Колин Уилсон. Паразиты сознания 10 страница. Откликам мировой прессы я уделил очень мало внимания

Откликам мировой прессы я уделил очень мало внимания. Не было ничего удивительного в том, что почти все они оказались скептическими и враждеб­ными. Венская «Уорлд Фри Пресс» прямо писала, что всех нас пятерых следовало бы посадить под арест и держать до тех пор, пока не будут расследованы все случаи самоубийств. Лондонская «Дейли. Экспресс», наоборот, требовала передать нам в под­чинение военный департамент Организации Объе­диненных Наций и уполномочить нас применить против паразитов любые средства, какие мы сочтем нужными.

Одна из публикаций нас сильно обеспокоила. Это была статья Феликса Хазарда в «Берлине? Тагеб-лапгпг». Он не стал, как мы ожидали, высмеивать всю эту историю и поддерживать «признание» Рибо. Видимо, он был согласен с тем, что новый враг пред­ставляет серьезную опасность для человечества. Но если этот враг способен «захватывать» сознание отдельных людей, писал Хазард, то где гарантия, что не мы как раз и являемся рабами паразитов? Правда, в своем заявлении мы раскрыли тайну их существования, но это еще ничего не доказывает. Мы вынуждены, были сделать это заявление ради са­мозащиты: после «признания» Рибо нас вполне могли привлечь к суду. Тон статьи был не вполне серьезный: Хазард как будто оставлял для читателя возможность воспринять ее как легкую сатиру. Тем не менее мы встревожились. Не могло быть сомне­ний в том, что Хазард — вражеский агент.

Нашего внимания требовало и еще одно обстоя­тельство. До сих пор на раскопки Черного холма репортеров не допускали, однако они вполне могли беспрепятственно беседовать с нашими рабочими и солдатами охраны. Это нужно было по возможности предотвратить. Поэтому мы с Райхом предложили избранной группе репортеров устроить для них экс­курсию на раскопки и согласились на участие в ней телеоператоров. Одновременно мы приказали соблю­дать до нашего прибытия строжайшие меры предосторожности и ни в коем случае не подпускать к рас­копкам репортеров.

В десять часов вечера пятьдесят репортеров ждали нас, разместившись в двух транспортных вертолетах. Полет до Кара-тепе на этих неуклюжих машинах занял целый час. Когда мы прибыли, вся территория раскопок была залита светом прожекто­ров. Уже через десять минут были установлены передвижные телекамеры.

Наш план представлялся нам безупречным. Мы провели бы репортеров до самого Абхотова камня, который уже был полностью вскрыт, и с помощью телекинеза создали бы атмосферу подавленности и напряжения. Потом мы выбрали бы самых нервных и восприимчивых участников экскурсии и вызвали бы у них ощущение панического ужаса. Именно поэтому мы в своем заявлении ни словом не упомя­нули о наших телекинетических способностях: мы поняли, что ими можно воспользоваться, чтобы за­манить паразитов в ловушку.

Однако мы недооценили противника. Перед са­мым приземлением мне показалось, что репортеры в другом вертолете что-то поют. Это было странно. Мы решили, что они чересчур много выпили. Сами мы — братья Грау, Флейшман, Райх и я — летели в другом вертолете. Потом, сразу после призем­ления, мы почувствовали присутствие паразитов и поняли, что происходит. Они изменили свою обыч­ную тактику: вместо того, чтобы высасывать энергию из своих жертв, они накачивали их энер­гией! Многие из этих людей много пили и, как и большинство репортеров, не отличались остротой ума. В силу их привычек такая «даровая» духовная энергия действовала на них точно так же, как спиртное. Как только репортеры из нашего вертоле­та присоединились к ним, их тоже охватило праздничное настроение. Я слышал, как один теле­комментатор сказал: «Ну, этих ребят как будто не слишком волнуют паразиты. По-моему, они прини­мают все за шутку».

