История всемирной литературы 26 страница. Своеобразный «мост» от поэтического созерцания к убежденному действию — философская лирика Петефи

Ш. Петефи

Литография М. Барабаша. 1845 г.

Своеобразный «мост» от поэтического созерцания к убежденному действию — философская лирика Петефи. Она, с одной стороны, не утрачивает свойственной поэту непринужденной, почти фольклорной и разговорной простоты выражения. С другой же стороны, философические его стихи интеллектуально глубоки. Лирическая интонация словно впитывает огромный духовный опыт, почерпнутый поэтом из литературы, истории, жизни, от Шекспира до Французской революции, от венгерских крестьянских войн до уроков европейского 1848 г. Возьмем хотя бы стихотворения «Человек», «Суд» или «Света!» (1847), где звучат поистине «гамлетовские» вопросы, осознаются заблуждения и противоречия. Какие напряженные раздумья над трудностями освободительной борьбы, над

536

будущим народа и человечества («Быть иль не быть поэтом», 1845; «Сумасшедший», 1846; «Одно меня тревожит...», 1846; «Стыд поражений, бегств позор...», 1848). Создается тот характерный сплав мыслей и настроений — вдохновенных надежд, стыда, тревог, сожалений и гневного непокорства, который делает Петефи в венгерской поэзии едва ли не зачинателем современного лирико-полифонического жанра, драматического монолога, вдохновляемого единой выстраданной темой.

При этом Петефи и в самой драматически напряженной лирике не утрачивает внутренней цельности. Это редкий дар, особенно в кризисную пору, и тут венгерский поэт совсем не похож на Гейне, который мучился трагическим разрывом, расщеплением «эллинства» и «назарейства». У Петефи даже в надрыве «Сумасшедшего», в бурном отчаянии «Ужаснейших времен» (1849), «Жизни или смерти» (1849), когда все уже предвещает поражение и в кольце задушивших европейскую революцию врагов высится один «мадьяр со спутанными волосами над окровавленным челом» (пер. Л. Мартынова), остается нечто цельное. Везде словно вопиет сама оскорбленная в его душе и попираемая в мире гармония; везде ополчившимся на нее силам бросается безоглядно-самозабвенный вызов. Трагизм и свободолюбиво-мятежный порыв в будущее у него, будь то отдельное стихотворение (например, «Суд») или все творчество, — неделимое целое, которое невозможно разъять, не обеднив лирического мировосприятия, могучего именно этим единством. Ибо трагичность Петефи как бы включает, несет в себе нарождавшийся отнюдь не из утопических надежд исторический оптимизм. Он и служит неким «катарсисом» переживаемой им трагедии, позволяющим ему и читателю, хотя бы идеально, преодолеть дисгармонию, не утратить социально-гуманистической мечты.

Петефи хотел быть земным поэтом, создав рай наяву, а не в «тридесятом царстве» «несбыточных мечтаний» (стихотворения 1847 г. «Небо и земля», «Мудрствование и мудрость»). И землей его, опорой самого оптимизма была живая жизнь во всей целостности, в своих простейших и высших созидательных проявлениях. Не одна лишь всеочищающая гармония природы, не только выношенное веками народное убеждение в превосходстве жизни над смертью, любви над ненавистью, в нераздельности счастья личного и общего (об этом его стихи: «Мироненавистничество», 1846; «Звездное небо», 1847). Постепенно опорой становилась также освободительная борьба, эта практическая школа исторического творчества, создания земного рая: очеловечения самого человека. Этому историческому требованию и служила его поэтическая лирика, нерасторжимая, как легко убедиться, с философской. Тот же накал страсти, та же пытливость мысли, разве что более призывной и заостренной, прямо обращенной к слушателям разных званий и состояний, врагам и единомышленникам.

