История всемирной литературы 41 страница. Подлинного расцвета жанр уг достиг в творчестве поэта-импровизатора Хуульчи Сандага (1825—1860)

Подлинного расцвета жанр уг достиг в творчестве поэта-импровизатора Хуульчи Сандага (1825—1860). Сандаг — собственное имя, Хуульчи — рассказчик. В поэтических монологах Сандага, содержанием которых являются поучения, жалобы, грустные размышления, ярко проявилось обличительно-критическое направление в монгольской литературе. Наделяя природу, растения, животных даром речи, «предоставляя им слово», Сандаг говорит о горькой участи сирот («Слово верблюжонка, разлученного с матерью»), о муках разлуки («Слово перекати-поле, подхваченного ветром», «Слово снега, тающего весной»). Прибегая к аллегории, он изображает тяготы подневольной службы («Слово сторожевой собаки»), бичует лень, невежество отдельных чиновников, их дурное отношение к людям, безучастие к страданиям простых людей («Слово о хороших и плохих чиновниках и писарях»). Направленные против всяческого зла, написанные простым языком, близким к разговорному, сочинения Сандага имели широкое хождение в народе, тем более что фоном его произведений служит обыденная жизнь скотовода.

Применительно к монгольской литературе первой половины XIX в. уже можно говорить об индивидуальном творчестве писателя; в известной мере это относится уже к Хуульчи Сандагу; однако подлинно яркой творческой индивидуальностью, несомненно, был Рабджаа (1803—1856) — замечательный лирик и человек необычной судьбы. Сын бедного скотовода, жившего на земле нынешнего Восточногобийского аймака, в восемь лет был признан перерождением IV гобийского хутухты (высший сан в ламаистской духовной иерархии). Это круто изменило жизнь мальчика из семьи мирянина — ему надлежало стать религиозным деятелем. Рабджаа получил соответствующее сану образование; в качестве паломника посетил Амдо, священную китайскую гору Утайшань, Алашань, Пекин; он открыл несколько монастырей. По свидетельству современников, несмотря на высокий духовный сан, он был прост в общении с мирянами, оставался жизнелюбом, был гордым непреклонным человеком; мог противопоставить себя феодалу, не согласиться с князем. Произведения Д. Рабджаа свидетельствуют о нем не только как об образованном буддисте, но и как о человеке демократического происхождения с живым сердцем и ясным умом.

До нас дошло более 170 стихотворений Рабджаа на монгольском языке и 180 — на тибетском. Многие из них содержат назидательные сентенции, философские размышления, в других отразились отдельные стороны духовной и обыденной жизни современного ему общества. Для творчества Рабджаа характерна прочная связь с фольклором, усвоение традиций монгольской литературы, а также умелое использование приемов тибетской поэтики. Его глубокая по содержанию лирика отличается широтой диапазона — философская, дидактическая, любовная. Стихотворения Рабджаа традиционны по своим мотивам, в них звучат темы любви к родной земле, к матери. Многие из них созданы в манере народных песен и сохранились, войдя в фольклорную традицию. Рабджаа принадлежит популярная у монголов песня «Преисполненная достоинств», в которой воспевается любовь и красота женщины. Любовь Рабджаа уподобил красоте природы, жизнь человеческую — смене времен года. С восхищением описывает он ясный лик, гибкое тело, певучий голос, легкий характер любимой («Преисполненная достоинств», «На восемь сторон»). Основное место в наследии Рабджаа занимают стихотворные поучения — сургаалы. В поле зрения поэта почти все сферы человеческих отношений, он порицает такие пороки, как зависть, ревность, недоверие («Сургаал о законе мироздания»). В сургаале «Золотой ключ» звучит наставление о важности постижения знаний, о необходимости доброго отношения друг к другу. Рабджаа является автором первой монгольской драмы «Жизнеописание Лунной кукушки» (на сюжет одноименной буддийской повести); ему принадлежит также музыка к ее постановке, осуществленной в 1832 г. Рабджаа — первая известная поэтическая индивидуальность большого масштаба в монгольской литературе, хотя эта литература и остается еще в русле средневековых традиций, но в ней намечаются новые тенденции, важные для последующего развития, осваиваются новые темы и возникают новые жанры.

