Колин Уилсон. Паразиты сознания 8 страница

Улегшись в постель, я уже через десять минут почувствовал, что они удалились, и принялся раз­мышлять, что бы они могли со мной сделать, если бы решились «напасть». Конечно, я не был в этом абсолютно убежден, но мне казалось, что мое соз­нание достаточно сильно, чтобы противостоять даже исключительно активному нападению.

В полночь у меня зазвонил видеофон. Это был Райх, и по лицу его было видно, что он встревожен.

— Они у вас побывали?

— Да. Ушли час назад.

— А от меня — только что. Это у меня первая встреча с ними, и мне как-то не по себе. Они силь­нее, чем мы думали.

— Ну, не знаю. Мне кажется, это просто что-то вроде регулярной проверки на всякий случай. Вам удалось скрыть свои мысли?

— О да. К счастью, я как раз работал над этими надписями на Абхотовом камне, так что достаточно было сосредоточиться на них и думать вполсилы.

— Позвоните мне. если понадобится помощь, — предложил я. — Может быть, нам стоит попробовать настроить сознание так» чтобы фазы у обоих совпа­дали — как у братьев Грау. Возможно, это сработает.

Я заснул. На всякий случай я даже позволил своему сознанию медленно погрузиться в сон, как прежде, а не выключил его, как выключают свет.

Проснулся я с чувством подавленности, похо­жим на похмелье или на начинающееся нездоровье. Мой мозг словно заржавел или онемел, как немеет тело, когда спишь в неудобной позе. Я мгновенно понял, что с шутками покончено. Пока я спал, паразиты подкрались и захватили меня в плен, свя­зав по рукам и ногам.

Теперь, когда это случилось, все выглядело вовсе не так страшно, как я ожидал. Я всегда думал, что их присутствие будет вызывать у меня отвращение, но вместо этого я просто ощущал в себе нечто чуж­дое, причем это ощущение имело какой-то, я бы ска­зал «металлический», привкус.

Мысль о сопротивлении мне и в голову не приходила. В тот момент я был как человек, кото­рый попал под арест и у которого есть только один шанс выжить — убедить своих тюремщиков, что они просто ошиблись адресом. Поэтому я реагировал на случившееся в точности так, как реагировал бы год назад: с некоторым страхом, растерянностью, но без особой 'паники и с уверенностью, что это просто легкое недомогание, которое можно будет вылечить таблеткой аспирина. Я заставил свое сознание перебрать все события предыдущего дня в поисках причины нездоровья.

Примерно полчаса ничего не происходило. Я ле­жал, совершенно пассивный и не слишком обеспоко­енный, размышляя о том, не оставят ли они меня в покое сами. Я чувствовал, что в случае необходи­мости смогу отогнать их, применив силу.

Потом я начал понимать, что из этого ничего не выйдет. Они знали, что я о них знаю; они знали, что я только притворяюсь незнающим. И когда они поняли, что это известно и мне, началась следующая стадия. Они принялись давить на мое сознание — в прежние времена такого давления было бы вполне достаточно, чтобы лишить меня рассудка. Как физическая тошнота порождает ощущение физичес­кого томления, точно так же и давление, которое оказывали они, порождало у меня ощущение душев­ного томления, какой-то душевной тошноты.

Очевидно, мне следовало оказать сопротив­ление, но я все же решил не раскрывать свои карты и пока начал сопротивляться пассивно, как будто и не догадывался об их давлении. По-видимому, для них это выглядело так, словно они пытаются сдви­нуть с места стотонный камень. Давление усили­валось, но я чувствовал спокойную уверенность в своих силах, зная, что в состоянии противостоять нажиму даже в пятьдесят раз более сильному.