Я сказал режиссеру программы, что сейчас бу­дет небольшая задержка, и отвел всех наших в сто­рону. Зайдя в будку у дальнего конца раскопа, где обычно помещался бригадир землекопов, мы за­перли за собой дверь и начали думать, что делать. Без особых трудностей установив связь между собой, мы проникли в сознание кое-кого из репортеров. Сначала нам было даже трудно понять, что проис­ходит: ни с чем подобным мы еще не сталкивались. Потом, к счастью, нам попался репортер, у которого была та же длина волны, что и у Рибо. Это поз­волило нам поближе вглядеться в его мыслительные процессы. Мозг располагает примерно десятком структур, ответственных за ощущение удоволь­ствия. Это прежде всего наиболее изученные центры удовольствия сексуального, эмоционального и соци­ального; есть и структура, вызывающая интеллек­туальное ' наслаждение, и еще более высокая, связанная со способностью человека к самоконтролю и преодолению самого себя. Наконец, есть еще пять структур, которые у человека почти не развиты, — они связаны с теми видами духовной энергии, кото­рые мы называем поэтической, религиозной и мис­тической.

У большинства этих людей паразиты накачи­вали энергию в социальную и эмоциональную струк­туры. Остальное объяснялось тем обстоятельством, что их было пятьдесят человек: «эффект толпы» усиливал испытываемое ими удовольствие.

Мы все пятеро сосредоточились на том репор­тере, которого прощупывали. Нам не составило тру­да прервать поток энергии и вызвать у него внезапную депрессию. Но как только мы немного отпустили его, все началось сначала.

Мы попробовали оказать на паразитов прямое воздействие. Но это оказалось безнадежным делом:

они находились за пределами досягаемости и наме­рены были там оставаться. У нас появилось ощуще­ние, что энергия, которую мы направялем против них, теряется впустую, а они только смеются над

нами.

Положение становилось опасным. Оставалось надеяться только на то, что нам удастся сохранить контроль над событиями с помощью своих телеки­нетических способностей. А это означало, что рабо­тать придется в непосредственной близости от репортеров.

Кто-то забарабанил в дверь будки и крикнул:

— Эй, долго нам еще ждать? Мы вышли и сказали, что уже готовы. Я шел впереди, Райх за мной. Репортеры, весело смеясь, следовали за нами под непрерывную скоро­говорку телекомментатора. Флейшман и братья Грау, шедшие позади всех, сосредоточили свое внимание на этом комментарии. Мы слышали, как комментатор озабоченно сказал:

— Все тут кажутся очень веселыми, но я не уве­рен, что это у них не напускное. Сегодня здесь ощу­щается какая-то странная напряженность...

При этих словах репортеры разразились хохо­том. Мы же, объединив свои волевые усилия, начали создавать атмосферу опасности и смутного страха.

Хохот мгновенно прекратился. Я громко сказал:

— Не волнуйтесь. Воздух на такой глубине, мо­жет быть, и не так уж свеж, но не ядовит.

Тоннель был больше двух метров в высоту и уходил вниз под углом около двадцати градусов. Пройдя метров сто, мы уселись в несколько вагоне­ток. Дальше, на протяжении всех шестнадцати километров пути, не слышалось ничего, кроме стука колес. Нам даже не пришлось прилагать усилий, чтобы понизить настроение репортеров. Тоннель имел форму штопора — иначе вход в него распола­гался бы в нескольких километрах от Черного холма, и нам пришлось бы устроить там еще одну охраняе­мую площадку, что создало бы массу неудобств. С каждым новым поворотом на репортеров накатыва­лась новая волна тревоги. К тому же у многих из них появились опасения, что вибрации, создавае­мые вагонетками, могут вызвать обвал кровли тон­неля.

Нам понадобилось целых полчаса, чтобы добра­ться до Абхотова камня. Он представлял собой вну­шительное зрелище: обширная серо-черная махина громоздилась высоко над нами, как утес.

Теперь мы начали создавать атмосферу подав­ленности. Было бы гораздо лучше, если бы мы могли дать поработать их собственному воображению и лишь время от времени подпитывать его импуль­сами страха. Но паразиты вливали в них новые и новые порции энергии, и нам нужно было как-то нейтрализовать ее. Поэтому мы заставили их ощутить тягостный страх и отвращение. Наступила гнетущая тишина. Телекомментатор, явно чувство­вавший себя не в своей тарелке, шепотом говорил в микрофон:

— Здесь чувствуется какое-то неприятное уду­шье. Может быть, это воздух здесь такой...

Тут паразиты перешли в наступление. Не всей массой, как раньше, а по одному или по два. Они, очевидно, стремились измотать нас, заставить поте­рять контроль. Как только наше внимание отвлеклось на них, атмосфера сразу разрядилась, настроение у всех присутствующих поднялось. Мы немного растерялись, потому что почти ничего не могли поделать. Рассыпавшись на маленькие груп­пы, паразиты стали почти неуязвимыми — мы как будто вели бой с тенями. Лучше всего было бы ими пренебречь, но это было так же затруднительно, как не обращать внимания на бродячую собаку, которая хватает вас за пятки.

