Эволюция и инволюция 2 страница

Таким образом, обращаясь назад к прошлому, мы находим язык и вместе с ним человеческий интеллект сходящимися в одной точке, и знаем, что как тот, так и другой должны были появиться в эпоху, не очень отдаленную от нашего времени. Приблизительная дата начала языка и интеллекта установлена многими учеными, и мы не слишком уклонимся в сторону, если будем (пока) считать ее за триста тысяч лет до нашего времени.

IV

Значительно ближе к нашему времени, чем рождение интеллекта, появление чувства цвета. Мы имеем авторитетное указание Макса Мюллера, который утверждает следующее: «Хорошо известно, что способность различать цвета — позднего происхождения; Ксено-фан знал только три цвета радуги: пурпуровый (фиолетовый), красный и желтый; даже Аристотель говорил еще о трехцветной радуге, а Демокриту были известны не более четырех цветов: черный, белый, красный и желтый».

Гейгер указывает на возможность доказательства путем исследования языка, что не позже, чем в период жизни первых арийцев, следовательно, может быть, не более пятнадцати или двадцати тысяч лет тому назад, человек сознавал только один цвет. Он не различал никакой разницы в цвете между голубым небом, зелеными деревьями и травой, бурой или серой землей и золотыми и пурпурными облаками солнечного заката и восхода. Так, Пиктет не находит названий цветов в примитивной индоевропейской речи, а Макс Мюллер не нашел в санскритском языке корня, значение которого сколько-нибудь говорило бы о цвете.

Однако в более поздний период времени, еще до возникновения самых древнейших из дошедших до нас литературных памятников, чувство цвета настолько подвинулось вперед, что стали распознавать красный и черный. Еще позднее, в эпоху Риг-Веды, отличали красный, желтый и черный как три отдельных цвета, но зато это и были все цвета, которые умел воспринимать человек того века. Еще позднее к этому списку прибавился белый, а затем и зеленый; но на всем протяжении Риг-Веды, Зенд-Авесты, гомеровских поэм и Библии не встречается никаких упоминаний о цвете неба, что, по-видимому, говорит о том, будто он тогда еще не распознавался, так как такой пропуск едва ли можно приписать простому случаю. Десять тысяч строк Риг-Веды заняты пространными описаниями неба, сотни раз в них упоминается весь внешний вид его: солнце, луна, звезды, облака, молния, восход и закат солнца. Точно так же и Зенд-Авеста, для автора которой свет и огонь, земной и небесный, были священными предметами, едва ли могла случайно не упомянуть о голубом цвете неба. В Библии небо и небеса упоминаются более четырехсот тридцати раз, и, однако, ни разу не говорится о цвете голубого неба. Нигде в мире нет такой интенсивной синевы небес, как в Греции или в Малой Азии — родине поэм Гомера. Разве можно представить себе, чтобы поэт (или поэты), видевший небо так, как мы видим его теперь, мог написать сорок восемь больших книг Илиады и Одиссеи и ни разу не упомянуть или даже намекнуть на него. Но если бы мы допустили возможность того, что все поэты Риг-Веды, Зенд-Авесты, Илиады, Одиссеи и Библии могли по прос

той случайности не упомянуть о голубом цвете неба, то уже одна этимология убедила бы нас в том, что четыре тысячи лет тому назад (а может быть, три тысячи) голубой цвет был неизвестен, так как в то время все названия, соответствующие голубому цвету, растворялись названиями черного цвета.

Английское слово blue (синий или голубой) и немецкое blau (того же значения) происходят от слова, которое означает черный цвет (по-английски black). Китайское hi-u-an, которое в настоящее время значит небесно-голубой, раньше означало черный. Слово nil, которое по-персидски и по-арабски означает теперь голубой, произошло от названия реки Нила, что значило черная река, по-латы-ни — Niger.