Однако полчаса спустя я уже чувствовал себя так, словно усилием воли держал на весу целую гору величиной с Эверест. У меня все еще оставался не­малый запас сил, но вскоре он мог оказаться исчер­панным. Мне ничего не оставалось делать, как раскрыть карты. Напрягшись, словно человек, раз­рывающий узы, я отшвырнул от себя паразитов, потом сфокусировал луч своего внимания настолько, что его интенсивность приблизилась к интенсив­ности оргазма, и направил луч на них. Я мог бы сделать его и еще в десять раз интенсивнее, но не хотел, чтобы им стали известны все мои возмож­ности. Я все еще сохранял спокойствие и не испыты­вал никакой паники. В каком-то смысле эта схватка даже доставляла мне удовольствие. Если бы я одер­жал победу, это означало бы, что на будущее мне уже не придется так тщательно сдерживать свои силы: им теперь в любом случае все известно.

Однако результат моих усилий меня разочаро­вал. Груз свалился с моего сознания, паразиты отступили, но у меня было ощущение, что они остались невредимы, как будто я сражался с тенью. Было бы гораздо приятнее почувствовать, что мои удары достигли цели, как чувствует это боксер, пос­лав противника в нокдаун; но, очевидно, этого не произошло.

Немедленно после этого паразиты вновь пере­шли в атаку. На сей раз она была такой внезапной и стремительной, что я оказался вынужден пари­ровать ее без всякой подготовки. Я чувствовал себя так, будто защищаю собственный дом от нападения шайки бродяг. Моими противниками были существа низшего порядка, этот отвратительный сброд не имел никакого права находиться в моем сознании. Как крысы из сточной канавы, они обнаглели, уве­ровав в свои силы. и теперь я должен показать им, что не потерплю этого. Страха перед ними я не чув­ствовал, зная, что сражаюсь на собственной тер­ритории. И как только они вернулись, я нанес им новый сокрушительный удар, от которого они снова бросились врассыпную.

Непосвященные время от времени спрашивают меня, действительно ли я «вижу» паразитов и считаю, что они имеют какую-то определенную фор­му. На это я отвечаю — нет. Чтобы понять ощу­щения, о которых я говорю, представьте себе такую картину. Вам жарко, вы устали, все на свете идет как-то не так. Только вы начинаете переходить улицу, как перед вами проносится автобус, едва не отдавив вам ногу; весь мир кажется вам враждеб­ным, словно выстроившаяся в два ряда толпа хулиганов, через которую вам предстоит пройти. Привычное чувство безопасности исчезло, все пред­ставляется пугающе хрупким и ненадежным. Вот так и чувствует себя человек, подвергшийся напа­дению паразитов. Прежде я принимал все это за обычный приступ пессимизма и плохого настроения и тут же находил какой-нибудь повод для беспокой­ства, чтобы их оправдать. Каждый из нас участвует в таких схватках по сто раз на дню. Но победу в них одерживают только те, кто способен отбросить привычные отрицательные переживания, преодолеть тревогу, обрести целеустремленность и веру в победу. Как черпать силы для этого в собственной «тайной внутренней жизни», известно всем, просто тренировка, которую я прошел за последние меся­цы, облегчила мне доступ к этой тайной жизни- Ис­точником моей силы был оптимизм, «позитивное мышление», если можно использовать здесь это сомнительное выражение.

Моя схватка с паразитами продолжалась, навер­ное, с час. Я не позволял себе задумываться о том, что случится, если их многие миллионы и они смо­гут атаковать меня неделю за неделей, пока мое соз­нание не придет в полное истощение. Как только эта мысль приходила мне в голову, я отгонял ее, хотя в этом, конечно, и состояла главная опасность.