И тут всем нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль; во всяком случае, мы уже на­ходились в таком тесном контакте, что не могли бы сказать, кто придумал это первый. Мы посмотрели на Абхотов камень, над которым метрах в десяти нависал потолок пещеры. Монолит весил около трех тысяч тонн. В свое время братья Грау подняли в Британском музее тридцатитонный камень. Мы решили, что стоит попробовать, и, послав в сторону репортеров волну страха, объединенными усилиями воли попытались приподнять монолит.

Сначала нам показалось, что это безнадежно, — с таким же успехом можно было попытаться под­нять монолит голыми руками. Но потом братья Грау нашли выход. Вместо того чтобы прилагать усилия в унисон, они стали делать это попеременно — сна­чала медленно, потом со все возрастающей частотой. Мы поняли, что они делают, и присоединились к ним. Как только мы ухватили суть, все оказалось до смешного просто. Сила, которую таким способом развили мы пятеро, была огромна — ее хватило бы, чтобы поднять на воздух всю трехкилометровую толщу породы над нами. Монолит внезапно отде­лился от пола и всплыл под потолок. Электричество мигнуло: камень задел за какой-то кабель. Мгновен­но началась паника. Кое-кто из этих идиотов бросился под самый монолит — впрочем, может быть, их туда просто вытолкнули. Мы сдвинули мо­нолит в сторону, и тут же все пещера погрузилась в темноту: камень порвал главный кабель электро­питания. Конец кабеля упал на землю, и мы услы­шали истошный вопль: кто-то на него наступил. Пещеру заполнил тошнотворный запах горелого мяса.

Мы изо всех сил старались сохранить хладнок­ровие. Кто-то из нас должен был высвободить свое сознание и отогнать репортеров к стене пещеры, что­бы мы могли поскорее опустить монолит на землю. Это было очень трудно, потому что, сложив свои силы, чтобы поддерживать монолит в воздухе, мы соединили их, можно сказать, не последовательно, а в параллель и держали камень, чередуя усилия по­переменно.

И в этот момент паразиты начали всеобщее на­ступление. Мы были беспомощны перед их на­тиском. Ситуация могла бы показаться смешной, если бы не была такой опасной и уже не стоила бы жизни одному человеку.

Рейх сказал:

— А мы не можем превратить его в пыль?

Сначала в пылу битвы, мы не сообразили, что он имеет в виду: паразиты окружали нас со всех сто­рон, как целая армия теней. Потом мы догадались, что он хотел сказать, и поняли, что это наша единственная надежда. Силы, которую мы развили, хватило бы, чтобы поднять в воздух тысячу таких монолитов; но достаточно ли ее будет, чтобы уни­чтожить хоть один?

Сосредоточив на монолите все наши силы, мы подвергли его сокрушительному давлению, увели­чив до предела частоту приложения усилий. Нас охватило такое воодушевление, что мы почти не за­мечали натиска паразитов. Потом мы почувство­вали, что камень трескается и крошится, словно огромный кусок мела, зажатый в мощных тисках. Через несколько мгновений в воздухе висел уже не монолит, а плотное облако тонкой черной пыли. Его можно было заставить вылететь в тоннель, что мы и сделали, вызвав такой порыв сквозняка, что нас самих чуть туда не вынесло, а пещера на секунду заполнилась пылью.

Управившись с монолитом, мы сразу же напра­вили мощный всплеск объединенной волевой энергии на паразитов, досаждавших нам, как блохи. Результат оказался вполне удовлетворитель­ным: они опять не успели отступить, и снова мы почувствовали, как волна энергии проникает в их ряды, словно язык пламени из огнемета в кучу сухих листьев. Потом Райх высвободил свою волю, поднял упавший конец кабеля и приварил его к дру­гому концу. Зажегся свет, и мы увидели картину полного смятения. Как только в мозгу у репортеров был отключен центр социального удовольствия, каждый почувствовал себя абсолютно одиноким, и их охватил ужас. В воздухе висела черная пыль, вы­зывавшая у всех судорожный кашель. (Прежде чем выбросить ее через тоннель наружу, нам пришлось подождать некоторое время и дать ей осесть на полтоннеля, чтобы над ней мог пройти в пещеру чистый воздух.) Останки погибшего висели на кабеле над нами, издавая запах горелого мяса. Лица у всех были черные, как у шахтеров. Все были охвачены паникой, и никто не верил, что ему суждено вновь увидеть поверхность земли.