По-видимому, нельзя допустить, чтобы в то время, когда люди распознавали только два цвета, называемые ими красным и черным, последние представлялись им такими же красным и черным, какими они представляются нам теперь, хотя в настоящее время, конечно, невозможно определить те чувствования, которые люди того времени хотели определить этими названиями. В понятие красного цвета они включали, по-видимому, белый, желтый и все промежуточные между ними цвета, в черный же — все оттенки голубого и зеленого. Как в свое время красный и черный появились благодаря делению первоначального сложного цветового чувственного восприятия, так затем, с течением времени, подверглись делению и красный и черный. Сначала красный разделился на красно-желтый и красно-белый, черный — на черно-зеленый, потом на черно-голубой, и затем в течение последних двух тысяч пятисот лет эти шесть цветов (скорее четыре: красный, желтый, зеленый и голубой) раскололись на бесчисленное количество различаемых и называемых теперь оттенков. Прилагаемая диаграмма наглядно указывает, в каком порядке спектр цветов стал достоянием человеческого зрения.

Красный

- Желтый

Зеленый

Синий

Черный

Белый

Можно совершенно независимо от изложенного показать, что если чувство цвета появилось предположенным путем, то указанная выше, согласно старинным документам и этимологии, постепенность распознавания человеком цветов является и в действительности тем порядком, в котором последние были усвоены человечеством. Если присоединить сюда научные факты, касающиеся данного вопроса, то надо будет признать, что факты эти удивительным образом подтверждают справедливость сделанных выше выводов, несмотря на то что они почерпнуты из совершенно различных источников.

Солнечные и всякие другие световые лучи, действующие на зрение, суть: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, индиго (синий) и фиолетовый. Эти лучи отличаются друг от друга длиной и амплитудой производящих их волн, причем длина и амплитуда волн уменьшаются в порядке постепенности приведенных названий цветов. Но сила или энергия световой волны, т. е. сила ее как возбудителя зрения, прямо пропорциональна квадрату ее амплитуды. Согласно этому закону, энергия — зрительная возбудительная сила — красных лучей в несколько тысяч раз сильнее энергии фиолетовых, и световая энергия лучей в спектре постоянно и быстро уменьшается в направлении от красного к фиолетовому. Ясно поэтому, что если действительно имело место постепенное совершенствование чувства зрения, благодаря которому глаз из совершенно невосприимчивого к цветам стал постепенно разбирать их, то первым из воспринятых человеческим глазом цветов неизбежно должен был оказаться красный, затем идет в порядке постепенности желтый, зеленый и т. д. до фиолетового включительно. А это — как раз те явления, о существовании которых говорит нам древняя литература и этимология.

Кроме того, о сравнительной юности чувства цвета свидетельствует существование во всех странах огромного числа людей, слепых по отношению к цвету, т. е. таких, которые и в настоящее время или совершенно, или отчасти не обладают способностью различать цвета. Утверждение Вильсона, что «на двадцать пять человек, наверное, придется один, страдающий дальтонизмом», долго оставалось под сомнением, как недостаточно доказанное с точки зрения обширных цифровых данных. До тех пор пока в нашем распоряжении не было сравнительных методов, в особенности же метода Гонгрена, нельзя было получить и удовлетворительных данных. Предложенный последним метод в надлежащих руках настолько быстро и успешно разрешает поставленный вопрос, что удалось уже произвести опыты над тысячами людей, и результат, базирующийся, по крайней мере, на двухстах тысячах исследований, сводится к тому, что дальтонизму подвержены в большей или меньшей степени четыре процента людей мужского полай четверть процента женского, что составляет один случай на сорок семь человек.