К пяти утра я был немного утомлен, но не испы­тывал никакой депрессии. И тут у меня появилось ощущение, что они получили подкрепление и гото­вятся к новой атаке. На этот раз я решил рискнуть и подпустить их поближе: мне хотелось выяснить, могу ли я причинить им действительный ущерб. Они навалились на меня, как огромная разъяренная толпа, теснясь все ближе и ближе, пока я не почув­ствовал, что вот-вот задохнусь. Ощущение было ужасное — словно кто-то, держа вашу руку в тисках, понемногу завинчивает их. Давление уси­ливалось, но я все еще не оказывал сопротивления. Наконец, поняв, что больше мне не выдержать, я собрал все силы своего сознания и нанес удар, как будто выстрелив из пушки в самую гущу толпы. На этот раз ошибки быть не могло: хоть они и были не тяжелее мушиного роя. но скопились в таком мно­жестве, что не успели вовремя отступить, и я с удов­летворением почувствовал, что причинил им заметный ущерб.

После этого на полчаса наступило затишье. Па­разиты все еще находились здесь, рядом, но было очевидно, что они заметно обескуражены. Позже я понял, почему. За эти месяцы подготовки я на­учился черпать из своих внутренних источников огромные количества душевной энергии, не уступа­ющие по силе взрыву водородной бомбы. До сих пор я еще ни разу не пользовался этой энергией и не имел представления о ее мощи. Паразиты, накинув­шиеся на меня, как полчища крыс на котенка, вдруг обнаружили, что вместо котенка наткнулись на могучего тигра, — неудивительно, что это их ошеломило.

Я испытывал полное удовлетворение. Хоть я и напряг все свои силы, чтобы дать отпор, никакого истощения я не ощущал и чувствовал себя таким нее свежим и сильным, как обычно. Воодушевленный успехом, я был уверен, что смогу продержаться так не одну неделю.

Однако когда за занавесками стало светать, я понял, что мне предстоит нечто такое, чего я не ожидал. У меня появилось странное ощущение — словно мои ноги вдруг оказались погружены в хо­лодную воду, которая понемногу поднимается все выше и выше. Только спустя некоторое время я со­образил, что они атакуют меня из такой части моего сознания, о самом существовании которой я и не подозревал. Я был силен своими знаниями, но мне следовало бы понимать» что мои знания о собствен­ном внутреннем мире так же жалки и ничтожны, как знания астронома, который, изучив лишь Сол­нечную систему, считает, что ему известна вся Все­ленная.

Область, откуда меня теперь атаковали паразиты, находилась намного глубже, чем все. что я знал о собственном «я». Правда, я и раньше иног­да задумывался над такой возможностью, но всякий раз откладывал ее исследование на более позднее время (и правильно делал). Мне часто приходило в голову, что жизнь человека целиком основывается на предпосылках, которые мы воспринимаем как данное. Ребенок воспринимает как данное своих родителей и свой дом; позже он начинает вос­принимать как данное свою страну и общество. Эти подпорки нам необходимы, потому что мы всегда должны от чего-то отталкиваться. Ребенок, не име­ющий ни родителей, ни дома, вырастает с ощу­щением постоянно грозящей ему опасности. Бывает, что и ребенок, выросший в уютном доме, впос­ледствии принимается критиковать своих родителей или даже совсем отвергает их (хотя это и маловеро­ятно), но он начинает это делать лишь тогда, когда твердо стоит на собственных ногах.

Оригинальным мыслителем человек может стать только после того, как одну за другой выбьет у себя из-под ног эти подпорки. Он может по-преж­нему любить своих родителей или свою страну, но он любит их с позиции силы — силы, в основе кото­рой лежит отторжение.

Однако большинство людей так и не способно научиться стоять на собственных ногах. Они ленивы и предпочитает опираться на подпорки. Человек мо­жет бесстрашно развивать самые смелые и ори­гинальные математические теории, но в то же время оставаться под башмаком у своей жены. Он может быть свободомыслящим философом и при этом в большей степени, чем он сам готов признать, жаждать восхищения друзей, учеников и поклонников. Короче говоря, люди никогда не отказываются от всех подпорок сразу: они подвергают сомнению лишь некоторые из них, но остальные продолжают принимать как данное.

