История всемирной литературы 36 страница

Как и в XVIII в., преимущественную роль в литературных связях первой половины XIX в. играют китайские эпопеи и романы. Именно в это время появляется целая серия переводов этого рода литературы на монгольский язык («Троецарствие», «Речные заводи», «Цзинь, Пин, Мэй», «Сон в красном тереме» и др.). Согласно хранящемуся в Ленинградском отделении Института востоковедения АН СССР каталогу монгольских переводов с китайского (до 1840 г.), к этому времени было переведено около 20 китайских эпопей и романов, что создало предпосылку как для появления во второй половине века первых монгольских романов, так и для интенсивного развития восточномонгольского устного сказа бэнсэн улигэр, основанного на сюжетах старинных китайских эпопей.

В Японии, где наиболее популярные китайские исторические эпопеи и романы появились в переводах еще в XVII—XVIII вв., в первой половине века небывалую популярность получает китайская авантюрно-героическая эпопея «Речные заводи», впервые переведенная еще в XVIII в. В 1828 г. издается перевод, выполненный известным романистом Бакином, в 1829 г. еще два новых перевода. Вслед за ними появляются и различные новые переделки (первые попытки творческого использования этой эпопеи в Японии относятся к 70-м годам XVIII в.). В 1799—1801 гг. издаются «„Речные заводи“ верных сановников», в 1850 г. созданные тем же Бакином «„Речные заводи“ красавиц», где все герои — женщины. С конца XVIII по середину XIX в. в Японии появилось не менее 5 переложений, близких к оригиналу, и около 15 более далеких от текста переработок (включая и переложение для детей). Немалое место в тогдашней книжной продукции занимали обработки и адаптации других китайских эпопей («Троецарствие», «Путешествие на Запад»). Действие в них переносилось в Японию, герои были тоже японцы, сюжеты порой переделывались весьма вольно, это был особый этап восприятия и творческого использования опыта соседней литературы, когда обработки и национальные адаптации сосуществуют с прямыми переводами. Китайская повествовательная литература наряду с местным фольклором продолжает в это время питать сюжетными коллизиями японскую прозу, при этом нередко иноземный сюжет дает лишь некий импульс японскому писателю (сюжетно связанным оказывается лишь начало — завязка произведения, дальнейшее же развитие действия подчинено уже логике чисто японского повествования). Так начало романа Бакина «Жизнеописание

606

восьми псов...» есть переработка в духе национальной адаптации известного в Китае с IV в. тотемического предания о браке между дочерью правителя и псом, спасшим царство; для завязки действия Бакин использовал и сюжетные ходы «Речных заводей», влияние которых прослеживается в его романах на всех уровнях.

В отличие от предшествующих периодов, когда китайская литература была ведущей литературой региона, и в отличие от XVII в. и отчасти XVIII в., когда в развитии китайской и японской литератур наблюдается определенное равновесие, в первой половине XIX в., несмотря на ряд запретов и ограничений и на весьма опосредованную связь литературы с современной действительностью, японская литература, развивающаяся во многом как литература городская, литература с ярко выраженными чертами травестирования, начинает опережать другие литературы региона, накапливая новые качества, давшие о себе знать после буржуазной революции Мэйдзи.

Китайская литература [первой половины XIX в.]

606

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА

Китайская литература первой половины XIX в. сохраняла средневековый характер и развивалась в русле национальных традиций, оставаясь важной составной частью в комплексе конфуцианской учености. Литература, подчиненная конфуцианской идеологии, была мощным средством распространения официальной догмы. Конфуцианский конформизм оказывался присущ даже литераторам, которые осмеливались отступать от ортодоксии и выдвигать просветительские идеи. В соответствии с конфуцианскими представлениями литературе отводилась хотя и престижная, но в определенном смысле утилитарная роль. Литература ценилась прежде всего как средство нравственного самоусовершенствования, орудие поддержания и упрочения норм и правил, регулирующих жизнь государства, народа и отдельных людей в духе конфуцианского учения. Влияние буддизма и даосизма на мировоззренческие основы литературы не шло в это время ни в какое сравнение со всеопределяющим влиянием конфуцианства. Идейно-творческие принципы заимствовались из прошлого и ориентировали литературу на подражание прошлому. Книжная ученость как воплощение проверенного временем художественного опыта ставилась много выше, чем реальное знание жизни. Поощрялось подражание шедеврам прошлого. Жанры, формы, образы, настроения, лексика — все заимствовалось у предшественников.