Неудивительно, что и по форме политические его стихи — почти всегда прямое обращение. Это либо обличительная речь, полная сарказма и насмешки («Дворянин», 1844), гневный и гордый вызов («Дикий цветок», 1944; «Магнатам», «Довольно!», 1848), окрашенный иногда словно мужеством отчаяния («Песня о черно-красном знамени», 1848, «Тиха Европа», 1849), либо же — вдохновенное ободрение, укоризна или призыв к близким и безвестным соратникам, друзьям («Венгерская нация», 1846; «Мужчина, будь мужчиной», 1847; «На виселицу королей!», 1848 и др.). В этих стихах и с этими стихами Петефи в прямом смысле выходил к живой народной аудитории — в зал, на улицу, на площадь, на трибуну; к реальному общественно-политическому действию, в котором, как он верил и доказал, поэзия тоже могла быть острым оружием. Его «Национальнаяа песня» (1848), первое произведение бесцензурной печати, которое во всеуслышание читалось всюду, по праву стала настоящей поэтической прокламацией революции. Стихотворение «Уважайте рядового» (1849), размноженное в виде листовок, распространялось как некое неофициальное приложение к боевому уставу революционной венгерской армии.

Пред лицом габсбургского произвола, а затем также либерально-дворянского соглашательства, в борьбе за действительное раскрепощение народа, в освободительной войне 1848—1849 гг. — во всех исторических перипетиях, в которых Петефи участвовал как вождь «мартовской молодежи», кандидат в Национальное собрание и офицер республиканской армии, выковался поэт-трибун, поэт — политический борец и революционный агитатор. Ковалась и соответствующая действенная, ораторски и разговорно-интонационная лирическая форма. Полнейшая самоотдача делу свободы: такую редко знала история литературы. Мало у кого удастся найти подобную сосредоточенность на судьбе народа, первоначально представляемого себе более туманно как «нация» вообще, а потом все определенно-демократичней: крестьянства, городских низов, революционеров. Их судьбой и борьбой он постоянно (и с разгаром революции все интенсивней) жил как человек и поэт.

За несколько лет Петефи довелось познать радость социально-гуманистических надежд и

537

всю трудность реального их осуществления. Сколько щедрого света, торжествующей полноты жизни в его поэме «Витязь Янош» (1844), в этом еще раннем, сказочно-фантастическом предварении пути к счастью! Смелый и удачливый ее герой, простой крестьянский парень, поистине «одним махом», с непринужденной, дерзко-увлекательной легкостью сметал все препятствия, побеждая козни и соблазны, достигая страны фей и соединяясь с любимой. И какая суровая, почти трагическая атмосфера охватывает нас в отделенной от «Витязя Яноша» лишь четырьмя годами, но насыщенной опытом политической борьбы 1848 г. поэме «Апостол» (1848, полностью опубликована в 90-х годах). Взлетев со своим Янчи Кукурузой в страну фей, Петефи с мечтателем-бедняком Сильвестром проходит теперь все круги адских жизненных мучений, лежащие на пути к социальной справедливости, хотя — и в этом неизменный исторический оптимизм поэта, который становится здесь поистине героическим, — бесценной наградой за них служит гражданское возмужание.

«Апостол» — настоящая героическая поэма возмужания: история честного, самоотверженного юноши, который проходит через тягчайшие испытания, горестные разочарования в розовых просветительских иллюзиях, но укрепляется в социально-благородных идеалах. Герой этой романтической поэмы, несмотря на отчаянные, поистине крестные муки, становится лишь тверже, мудрее, отдавая себе неумолимо-трезвый отчет во многих реально важных для дела свободы исторических противоречиях. В самом деле: общество расколото на два стана, и лучшие, вдохновенные мыслители и народные печальники — в меньшинстве и пренебрежении. Страшная власть денег и привилегий царит вокруг, порождая гнет, пресмыкательство, верткую житейскую дипломатию, развращая даже народ, который подкупают, ослепляют и натравливают на его заступников. Долог и тернист еще, оказывается, путь народного прозрения, политического пробуждения, которое он, Сильвестр, — увы, по-видимому, тщетно — пытается ускорить выстрелом в тирана.

