Выпуск №35 1 страница

Гамлет

Королева

Гамлет

Королева

Гамлет

Королева

Гамлет

Королева

Призрак

Гамлет

Королева

Гамлет

Король из пестрых тряпок...

Входит Призрак.

Спаси меня и осени крылами,

О воинство небес! –

Чего ты хочешь, Блаженный образ?

Горе, он безумен!

Иль то упрек медлительному сыну

За то, что, упуская страсть и время,

Он не свершает страшный твой приказ?

Скажи!

Не забывай. Я посетил тебя,

Чтоб заострить притупленную волю.

Но, видишь, страх сошел на мать твою.

О, стань меж ней и дум ее бореньем;

Воображенье мощно в тех, кто слаб;

Заговори с ней, Гамлет. …

Что ты видишь? …

Вы ничего Не видите?

Нет, то, что есть, я вижу.

И ничего не слышали?

Нас только.

Да посмотрите же! Вот он, уходит!

Отец, в таком же виде, как при жизни!

Смотрите, вот, он перешел порог!

(То есть речь здесь идет о трансцендентальной феноменологической встрече. – С.К.)

То лишь созданье твоего же мозга;

В бесплотных грезах умоисступлень е

Весьма искусно.

«Умоисступленье»?

Мой пульс, как ваш, размеренно звучи т

Такой же здравой музыкой; не бре д

То, что сказал я; испытайте тут же,

И я вам все дословно повторю, –

А бред отпрянул бы. Мать, умоляю,

Не умащайте душу льстивой мазью,

Что это бред мой, а не ваш позор;

Она больное место лишь затянет,

Меж тем как порча все внутри разъес т

Незримо. Исповедайтесь пред небом,

Покайтесь в прошлом, стерегитесь впред ь

И плевелы не удобряйте туком.

Простите мне такую добродетель;

Ведь добродетель в этот жирный ве к

Должна просить прощенья у порока,

Молить согбенна, чтоб ему помочь.

Есть язык Шекспира, а есть язык Минкина. И вопрос здесь заключается в том, на каком языке мы собираемся говорить. Согласны ли мы с тем, что проективное начало адресует к любви и, соответственно, феноменологической интуиции (потому что без этой интуиции королева спросит: «С кем ты разговариваешь? Ты безумен») – к идеальным типам, к тому, на что может быть направлена высокая любовь? Та любовь, которая существует уже по ту сторону конкретных человеческих чувств, но является при этом ничуть не менее, а может быть и более, живой.

Есть такой поэт Ричард Ловлас, написавший «Лукасте, отправляясь в битву». Потом Ричард Олдингтон в «Смерти героя» его цитировал: «Не возлюбил бы так тебя, не возлюби я честь превыше».

Говорят: «Ну, а что? Мы детей любим, мы близких любим. Что Вы нам говорите, что нет любви?»

Но тут есть очень серьезный вопрос: где грань между любовью и привязанностью? Можно ли, потеряв высшее, любить все остальное? Или это уже не любовь?

Я разговаривал однажды с одним человеком, который мне сказал: «Да мне главное – моя семья…» Я говорю: «Семья – в каком смысле-то? Ты про бабушку что будешь рассказывать детям, внукам? Что она часть своего омерзительного времени, что она часть своего высокого времени? Как ты ее позиционируешь в истории? У нее же есть биография. Она часть этой истории. Либо эта история – мерзость, тогда бабушка – часть этой мерзости. Либо нет. А в противном случае это уже не бабушка. И это не твои дети и не твоя жена. И это не человеческая жизнь. Это жизнь прайда, в котором, конечно, есть привязанности и все остальное, но это не жизнь людей в высоком смысле слова. А внутри прайда все будет разворачиваться по-другому. Там не может быть ни устойчивости, ни подлинной высокой страсти – ничего».

Итак, для того, чтобы эта любовь была, проект должен выводить на метафизический уровень. Ибо именно на нем и только на нем возможна любовь, возможна встреча, рандеву. На уровне хотя бы феноменологическом (а может быть, и более высоком) можно «покурить со Временем» – и разгадать какие-то его загадки, и получить от него энергию. И тогда все возможно.

Проект может быть и религиозным (раннее христианство – это, безусловно, проект), и нерелигиозным. Но нерелигиозный проект обязан быть столь же метафизическим, как и религиозный.

Я не знаю, говорил ли в действительности Сталин про орден меченосцев. Но вся трагедия советского проекта – Красного проекта – заключается в том, что ордена не было. Мне кажется, что слова про орден меченосцев Сталину «впарили» наши либеральные драматурги, но беда-то именно в том, что ордена не было.

Итак, нерелигиозный проект… Если проект религиозный, то источник метафизики более или менее понятен. Хотя все равно надо подчеркнуть, что нужна метафизика, то есть возможность встречи, разговора, энергии, а не религия как ритуал.

Ну, а если нет религиозности, то что тогда является источником метафизики?

История. История, которая «нас всех выкликает по имени». История, которая от нас чего-то требует. История, которая является одновременно великой страстью и великой истиной. История – как любовь. Вот именно эта История регулирует отношения с субстанцией, в которую надо вламывать, вдавливать проект.