В повествовательной прозе и драматургии внимание концентрировалось на воспроизведении условных типов. Новаторство ограничивалось, как правило, тем, что писатель, оставив одни формы и жанры, уже основательно приевшиеся, начинал писать в других, тоже старых, как бы возрождаемых им к новой жизни. В литературном творчестве господствовал культ формы. Чем изощренней она была, чем больше соответствовала требованиям нормативной поэтики, чем ближе подходила к признанным эталонам, тем большей заслуживала похвалы.

В китайской литературе первой половины XIX в. продолжали сосуществовать два основных потока. Первый, элитарный, включал классическую поэзию (ши и цы) и бессюжетную прозу — древнего стиля (гувэнь) и ритмического, так называемого параллельного (пяньливэнь). Произведения в этих жанрах писались на архаическом книжном языке вэньянь. Второй поток, демократический, объединял повествовательную прозу (сяошо) — в основном роман — и драматургию (жанры цзацзюй и чуаньци). Произведения этих родов и жанров создавались преимущественно на байхуа — языке, близком к живой речи.

Конфуцианская эстетика четко разграничивала эти два потока. Занятие классической поэзией и бессюжетной прозой считалось делом достойным. Произведения, создаваемые в этих родах и жанрах, относились к высокой словесности, способной воплотить конфуцианскую истину Дао — Пути. Роман и новелла пользовались широкой популярностью, но независимо от художественных достоинств конфуцианская традиция отказывала им в праве называться настоящей литературой. На практике же в творчестве отдельных писателей разграничительная линия между двумя потоками вполне могла оказаться размытой. Конфуцианская ортодоксия ставила себе в заслугу поддержание «чистоты национального духа». Литература Китая сознательно ориентировалась на самоизоляцию, что причиняло ей серьезный ущерб. Начало XIX в. в жизни китайского общества ознаменовалось явным усилением изоляционистских настроений. Христианские миссионеры, пользовавшиеся

607

покровительством первых маньчжурских императоров, утратили былое влияние при дворе и подвергались гонениям. И даже тогда, когда новые обстоятельства побудили Китай обратить взгляд на Запад, в поле зрения передовых китайцев попали лишь материальные, но не духовные ценности западной цивилизации. Получение двором коллекции русских книг или перевод на китайский язык нескольких басен Эзопа, напечатанных миссионерской газетой, оставались случайными эпизодами, не вызывавшими общественного резонанса.

Поставленная в жесткие рамки старой эстетикой и лишенная внешних стимулов, литература могла лишь самовоспроизводить себя. Литературная продукция в этот период была весьма обильной, но в целом произведения того времени не могли соперничать с шедеврами прошлых веков. Писатели первой половины XIX в. выражали свое отношение к окружавшей их действительности, но всякий раз рисковали остаться не услышанными современниками, если не ссылались на авторитет предшественников, если не умели истолковать в свою пользу цитаты из конфуцианского канона. И все же можно утверждать, что монолит старой литературы дал трещину. Мощное воздействие на жизнь Китая «опиумных» войн и великой крестьянской войны тайпинов не прошло бесследно и для литературы. Просветительские взгляды, проявившиеся сильнее всего в классической поэзии и бессюжетной прозе, шаг за шагом пробивали себе дорогу.