640

ВЬЕТНАМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Монархия Нгуенов, особенно начиная с 20-х годов XIX в., когда на престол вступил Минь Манг, всячески старалась укрепить феодально-бюрократический режим и проводила политику «закрытых дверей». В то же время появились и новые веяния, проводниками которых были вьетнамцы, ездившие в Европу или в колонии западных держав в Южной и Юго-Восточной Азии. Среди них заметную роль играли отдельные вьетнамские католики, получившие образование и жившие в Европе. Так, пастор Филипп Бинь, оставивший «Книгу записей разных дел», законченную в 1822 г. в Лиссабоне (рукопись была недавно обнаружена в Ватикане), критически относился к конфуцианской схоластической школе тогдашнего Вьетнама и указывал на преимущества европейской системы образования. Он же писал о Французской революции («Народ казнил короля»). Вьетнамская монархия по традиции опиралась на конфуцианство и предпринимала попытки поднять пошатнувшийся авторитет этого учения, резко противопоставив его чуждому католичеству.

Поэтому в 20—50-е годы XIX века усиливалось охранительное течение, всячески поддерживаемое властями. Возникло множество дидактических поэм на разговорном вьетнамском языке, предназначенных для народа. Пересказывались в стихах сочинения конфуцианского канона («Луньюй», «Шицзин», «Шуцзин»). Писались (тоже в стихах) назидательные книги, в которых давались образцы ревностного исполнения конфуцианских этических норм: поэт Ли Ван Фык (1785—1849), например, переложил стихами конфуцианские «Двадцать четыре примера сыновней почтительности» Го Цзы (XIII в.). Дидактические поэмы преследовали цель показать идеальные образцы поведения (например, «Песнь семейных поучений», своеобразный вьетнамский рифмованный «Домострой»). Вместе с тем в этих поэмах изображались отрицательные, однако жизненные и, вероятно, весьма типичные примеры, подражать коим не следовало. Некоторые поэмы тяготели к бытовой конкретности. Анонимные «Наставления женщинам, изложенные стихами» содержали такие колоритные назидания: «А молодым девицам нечего в пагоду хаживать: // Одна только глазами водит, другая — улыбочки строит». Вместе с тем в поэме содержится филиппика в защиту неимущего, который «за чашку риса, проливает целую чашку пота»; неизвестный автор призывал к сочувствию обездоленному, у которого «кожа и плоть не из железа и не из меди». Особое место среди дидактических поэм занимает «Сочинение о Небесном Юге на родном языке». В нем с позиций конфуцианского рационализма высмеивались христианские мифы и прежде всего — о «непорочности зачатия», а объектом сарказма были Христос и Богоматерь. Поэма преследовала цель — отвратить вьетнамцев от католичества. Автор, исходя из конфуцианского рационализма и скептицизма по отношению к суевериям и чудесам, раскрывал внутреннюю несостоятельность христианских мифов.

Императорский двор поощрял распространение идей и этики конфуцианства, особенно настойчиво верноподданнические идеалы проникали в пьесы музыкального театра туонг: при изображении героического персонажа акцент делался на преданности его монарху. Придворный туонг шел по пути усложнения формы спектаклей: например, «Десять тысяч сокровищ» представляли собой цикл пьес, объединенных общими персонажами, эти пьесы играли на сцене сто вечеров.

Оппозиционное течение того времени в литературе представлено потомками старых служилых родов, оставшимися верными свергнутым в конце XVIII в. князьям Чиням и династии Ле (с Ле постоянно связывались иллюзии о «золотом веке»). Приятие жизни у этих поэтов было пассивным, окрашивалось под влиянием буддизма в сумеречные тона, действительность представала как иллюзорное видение, как сон. Так, в поэме Нгуен Хюи Хо (1783—1841) «Описание сна в Персиковом дворце» герой во сне встречается с красавицей, которая олицетворяет императора Ле. Поэтесса Нгуен Тхи Хинь (годы жизни неизвестны) в своих стихах погружена в воспоминания о прошлом, о былом величии императоров Ле, их столицы. Ее изящные стихи, пленяющие неясными видениями, часто сравнивают со старинными, потускневшими картинами.

