпохи. Она во многих моментах и глубже, и полемичнее по отношению к итальянской действительности, чем представления его соотечественников — итальянских романтиков первой половины века.

Концепция Леопарди строится на воспринятом от философии XVIII в. противопоставлении «природы» — «разуму»: радостное, близкое природе восприятие мира древними было у Леопарди антитезой разъедающему душу рационализму современного поэту общества. Но, вечно воспроизводя человеческий род, природа сама же обрекает людей на болезни, старость, смерть. Враждебное начало разлито, таким образом, и в природе, и во вселенной вообще, но глубже всего оно проникло в современное общество: люди там прозябают в состоянии бездействия, естественные стремления и страсти уступили место эгоизму, упадку духа.

Эта концепция — краеугольный камень философского пессимизма Леопарди. Его космический, всеобъемлющий характер — типично романтическое проявление нетерпимости поэта к обстановке, его окружающей.

В поздний период своего творчества, в 30-е годы, Леопарди полемизирует с характерными для эпохи Реставрации в Италии идеалистическими философскими представлениями, с христианским спиритуализмом и «умеренными» концепциями прогресса. Леопарди видит во всех этих теориях попытки примирить человека с существующей несправедливостью. Трезвый разум, знающий о том, что зло неизбежно, но не отказавшийся от естественного стремления к счастью, — вот идеал позднего Леопарди.

Иллюстрация:

Дж. Леопарди

Гравюра Гваданьини с рисунка Л. Лолли. 1826 г.

Леопарди спорил с романтизмом, но вместе с тем уточнял и углублял многие его положения — такие, например, как понятие сущности поэтического творчества. В «Рассуждении одного итальянца о романтической поэзии» (1816) Леопарди предлагал следовать примеру греческих поэтов; но поэзия для Леопарди — это единственно возможное излияние ярких и сильных чувств, это плод работы воображения, чуждого рационалистическим схемам. Именно такой видит Леопарди античную поэзию и, подобно романтикам, противопоставляет естественность и величие фантазии Гомера тем, кто фантазию подменяет мифологией, верностью правилам и стилистическим канонам.

Леопарди полемизировал также с выдвинутым ломбардскими романтиками требованием говорить в поэзии обыденным «современным» языком о нравах и событиях сегодняшнего

224

дня. «Как может поэт употреблять язык, следовать идеям и изображать нравы того поколения, для которого слава — ребячество, чьи мечты развеялись и все страсти, не только высокие и благородные, но все вообще страсти угасли?» — спрашивает он в своих дневниковых записях, склоняясь к мысли, что истинный поэт, воодушевленный возвышенным чувством, должен говорить языком классической поэзии — языком высоких страстей и благородных мыслей, способных оживить в современниках бездействующую духовную энергию.

Лирический сборник «Песен» Леопарди — высочайшее художественное явление в итальянской поэзии XIX в. Стихотворения Леопарди 1818—1821 гг. отразили стремление поэта создать по образцу гражданской классицистической поэзии Альфьери, Монти, Фосколо героическую лирику, выражающую патриотические чувства юного поэта. В эти годы Леопарди находит своеобразную поэтическую форму «канто» (песни) — разновидности лирической поэмы, в которой свободно разворачивается мысль поэта, пробужденная его личными переживаниями, органично связанная с сокровенным настроем его души.

В первых канто — «К Италии», «Памятнику Данте» (1819), «На свадьбу сестры Паолины» (1821), «К Анжело Маи» (1820) — молодой поэт старается заключить романтический пафос в строгую классицистическую форму. В лирике начала 20-х годов воплощаются пессимистические настроения поэта, его сомнения в возможности героического деяния. Тема трагического диссонанса между прекрасной иллюзией и бессмысленной жестокостью жизни соединяется в философско-аллегорических канто «Брут младший» (1821), «Последняя песнь Сафо» (1822) с романтической темой мятежной личности, погибающей в противоборстве с тиранией судьбы.

В начале 20-х годов Леопарди пишет также несколько «идиллий» («Бесконечность», «К луне», «Вечер праздничного дня», «Уединенная жизнь») — лирических стихотворений, где затихают мятежные ноты, а тон становится спокойным, проясненным. Те же темы: хрупкость человеческого бытия, несоответствие идеала и действительности — предстают в сугубо личном, эмоциональном преломлении в воспоминаниях о пережитом, далеких видениях, пейзажах, навевающих мечты, сожаления, размышления о счастье.

Характерная для мироощущения Леопарди спаянность романтически-субъективного и рационалистического сказалась в том, что его лирика не порывает с традициями классицистической выразительности. Образный мир его «идиллий» графически четок, мысль облекается в отвлеченные понятия и метафоры, «слова выступают в своем основном логическом значении, и в этой обнаженности, рельефности, сдержанности и заключена поэзия» (Н. Г. Елина).

В 1824 г. Леопарди приступает к работе над прозаическими диалогами и очерками, объединенными под заглавием «Нравственные сочинения» (1824—1832). Этой книгой начинается в творчестве Леопарди сатирическая линия, представленная также философско-сатирической поэмой «Паралипомены к Батрахомиомахии» (1830—1837), сатирой «Новые верующие» (1835) и канто «Палинодия» (1835). В этих произведениях отчетливо проявилась неудовлетворенность поэта его веком.

Леопарди чутко уловил, как либеральная философия эпохи Реставрации искажала великие оптимистические представления просветителей о неуклонном прогрессе общества, соединяя их с теологией и религиозной моралью. В то же время — и автор «Сочинений» проницательно подметил эту тенденцию — либеральная общественная мысль его эпохи подходила к социальным и научным теориям просветителей сугубо утилитарно, отчего великие идеалы становились «жалкими холодными истинами», неспособными противостоять натиску пошлости, духовного ничтожества, практицизма.

Дата добавления: 2015-06-04