607

ВЫСОКАЯ ПРОЗА

Ведущую роль в литературной жизни Китая в этот, как и в предшествующий, период продолжала играть тунчэнская литературная школа (см. т. V наст. изд.). Число ее сторонников постоянно росло. Основу мировоззрения тунчэнцев составляло ортодоксальное сунское конфуцианство. Они разделяли рационалистическое, утилитарное понимание словесности как носительницы конфуцианской идеи Дао — Пути. Они считали, что бессюжетная проза древнего стиля более всего подходит для воплощения их идей в слове. Обобщенная характеристика художественного творчества укладывалась у них в лаконичную и жесткую формулу — «и фа» (принцип и закон). Основоположник тунчэнской школы Фан Бао пояснял ее цитатой из «Ицзина»: «в словах существует предмет; в словах существует порядок», имея в виду под «предметом» [«принципом»] конфуцианскую идею, т. е. содержание литературы; под «порядком» [«законом»] — форму, свойственную прозе древнего стиля.

Признанным лидером тунчэнцев оставался Яо Най (1731—1815). Пять лет спустя после его смерти увидела свет составленная им «Антология прозы древнего стиля по жанрам», которая способствовала росту влияния тунчэнской литературной школы. Вслед за своими учителями Яо Най считал определяющим фактором в формировании писателя изучение конфуцианского «Шестикнижия», поскольку оно «даже ныне является единственным, в чем выражено Дао». Яо Най существенно развил литературную теорию тунчэнской школы. Придя к мысли, что «поэзия и высокая проза, конечно же, едины по своей природе», он обосновал включение поэзии в сферу ортодоксальной словесности, интерпретируя ее также как носительницу конфуцианского Пути. Эту новую для тунчэнцев идею он подкрепил составлением антологии, в которую вошли образцы истинной поэзии, воплощающей Дао. Яо Най призывал учиться прежде всего у сунских поэтов — Су Ши и Хуан Тин-цзяня.

Яо Най предложил также свою систему критериев оценки произведений прозы древнего стиля. Он называл восемь свойств: божественность, упорядоченность, одухотворенность, аромат, ритмичность, музыкальность, красочность и гармоничность. Первые четыре свойства считались главными или внутренними; четыре других — второстепенными или внешними. Подхватив мысль своего предшественника Лю Да-куя о двух стилевых вариантах прозы, Яо Най писал: «Я слышал, что Дао неба и земли бывает мужским и женским, твердым и мягким. Словесность — экстракт неба и земли, выявление мужского и женского, твердого и мягкого. Только речи совершенномудрых соединяли вместе обе субстанции и не знали отклонений, но и в «Ицзине» и в «Шицзине», и в «Шуцзине», и в «Луньюе» заметны различия между твердым и мягким. Начиная с философов древности, не было людей, которые не имели бы каких-либо пристрастий. Если они предпочитали красоту мужскую и твердую, то их произведения походили на раскаты грома, на сильный ветер, вырывающийся из ущелья, на большие реки, сокрушающие преграды, на мчащихся рысаков; они светили как жаркое солнце, как пламя, как белое золото; казалось высоко поднявшись, человек глядит вдаль; казалось, государь обращается к своему народу; казалось, он вдохновляет на битву десятки тысяч храбрецов. Если же авторы предпочитали красоту женскую и мягкую, то произведения их были как только что взошедшее солнце, как чистый ветер, как облака, как заря, как туман, как ручеек, что вьется в тенистой роще, как тихий омут, как плеск волны, как блеск жемчуга

608

и нефрита, как крик дикого лебедя, теряющийся в неоглядных далях. Они в представлении человека чистые, как вздох, непостижимо глубокие, как мысль, теплые, как радость, горькие, как печаль...» («Ответ на письмо Лу Цзе-фэя»).