В целом, однако, литература данного периода тяготела к реалистичности, даже к «сниженности» героя, описанию обыденности окружающей обстановки. Повествовательная поэма вместо идеализированного высокого героя все чаще обращается к совершенно иному образу. Ли Ван Фык подчеркнул это в самом названии — «Повествование о Неизысканном». Поэма полемически заострена, поэт сознательно противопоставляет

641

будничного героя опоэтизированному. Появляется даже плутовской чуен — анонимная поэма «Повествование об Изворотливом Хитреце», в которой герой низкого происхождения с помощью хитроумных уловок удачно женится, добивается любви и богатства, посрамив тем самым тех, кто смеялся над ним и думал, что «разве дерзнет дикая курица сравниться с фениксом!». В плане снижения образов героев следует рассматривать и аллегорическую поэму «Спор шести животных о заслугах» неизвестного автора, в которой дается как бы вертикальный «разрез» вьетнамского общества: буйвол — это крестьянин, ведущий жизнь полную изнурительного труда («спину оводы жалят, в ноги пиявки впиваются»), пес — стражник, козел — хранитель реестров, конь — военачальник и т. д. Каждый хвалится своими заслугами, а хозяин, выступающий как судья, разрешает спор. Автор явно стремится сгладить межсословные противоречия.

Процесс прозаизации, обращения поэмы к низкой действительности вел к отходу от устоявшихся представлений. Сходная тенденция характеризует и развитие других поэтических жанров. Трезвость взгляда на жизнь отличает, например, стихотворение Ли Ван Фыка «Монета», в котором признается всесилие нового владыки, претендующего на престол, — денег.

Указанная тенденция своеобразно преломляется в творчестве поэта Нгуен Конг Чы (1778—1858), который принадлежал к бедному служилому роду. Его артистическая, свободная натура проявила себя довольно рано. Юношей он вступил в театральную труппу, став, хотя и на время, представителем одной из наиболее презираемых в феодальном Вьетнаме профессий. Впоследствии он сделался чиновником, но из-за деятельного и независимого характера его карьера была на редкость неровной; повышения и понижения следовали одно за другим. Нгуен Конг Чы, по вьетнамской поговорке, «то взбирался на спину слона, то оказывался на хребте у собаки». В шестидесятипятилетнем возрасте его даже разжаловали в солдаты. Нгуен Конг Чы жил в период, когда двор стремился возродить и укрепить авторитет конфуцианства. Поэтому он выступал как певец идеалов конфуцианской этики, но возвеличивал по существу замечательные качества человека. Во многих своих напевных стихах жанра качу, введенного им во вьетнамскую литературу, поэт создает образ, напоминающий эпического богатыря. Это конфуцианский добродетельный муж, который, ища себе славы, стремится к подвигу. Герой Нгуен Конг Чы обладает подлинно эпической свободой воли, но лишен слепого послушания, которого требовал от подданных двор. Неутоленная жажда больших свершений вызывала у поэта чувство неудовлетворенности. В сатирической «Похвале карабкающимся по канату» он аллегорически рисует картину суетной чиновничьей карьеры («Ну-ну, посмотрим, кто уступит, а кто вскарабкается выше»).

Иллюстрация:

Драконы

Инкрустация перламутром.
Вьетнам, XVIII—XIX вв.

На пороге нового этапа в истории Вьетнама стоит поистине символическая фигура — Као Ба Куат (1809—1855). Он был одним из довольно многочисленных в истории Вьетнама ученых конфуцианцев, которые, сняв шапку чиновника, вставали во главе народных восстаний. Съездив с посольством в Индонезию, тогда голландскую колонию, он познакомился с влиянием западного мира, увидел насколько отсталым оставался Вьетнам в век пара и электричества, каким анахронизмом являлась книжная мудрость конфуцианцев. Као Ба Куата можно назвать предтечей реформаторского движения второй половины XIX в., деятели которого требовали обновления страны, замены устаревших государственных институтов нововведениями европейского образца.