Степень всеобщности распространения способности различать цвета среди какой-нибудь расы является важным фактом для суждения о степени ее эволюции сравнительно с другими расами. В этом отношении интересны следующие факты: «В Японии на тысячу двести солдат приходится 1,58 %, неразличающих красного цвета и 0,833 % неразличающих зеленого цвета; из трехсот семидесяти трех мальчиков 1 % и из двухсот семидесяти девочек 0,4 % дальтонизма падают на красный цвет; из пятисот девяноста шести мужчин, исследованных доктором Берри в Киото, 5,45 % оказались с дефектами в чувстве цвета; в общем, среди японцев процент дальтонизма оказывается меньше, чем среди европейцев и американцев. Из семисот девяноста шести китайцев, подвергшихся исследованию в различных местах, не оказалось ни одного случая дальтонизма, но зато здесь часто замечалось стремление смешивать зеленый цвет с голубым. Эту особенность еще с большей очевидностью обнаружил доктор Фильд (Сватоу, Китай), который подчеркивает тысячу двести китайцев обоего пола по способу Томпсона (шары из шерсти различных цветов). Из шестисот мужчин, страдающих дальтонизмом, оказалось девятнадцать человек, из того же количества женщин — всего одна. Таким образом, среди китайцев процент неразличающих какого-нибудь цвета равняется трем, — следовательно, немногим превышает процент, получаемый в Европе».

У страдающих дальтонизмом общая способность зрения остается неповрежденной: человек различает свет и тени, форму и расстояние так же, как и другие люди. Это обстоятельство показывает, что чувство цвета является, так сказать, более поверхностным и менее основным чувством, чем некоторые другие зрительные способности, и потому, наверное, приобретено человечеством позднее других зрительных функций, так как человек не может утратить один из своих более основных элементов зрения (как, например, чувство зрительного осязания формы), сохранив другие зрительные способности неповрежденными.

Дальтонизм является¹ примером того, что называется атавизмом, или возвратом индивида к условиям, которые были нормальны в прошлом, но которые не свойственны его виду в то время, когда человек живет. Частые случаи подобного возврата (как выше указано — один человек из сорока семи) показывают, что чувство цвета сравнительно недавнего происхождения, потому что атавизм чаще наблюдается в обратном отношении к количеству времени, протекшему между потерей или ненадлежащим приобретением (и такой случай может иметь место) какого-нибудь органа или функциональной способности и нормальным существованием их в расе (в одном случае) или исчезновением в процессе эволюции (в другом). Разумное объяснение этого закона (на который будут еще ссылки в дальнейшем изложении) очевидно, оно покоится на том простом факте, что чем дольше существует в расе какой-нибудь орган или функциональная способность, тем вероятнее передача их по наследству в потомство. Существование такого большого процента дальтонизма среди людей показывает, следовательно, что чувство цвета — способность недавнего происхождения. Относительная видимость различно окрашенных световых лучей доказывает, что если чувство цвета является приобретенной способностью, то усвоение ее произошло, несомненно, тем путем, который филологи имеют претензию считать наиболее действительным, и совпадение ряда фактов, почерпнутых из естественной истории и филологии, с фактом дальтонизма настолько бросается в глаза, что, по-видимому, нельзя не согласиться с достигнутыми выводами.

V

Другая способность недавнего приобретения есть чувство обоняния. О нем ни разу не упоминают гимны Риг-Веды и только раз говорится в Зенд-Авесте. Гейгер говорит, что обычай курить фимиам при жертвоприношениях не встречается еще в Риг-Веде, хотя его находят в более ранней Яджур-Веде. Из библейских книг упоминание о запахе цветов впервые появляется в «Песни Песней». В «Книге Бытия» говорится, что в раю были разнообразные деревья, «приятные на вид и пригодные для питания», но не встречается никаких упоминаний о приятных запахах. Апокрифическая книга Еноха (написанная в первом веке до Рождества Христова или даже позднее), возникшая в Эфиопии, также описывает рай, но не упускает случая превознести великолепные благоухания древа познания, так же как и других деревьев в саду Эдема.