Первая половина XIX в. отмечена активной творческой деятельностью учеников Яо Ная: Фан Дун-шу (1772—1851), Гуань Туна (1780—1831), Яо Ина (1785—1852), Мэй Цзэн-ляна (1786—1851) и др., а также младших по возрасту учеников Лю Да-куя. К середине XIX в. в литературу пришло и поколение учеников Мэй Цзэн-ляна. Ученики и последователи Яо Ная сохраняли верность принципам тунчэнской литературной теории. Общность идейно-эстетической платформы была сильным консолидирующим фактором, но вслед за Яо Наем многие его ученики уже не довольствовались простым повторением ортодоксальных формул. Они, например, продолжали разработку новых идей Яо Ная — о существовании мужского и женского стилей в прозе (Фан Дун-шу, Мэй Цзэн-лян), о квалификации поэзии как литературы, способной выражать Дао (Яо Ин, Фан Дун-шу).

Фан Дун-шу и Мэй Цзэн-лян считали неизбежным поступательное развитие литературы и видели в этом ее объективный закон. Литературу прошлого и современности объединяло общее свойство, но литература сегодняшняя, по их мнению, не была простым повторением литературы прошлого. При этом ученики Яо Ная подчеркивали значение авторской индивидуальности, считая, что литература, подражая признанным образцам прошлого, может претендовать на успех при условии, если автору в процессе подражания удастся обнаружить свою индивидуальность.

Для Яо Ина было важным акцентировать внимание тунчэнцев на том, как использовать литературу для «разговора о делах», для прямой реакции на современные события, т. е. Яо Ин ратовал за прозу, близкую к публицистике. Ставился под сомнение и пуризм тунчэнской теории. Лю Кай (1784—1824) отказывался признавать категорическое противопоставление древнего стиля ритмическому параллельному, во взаимном влиянии этих стилей он видел фактор, благоприятствующий развитию высокой прозы. Однако новации носили ограниченный характер и не посягали на основы школы. Но они исподволь размывали берега ортодоксии, не давая угаснуть живой мысли и стимулируя внутреннюю эволюцию тунчэнской теории. Процесс протекал замедленно, то и дело затухая, тем более, что ревнители чистоты идей усиленно заботились о контрдоводах.

Жанровый состав и тематика прозы древнего стиля оставались традиционными, хотя каждый из тунчэнцев нередко предпочитал одни жанры и темы другим. Гуань Тун, например, питал пристрастие к трактатам (лунь) и запискам (цзи); Мэй Цзэн-лян любил писать предисловия и послесловия к сочинениям современников. Преобладали темы камерного характера. Поводом к появлению на свет изящного эссе могли послужить личные обстоятельства, события из повседневной жизни учено-чиновничьей элиты, издание книги кем-либо из друзей. В этих эссе, как правило, содержались оценки, сформулированные в конфуцианском духе и подтвержденные историческими аналогиями деятельности и творчества современников. Тунчэнцы писали, конечно, и об управлении государством, о взаимоотношениях между государем и подданными, между чиновниками и народом, о причинах смуты в обществе и о способах усмирения повстанцев. Гуань Тун откликнулся на эту тему «Словом о правильном применении наказаний»; Фан Дун-шу — «Диалогом о воспитании народа и исправлении нравов»; Мэй Цзэн-лян — «Трактатом о деятельности подданных», «Трактатом о народе» и др. В таких произведениях содержались элементы социальной критики, но критики сверху, с позиций ученой элиты, исходившей из принципов, сформулированных еще во времена философа Мэн-цзы (IV—III вв. до н. э.). Эта критика была направлена исключительно на укрепление существовавших устоев и сословной иерархии. Тунчэнцы, в силу своего социального происхождения и положения, резко отрицательно относились к народным восстаниям. Они охотно обсуждали в своих произведениях нормы морали и отступления от этих норм, нравственные устои семьи, пути воспитания в себе высоких качеств совершенного человека — цзюнь-цзы («Трактат об учении» и «Трактат о почитании старости» Лю Кая). Конфуцианские взгляды в произведениях этого рода вполне уживаются с расхожей житейской мудростью. Тунчэнцы любили обращаться к истории, в ней они искали свой нравственный идеал и вместе с тем отрицательные примеры, на которые могла бы опираться их критика современности («Трактат о Чжао-ване» Гуань Туна; «Трактат о Хань Фэе», «Трактат о Чжао Цо» Мэй Цзэн-ляна). Стараясь извлечь опыт, полезный для сегодняшнего дня, из древних книг, они писали заметки и послесловия к конфуцианским сочинениям («Читая „Три комментария“» Гуань Туна; «Послесловие к „Истории Поздней Хань“» Мэй Цзэн-ляна и др.).