Контакты с европейцами, знакомство с их образом жизни еще более расшатывали поколебавшиеся к тому времени представления о незыблемости конфуцианских регламентации. Внимание вьетнамских литераторов на первых порах привлекает частный быт, нравы и

642

обычаи европейцев. Као Ба Куат был, видимо, первым большим вьетнамским поэтом, посвятившим свое стихотворение европейской женщине («Стихи о женщине из-за океана»), лиричное и доброжелательное. При этом поэт фиксировал внимание на необычных для глаза вьетнамца деталях, приобретавших символическое звучание: стакан молока, которое вьетнамцы не употребляли в пищу, в руках белой женщины становился символом европейского образа жизни вообще. В другом стихотворении столь же символичны приметы города, построенного в колонии по европейскому образцу; в каждой строке стихотворение сообщало нечто новое для современников поэта («Рикши с темной кожей — белых развозят в колясках»). Интерес поэта к чудесам европейской техники проявился в «Песне об огненном корабле рыжебородых». Ее пафос не только в удивлении и восхищении от встречи с пароходом («быстрый, как скачущий конь», корабль движется «без паруса, без весел, люди его не толкают, не тянут»), но и в размышлении о том, что такие корабли могут быть опасны для его отчизны. Просветительские элементы выступали здесь в характерной для Востока антиколониальной функции и одновременно противостояли консервативным феодальным тенденциям в идеологии.

Литературы Южной и Юго-Восточной Азии [первой половины XIX в.]

643

ВВЕДЕНИЕ

Социальная и культурная чересполосица, начинающая проявляться в Южной и Юго-Восточной Азии на рубеже XVII—XVIII вв., как никогда больше сказывается в регионе в первой половине XIX в. К культурным расхождениям, вызванным разделением региона на сферы влияния трех великих религий — буддизма (континентальная Юго-Восточная Азия и Ланка), ислама (значительная часть Индии и большая часть островной Юго-Восточной Азии) и христианства (Филиппины), а также неравномерным историческим развитием, добавляются последствия европейской колониальной экспансии, в результате которой государства региона подвергаются различному как по своему характеру, так и по интенсивности влиянию европейских держав. Достаточно сравнить христианизированные в XVII в. Филиппины, культура которых оказывается в XVIII в. своеобразным фольклоризированным отголоском «массовой культуры» «матери Испании», и обращенный примерно в то же время в буддизм Лаос, для которого единственным окном в мир оказывается расположенная за сотни километров вниз по течению Меконга архаичная Кампучия, чтобы убедиться в том, что контрасты между государствами этого региона были в рассматриваемый период поистине разительными. Однако сходные в общих чертах процессы культурной эволюции в разных частях региона позволяют говорить об определенном типологическом сходстве их развития, объясняющемся социальной и исторической общностью их судеб.

Конец XVIII — начало XIX в. застает государства Южной и Юго-Восточной Азии на стадии средневековья, отнюдь не исчерпавшего еще своих сил, а в ряде случаев и способностей к поступательному движению. Так, в начале XIX в. наблюдаются признаки культурного подъема как в независимых государствах региона («золотой век» сиамской литературы), так и в оказавшихся под европейским управлением («яванский ренессанс»). Всплески эти, однако, характеризуются по преимуществу стремлением реставрировать высшие культурные достижения своего прошлого или обогащением за счет собственного фольклора. Так, яванские литераторы увлеченно создают новояванские версии ряда древнеяванских поэм — какавинов, а для сиамской придворной литературы первой четверти века характерно расширение границ изящной словесности за счет включения в нее ряда народных форм и жанров. И сиамец Сунтон Пу, и яванец Ронгговарсито скорее являются последними классическими поэтами, чем провозвестниками существенных перемен в литературной истории своих стран.

Ослабление или гибель местной государственности в Южной и Юго-Восточной Азии наряду с некоторыми другими факторами влечет за собой и ослабление внутрирегиональных связей даже в единоверческих подрегионах — в числе немногих исключений здесь следует назвать интенсивное влияние тайской литературы на бирманскую, сказавшееся в развитии важнейших жанров литературной драмы при дворе Авы. Одновременно в тех частях региона, которые служили форпостами европейского влияния, стал создаваться слой местной интеллигенции, начавшей проявлять интерес к культурным импульсам с Запада.