При всей мятежности, подчас патетичности, романтическому творчеству Петефи чужды какая-либо надуманность, выспренность или отвлеченность. Главным его эстетическим принципом оставалась здоровая естественность, и это обеспечило ему долгую жизнь в венгерской литературе. Быстро устарели разве лишь отдельные полуподражательные стихотворения из цикла «Кипарисовые ветки с могилы Этельки» (1845), где юный поэт облачался в не очень идущие ему одежды немецких романтиков, вещая о призраках и сам бродя, как тень, среди могил. Однако он тотчас же их сбрасывал, вызывающе меняя в своей эстетике «луну» на «солнце» («Я и солнце», 1845), под жаркими лучами которого расцвел в его лирике союз «любви и свободы». «Любовь» и «свобода» — это словно понятийные знаки столь свойственной ему слитности повседневного и героического, простоты и высоты. Так и в «Апостоле»: Сильвестр, конечно, — романтический бунтарь-одиночка, но изображение жизни его духа, и, так сказать, «тела» — вообще будней городских низов — равно приводит на память диккенсовские краски. Ведь высокое горение героя (и автора), которым освещены бытовые картины, оценки, тоже глубоко укоренено в жизни. Именно поэтому творчество Петефи могло подготавливать новое, тоже нераздельное с обыденным, частным и наследующее социально-гуманистический пыл романтизма реалистическое обобщение.

Неразрывны у Петефи также критическое и утверждающее начала. Зарисовка венгерской глуши, заштатного убожества, например, в «Кутякапаро» (1847), острокритична. Однако и это описание, конечно, согрето, освещено огромной любовью к запустелому родному краю, отупленному, заброшенному народу — любовью, которая сквозит хотя бы в лирическом юморе. А в других стихотворениях о простых людях пушты и хуторов, в несравненных произведениях его пейзажной лирики, в которые вкраплены зоркие наблюдения над времяпрепровождением крестьян и батраков, — сколько там этой любви, родственного, сыновнего чувства! Оно питает и социально-критические зарисовки (в том числе жестоко-сатирическую насмешку — в «Пале Пато», 1847; «Окатоотайе», 1847), заостряя аналитическое зрение и пылкие освободительно-политические призывы.

В одном случае перед нами — бытоописание, в другом — идеальный порыв. Но и то и другое одушевлено деятельно-революционной страстью к улучшению, обновлению мира. И в том и в другом (а также в многочисленных стихотворениях о себе самом, о своей любви, о своих раздумьях и переживаниях) проступает индивидуально-неповторимый и вместе лирически обобщенный душевный облик и жизненный путь поэта-революционера, неотделимый от каждодневного и исторического бытия его народа, который с Петефи и благодаря Петефи впервые столь полно вошел в венгерскую литературу.

В демократизме поэта вызревали уже предсоциалистические элементы. Его революционное, интернационалистское мировоззрение стало вершиной общественного сознания, достигнутой

538

венгерским народом в пору политического подъема 1848 г. Вот почему Шандор Петефи, который буквально за несколько лет закрепил и превзошел прежние достижения своей литературы, сумел и эстетически словно предвосхитить ее дальнейшие пути.

538

ЛИТЕРАТУРА ДУНАЙСКИХ КНЯЖЕСТВ

Литература в Дунайских княжествах — Молдавском и Валашском, — находившихся в вассальной зависимости от Оттоманской империи и Трансильвании, входившей в состав Австрийской империи, в конце XVIII в. и в течение первых двух десятилетий XIX в. оставалась занятием отдельных поэтов, чьи произведения ходили в списках, читались в кругу друзей и знакомых, переписывались в альбомы. Многое сохранилось лишь в рукописях или было опубликовано после смерти авторов.

Культурно-просветительское течение, которое получило название Латинской (или Ардяльской) школы, занимаясь прежде всего вопросами истории и лингвистики, дало и несколько художественных произведений. Наиболее значительное среди них — «ирои-комико-сатирическая поэма» Иона Будай-Деляну (1760—1820) «Цыганиада, или Цыганский табор» (1812). Следуя литературным примерам (от «Батрахомиомахии» до Мильтона), Будай-Деляну использует вымышленный исторический сюжет и параллельно ему развивающуюся любовную историю. Поэма насыщена антифеодальными идеями (протест против засилья эксплуататорской иерархии, церковного догматизма, утверждение права человека и народа на свое самоопределение). Параллельно в многочисленных прозаических комментариях излагаются взгляды Ардяльской школы на историю и происхождение румынского языка. В целом поэма представляет собой критический анализ общественного состояния Австрийской империи.

Наиболее значительными поэтами начала века в Дунайских княжествах были Янку Вэкэреску (1792—1863) и Костаке Конаки (1777—1849). Их анакреонтические стихи как первая попытка самоутверждения личности были провозвестником романтического направления, которое становится доминирующим в литературе после 1821 г.