В творчестве учеников Яо Ная просматривается их стремление подражать великим предшественникам.

609

Гуань Тун, подражая Хань Юю (VIII—IX вв.), написал целую серию эссе с однотипными названиями; «О бессмертных», «О людях», «О стихийных бедствиях». В духе притч Лю Цзун-юаня (VIII—IX вв.) написаны такие эссе, как «Наблюдаю за рыбаками» Мэй Цзэн-ляна или «Запись о скорпионах» Гуань Туна. Пародию на аллегорию удачно использовал Гуань Тун в «Записках о голодной стране». Некоторые из тунчэнцев не остались безучастными к политическим событиям эпохи. «Преступные речи в изголовье больного» Фан Дун-шу, «Доклад о срочных мерах по отпору чужестранцам» и «Письмо У Лань-таю из армии» Яо Ина содержат осуждение английского вторжения в Китай. Но это были частные случаи на общем фоне традиционных камерных сочинений.

Наряду с тунчэнской в бессюжетной прозе существовала еще одна ортодоксальная школа — янхуская, ее основатели Юнь Цзин (1757—1817) и Чжан Хуэй-янь (1761—1802) были родом из Янху (провинция Цзянсу). Янхуская школа сложилась к концу XVIII в. и считалась ответвлением тунчэнской. В первой половине века традиции этой школы продолжили эссеисты и поэты Лу Цзы-лу (1771—1834) и Ли Чжао-ло (1769—1841). Им был чужд демонстративный пуризм тунчэнцев. Несмотря на сильное влияние идей Лю Да-куя, классический строгий древний стиль уживался в их творчестве с изысканным и витиеватым стилем ритмической прозы. Ли Чжао-ло и в теории, подобно Лю Каю, развивал идею сосуществования древнего и параллельного стилей и даже составил антологию «Произведения параллельного стиля» («Пянь ти вэнь чао»), ставшую весьма популярной у современников. Однако в целом проза параллельного стиля утратила недавнюю популярность, заметно потесненная ревнителями древнего стиля. В идейном, тематическом и жанровом отношении творчество этих писателей мало отличалось от сочинений тунчэнцев. И только стиль был совершенно иным. Они стремились к ритмической организации текста, обеспечиваемой повторением одинаковых по числу иероглифов фраз, к соблюдению принципа парности и параллельности конструкций. Четырехсложные фразы делали стиль лаконичным, уплотненным и, естественно, побуждали авторов к особо тщательному отбору лексики.

609

ПОЭЗИЯ

В поэзии первой половины века наибольшим влиянием пользовалась так называемая школа сунской поэзии, сформировавшаяся, начиная с 30-х годов, под влиянием Вэн Фан-гана (1733—1818). Характерные для этой школы черты проявились у ее основоположников — Чэн Энь-цзэ (1785—1837) и Ци Цзюнь-цзао (1793—1866). Оба они были крупными сановниками и учеными, ревностными последователями сунского неоконфуцианства. Принадлежавшие к этому течению поэты объявляли образцом для подражания поэзию эпохи Сун (X—XIII вв.) и прежде всего стихи Су Ши и Хуан Тинцзяня. Они отдавали предпочтение темам и образам, популярным в сунской поэзии, подражали сунским мастерам в форме и в языке. Воспроизведение внешних признаков сунской поэзии почиталось за норму. Общая приверженность к сунской поэзии, разумеется, не исключала индивидуальные творческие пристрастия. Поэты сунской школы называли в числе своих учителей и танских корифеев: Ду Фу, Хань Юя, Бо Цзюй-и.