Кроме этих свидетельств, можно в самой истории языка найти доказательства того, что в более ранние эпохи индоевропейской жизни не существовало такого чувства, как обоняние. В связи с этим достойно упоминания, что ни одно животное (несмотря на то, что многие из них значительно превосходят нас в способности узнавать чутьем) не обладает, насколько мы это знаем и можем обнаружить, чувством обоняния и что дети не приобретают этого чувства ранее достижения известного возраста — а именно: через несколько лет после того, как они приобретут более или менее развитое чувство распознавания цвета; подобное развитие умственных способностей в детях (как было указано выше) находится в полном соответствии с эволюцией человеческого ума вообще, так как чувство цвета, наверное, появилось в расе на несколько тысяч лет раньше чувства обоняния.

VI

Такие инстинкты, как половой и материнский, одинаково присущие животному и человеку, были переданы последнему, несомненно, предшествовавшими ему поколениями и составляют достояние как его самого, так и его предков в течение многих миллионов лет. Моральная же природа человека, несмотря на то что корни ее лежат в этих же инстинктах, из которых она и выросла, сравнительно недавнего происхождения. Моральная природа не только не предшествует возникновению самосознания, но, наверное, гораздо моложе его.

* Человек, умеющий уже говорить. — Прим. ред.

Человек, другими словами — самосознание, должен был появиться, как было сказано, около трехсот тысяч лет тому назад, когда первый alalus homo* произнес первое настоящее слово. Индивидуальный человек рождается в настоящее время тогда, когда ребенок становится сознающим себя существом — приблизительно в возрасте трех лет. Среди индоевропейских рас не более чем один на

тысячу (так называемый идиот) достигает зрелости, не приобретя самосознания. Раз появившееся в индивидууме самосознание теряется лишь в момент редких и больших кризисов — в лихорадочном бреду и некоторых формах безумия — маниях. Моральная же природа появляется в человеке между тремя годами и зрелостью. Вместо одного или двух на тысячу, как в первом случае, здесь очень часто мы видим, что то же самое число рождающихся и умирающих без моральных чувств приходится уже на сто и что моральное чувство теряется не только во время каких-либо кризисов, но часто отсутствует временами вообще. Все это приводит к доказательству того, что моральная природа человека гораздо более позднего происхождения, чем человеческий интеллект, и что если мы допускаем для последнего существование в триста тысяч лет, то для первого мы не можем предположить ничего подобного.

VII

Первобытный человек, от которого мы все происходим, имеет еще до сих пор на земле двух своих представителей: во-первых, дикаря и, во-вторых, ребенка. Можно сказать, что ребенок есть дикарь и дикарь есть ребенок и что через умственные состояния, свойственные тем и другим, прошли не только каждый индивидуальный член расы, но и сама раса в целом. Потому что, подобно тому как, с физической точки зрения, человек в течение нескольких коротких месяцев своего утробного развития подводит им, так сказать, итог, начиная с первичной одноклеточной формы (в которой началась индивидуальная жизнь), проходя затем через промежуточные фазы между этой последней и той формой, когда он уже стал человеком, и повторяя, таким образом, ежедневно медленную эволюцию миллионов лет, точно так же и в своем ментальном развитии индивидуальный человек, с момента своего рождения до наступления зрелости, снова проходит и подводит итог всей эволюции психической жизни расы; и подобно тому, как индивидуальный физический человек начинается на низшей ступени физической эволюции, в виде одноклеточной монады, так точно и психический человек начинается на самых низких ступенях лестницы разума и при своем восхождении в течение немногих месяцев проходит через последовательные фазы, каждая из которых для своего завершения потребовала от расы целых тысячелетий. Отличительные черты разума дикаря и ребенка, если их найти, дадут нам отличительные признаки первобытного человеческого разума, от которого происходят как современный средний разум, каким мы его знаем, так и исключительные умы великих людей в истории нашего времени.