Как бы ни жила Европа после XVIII в., Восток она больше всего поражала своим просветительским наследием. Наследство это не сразу прививается на католических Филиппинах, продолжавших и в первой половине XIX в. осваивать испанские традиции, трансформировавшиеся, в частности, в местные лиро-эпические поэмы (авиты и корридо) и героические комедии (моро-моро), особенно в творчестве Франсиско Балагтаса. В ином положении оказались те индийские литераторы в Калькутте и Бомбее, которые имели возможность обратиться к достижениям по преимуществу английской общественно-политической мысли XVII — начала XVIII в. Подхватив эти идеи, некоторые бенгальские и маратхские литераторы (Рам Мохан Рай, Г. Л. В. Дерозио, Балшастри Дзамбхекар и др.), по существу, оказались основателями местной журналистики, общественно-научной публицистики, местного прозаического перевода, заложившего основы новой прозаической литературы на бенгали и маратхи, становление которой пришлось уже на вторую половину XIX в. В рассматриваемый же период изящная словесность на индийских языках в основном продолжает развиваться в традиционном

644

плане, хотя в произведениях таких, например, крупных урдуязычных поэтов-мусульман, как Назир Акбарабади или Мирза Галиб, можно усмотреть ориентацию на действительность или устремленность в будущее, ставящие их как бы в преддверие Нового времени. В литературах Пенджаба, Ассама, Ориссы, юга Индии, а также Непала предпринимаются лишь отдельные попытки пересмотра средневековых канонов.

Немаловажную роль играет в завязывании региональных контактов с европейской литературой и культурная политика самих колониальных держав — так, Нидерланды, не без труда расширявшие сферу своего влияния в Индонезии, ограничивали здесь свою культуртрегерскую деятельность, опасаясь обострения отношений с большинством населения самой развитой в культурном отношении части своих колониальных владений — Явы. Это определило отчасти тот факт, что богатая литература на яванском языке (как и некоторые другие литературы островной части Юго-Восточной Азии) остается в рассматриваемую нами эпоху в кругу привычных тем и идей, а первые признаки модернизации обнаруживаются в творчестве малайскоязычных писателей, выходцев из местной индо-мусульманской диаспоры, которые оказываются в сфере влияния английской администрации, временно распространившей в начале XIX в. свое влияние на голландскую Ост-Индию и закрепившейся на Малаккском полуострове. Эти авторы, и в частности наиболее зрелый из них — Абдулла бин Абдулкадир Мунши, не случайно проявляют себя в тех же жанрах — автобиография, путевые записки, — что и их индийские современники Рам Мохан Рай, Дебендронатх Тагор и другие.

Если же говорить о государствах континентальной Юго-Восточной Азии — Бирме, Сиаме, Кампучии и Лаосе (литература Вьетнама развивается в это время еще в русле дальневосточных культурных традиций), а также подчиненной англичанами в 1815 г. Ланке, то они оказываются вовлечены в процесс модернизации значительно позже, причем писатели Южной и Юго-Восточной Азии по мере обучения их в западной литературной школе обнаруживают в своем творчестве все больше общих тенденций, сближающих их как друг с другом, так и с литераторами других регионов Азии.

644

ИНДИЙСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

За первую половину XIX столетия Англия утвердила свою власть на всей территории Индостанского субконтинента: в 1803 г. британцы захватили Дели и превратили некогда могущественного могольского императора в пенсионера Ост-Индской компании; в 1818 г. с поражением державы маратхов отошел к англичанам почти весь Декан, в 1823 г. пал Ассам, в 1843 г. — Синд, и наконец, в 1849 г. сложил оружие мятежный Пенджаб. Завершилось образование колониальной Британской Индии.

Утверждение британского господства привело к разрыву феодальной замкнутости Индии и постепенному вовлечению ее в систему мирового общественно-экономического развития. В этом смысле Англия выступила, по выражению Маркса, «бессознательным орудием истории» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 9. С. 136). Преобразования в структуре индийского общества произошли не сразу. Сначала существовали как бы два изолированных, замкнутых мира, каждый из которых жил но своим законам. Но с XIX в. колонизаторы, завершив завоевание страны и почувствовав себя хозяевами, встали перед необходимостью внедрения новых (капиталистических) форм производства. «Англии предстоит, — писал К. Маркс, — выполнить в Индии двоякую миссию: разрушительную и созидательную, — с одной стороны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой стороны, заложить материальную основу западного общества в Азии» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 9. С. 225). И хотя, стремясь обогатиться, колонизаторы больше преуспевали в миссии разрушительной, их деятельность способствовала вызреванию капиталистических элементов, формированию буржуазных идей.