Возводя в принцип заимствование поэтических образов и идей предшественников, поэты сунской школы исходили из установки Хуан Тин-цзяня (XI в.), согласно которой талант человека имеет предел, тогда как мир идей и образов великих поэтов прошлого неисчерпаем. Вслед за Хуан Тин-цзянем они считали, что «высшее совершенство поэзии должно проистекать из обширной начитанности». Нравственным ориентиром служили конфуцианские воззрения о совершенной человеческой личности. Сунская поэтическая школа была социально индифферентной. Поэты чурались гражданских мотивов, отдавали предпочтение традиционным камерным темам из жизни ученых сановников, пейзажной лирике, создавали стихотворные послания друзьям. Отвергая «чрезмерную красивость», они ратовали за естественный и простой язык, что, однако, не означало использования живой речи.

Наивысшего расцвета сунская школа достигла к середине века, когда в полной мере раскрылся талант самого яркого ее представителя — Хэ Шао-цзи (1799—1873). Он принадлежал к ученой элите и в течение длительного времени состоял в императорской академии Ханьлинь и дворцовой печатной палате Уиндянь. Однако служба не увлекала его, и он сравнительно рано вышел в отставку. Талант поэта сочетался у Хэ Шао-цзи с выдающимся даром каллиграфа и художника. Своими учителями в поэзии Хэ Шао-цзи называл Ли Бо, Ду Фу, Хань Юя и Су Ши. Ближе всех ему был Хуан Тин-цзянь, олицетворявший в его представлении идеал поэта и каллиграфа. Хэ Шао-цзи считал, что слово — это голос сердца; что только незаурядный человек, обладающий высокими устремлениями и душевной чистотой, может донести в поэтическом слове правду.

610

Он любил повторять конфуцианскую формулу: «сдержанность, мягкость, искренность, чистосердечность — вот чему учит „Книга Песен“». В творчестве ему более всего претила вульгарность, толкуемая тоже в конфуцианском духе. Хэ Шао-цзи подчеркнуто отвергал в поэзии как хвалу, так и хулу, даже простое недовольство, с неприязнью относился «к словам разнузданным, раздраженным, напыщенным, бранным». Сознательная установка на социальную индифферентность творчества, безусловно, ограничивала тематику его стихов. Он любил сочинять стихотворные надписи к знаменитым картинам, обмениваться стихотворными посланиями с друзьями, находил вдохновенные слова, чтобы воспеть искусство каллиграфии.

Важное место в его творчестве занимала пейзажная лирика. Поэт много путешествовал по Китаю, остро чувствовал красоту гор и рек, умел подмечать выразительные детали. Он видел, например, как «поэту солнце горы синие читает, будто книгу»; ему хотелось «зачерпнуть звезды в небе ковшом Большой Медведицы». Особое пристрастие Хэ Шао-цзи питал к горным пейзажам («Люблю горы», «Рисую горы», «Поднимаюсь на гору Хуа», «Прогулка на гору Сун» и др.). Многие стихи поэта навеяны посещением древних столиц («Поднимаюсь на городскую башню в Лояне»), прославленных храмов, мест, связанных с именами великих поэтов. Поэтические образы Хэ Шао-цзи, как правило, традиционны. Верный своим принципам, поэт пишет просто, избегая красивостей, и в этой «пресной простоте» воплощает собственный идеал:

Читая книгу под сосной,
Будь помыслами чист, как та сосна.
................
И в жизни походи на ту сосну —
Она и в холода зеленой остается.
Будь стойким в жизни, словно та сосна.

В стихах Хэ Шао-цзи явственно прослеживаются особенности, свойственные сунской школе, но в целом его творчеству, как это всегда случается у больших поэтов, было тесно в рамках провозглашенной теории: оно оказалось богаче, масштабнее.

В еще большей степени это можно отнести к другому представителю той же школы Чжэн Чжэню (1806—1864). Он был широко образованным человеком и оставил труды по географии и палеографии, о конфуцианских классиках и о разведении шелковичных червей. Первый сборник его стихов вышел в 1854 г. Поэтическому мастерству он учился у своего предшественника поэта Чэн Энь-цзэ, о котором писал с восхищением:

Я читаю, учитель, стихи ваши древнего стиля —
В них пляска дракона, рев медведя, рождение дракона — властителя вод.
Я читаю, учитель, вашу прозу древнего стиля —
И вижу сосуды, что отлиты при Шан и при Ся, и чаши священные Чжоу...