Главная разница между первобытным умом и умом ребенка и дикаря, с одной стороны, и, с другой, умом цивилизованного человека заключается в том, что первому (называемому для краткости низшим умом) недостает личной силы, мужества и устойчивости, а также симпатии или любви, он легче поддается страху или гневу, чем второй — цивилизованный ум. Конечно, есть и другие различия между высшим и низшим умом — различия в интеллекте и даже в чувстве ощущений, но эти различия, несмотря на всю их значительность, не имеют того главного значения основных фундаментальных и моральных различий, какими являются приведенные выше. Итак, низшему уму недостает верности, мужества, личной силы, симпатии и любви — т. е. в конечном итоге мира, довольства и счастья. Он имеет склонность бояться известных вещей и еще больше приходит в смутный ужас от неизвестных; он склонен к гневу, неистовству и ненависти — т. е., в конце концов, к беспокойству, недовольству и неблагополучию. С другой стороны, высший ум (сравнительно с низшим) обладает верностью, мужеством, личной силой, симпатией и любовью, т. е. (сравнительно, конечно) счастьем; он менее склонен к страху перед известным и неизвестным, к гневу и ненависти, т. е. к несчастью.

Положение это (взятое в широком масштабе или в общем виде) кажется с первого взгляда не имеющим важного значения, но в действительности оно значит почти все, заключая в себе ключ к нашему прошлому, настоящему и будущему; оно является свойством моральной природы (на которую выше уже сделаны лаконичные указания), определяющим, как для всякого из нас, в каждый данный момент, так и для всей расы, в каждое данное столетие, то место, какое этот мир, в котором мы живем, должен будет занимать и какое он в действительности занимает в сознании каждого из нас. Потому что не глаза наши, не уши и даже не наш интеллект говорят нам о мире, а наша моральная природа, которая одна в конечном итоге констатирует значение и важность того, что существует вокруг нас.

Члены человеческой расы начали со страха и нелюбви ко многому, с любви и восхищения перед немногим и с доверия к еще меньшему. Не боясь ошибиться, можно сказать, что эти люди первых веков — периода свайных построек и пещерной жизни — и их наследники видели мало красоты в окружавшем их внешнем мире, хотя, может быть, их глаза во многих других отношениях были так же остры и проницательны, как и наши. Известно, что их семейные привязанности (как и у стоящих на самой низкой ступени развития дикарей настоящего времени) были по меньшей мере рудиментарны и что все люди, стоящие за пределами их непосредственной семьи, внушали им страх и неприязнь, а иногда и то и другое вместе. В тот момент, когда раса из туманного прошлого выходит на свет того, что может быть названо систематической историей, представления людей о законах, о силах и существах, управляющих вселенной, о характере этого управления, о положении человека в отношении управляющих сил и его взгляде на жизнь и на то, что за ней следует, обыкновенно носят на себе чрезвычайно мрачный оттенок. То же самое мы видим и у современных дикарей, стоящих на самой низшей ступени развития. Хотя с того времени ни сам мир, ни управляющие им законы не изменились, однако постепенное повышение моральной природы человека отвело в его глазах этому миру совершенно другое место. Неприступные горы, наводящее трепет море, дремучие леса, темная страшная ночь и все виды и явления природы, полные ужасов в прежние времена, оделись теперь новой красотой в глазах современного человека. Вся человеческая раса и все живые существа облеклись в наших глазах очарованием и святостью, от обладания которыми они были так далеки в те далекие, старые времена. Силы, управляющие вселенной, послушные тому же благодетельному влиянию, постепенно превращались из демонов в существа и силы, все менее и менее враждебные и все более и более дружественные человеку, так что каждый век истолковывал себе вселенную во всех отношениях по-своему и в большей или меньшей степени переставал верить толкованиям предшествовавших веков.

Какое же толкование верно? Чей разум, из обширного разнообразия событий прошедшего и настоящего, рисует себе более правильную картину внешнего мира? Посмотрим. Остановимся на рассмотрении нашей духовной генеалогии и на ее значении. Наши

* «ТегасЫгу» — потомки (библейского Фарры) отца Авраама. — Прим. ред. ** «Ибримы» — от (Ь)еЪге(\у) (по ту сторону) и 1т (еврейского окончания для множественного числа); ибримы, как живущие по ту сторону реки Евфрата, т. е. евреи. Существуют и другие объяснения этого слова.