Восстание гетеристов под руководством Александра Ипсиланти и крестьянское восстание в 1821 г., поднятое Тудором Владимиреску, отражают две стороны той борьбы, которую вели народы на Балканах: национальной, антиосманской и социальной, антифеодальной. На протяжении 20—40-х годов Дунайские княжества переживают период национального возрождения, когда формируется буржуазное национальное сознание и сплачиваются прогрессивные силы боярства для борьбы против двойного гнета феодализма, внутреннего и внешнего (Османская империя). Этот период выдвинул комплекс разнообразных общественных проблем, как просветительского плана (расширение и демократизация народного просвещения, выпуск первых газет и журналов, организация типографского дела и театров), так и социально-политического (национальное освобождение, общественное переустройство, крестьянский вопрос). Конкретные общественные задачи побуждают литературу использовать как идеи Просвещения, так и литературные формы классицизма, которые подхватывает и преображает романтический порыв, устремленный в будущее, одухотворяющий литературу предчувствием национальной свободы. Романтизм возникает и развивается до середины XIX в. как реакция на мертвящую феодальную косность.

Развитию литературы способствовало появление первых газет, которые стали выпускать в 1829 г. в Валахии Элиаде-Рэдулеску («Курьерул ромынеск»), в Молдавии Георге Асаки («Албина ромыняскэ»). Газеты вскоре стали сопровождаться специальными литературными приложениями.

Ион Элиаде-Рэдулеску (1802—1872) и Георге Асаки (1788—1869) — две выдающиеся фигуры в культурной жизни княжеств предреволюционного периода. Оба они отдали много сил развитию образования и языка как педагоги и составители учебников, способствовали основанию национального театра, занимались переводами и сами были литераторами. Их культурная и литературная деятельность содействовала становлению национального самосознания, что, в свою очередь, способствовало формированию революционных идей, хотя в политических воззрениях сами они не всегда были на высоте передовой мысли. Элиаде-Рэдулеску входил во Временное правительство в 1848 г., однако стоял за примирение с крупным боярством, Асаки же вовсе не участвовал в революции 1848 г.

Русско-турецкие войны, расшатывавшие господство Оттоманской империи на Балканах

539

(особенно важным в этом смысле был Адрианопольский мир 1829 г.), организация тайных обществ и заговоров, направленных против господства произвола, активная культурно-просветительская деятельность — все это способствовало подъему патриотических чувств и укреплению веры в возможное и скорое национальное освобождение. Лучшие представители общества остро ощущали переходный характер своей эпохи и сознавали личную ответственность за то состояние, в каком находились народ и общество. Современность воспринималась как исторический этап, на котором борьба должна быть завершена окончательной победой, после чего воцарится всеобщее национальное и социальное благоденствие. Подобное отношение к истории порождает в поэзии две линии. Историческое прошлое в первую очередь воскрешается в так называемой «поэзии руин». Родоначальником ее считается Василе Кырлова (1809—1831), автор стихотворения «Руины Тырговиште» (1830). Почти все поэты 30—40-х годов разрабатывают эту тему: Александру Хрисоверги — «Руинам крепости Нямц» (1834), Ион Элиаде-Рэдулеску — «Ночь среди руин Тырговиште» (1836), Григоре Александреску — «Былое. У монастыря Дялулуй» (1834), «Восход луны в Тисмане» (1842), «Могилы в Дрэгэшань» (1842), «Тень Мирчи у Козии» (1844), Иоан Катина — «Среди руин крепости Цепеша» (1847), Михаил Кучуран — «Весенний день и ночь на руинах крепости Нямц» (1840).