Из этих строк видно, что Чжэн Чжэня привлекали в произведениях Чэн Энь-цзэ мощь слова и дыхание глубокой древности. В эстетических взглядах Чжэн Чжэня есть общее со взглядами Хэ Шао-цзи. Он также считал, что поэт призван заботиться и о расширении книжных познаний, и о воспитании в себе душевного благородства.

Подобно другим поэтам сунской школы, Чжэн Чжэнь много писал о горах и ущельях, о быстрых реках и водопадах, о цветах и деревьях («По дороге в Наньян», «Вниз по стремнине» и др.). Он охотно сочинял посвящения к картинам и шедеврам каллиграфии, стихотворные послания друзьям. Нередко он обращался к прошлому и воздал должное поэтам — людям высоких идеалов (Цзи Кану) и яркого таланта (Тао Юань-мину, Мэн Цзяо). В отличие от других представителей сунской школы Чжэн Чжэнь не остался безразличным к социальной несправедливости. Он с негодованием писал о жестоких и алчных чиновниках, притеснявших народ («Плач о повесившихся», «Отлов шакалов»), о наводнениях, приносивших неисчислимые бедствия крестьянам, о тяжелой доле горняков и литейщиков («Свинцовые рудники в Чжухае»). Когда Чжэн Чжэнь стал свидетелем вступления в провинцию Гуйчжоу армии тайпинов, он откликнулся в стихах на эти события («16-го числа 9-го месяца вместе с семьей оставляю Либо», «Наньдань», «Плач о беженцах»). Однако в силу своего социального положения он относился к тайпинам враждебно, считал их виновными в невзгодах, которые выпали на долю мирного населения и его самого.

Земляком и другом Чжэн Чжэня был Мо Ю-чжи (1811—1871). Он придерживался консервативных взглядов, враждебно относился к тайпинам и вообще бунтовщикам и прославлял генералов, руководивших подавлением восстания и прежде всего Цзэн Го-фаня, изображая его как просвещенного человека и ценителя старины. В стихах Мо Ю-чжи можно найти отклики и на события периода второй «опиумной» войны. Он охотно обращался к жанру стихотворных посланий, избирая адресатами знаменитых поэтов и влиятельных сановников. Мо Ю-чжи был страстным библиофилом и писал стихи, посвященные старинным рукописям и книжным раритетам. Для него характерны архаизация лексики, использование книжных образов, эмоциональная сдержанность.

611

Помимо сунской школы в поэзии существовали и другие направления. Вокруг крупных поэтов образовывались творческие содружества, участники которых ориентировались на одни и те же образцы для подражания и почитали своими учителями одних и тех же поэтов. В 1812 г. в Гуанчжоу поэт Чжан Вэй-бин (1780—1859) создал поэтическое общество «Источник в облаках». Он был очень талантлив, преуспевал в живописи и каллиграфии, имел высшую ученую степень. Выйдя в отставку, он вел отшельнический образ жизни в своей студии, которую назвал «Садом, где слушают сосны», и писал пейзажные стихи. Чжан Вэй-бин одним из первых в китайской поэзии обратился к иностранной теме и использовал в стихах новые термины (например, холуньчуань — пароход) и иностранные слова. В «Строфах о Золотой Горе» он рассказывает, как богатели американцы на разработке рудников. За это, по мнению поэта, надлежит взяться народу: «полагаясь на народ, принести пользу народу, самим ничего не тратя; обогащение народа с обогащением страны издавна связано тесно». Своими учителями Чжан Вэй-бин называл Тао Юань-мина и Бо Цзюй-и, а их стихи ценил за «прямоту». Собственная манера Чжан Вэй-бина отличалась непосредственностью и ясностью стиля. В Ханчжоу Ван Юань-сунь (1794—1836) возглавлял поэтическое общество «Восточная терраса». Большим влиянием пользовалась группа поэтов, в которую входили Чжан Цзи-лян (1799—1843), Пань Дэ-юй (1785—1839) и Го И-сяо (1775—?) — мастер песен юэфу, написанных в стиле, сочетавшем «глубину и виртуозность, древний дух и сочность», известный и своими рассуждениями о поэзии. Популярностью у современников пользовался Чжан Цзи-лян, оставивший после себя десять тысяч стихотворений. Он вел бродячий образ жизни, всецело отдаваясь творчеству. Чжан Цзи-лян происходил из бедной семьи, был человеком прямым, чутким к чужим бедам. В поэзии он ставил на первое место эмоциональную насыщенность и близость к жизни.