непосредственные предки были христианами. Духовным прародителем христианства было иудейство. Иудаизм, возникший в той группе или в тех коленах, которые в совокупности носят название Тегаспну или еврейства — ибримов", живущих по ту сторону реки Евфрата, — происходит от мифического Аб-ораама или Авраама. Эти колена или племена, являясь отпрыском великой семитической ветви кавказской расы, непосредственно примыкают к халдейскому политеизму. Последний, в свою очередь, является прямым развитием поклонения солнцу и природе первых членов кавказской семьи. Обожание солнца и природы, без сомнения, коренится и родилось из первоначального фетишизма, т. е. непосредственного поклонения индивидуальным земным объектам. В этой длинной линии преемства (несмотря на различные названия, даваемые нами различным его частям, как будто бы между ними существуют демаркационные линии) не было никакого перерыва, и в течение всех протекших тысячелетий не существовало чего-либо похожего на новую отправную точку. Та истина, что «природа не делает скачков», настолько же твердо установлена в области духовного развития, насколько и в физике, и в геологии. Все дело сводится к простому процессу роста, вполне аналогичному с процессом постепенного вырастания ветви из почки или растения из зерна. Это прекрасно выражено в следующих словах: «Религия, будучи одним из живых продуктов человечества, должна жить, т. е. изменяться вместе с человечеством». И в конечном анализе окажется, что, несмотря на громадные различия внешних форм — начиная с фетишизма и кончая христианством, — в основе бесконечного разнообразия религиозных формул, верований и догматов, обнимаемых этими пятью главными отделами, лежит, в качестве существенного элемента, состояние моральной природы человека — элемента, от которого зависит в религии все остальное и который является живой сущностью всего в ней. Все изменения в интеллектуальных формах и внешнем проявлении религий так же зависят от постепенного изменения моральной природы, как движения часовой стрелки и колесиков зависят от управляющей всем главной пружины. Внешний мир пребывает неизменно, дух же человека постоянно растет,- и

в этом процессе роста тень от духа (проектируемая моральной природой и преобразуемая в определенные формы интеллектом), которую он отбрасывает в неизвестную бесконечность, постоянно и неизбежно меняется (наподобие рассеянной перспективы) и следует за изменениями в самой субстанции (т. е. в душе человека), дающей жизнь и реальное существование тому воображаемому фантому, который простой народ называет своей верой, а метафизики называют философией абсолюта.

Надо, однако, отметить, что при подобном толковании обитаемой нами неизвестной вселенной человечество (в целом) неизменно из века в век отдает себе все более и более совершенный отчет о ней. С течением времени мы начинаем приписывать нашим божествам все лучшие и лучшие черты характера и постоянно ожидаем с их стороны все лучшего и лучшего к нам отношения как при жизни, так и после смерти. Это означает, следовательно, приумножение в нас доверия или веры в связи с подавлением противоположных чувств, т. е. страха, который постепенно уменьшается. То же самое можно сказать и о милосердии, расположении или любви к ближним: постепенное повышение в нас этих качеств постоянно изменяет в наших глазах внешний вид видимого мира, так же как рост веры изменяет наше представление о другом, более великом невидимом мире. И мы не имеем никаких указаний на то, чтобы этот двойной процесс закончился или когда-нибудь мог закончиться.

VIII

Количество времени, в продолжение которого раса обладала какой-либо определенной способностью, может быть более или менее точно установлено из различных источников. В тех случаях, когда появление способности относится к сравнительно недавнему времени, например к периоду последних двадцати пяти или тридцати тысяч лет, в определении ближайшей даты пришествия способности может принести существенную пользу (как мы это уже видели) филология. Но в применении к сравнительно старым способностям, как, например, к человеческому интеллекту или простому сознанию, средство это, безусловно, непригодно. Поэтому мы прибегнем к следующим способам доказательств.