Характерный для «поэзии руин» элегический тон и часто возникающий ночной романтический пейзаж служат, как правило, фоном, оттеняющим мажорные призывы к современникам-соотечественникам подниматься на борьбу, не уронить чести предков, быть достойными их славы. Патриотические призывы сменяются жизнеутверждающим пафосом, когда поэзия касается современности. Ни одно событие, двигающее общественную жизнь вперед, не проходит мимо поэтов. Современность для них — это живая поступь истории, и поэзия фиксирует каждый ее шаг. Так, Янку Вэкэреску пишет стихотворение «Сатурн. (На открытие впервые театра в Бухаресте в 1819 году)». Целым рядом стихотворений отмечен 1821 год: «Благовещенье», «Румынская песнь», «Голос народа под деспотизмом» — Янку Вэкэреску; «Молдова в 1821 году» — Василе Фабиан Боб, «К молдаванам (на восстановление местного государства, 1822)» Георге Асаки. Он же откликается стихотворением «На введение национального языка в народное образование в Молдове в 1828 г.». «Оду на русскую кампанию 1829 г.» создает Ион Элиаде-Рэдулеску. «Румынский марш (написан по поводу восстановления национальной милиции в 1829 году)» — Янку Вэкэреску. «Новый год молдо-румын 1830-й, в котором выработан Органический регламент, первый свод административных и законодательных уложений Молдавии» славит Георге Асаки. «Освобождение цыган» (1840) приветствует Василе Александри и пр. Все эти стихи как бы сливаются в единую, торжественную оду современности.

В период становления литературы в идейной и художественной жизни Дунайских княжеств важную роль играют переводы. На протяжении 20—30-х годов значение переводной литературы особенно велико. Она не просто знакомит с культурой других народов, но и формирует мировоззрение человека, объявившего войну феодализму. Освободиться от религиозного образа мышления, от церковной морали помогал Вольтер (были переведены «Альзира, или Американцы», «Фанатизм, или Магомет-пророк», «Меропа»). В связи с этим утверждался мир чувств, личных переживаний (переводы «Манон Леско» Прево, «Страданий молодого Вертера» Гёте, стихов Ламартина). Человек становится личностью, обретает свой взгляд на мир, но в то же время ему как гражданину должно быть свойственно чувство долга — поэтому переводам из Байрона сопутствуют драмы Расина («Британик», «Сид»). Стремление к свободе, борьба с деспотизмом и тиранией заставляют обращаться к Байрону и Гюго («Мария Тюдор», «Анджело, тиран падуанский»). Личная свобода не должна оборачиваться неволей для других, как бы подтверждает перевод «Цыган» Пушкина. Перевод «Сатир» Антиоха Кантемира обостряет критическое отношение к феодальному обществу. Вместе с тем переводы были художественной школой, которая помогала овладению литературной формой, испытывала выразительные возможности родного языка.

Способствуя становлению национальной литературы, переводы к началу 40-х годов начинают как бы затенять ее. Поэтому М. Когэлничану (1817—1891), историк, публицист, виднейший общественно-политический деятель, организуя в 1840 г. журнал «Литературная Дакия», в программной статье прямо заявляет, что переводы не делают литературу, и призывает всемерно развивать собственное творчество, которое основывалось бы на историческом материале, современной жизни и народных обычаях. Когэлничану, намечая путь развития национальной литературы, опирался на уже зарождавшиеся тенденции. В том же 1840 г. были опубликованы баллада Г. Асаки «Докия и Траян» и новелла К. Негруци «Александру Лэпушняну». Баллада Асаки, в основу которой положена легенда, принадлежит к тому типу

540

романтических произведений, в которых автора мало интересует историческая достоверность и осмысление истории, а на первый план выступает романтический сюжет старинного предания. В дальнейшем подобная историческая баллада продолжает культивироваться в творчестве Д. Болинтиняну и В. Александри. Новелла Костаке Негруци (1808—1868) — самое замечательное произведение на историческую тему. Опираясь на молдавскую летопись Григоре Уреке, автор создал впечатляющее тираноборческое произведение.

Стремление найти национальную основу для литературы заставляло обращаться как к истории, так и к фольклору.

Многое для распространения фольклора сделал Антон Панн (1794—1854), напечатавший в своей типографии несколько сборников песен. Главным трудом А. Панна является «Собрание пословиц, или Сказ слова» (1847). Сгруппировав пословицы тематически и снабдив каждый раздел собственными назидательными стихами, А. Панн создал подобие морального кодекса или «путеводителя по жизни».