Итак, нужно отстранение от тлена бытия, если ты чувствуешь, что это тлен. Если кто-то не понимает, кто такой Минкин, значит, он еще не отстранился. Он когда-нибудь поймет. Может быть, поздно.

Сначала – отстранение от тлена, невыносимость ощущения того, что нет луча, какой-то связи...

Наконец, луч, послание. Отсюда же и разговоры о катакомбах.

Не будет отстранения, не будет реального выхода за правила навязываемой минкиными игры – не будет настоящего внутреннего разграничения, не будет подлинности, не будет чести. И дальше все начинается по полной программе.

Мне скажут: «Подумаешь, честь! Надо говорить о программах, о том, в какую сторону менять экономику…»

«Рабство у греков во многом было ритуальным, а не каким-нибудь чисто экономическим институтом. Скорее уж символическим институтом, хотя бы в том смысле, что для греков оно проводило границу между готовностью человека в любой момент положить жизнь за свое достоинство и отсутствием этого, но тогда человек – раб. Гераклит говорил: „Война (Полемос) – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными“. А мир есть постоянная война. То есть, даже в пустяках существует постоянное решение вопроса – готов ли я умереть за свою свободу. Это очень простая вещь и заметна даже в любой уличной драке или по тому, что происходило в концентрационных лагерях, где политические заключенные или духовные люди сталкивались с уголовниками. Уголовники отступали только в одном случае: когда они чувствовали, что из-за пустяка человек был готов положить жизнь. … А положить жизнь действительно трудно, потому что вроде бы речь идет о пустяке: ну дали тебе пощечину… Какое, кажется, это имеет значение по сравнению с той книгой, которую ты можешь написать … завтра или послезавтра. Но ведь нужно, чтобы эти «завтра» или «послезавтра» у тебя были. […] Например, один из стоиков говорит (потом это повторит Плотин), что злые царствуют в силу трусости своих подданных, и это справедливо, а не наоборот. То есть, если ты добр, справедлив и хорош, если ты так о себе думаешь, то сумей отстоять себя в драке».

Мамардашвили Мераб, «Лекции по античной философии».

Когда тебе дали пощечину – это одно. А вот когда Родине, отцам, смыслу? Ощущаешь ли это еще сильнее, чем если тебе? Что вызывают слова о том, что надо было бы, чтобы «Гитлер завоевал нас в 41-м году, и это было бы лучше»? Что-нибудь вызывают, нет? А почему не вызывают?

Здесь мне придется ввести одно понятие… и, как с «когнитариатом» и рядом других понятий, будет много разговоров о том, что оно не доопределено. Мы определим его вплоть до деталей. Сейчас давайте говорить на том уровне, на котором можно говорить во вводном курсе лекций, каковыми и являются все выпуски этой серии.

Итак, есть такое понятие «эгрегор». Точнее всего это понятие выражают стихи Твардовского, как ни странно, советские и вполне известные стихи, которые я уже зачитывал. Тут я прочитаю только несколько строчек.

И только здесь, в особый этот миг,

Исполненный величья и печали,

Мы отделялись навсегда от них:

Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,

Что нам уже не числиться в потерях.

И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,

Заполненный товарищами берег.

Вот этот берег и есть эгрегор – источник не только смыслов, но и энергии, которая соединяет людей или страну как реальность (как то, что просто живет, воспроизводится, занимается бытовой деятельностью) с собой уже как идеальным началом. Идеальным, воплощенным в таких сущностях, таких образах, таких символах и в таких картинах, которые непрерывно могут давать энергию. Древние викинги считали, что это Вальгалла, где живут погибшие в бою. Они там сражаются и ждут последней схватки, когда будут сражаться вместе с живыми. Есть очень много поверий по этому поводу.

Твардовский сказал о береге. Этот берег соединяет Россию как факт – с Россией как идеей. Россия как идея и есть «берег» – это метафизическая Россия. А есть Россия как факт. И каждый из нас есть и как факт, и как идея.

Задача противника – разорвать эгрегориальную связь, связь между каждым отдельным человеком и эгрегором, между страной и эгрегором. И противнику это удалось сделать. Соответственно, если мы занимаемся проектом, то возникает вопрос, как обрести эгрегор, как удержать эгрегор?

Скажут: «Давайте назовем это идеологией».

Ну, давайте назовем.

Но это нечто большее. Метафизика – не идеология. Она содержит в себе предельно накаленный идеал, предельно огненную мобилизующую цель и волю – мотивацию другой силы, чем та, с которой, к сожалению, мы имеем дело сейчас. Больше всего меня беспокоит то, что настроение большинства – это только настроение.

Минкин говорит о мухах. Мне это отвратительно, но образ сонных мух меня иногда преследует… Сон на бегу… Как проснуться? Как мобилизоваться? Как обрести эгрегор? Как восстановить эгрегориальную связь?