Я был так поглощен увлекательным путе­шествием по новым континентам духа, освобож­дением от своей прежней индивидуальности и многими усвоенными ею предпосылками, что совер­шенно не сознавал, насколько прочно еще опираюсь на десятки других, столь же привычных предпосы­лок. Например, понимая, что моя индивидуальность претерпела большие изменения, я все еще сохранял ощущение собственного «я», а ведь оно подобно яко­рю, лежащему на самом дне глубочайшего моря. Я все еще воспринимал себя частью человечества. Я все еще смотрел на себя как на обитателя Солнечной системы и Вселенной, существующей в определен­ном пространстве-времени. Я принимал пространст­во и время как данное. Мне не приходило в голову задуматься о том, где я находился до своего рож­дения и где окажусь после смерти. Я даже не осоз­навал, что существует проблема моей смерти — все мысли об этом я откладывал на потом.

А теперь паразиты, спустившись на дно моей личности, принялись подрывать сами ее основы — яснее выразиться я не могу. Не то чтобы они в бук­вальном смысле слова начали вытаскивать из дна все эти якоря, — нет, это превышало их силы. Одна­ко они оказались способны сотрясать якорную цепь, и я внезапно ощутил неуверенность в себе на таком уровне, который без всяких колебаний принимал как данное. Передо мной вдруг возник вопрос — а кто я такой, в самом глубоком смысле этого слова?

Подобно смелому мыслителю, который отвергает патриотизм и религию, я отверг все обычные обсто­ятельства, которые определили мою индивидуаль­ность: случайность моего рождения в данном месте и в данное время, случайность появления на свет в виде человека, а не собаки или рыбы, случайность, наделившую меня могучим инстинктом жизни. Отбросив все эти случайности, я превратился в го­лый клочок чистого сознания, противопоставля­ющий себя всей Вселенной. Но тут я понял, что это так называемое «чистое сознание» так же про­извольно и случайно, как и мое имя. Противопо­ставлять себя Вселенной оно в состоянии лишь путем навешивания на нее ярлыков. Как может су­ществовать «чистое сознание», если я воспринимаю вот этот предмет как книгу, а вон тот-как стол? Моими глазами видит Вселенную все та же крохот­ная человеческая индивидуальность, и стоило мне попытаться выйти за ее пределы, как все превраща­лось в пустоту.

Все это были отнюдь не праздные размышления. Я с боем пробивался вглубь, чтобы достигнуть ка­кой-то твердой почвы, на которую мог бы опереться в борьбе с паразитами. А у них хватило хитрости показать мне, что я стою над бездной. Я внезапно осознал, что мы принимаем как данное пространст­во и время, хотя смерть выводит нас за их пределы. Мне стало ясно: то. что мы называем «существо­ванием», означает существование в пространстве и времени, а эта Вселенная пространства и времени вовсе не абсолютна. Все на свете внезапно оберну­лось нелепостью, и впервые что-то внутри меня дрогнуло от жуткого ощущения слабости и неуве­ренности. Все, что я в этой Вселенной принимал как данное, теперь, очевидно, подлежало сомнению, все могло оказаться иллюзией. Как мыслителя меня за­вела в ловушку прежняя романтическая привычка — считать, что злоключения тела ничем не грозят ду­ху, что тело — нечто тривиальное и частное, а дух — нечто универсальное и всеобщее. При таком подходе сознание, естественно, выступает в роли вечного, не­подвластного страху наблюдателя. Но теперь я с полной ясностью почувствовал, что если произволь­на сама Вселенная, то и мое сознание столь же слу­чайно и уязвимо, как мое тело. В такие моменты невольно вспоминаешь пережитые периоды забытья и бреда, когда сознание представляется даже более уязвимым» чем тело, и закрадывается мысль, что дух спасает от распада лишь стойкость тела.