Нам удалось погасить панику, вновь соединив свою волю последовательно. Потом мы велели им выстроиться колонной по двое и вернуться к ваго­неткам. Райх сосредоточился на троих телеоперато­рах, чтобы заставить их снова включить свои камеры. Тем временем мы освободили тоннель от пыли, выбросив ее наружу, где она столбом подня­лась в небо — к счастью, ночь была темная — и по­том понемногу осела на землю.

Когда мы поднялись на поверхность, мы по­няли, что одержали над паразитами важную победу, хотя и в большой мере благодаря счастливой случай­ности. Они, конечно, не сдались и продолжали на­качивать репортеров энергией. Это мы сумели быстро и полностью пресечь, но было очевидно, что мы ничего не сможем с этим поделать, когда репор­теры разъедутся. Впрочем, благодаря телекамерам весь мир уже видел, что произошло в пещере и что сделалось с монолитом. Теперь уже не имело значе­ния, что напишут об этом репортеры. К тому же сле­довало иметь в виду еще одно обстоятельство. Искусственное возбуждение их центров социального и эмоционального удовольствия неизбежно должно вызвать реакцию, усталость, что-то вроде похмелья:

вечно держать людей в этом возбужденном состоя­нии невозможно. А такая реакция будет нам как раз на руку.

Только после полуночи мы пятеро уселись за стол, чтобы поесть. Дирекция компании «АИУ» отвела нам специальную комнату, и мы решили, что отныне будем постоянно, день и ночь, держаться вместе. Каждый из нас и в одиночку обладал нема­лой силой, но соединенные вместе, наши силы тыся чекратно возрастали — в этом мы сегодня наглядно убедились.

Мы не стали обманывать себя и не позволили себе уверовать в собственную неуязвимость. Прямое нападение паразитов нам, вероятно, теперь не гро­зило. Однако они знали, как использовать против нас других людей» и в этом крылась для нас главная опасность.

Когда мы на следующее утро получили газеты, трудно было удержаться, чтобы не поздравить друг друга с решающей победой. Почти все люди за Земле сидели в тот вечер у телевизоров, и все они видели, как испарился Абхотов камень. Мы полагали, что некоторые из газет заподозрят обман — ведь то, что мы сделали, и было, в сущности, не чем иным как грандиозным фокусом, — но это никому и в голову не пришло. Многие обрушились на нас с истери­ческими нападками, но лишь за то, что мы по соб­ственной глупости разбудили эти «ужасающие силы». Все решили, что монолит уничтожили эти «тсатхоггуане» — как прозвал их тот американский специалист по Лавкрафту, — чтобы не дать нам еще глубже проникнуть в их тайну. Больше всего всех пугала мысль, что если они способны уничтожить монолит весом в три тысячи тонн, то так же легко они могут уничтожить и современный город. Все­общий страх еще усилился к вечеру, когда ученые обнаружили тонкий слой базальтовой пыли, пок­рывший пустынную растительность на протяжении многих километров от места раскопок, и сделали справедливый вывод, что эта пыль — остатки мо­нолита. Что именно произошло, они понять не могли. Конечно, можно превратить монолит в пыль с помощью атомного бластера, но высвобождающая­ся при этом энергия уничтожила бы всех, кто на­ходился под землей. Никто не мог представить себе, как получилось, что в пещере даже не повысилась температура.

Президент Организации Объединенных Наций Гуннар Фанген прислал нам телеграмму, где спра­шивал, какие шаги мы считаем нужным пред­принять против паразитов. Не следует ли, по нашему мнению, уничтожить Кадат атомными минами? Как мы полагаем, какие виды оружия ока­жутся против них эффективными? В ответ мы пос­лали ему приглашение приехать к нам. что он и сделал сорок восемь часов спустя.

Тем временем у компании «АИУ» появились свои проблемы. Такая реклама, конечно, была ей очень полезна; однако ее контору осаждали сотни репортеров, и всякая работа там прекра7илась. Нам пора было подыскать себе другую штаб-квартиру. Я обратился прямо к президенту США Ллойду Ч. Мел-виллу и попросил его найти для нас какое-нибудь сверхсекретное место, где нам никто не будет ме­шать. Он тут же начал действовать и уже через час сообщил, что мы можем перебраться на 91-ю ракет­ную базу США, расположенную в городке Саратога-Спринге (штат Нью-Йорк). Мы переехали туда на следующий же день — 17 октября.