В полной мере богатство и ценность народного творчества, особенно поэтического, лирических песен-дойн, гайдуцких песен и баллад, легенд и преданий, обнаружились, когда В. Александри в 1852—1853 гг. опубликовал песни, записанные им, присовокупив к ним и те, что были собраны Алексу Руссо и другими деятелями культуры. Это было действительно открытием фольклора, что вовсе не означало, будто до выхода «Народных песен» В. Александри поэзия была от него изолирована: использовали народные предания и Г. Асаки, и И. Элиаде-Рэдулеску («Змей-огнистый», 1842). Творчество самого Василе Александри (1821—1890) с самого начала находится под воздействием народной поэзии (стихотворения «Дойна», «Андрий-Попа», «Баба-яга», «Ворожеи», «Фэт-Логофэт», «Чинел-чинел» и др.).

Фольклор, проникая в поэзию, помогает формированию литературного языка. Это была проблема первостепенной важности именно в первой половине XIX в., когда ложно толкуемые идеи Ардяльской школы и становящийся модным французский язык порождали «теоретические» обоснования и искусственную «латинизацию» литературного языка.

Фольклор способствовал и формированию антифеодального мироощущения. Особенное значение имели в этом смысле гайдуцкие героические и исторические песни, воспевавшие доблесть, удаль, самопожертвование гайдуков — народных мстителей. Отраженная и воспетая в народных песнях борьба против притеснителей и угнетателей, став уже достоянием литературы (В. Александри «Дойна», «Гайдуцкая песня», К. Негри «Гайдуцкая песня»), конкретизировала многочисленные поэтические призывы «подниматься на борьбу», показывая, во имя кого и против кого должна вестись эта борьба. Фольклорная основа придавала литературе то социальное звучание, которое подчас затенялось общим патриотическим подъемом, порожденным идеей национального освобождения, и которого литературе не хватало в период подготовки к революции 1848 г. Социальные мотивы, обличение бесправия трудящегося человека встречаются только у Чезара Болиака (1813—1881) («Шествие нищего», «Дочь цыгана и дочь боярина», «Трудящийся», «Насилие», «Каторга»), хотя и его стихи далеки от исторической и социальной конкретности.

Весьма туманное представление об общественных идеалах, с одной стороны, с другой же — невозможность вести открытую борьбу против существующей системы феодального гнета и подавления делают распространенным литературным жанром басню. Басни пишут за редким исключением все поэты, но наиболее часто прибегают к этому жанру Григоре Александреску, Александру Донич. Непосредственно к басне примыкают гораздо менее распространенные жанры сатиры и посланий. Они хотя и не выходили за рамки критики быта и нравов, однако эта условная узость не мешала им расшатывать устои феодального общества.

Большую роль в общественной жизни 20—40-х годов играл театр. Создание «Филармонического общества» в Бухаресте (1833) и «Филармонико-драматургической консерватории» в Яссах (1836) потребовало национального репертуара. Сатирическая комедия более всего соответствовала мироощущению эпохи: общественное зло казалось вполне одолимым, и в борьбе с ним важнейшим оружием были смех, сатира, ирония.

Одной из первых национальных пьес была комедия Костаке Фака «Комедия времени. (Офранцуженные)» (1833). Но основы национальной драматургии заложил Василе Александри, его пьесы «Фармазон из Хырлэу» (1840), «Модистка и чиновник» (1841), «Иоргу из Садагуры» (1844), «Яссы во время карнавала, или Заговор во сне» (1845). Если в трех первых комедиях Александри не выходит за рамки осмеяния нравов и типов городской среды, то в комедии «Яссы во время карнавала» подобному осмеянию сопутствует изображение страха власть имущих перед возможным заговором, т. е. революционным переворотом.

В канун революции 1848 г. наиболее широкую и активную литературную деятельность развертывает в Молдавии В. Александри. Поэт,

541

драматург, собиратель народных песен, он выступает и как прозаик, являясь автором «Истории одного золотого» (1844). Несмотря на то, что «История» написана прозой, она как бы концентрирует в себе все поэтические жанры: здесь и басенная аллегория, и медитация, и сатира; в ней есть и ирония над ложным романтическим пафосом, и подлинный романтический пафос, когда речь идет о положении цыган в Дунайских княжествах. Используя многообразные романтические приемы, В. Александри дает беглую характеристику различных слоев общества, равно подвластных силе денег, и вместе с тем высказывает основные прогрессивные идеи своего времени — от требования чистоты языка до требования свободы от феодального произвола.