Вот такая бездна внезапно разверзлась у меня под ногами. Я даже не испытал страха — это была бы слишком человеческая реакция. На самом деле я словно соприкоснулся с ледяной действительностью, где все человеческое кажется пустым маскарадом^ где маскарадом представляется сама жизнь. Эта действительность нанесла удар в самое сердце моего существования, в такое место, которое я считал неприкосновенным. Я чувствовал себя в положении короля, который всю жизнь отдавал приказы, вы­полнявшиеся беспрекословно, и вдруг попал в руки варваров, которые собираются распороть ему живот мечом. Эта ужасающая действительность мгновенно свела к нулю все, чем я был, превратила все в иллюзию. В тот момент мне было совершенно не­важно, победят паразиты или нет. Вся моя сила, все мужество покинули меня. Я был как корабль, нале­тевший на скалу и впервые осознавший, что ему мо­жет грозить гибель. Паразиты больше не шли в атаку. Они наблю­дали за мной, как наблюдали бы за судорогами животного, получившего смертельную дозу яда. Я попытался собраться с силами, чтобы приготовиться противостоять им, но чувствовал себя парализован­ным, бессильным. Все лишилось смысла. Сила моего духа обернулась против меня. Прежде мое сознание лишь бегло и слабо отражало жизнь, теперь же оно немигающим взором созерцало пустоту.

Они допустили ошибку, что не напали на меня в тот момент. Я был бы побежден, потому что почти совсем лишился сил и не имел времени их восста­новить. Вот так они убили Карела Вейсмана — те­перь я знал это точно. При виде этой лишенной всякого смысла пустоты невольно рождается мысль, что даже смерть не может быть хуже. Человек чув­ствует, что жить — значит всего лишь цепляться за свое жалкое тело с его иллюзиями. Он видит свое тело, как видят Землю из космоса, с той разницей, что понимает при этом — возвращаться туда ему незачем.

Да, им надо было бы напасть на меня тогда. Мо­жет быть, смерть Карела убедила их, что я умру точ­но так же, от собственной руки. Но у меня такого искушения не появилось: мое сознание не испыты­вало невротического давления, которое заставило бы яленя мечтать об избавлении. Только нервная жен­щина падает в обморок, когда на нее кто-то набра­сывается; женщина, сильная духом, понимает, что это не спасение.

И тут у меня появилась мысль, которая помогла мне изменить ход событий. Она состояла в том, что если эти существа сознательно вызвали у меня ощу­щение полной бессмысленности бытия — значит, они должны в каком-то смысле существовать отдельно от него, по ту его сторону. Как только эта мысль мелькнула у меня в голове, силы начали ко мне возвращаться. Теперь я видел, что паразиты на­меренно довели меня до такого состояния — как охотники на черепах переворачивают их брюхом вверх: они понимали, что именно с этой стороны че­ловек уязвимее всего.

Но если так, то, значит, они и сами знают, что это ощущение пустоты есть иллюзия. Мой дух сопротивлялся ей, как мог, но он оказался на лож­ном пути. Взрослому очень легко запугать ребенка, воспользовавшись его незнанием. Он может, напри­мер, довести его до безумия, начинив его мозг страшными историями — вроде рассказов про Дра-кулу и Франкенштейна, — а потом показать ему Бу-хенвальд и Бельзен, чтобы доказать, что на самом деле мир еще страшнее. В каком-то смысле это так и есть, однако только взрослому под силу разгадать уловку и понять, что ужасы Бельзена и Бухенвальда не обязательно присущи природе вещей, что их можно победить силой человеческой порядочности. А что если эти существа точно так же пользуются моим незнанием? Мне представлялось, что я мыслю логично — что нам позволяют продолжать жить лишь подпорки, которые оказались иллюзиями. Но ведь ребенок может разувериться в непогрешимости своих родителей, не перестав их любить. Другими словами, даже когда иллюзии исчезают, все равно остается действительность, достойная любви. Не может ли быть так, что эта жуткая агония — или, точнее, жуткое отсутствие агонии, это ощущение беспредельного холода действительности — не опас­нее боли, которую испытывает ребенок при падении?