Рождение буржуазной идеологии, обусловленное внутренними потребностями развития страны, которая была поставлена объективным ходом истории перед необходимостью коренных изменений, происходило в условиях колониального господства сложным путем. Выразителем и проводником новых идей явилась национальная интеллигенция, усвоившая достижения передовой европейской науки и культуры. Предпосылками распространения нового мировоззрения было возникновение книгопечатания,

645

периодической печати, введение европейского образования. Инициаторами внедрения типографского дела в Индии стали христианские миссионеры, они еще до окончательного установления английского господства предприняли издание книг, а затем и газет на английском и индийских языках, в которых наряду с религиозной пропагандой содержалась информация о международной и внутренней жизни. Миссионеры создали целую сеть учебных заведений, в которых занимались дети из различных каст и сословий. Их деятельность приняла особый размах в первой половине XIX в. и не затухала в течение всего столетия. Они открыли Восточную семинарию, позднее преобразованную в знаменитый Форт Вильям колледж (1800), Сирампурский колледж (1818), Бишоп колледж (1820).

Передовая английская интеллигенция отстаивала целесообразность внедрения светского образования, включающего преподавание естественных наук. Усилиями индийцев и под их давлением были открыты учебные заведения европейского типа в Бомбее, Мадрасе, Калькутте и других городах.

Приходилось вести борьбу одновременно в двух направлениях — с ортодоксальной традицией и с колониальным режимом. При этом борьбе с ортодоксальной традицией часто придавался патриотический смысл: преодоление собственной отсталости рассматривалось не только как необходимое условие торжества демократического буржуазного миропорядка, но и как залог избавления от колониального рабства. Эта сложная проблематика и вызвала к жизни широкое общественное и культурное движение, известное как «Индийское просветительство». (В индийской историографии, однако, принято другое название — «Индийский ренессанс».)

Индийские просветители первой половины XIX в. ориентировались преимущественно на английских рационалистов XVII в. — Бэкона и Гоббса, просветителей XVIII в. — Локка, Юма и в меньшей степени на французских энциклопедистов. Огромное воздействие на общественную мысль Индии оказали идеи английского утилитаризма (И. Бентам) и фритредерства начала XIX в., а также учения унитариев и анабаптистов. Таким образом, индийские просветители ориентировались не только на классическое европейское Просвещение XVIII в., а аккумулировали разнородный опыт общественной мысли Запада, соответственно перерабатывая его для создания действенной в условиях Индии системы просветительского буржуазного рационализма.

Просветительство в Индии решало целый комплекс проблем: философских, социально-экономических, религиозных, моральных, эстетических. Его целью было разрушить всю структуру феодального общества снизу доверху — от социально-экономического основания до обслуживающей его идеологии.

В борьбе против отрицательных явлений в наследии прошлого индийские просветители столкнулись с весьма консервативной силой — с религией (индуизмом), авторитетом которой было освящено это наследие. Отсюда другая специфическая сторона индийского просветительства — религиозное реформаторство, борьба против сектантства, многобожия, института жречества, идолопоклонства и т. п. Просветители провозглашали монотеизм и идею безличного бога; в идее отрицания кастовых привилегий и равенства людей перед богом лежало буржуазное понимание равенства возможностей, буржуазный индивидуализм. Пересматриваются и переосмысливаются, наполняясь новым содержанием, кардинальные категории традиционной культуры — майя, варна, дхарма, карма.

С усилением прозелитизма миссионеров, их нападок на религию индийцев, обострением противоречий между национальной буржуазией и английскими колонизаторами, просветители все чаще начинают рассматривать индуизм как национальную традицию, противопоставляя ее британскому господству.