Весьма емкая как по идейному содержанию, так и по использованию разнообразных приемов романтической литературы новелла Александри «История одного золотого» является одним из ярких достижений прозы этого периода, в основном представленной «малым жанром»: отдельными картинами, зарисовками, сценками, осколками жизни (или сюитой зарисовок, какой является «История одного золотого»). Эта проза близка к «физиологическому очерку», достаточно распространенному в западноевропейских и русской литературах. Такая проза, тяготея к конкретности и достоверности изображаемого, имеет некоторое сходство с поэтической сатирой, что говорит о ее внутренней связи с литературой данного периода. Вместе с тем благодаря своей художественной достоверности эти «очерки» являются провозвестниками реалистической литературы.

Революция 1848 г. в Дунайских княжествах потерпела поражение. В истории Дунайских княжеств начался новый период. Однако литература в лице наиболее последовательных поборников революции еще продолжает жить ее пафосом. В этом отношении примечательны две фигуры: Николаэ Бэлческу и Алеку Руссо.

Н. Бэлческу (1819—1852) — последовательный революционный демократ, автор таких работ, как «Военная сила и военное искусство от основания княжества Валахии до настоящего времени» (1844), «О социальном положении трудящихся землепашцев в румынских княжествах в разные времена» (1846), «О наделении крестьян землей» (1848), «Ход революции в истории румын» (1850). В его трудах исторический процесс осмыслен с позиций революционного демократизма, что имело важное значение как для развития общественной мысли, так и для литературы, проявлявшей пристальное внимание к национальной истории.

Иллюстрация:

Группа революционеров 1848 г.

Гравюра К. Петреску

Если Бэлческу привнес в родную литературу научную публицистику, то Алеку Руссо (1819—1859) в своей «Песне Румынии» (1850) — публицистику эмоциональную. Отталкиваясь от библейской «Песни песней», А. Руссо создал гимн родине и ее народу. «Песнь Румынии» звучит вместе с тем как пламенный призыв к борьбе против национальной и социальной неволи.

Первая половина XIX в. в истории литературы Дунайских княжеств характеризуется бурным ее становлением, выразившимся в формировании всех ее родов и основных жанров. Романтический подъем в период национального возрождения, отмеченного антифеодальной борьбой и подготовкой к буржуазно-демократической революции 1848 г., совершил главное — твердо поставил литературу на демократические позиции и дал ей национальную основу: история, фольклор, народная жизнь.

542

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Трехвековое господство Османской империи прервало культурное развитие Греции, и лишь со второй половины XVIII в. создаются предпосылки для национального возрождения: прокатывается волна восстаний против поработителей, некоторый социально-экономический подъем обеспечивает условия намечающегося буржуазного развития, а в греческих центрах диаспоры — Вене, Венеции, Париже, Бухаресте — развертывается просветительское движение, призванное пробудить сознание угнетенных греков. В 1814 г. в Одессе возникло тайное общество «Филики Этерия», которое приступило к подготовке национально-освободительного восстания. Оно вспыхнуло в 1821 г. и переросло в национально-освободительную революцию, завершившуюся в 1830 г. признанием Греции как независимого государства.

Уже на рубеже XVIII—XIX вв. в атмосфере назревающих революционных событий идут жаркие споры о судьбах греческой культуры, о литературном языке. Широкое распространение получают идеи Ригаса Велестинлиса (1757—1798), революционера-просветителя, автора «Пламенного гимна» и конституции свободной Греции, составленной по образцу французской конституции 1793 г. Обращаясь к широким народным массам, Ригас писал на живом, разговорном народном языке — димотики.

Убежденными сторонниками димотики выступают в начале XIX в. поэты Атанасиос Христопулос (1772—1847) и Иоаннис Виларас (1771—1823). Свою лепту в разработку нового литературного греческого языка они внесли как теоретическими сочинениями, так и поэтическим творчеством. Классицистическая отточенность поэтического слова в анакреонтической лирике Христопулоса («Лирика», 1811), сближение с фольклорной традицией у Вилараса («Стихи и проза», посмертно, 1827) раскрывали возможности димотики как литературного языка новой Греции.

Дата добавления: 2015-06-04