У нашей новой штаб-квартиры было много пре­имуществ. В Америке еще оставалось с десяток лю­дей, которых мы собирались со временем посвятить в нашу тайну — их имена успели сообщить нам Ре­мизов и Спенсфилд, — и пятеро из них жили в шта­те Нью-Йорк. Мы попросили президента Мелвилла пригласить их встретиться с нами на 91-й базе, как только мы туда прибудем. Это были Оливер Флеминг и Меррил Филипс из Психологической лаборатории Колумбийского университета, Рассел Холкрофт из Сиракузского университета и Эдуард Лиф и Виктор Эбнер из научно-исследовательского института в Олбани.

Вечером накануне нашего отъезда из Диярбакы-ра Флейшман записал на пленку в штаб-квартире компании «АИУ» выступление для телевидения» в котором вновь подчеркнул» что для паники нет осно­ваний. По его глубокому убеждению, паразиты не­достаточно сильны, чтобы причинить существенный вред человечеству. Наше дело — позаботиться, что­бы они никогда не стали для этого достаточно сильны.

Вся эта открытая для публики сторона нашей работы интересовала нас меньше всего, и мы относи­лись к ней как к досадной помехе. Нам не терпелось взяться за настоящее дело — тщательное изучение наших скрытых сил, а также возможностей па­разитов.

Скоростная ракета, предоставленная компанией «АИУ», за час доставила нас на 91-ю базу. В середи­не дня о нашем прибытии было объявлено по те­левидению. Президент лично предстал перед камерами, чтобы объяснить, почему мы были допу­щены на 91-ю базу — самое секретное место в США (по этому поводу была в ходу шутка, что верблюду легче пройти в игольное ушко, чем попасть на 91-ю базу). Он сказал, что наша безопасность имеет пер-востепенное значение для всего мира и что любая попытка репортеров вступить с нами в контакт будет рассматриваться как нарушение режима сек­ретности, со всеми вытекающими из этого послед­ствиями. Таким путем была, наконец, решена одна из главных наших проблем: теперь мы могли сво­бодно передвигаться, не преследуемые постоянно де­сятком вертолетов.

В сравнении с директорским кварталом компа­нии «АИУ» 91-я база не отличалась большим уютом. Нам был отведен сборный домик, построенный за двадцать четыре часа перед самым нашим прибы­тием и представлявший собой, в сущности, всего лишь прилично обставленный барак.

Когда мы приехали, нас ждали все пятеро:

Флеминг, Филипс, Холкрофт, Лиф и Эбнер. Каждо­му из них еще не было и сорока. Холкрофт, ростом в метр восемьдесят с лишним, синеглазый и розово­щекий, был совсем не похож на ученого и не слиш­ком мне понравился- Зато остальные показались мне людьми самого первого сорта: они были умны, уравновешенны и не лишены чувства юмора.

Мы устроили чаепитие с командиром базы и его заместителем по контрразведке. Оба, по-видимому, были типичные военные: неглупые, но склонные по­нимать все несколько буквально. (Контрразведчик потребовал, чтобы ему сказали, какие меры следует принять против проникновения тсатхоггуанских шпионов.) Я попытался объяснить им, что именно представляет собой противник, с которым мы имеем дело, — что это не такой противник, который может атаковать с фронта или тыла, и что он находится внутри нас самих. Сначала на их лицах было напи­сано полное непонимание, но потом генерал Уинслоу, командир базы» спросил:

— Значит, вы хотите сказать, что это что-то вроде микробов, которые могут жить в крови?

Я подтвердил, что их можно сравнить с микро­бами, и почувствовал, что у них стало заметно легче на душе, хотя контрразведчику тут же пришла в го­лову мысль, не надо ли устроить дезинфекцию.

После чая мы отвели пятерых ^новобранцев» в наш домик. Я прочел в мозгу у контрразведчика, что под бетонным полом по его приказу установлено множество микрофонов; как только мы вошли в до­мик, я мысленно прощупал пол, отыскал их все и вывел из строя. Микрофоны были вделаны в толщу бетона на глубину в несколько сантиметров, и тео­ретически их нельзя было повредить, не продолбив в полу дыры. Я заметил, что всю следующую неделю контрразведчик, встречаясь со мной, как-то странно на меня косился.