Я изо всех сил уцепился за эту возможность. По­том мне пришла в голову еще одна мысль, которая тоже меня немного успокоила. Я сообразил, что» со­зерцая эту чуждую о Вселенную» и сознавая ее произвольность и абсурдность, совершаю самую дре­внюю из человеческих ошибок — считаю, что слово «Вселенная» означает Вселенную, которая вне меня, Но ведь я уже знал, что сознание само по себе — Вселенная!

Первую ошибку они допустили, не напав на ме­ня, когда я был растерян и обессилен. Теперь они допустили следующую, еще большую. Увидев, что я каким-то образом прихожу в себя, они пошли в ре­шительное наступление.

Сначала меня охватила паника. Я знал, что у меня не хватит сил отбить это наступление. Тот взгляд, брошенный мной в бездну, лишил меня му­жества, и теперь оно лишь со временем могло ко мне вернуться.

Но в этот момент меня осенило. Я увидел, что следует из моих рассуждений о ребенке. Ребенка можно запугать, пользуясь его незнанием, только потому, что он недооценивает свои силы. Он не понимает, что в потенции он взрослый — может быть, ученый, поэт или вождь.

Я мгновенно понял, что и со мной, возможно, происходит то же самое. И тут я вспомнил рассказ Карела о его первом сражении с паразитами — о том, как против них поднялись его самые глубинные жизненные силы. Может быть, существу­ют еще более глубокие уровни духа, чем те, где я до сих пор черпал свою энергию? И мне припомнилось ощущение, нередко посещавшее меня за последние несколько месяцев: что нас преследует какое-то ве­зение, то, что я назвал «богом археологов», — некая благодатная сила, чья цель состоит в том, чтобы оберегать жизнь.

Верующий, несомненно, отождествил бы такую силу с Богом. Для меня это не имело значения. Я просто вдруг понял, что могу обрести неожиданного союзника. И как только у меня мелькнула эта мысль, я словно услышал трубные звуки армии, идущей ко мне на помощь. Меня охватило вооду­шевление, какого я еще никогда не испытывал. Это чувство облегчения и торжества невозможно вы­разить никаким обычным способом; плакать, сме­яться, кричать от восторга здесь было бы так же нелепо, как пытаться вычерпать море наперстком. Едва появившись, это чувство распространялось вширь, как атомный взрыв. Еще немного, и оно внушило бы мне больший страх, чем сами пара­зиты. И в то же время я знал, что эта мощь вызвана к жизни мной самим, она — не какая-то «третья сила», лежащая вне меня и вне паразитов, а некая исходящая из меня самого могучая, но пассивная благодать, нечто такое, что не способно действовать самостоятельно, но к чему можно прибегнуть.

Я преодолел страх и схватился за эту силу. Стиснув зубы, я своей волей направил ее против паразитов. К моему удивлению, она оказалась мне послушна. Я обратил против паразитов всю ее мощь, ослепленный и опьяненный, испытывая ощущения, которые мне даже не снились, и чувствуя, что не в состоянии даже приблизиться к их пониманию. Все слова, мысли, представления, какие я знал, завер­телись, как сухие листья, подхваченные могучим ураганом.