3 - 8397 Бёкк

Определим:

1. Возраст, с достижением которого появляется в настоящее время в каждом человеке определенная способность.

2. Большую или меньшую распространенность этой способности среди взрослых членов современного человечества.

3. Легкость, с которой при неблагоприятных обстоятельствах утрачивается эта способность, как, например, во время болезни.

4. Относительную многократность появления этой способности во время сна.

1. О каждой из наших умственных способностей можно заранее сказать, что появление ее в индивиде имеет свой нормальный средний возраст. Так, например, память и простое сознание появляются через несколько дней после рождения, любопытство — через десять недель, способность пользования какими-нибудь орудиями — через двенадцать месяцев, а чувство стыда, угрызения совести и способность забавляться — около пятнадцати месяцев после рождения. Здесь надо заметить, что в каждом отдельном случае время появления какой-либо способности в ребенке соответствует периоду появления той же способности (насколько это возможно установить в настоящее время) в области животного мира вообще, точно так же как время возникновения в индивидууме способностей более позднего происхождения соответствует времени возникновения их во всей расе. Например, память и простое сознание встречаются уже у животных самой примитивной организации — у иглокожих, между тем как способность к употреблению орудия не встречается ниже, чем у мартышек, чувство же стыда, угрызений совести и чувство смешного начинается (среди животных) почти (если не вполне) только с человекоподобной обезьяны и собаки. Затем из чисто человеческих способностей — самосознание, возникающее в индивидууме, в среднем, приблизительно в возрасте около трех лет, появилось в расе, наверное, более тысячи веков тому назад, тогда как музыкальное чувство, возникающее в человеке не раньше достижения им юношества или возмужания, не могло появиться в расе (судя по документам) ранее очень немногих тысячелетий.

2. Чем дольше какая-нибудь раса обладала данной способностью, тем более общераспространенной является эта способность среди всех членов расы. Это положение едва ли нуждается в доказательствах. Всякая новая способность должна прежде всего появиться в одном индивидууме, затем, по достижении состояния этого одного другими индивидами, последние также приобретают эту способность, и только тогда, когда после многих, может быть, тысячелетий вся раса достигла такого же состояния, данная способность становится всеобщей.

3. Чем дольше раса обладала какой-либо способностью, тем тверже закреплена эта способность в каждом отдельном индивидууме этой расы. Другими словами, чем моложе способность, тем легче и скорее она теряется. Авторитетное доказательство этого положения (в котором, впрочем, оно едва ли нуждается) будет приведено ниже, в связи с другими положениями; здесь же можно сказать, что высказанное положение почти, если не совсем, самоочевидно.

4. Изучение сновидений, по-видимому, обнаруживает, что во время сна наш ум отличается от того, которым мы обладаем во время бодрствования; во время сна человеческий ум делается, главным образом, более примитивным. И действительно, было бы вполне правильно сказать, что в сновидениях мы возвращаемся назад, к дочеловеческой умственной жизни, что нашими интеллектуальными способностями во время сновидений являются преимущественно представления, сильно отличающиеся от понятий, которыми мы обладаем наяву; в области же моральной природы во сне проявляются такие способности, как угрызения совести, стыд, удивление, наряду с другими, более старыми основными чувствами, приобретенными нами еще во время нашего дочеловеческого бытия; и наконец, изучение сновидений обнаруживает, что более современные умственные способности, как чувство цвета, музыкальное чувство, самосознание и человеческая моральная природа, не существуют в нас во время сновидений, и если некоторые из них и появляются случайно, то как редкое исключение.

Теперь сравним друг с другом некоторые из упомянутых способностей с точки зрения указанных нами выводов. Это даст нам наиболее ясное и точное представление о росте ума путем постепенного прибавления к нему новых функций. Возьмем для этой цели (в виде немногих примеров для доказательства всего вышесказанного) простое сознание, стыд, самосознание, чувство цвета, моральную природу человека, музыкальное чувство и космическое сознание.

Дата добавления: 2015-06-04