Вместе с тем политика англичан все откровеннее проявляет свой агрессивный характер. В различных районах страны возникали очаги протеста против колониального гнета, повсеместно вспыхивали крестьянские бунты.

Реформаторско-просветительское движение возникло и оформлялось неодинаково в различных районах Индии. Новые процессы раньше всего стали обнаруживаться в Бенгалии, которая была цитаделью владений Ост-Индской компании. Первым, кто стоял у истоков не только бенгальского, но и всего индийского просветительства, был Рам Мохан Рай (1772—1883), человек редкой для своего времени образованности, который оказал влияние на духовную жизнь всей страны. Он создал религиозно-реформаторское общество «Брахмо самадж» (1828), которое боролось против религиозных предрассудков за проведение социальных реформ, был одним из инициаторов создания Хинду колледжа (1817), который стал оплотом свободомыслия.

Рам Мохан Рай положил начало бенгальской национальной прозе и публицистике. В 1821 г. он основал газету «Шомбад коумуди» («Лунный свет новостей»). Первые газеты на языках урду,

646

персидском и хинди стали выходить в Калькутте, во многом благодаря его энтузиазму. Он оказал неоценимую услугу бенгальскому языку, первым обратившись к прозе в своих памфлетах и философских сочинениях. Нет, казалось бы, темы и области знаний, которые бы он не затрагивал в своих сочинениях. Он написал грамматику бенгальского языка, перевел упанишады, выступал по правовым, политическим вопросам и т. д. Он был активным поборником свободы печати, буржуазных свобод. Он передал эпохе свой завет: «примирять закон с разумом», свой оптимизм подлинного гуманиста: «Враги равенства и друзья деспотизма никогда не будут иметь окончательного успеха». Он был первым индийцем, который раздвинул границы традиционного мира и включил в него все человечество.

Рай имел многочисленных последователей, которые составили либеральное направление в идеологическом движении Бенгалии. Среди них были представители первого поколения знаменитой семьи Тагоров — Дваракнатх и Дебендронатх (дед и отец Рабиндранатха Тагора). Дебендронатх Тагор перенял управление обществом «Брахмо самадж», его активными соратниками стали литераторы Окхойкумар Дотто (1820—1886), Ишшорчондро Виддашагор (1820—1891). Унаследовав идеи и заветы Рая, они в то же время стали развивать тенденцию, наметившуюся у него в последний период: бережное отношение к позитивным ценностям традиции. Им было создано «Общество поощрения бенгальского языка и литературы» (1836), «Общество ищущих истину» (1839), начат ряд периодических изданий на местном языке, осуществлены переводы произведений санскритской классики. Вместе с тем они продолжали реформацию индуизма в духе современных требований, критикуя политику англичан в отношении культуры индийцев.

Одна из ярких страниц в тогдашней общественной мысли Индии связана с деятельностью Генри Луи Вивьен Дерозио (1809—1831). Дерозио формировался под влиянием идей Бэкона, Локка, Юма, А. Смита, Пейна, Бентама. Воздействие его на современную молодежь было огромно. Он отвергал религию, особенно индуизм, видел в ней препятствие на пути к познанию мира, тормоз прогресса.

Друзья и последователи Дерозио после его смерти объединились, создав общество «Молодая Бенгалия», о котором индийский исследователь Б. Датта писал, что его члены сыграли такую же роль в жизни бенгальского общества, как и французские энциклопедисты.

У истоков маратхского просветительства стояли Балшастри Дзамбхекар (1812—1846), Локхитавади (Гопал Хари Демшукх, 1823—1892), Дзотиба Пхуле (1827—1890) и многие другие.

Маратхская просветительская интеллигенция решительно выступила за утверждение буржуазных отношений, которые, по ее мнению, должны были привести к социальному равенству.

Просветительское движение в Махараштре ознаменовалось созданием ряда культурно-просветительских обществ, имевших свои отделения во многих городах, множества газет и журналов, о направлении которых можно судить по названиям, где обязательным компонентом является слово «днян» — «знание»: «Дняндай» («Восход знания») «Днянчандродай» («Лунный свет знания»), «Днянпракаш» («Свет знания»), «Днянсанграх» («Собрание знаний») и т. д.

Дата добавления: 2015-06-04