Паразиты слишком поздно поняли, что их ждет. Очевидно, в каком-то смысле слова они были столь же неопытны, как и я, и до этой минуты мы сражались, как слепой со слепыми. Невыразимо жгучий вихрь охватил их, словно струя пламени из гигантского огнемета, и они вспыхнули, будто ба­бочки на огне. Это продолжалось всего каких-нибудь несколько секунд: у меня появилось такое чувство, что если продолжать дальше, то в этом будет что-то нечестное, как будто я стал бы стрелять по детям из автомата. Я отключил этот поток энергии, чувствуя, как он продолжает с ревом бушевать где-то внутри меня и как вокруг моей головы потрескивает что-то вроде электрических искр. Мне даже показалось, что из груди у меня исходит какое-то голубовато-зе­леное сияние. Могучие волны энергии все еще катились одна за другой, сопровождаемые раска­тами грома, но я знал, что нужда в них уже мино­вала, и нежился в этом потоке, зажмурив глаза и сознавая, что он способен уничтожить и меня само­го. Понемногу он стал убывать, и, несмотря на мой восторг и благодарность, я был этому рад: слишком велика была его мощь.

Я снова оказался в своей комнате, проведя где-то вне ее много часов. Снизу доносился уличный шум. Электрические часы показывали половину де­сятого. Моя постель вся намокла от пота — она была так мокра, словно туда вылили целую ванну воды. Что-то случилось с моим зрением: предметы немного двоились и были как будто окружены светлой каем­кой. Но все виделось мне невероятно ясно и четко — только теперь я понял, как действует мескалин на зрение, о чем в свое время писал Олдос Хаксли.

Я знал, что теперь меня подстерегает новая опасность: мне нельзя размышлять о том, что произошло, иначе я безнадежно запутаюсь и впаду в депрессию. По сути, я находился в еще большей опасности, чем полчаса назад, когда впервые загля­нул в бездну. Поэтому я усилием воли заставил себя думать о другом, о повседневных делах. Я не хотел задаваться вопросом, зачем мне сражаться с паразитами сознания, если я обладаю такой мощью, зачем человечество ведет ожесточенную битву за жизнь, если оно способно мгновенно решить любую проблему. Не хотел я размышлять и о том, не было ли все это какой-то игрой.

Я поспешил в ванную и умылся. При взгляде в зеркало меня поразило, какой у меня свежий и нор­мальный вид. На моем лице не было заметно никаких следов прошедшей битвы, если не считать того, что я как будто чуть осунулся. А когда я встал на весы, меня поджидал еще один сюрприз: я стал легче на тринадцать килограммов.

Раздался звонок видеофона — звонил прези-Д-дент компании «АИУ». Я посмотрел на него как на существо из другого мира. Он же, увидев ме ня, как мне показалось, испытал большое облег­чение. Оказывается, ко мне с восьми часов пытаются дозвониться репортеры. Дело в том, что за эту ночь умерли двадцать моих коллег: Джоберти, Кэртис, Ремизов, Шлаф, Херцог, Хлебников, Эймс, Томсон, Дидринг, Ласкаратос, Спенсфилд, Сигрид Эльгстрем — в общем, все. кроме братьев Грау, Флейшмана, Райха, меня — и Жоржа Рибо. Первые четверо, видимо, скончались от сердечного присту­па. Сигрид Эльгстрем перерезала себе сначала вены на руках, а потом горло. Хлебников и Ласкаратос выпрыгнули из окон и разбились. Томсон, очевидно, сломал себе шею во время чего-то похожего на эпилептический припадок. Херцог застрелил всю свою семью, а потом и себя. Остальные приняли яд или чрезмерные дозы лекарств, а двое скончались от кровоизлияния в мозг.

Ребке очень нервничал, опасаясь, что про ком­панию «АИУ» пойдет дурная слава: все жертвы за последние недели были моими гостями — и гостями «АИУ», — и большинство из них Ребке принимал сам. Я успокоил его, как мог, хотя и сам был глубо­ко потрясен, и просил не допускать ко мне никаких репортеров. Когда же он сказал, что пытался звонить Райху, но ответа не было, я почувствовал, что у меня внутри все словно превратилось в лед. Тем временем начиналась реакция — меня неу­держимо клонило ко сну. Однако я, воспользо­вавшись нашим кодом, набрал номер Райха. Невозможно описать, какое я испытал облегчение, когда на экране появилось его дицо. Первыми сло­вами Райха были:

— Слава Богу, что с вами все в порядке.