Весь вечер мы объясняли нашим «новобранцами ситуацию. Прежде всего, им дали прочитать фото­копии «Размышлений на исторические темы». По­том я вкратце изложил им собственную историю. Она записывалась на пленку, чтобы они могли еше раз ее прослушать, если возникнут какие-нибудь вопросы. Далее я привожу расшифровку последних пяти минут этой записи, поскольку там ясно изло­жены проблемы, которые нам предстояло решить:

«Таким образом, мы полагаем, что этим сущест­вам вполне в состоянии противостоять человек, про­шедший феноменологическую подготовку. Мы знаем также, что их главная сила кроется в их спо­собности нарушать душевное равновесие. (Я раньше уже сознался, что уничтожение Абхотова камня бы­ло делом наших рук.) Это означает, что мы должны научиться оказывать им сопротивление на всех уровнях сознания.

Однако это само по себе порождает новую проб­лему, которую мы должны решить как можно ско­рее. Мы слишком мало знаем о человеческой душе. Мы не знаем, что происходит, когда человек рожда­ется и умирает. Мы не понимаем, в каких отно­шениях он находится с пространством и временем.

Великий идеал романтиков девятнадцатого сто­летия представлялся им в виде «человека, подобного богу». Теперь мы знаем, что этот идеал достижим. Потенциальные возможности человека так обшир­ны, что мы еще даже не можем их оценить. Быть подобным богу означает управлять ходом вещей, а не находиться во власти обстоятельств. Но нужно подчеркнуть, что абсолютное управление немыс­лимо, пока остаются без ответа многие важнейшие вопросы. Нет ничего легче, чем подставить поднож­ку человеку, который идет, устремив взор в небо. Мы еще не знаем самих основ нашего существа, а паразиты, возможно, уже собираются направить свои атаки против этих основ и таким, путем нас уничтожить. Правда, насколько мы знаем, они так же мало разбираются в подобных вещах, как и мы сами, однако полагаться на это было бы опасно. Мы должны раскрыть тайны смерти, пространства и времени. Это единственное, что может гарантиро­вать нам победу».

К моему удивлению — и большой радости — Холкрофт оказался одним из самых лучших учеников, какие только у меня были. Его младен­чески-наивный вид оказался в каком-то смысле подлинным ключом к его характеру. Он вырос в де­ревне на попечении двух незамужних тетушек» которые души в нем не чаяли, и отлично закончил школу. Благоприятно сложившиеся жизненные обстоятельства позволили ему остаться таким же ве­ликодушным, жизнерадостным и нимало не склон­ным к неврозам, каким он был от природы. Как психолог-экспериментатор он не слишком блистал: ему не хватало напористости, необходимой первок­лассному ученому. Но для нас было гораздо важнее то, что он умел естественным образом, инстинк­тивно приспосабливаться к природе вещей: у него был какой-то душевный радар, который позволял ему жить легко и свободно.

В силу этого он в каком-то смысле уже знал за­ранее все, что я ему сообщил. Он мгновенно все понял. Другие доходили до этого умом, и доходили медленно, как удав, переваривающий крысу, а Хол-крофт все постигал инстинктивно.

Это гораздо более важное обстоятельство, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что и Райх, и Флейшман, и сам я, и братья Грау — все мы были интеллектуалы. Мы не могли отделаться от привычки изучать мир сознания с помощью рассуд­ка, а это означало, что мы тратили зря много времени, как попусту тратит время армия, коман­дующий которой не желает предпринимать никаких действий, не получив приказа в трех экземплярах и не обсудив с главным штабом все подробности опе­рации. Холкрофт же от природы был чем-то вроде «медиума» — но не в том смысле, как это понимают сторонники спиритизма, хотя и близко к этому. Его сферой были не «духи», а инстинкты. В тот первый вечер мы смогли сразу же включить его в наш теле­патический круг: его внутренний слух уже был есте­ственно на это настроен. И у нас пятерых родилась новая надежда: что если этот человек сможет проникнуть в глубины сознания дальше, чем,мы? Что если он поймет, чего хотят паразиты?