В поэзии цы успехом пользовалась чанчжоуская школа. К ней принадлежал Чжоу Цзи (1781—1839), поэт и теоретик, автор «Рассуждений о цы» (1812) и «Разных заметок о цы из кабинета Цзечуньчжая», в которых он развивал характерную для этой школы теорию «переноса смысла» — обязательного для поэзии цы приема аллегории, что неизбежно вело к усложнению стиля. Чжоу Цзи высказался и за расширение тематического диапазона поэзии цы, считая, что она должна «говорить о своей эпохе», подражая таким авторам как Синь Ци-цзи (XII в.). Технике стиха и мастерству он также призывал учиться у поэтов XII—XIII вв., подтвердив свою приверженность им составлением антологии «Избранные цы четырех сунских корифеев» (1832).

Чжэцзянская школа к началу XIX в. оказалась заметно потесненной, ее недавняя слава потускнела. Однако традиции этой школы поддерживались в творчестве ряда поэтов, среди которых заметно выделялся Сян Хун-цзо (1798—1835), автор четырех поэтических сборников «Думы об облаках». В его стихах («Голос осени», «На пруду вдыхаю прохладу», «Весенним вечером»), написанных в изящной манере, преобладают печальные настроения.

В поэзии и эссеистике первой половины века наряду с явно господствовавшей ортодоксальной тенденцией обозначилась также прогрессивная, вызванная к жизни просветительскими идеями и патриотическими настроениями периода первой «опиумной» войны.

Одним из выразителей просветительских взглядов был выдающийся поэт и эссеист Гун Цзы-чжэнь (1792—1841). Он происходил из богатой чиновничьей семьи, служил при дворе. Мировоззрение Гун Цзы-чжэня сформировалось под влиянием конфуцианства. Волновавшие его «задачи современной эпохи» он старался увязывать с конфуцианскими доктринами, полагая, что надо «подражать древним законам, чтобы применять их и тем самым излечивать болезни, которые ныне служат помехой». Однако в отличие от ортодоксов, которые отвергали критику существующих порядков и абсолютизировали идею их незыблемости, Гун Цзы-чжэнь сознавал, что слепое следование старым установлениям и боязнь нового неизбежно ведут Китай к пагубным последствиям. В его «Предостережении» (1815—1816) содержался призыв к императору провести реформы, чтобы предотвратить кризис империи. Его программа реформ предусматривала усовершенствование экзаменационной системы для отбора кандидатов на государственную службу, упразднение устаревших обычаев и церемоний. Главное зло Гун Цзы-чжэнь видел в неравномерном распределении богатств и предлагал перераспределить их так, чтобы не было ни чрезмерно богатых, ни чрезмерно бедных («О равномерном распределении», 1816). Он высказывался за запрещение курения опиума, за равные права для китайцев в торговле с иностранцами, призывал уважать личность человека, ценить его достоинство и талант. Характеризуя современную ему империю Цин, Гун Цзы-чжэнь с горечью писал о том, что «при дворе нет ни талантливых министров, ни талантливых литераторов, на границах нет талантливых полководцев, в школах — талантливых

Дата добавления: 2015-06-04