— Со мной-то — да, но как вы? Вид у вас ужасный.

— Они и к вам опять ночью приходили?

— Да, на всю ночь. Ко всем нашим. Через пять минут я был уже у него, задер­жавшись только, чтобы сообщить Ребке, что у Райха все в порядке. Но когда я его увидел, я понял, что несколько приукрасил положение. Он выглядел, как человек, который только начал поправляться после полугодовой болезни. Лицо у него было серое и пос­таревшее.

Райх пережил примерно то же самое, что и я, за одним лишь важным исключением: они не пробо­вали применить к нему метод «тотального подрыва духа». Они просто давили на него всю ночь, волна за волной. К утру им удалось проделать что-то вроде бреши в его душевной броне, вызвать течь в его ре­зервуарах энергии. Из-за этого он и оказался таким обессиленным и истощенным. Но когда он уже на­чал думать, что поражения не избежать, атаки пре­кратились.

Я легко догадался, когда это случилось: в тот самый момент, когда я испепелил их пламенем своей энергии. Райх подтвердил, что это было примерно за полчаса до того, как я ему позвонил. Перед этим он слышал много звонков, но был совер­шенно без сил и не мог ответить.

Известие о судьбе остальных подействовало на него угнетающе, но, когда он услышал мою историю, к нему вернулись надежда и мужество. Я постарался объяснить ему, как им удалось подорвать мой дух и как я призвал на помощь божественную силу, которая позволила мне одержать над ними верх. Это было все, чего ему не хватало, — знать, что он ошибался, полагая, что мы перед ними беспо­мощны. Те, кто владеет феноменологическим мето­дом, очень быстро оправляются после физических или душевных катастроф — и это естественно, ведь они находятся в прямом контакте с первоисточ­ником энергии, приводящей в движение каждого че­ловека. Полчаса спустя Райх уже не выглядел больным и разделял мое воодушевление.

Я потратил большую часть утра на то, чтобы объяснить ему, как именно они подорвали мой дух и как можно этому противостоять. Для этого пона­добилось научить Райха самого добровольно «подрывать свой дух » и исследовать основы своей индивидуальности. Я убедился, что его темперамент коренным образом отличается от моего: в одних отношениях он оказался гораздо сильнее, в других слабее.

В полдень нас оторвал от занятий Ребке, кото­рый заглянул с нами повидаться. К этому времени газеты уже раструбили на весь свет о «ночи само­убийства и гадали о том, какую роль в ней сыграли мы с Райхом. Ребке сказал, что ко всей территории компании, занимающей триста гектаров, физически невозможно подступиться: она окружена сплошным кольцом из вертолетов, на которых прилетели жур­налисты.

Наскоро прощупав сознание Ребке, я увидел, что оно недостаточно сильно, чтобы можно было ска­зать ему всю правду. У меня было большое иску­шение полностью завладеть его сознанием — уже ранним утром я понял, что теперь в состоянии это сделать. Однако меня удержало уважение к правам личности. Вместо этого мы рассказали ему историю, которая была близка к истине и которую в то же время он был в состоянии понять. Она сводилась к тому, что Антикадатианское общество оказалось право: ведя раскопки в Кара-тепе, мы разбудили мо­гущественные и опасные силы — самих Великих Древних. Все же остальное более или менее соответ­ствовало действительности: мы сказали, что эти су­щества обладают душевными силами, способными лишить человека рассудка, что они задались целью истребить человечество или, по меньшей мере, пора­ботить его, чтобы вновь править Солнечной систе­мой, но пока еще недостаточно для этого сильны. Если мы сумеем вовремя нанести им поражение, их можно будет совершенно изгнать из нашей Га­лактики, а то и уничтожить.

Дата добавления: 2015-06-04