На протяжении следующих нескольких дней мы проводили почти все время в своем бара­ке, обучая новых учеников всему, что знали сами. Наши телепатические способности сильно облегчали дело. Однако вскоре мы начали понимать, что упустили из виду одну из важнейших проблем фено­менологии. Когда внушаешь человеку, что он всю жизнь заблуждался относительно своей собственной природы, его так же легко вывести этим из равно­весия, как подарив ему миллион фунтов. Это то же самое, что сексуально озабоченному мужчине предо­ставить полную власть над целым гаремом краса­виц. Человек вдруг обнаруживает, что погрузиться в поэтическое настроение ему так же легко, как открыть водопроводный кран, а довести свои эмоции до такого накала, что он чуть ли не начина­ет светиться, ему ничего не стоит. Потрясенный, он осознает, что ему дали в руки ключ к величию, что все так называемые «великие люди», каких знала история, обладали лишь крохотной долей той мощи, которой он наделен в изобилии. Но если он всегда был о себе довольно скромного мнения и за прожи­тые тридцать или сорок лет свыкся с мыслью о соб­ственной ограниченности, то эта привычная мысль не желает его покидать. Он превращается в поле битвы между прежней и новой своими индивидуаль­ностями и расходует в этой битве громадное количе­ство энергии.

Как я уже сказал, Холкрофт оказался замеча­тельным учеником. Однако у остальных четверых были гораздо более развитые индивидуальности. К тому же они не видели всей серьезности положения: в конце концов, мы, остальные, устояли перед напа­дением паразитов, так почему бы не устоять и им?

Я не хочу ни в чем их винить, то, что с ними происходило, было почти неизбежно. Та же пробле­ма возникает в любом университете: студентам-пер­вокурсникам так нравится их новая жизнь, что они вовсе не желают тратить время на серьезные занятия.

Нам пятерым стоило значительных усилий не позволить Флемингу, Филипсу, Лифу и Эбнеру отбросить всякую дисциплину. За ними приходи­лось постоянно присматривать. Новые идеи действо­вали на них как могучие возбуждающие средства, им хотелось плескаться в них, как мальчишкам в реке. Вместо того чтобы читать Гуссерля или Мерло-Понти¹'-', они вдруг принимались припоминать эпи­зоды из детства или свои давние романы. Эбнер обожал музыку и знал наизусть все оперы Вагнера, и как только мы оставляли его одного, он начинал мурлыкать про себя какой-нибудь мотив из «Кольца Нибелунгов» и тут же впадал в счастливый экстаз. Филипс был отчасти донжуан и постоянно вспо­минал свои прошлые победы до тех пор, пока сам воздух не начинал вибрировать от сексуального воз­буждения, мешавшего остальным сосредоточиться. Правда, в защиту Филипса я могу сказать, что его сексуальные приключения всегда были поиском че­го-то такого, что он никак не мог найти; теперь он это нашел и не мог удержаться, чтобы не сравнивать это с тем, что испытывал раньше.

На третий день после нашего прибытия на 91-ю базу Холкрофт пришел ко мне поговорить. Он сказал:

— У меня такое впечатление, что мы рискуем остаться в дураках.

У меня появилось нехорошее предчувствие, и я спросил, что он имеет в виду.

— Да я и сам толком не знаю. Но когда я пыта­юсь настроиться на их длину волны, — он говорил о паразитах, — я чувствую, что там идет какая-то суета. Они что-то нам готовят.

Наше бессилие было просто унизительным. Мы проникли в величайшую тайну, предупредили о ней весь мир, — и все же оставались, в сущности, в пол­ном неведении. Кто эти существа? Откуда они взялись? Действительно ли они разумны или, может быть, не более разумны, чем черви в сыре?

Мы снова и снова задавали себе эти вопросы и уже получили кое-какие предварительные ответы. Человеческий разум — продукт эволюционной энер­гии человека; и ученый, и философ жаждут истины, потому что им надоело оставаться просто людьми. Возможно ли, что эти существа разумны в том же смысле слова? Поскольку они были нашими врага­ми. нам трудно было в это поверить. Но история учит нас, что один лишь разум — еще не гарантия доброты. Во всяком случае, если они разумны, мо­жет быть, стоит предложить им заключить пере­мирие? Кроме того, если они разумны, они могут понять, что побеждены. Но побеждены ли?

Как только Холкрофт рассказал мне о своих по­дозрениях, я созвал всех остальных. Дело было после завтрака, утро стояло ясное, солнечное, погода теплая. В нескольких сотнях метров от нас занима­лась строевой подготовкой группа летчиков в белых тренировочных костюмах, и до нас доносились гром­кие команды сержанта.

Дата добавления: 2015-06-04