Когда эгрегор восстанавливается, то группа, которая восстановила в себе связь с эгрегором, становится субъектом. Вопрос не в том, что это когнитариат. Я еще подробно расскажу о том, что такое когнитариат. Макросоциальная группа может восстановить в себе идентичность. Но если она не восстановила связь с эгрегором, то одной только идентичности мало. Ни на каком классовом интересе эта группа ничего не сделает. Ей нужна теперь другая страсть, другая воля, другая мотивация, другая энергетика, чтобы исправить процесс. И все это связано с этим самым эгрегором.

Эгрегор обычно защищают. Это тонкая нить, которую перерезать действительно можно. Она очень нежная. Эта нить позволяет подпитывать энергией лидирующую, ведущую за собой группу (или, как говорил Маркс, исторический класс – тут важно, что исторический, а не просто класс), а также все активное общество.

Теми ножницами, которые применил противник, щелкнули и разрезали нить, но сначала что-то произошло с защитами. И с годами у меня все чаще возникает вопрос: а не защитники ли сами и разрезали эту нить? Ведь коварство было в этом. Народ, приведенный в безэгрегориальное состояние, переставший потом быть народом (ибо народ – это субъект истории), отчасти освобожден от вины именно потому, что защитники предали: сняли защиту и разрезали нить. Или им помогли ее разрезать разного рода минкины.

Теперь, чтобы восстановить нить, нужно следующее…

Есть реальный жизненный мир. Над ним существует второй мир – тот самый, где есть «О, Русь моя! Жена моя!», Родина-мать и все остальное, где есть эти феномены, то есть обобщенные сущности. Мир живых обобщенных сущностей. В него надо подняться. Над ним находится третий мир – мир идеальный, там существует энергетика, и именно там можно все починить. И восстановить связь.

Когда Гершом Шолем спорил с Вальтером Беньямином о том, как надо действовать (Беньямин был очень левый и мечтал о диалектическом материализме, марксизме и пр., а Шолем уже ушел в религию, а точнее, в метафизику), что надо делать, чтобы спасти еврейский народ, то позиция Беньямина была в том, что нужно мобилизовать левые мессианские идеи. На них и формировались многие кибуцы, которые потом возникали в Израиле. А Шолем ушел в метафизику, потому что считал, что, только найдя метафизический, последний, идеальный ключ, показав, что народ – это Шехина (Невеста Господня), соединив народ с этим идеальным образом, можно восстановить в нем энергетику. И тогда что-нибудь двинется.

В России образ Софии, вообще софийность, имеет огромное и до конца не осознанное значение. Может, именно этот образ и связует между собой красную, белую историю и все прочие (потому что все время говорить, что у нас несколько историй и они ничем не связаны, неинтересно). Софийность в России обладает таким значением, как ни в какой другой стране мира. София не имеет никакого отношения к гностической Софии. Это другая София. Софиология русская – это еще не до конца открытое учение, которое вполне может быть соединено с марксизмом, с Вебером и со всем остальным потому, что на новом этапе никакими атеистическими баландами людей не накормишь. По крайней мере, не накормишь тех, кто должен сформировать субъект и обладает настоящей волей к тому, чтобы преодолевать столь большое неблагополучие, как сегодняшнее.

Поэтому путь от реального в феноменальное и в идеальное – это и есть то, что нужно для обретения субъекта, а значит, проектной силы. Там, на этих высотах, располагается честь. Вновь процитирую строки из стихотворения Ричарда Ловласа:

I could not love thee (Deare) so much,

Lov`d I not Honour more.

Не возлюбил бы так тебя,

Не возлюби я честь превыше.

Нет чести – нет любви. Там находится честь. Найденная честь восстановит любовь. Восстановленная любовь зажжет огонь. Огонь превратит руду в настоящий металл. Металл превратится в оружие. Оружие сумеет преодолеть все, если оно будет находиться в руке полноценного субъекта.

Не будет этого – все, что мы сейчас обсуждаем, абсолютно бессмысленно. И ради этого обсуждения, его и только его, нужны такие вот абстрактные разговоры. Ничего конкретнее этих разговоров нет.

И если бы Минкин не был не просто пощечиной, которую надо ощутить, не пощечиной кому-то там, даже классу, не пощечиной какому-то нашему родственнику, не пощечиной нашему историческому бытию, а именно пощечиной идеальной сущности… Это такой кривляющийся бес, который дотягивается ручонкой до того, что удалось исказить и замарать, до святого лика… Если бы этого не было, я бы не обсуждал Минкина. Для меня он здесь пример какой-то нарастающей угрозы.

Хочу вспомнить песню Гребенщикова, вроде бы такую кокетливо-просоветскую…

Комиссар, я знаю, ты слышишь меня,

Сделай вид, что не понял,

Что я обращаюсь к тебе –

Ни к чему давать повод к войне...

…Комиссар, я пришел подтвердить:

Все, что было пропето,

Исполнялось без помощи слов,

И мы гадали, какой в этом знак.

(Дальше он говорит главное. – С.К.)

Комиссар, просто нам изначально дан выбор –

История или любовь.

Для христианина история – это дело Христово. Так что, в этом деле не было любви? Ведь это очень глубокая метафизическая проблема. Ведь не зря идет спор о том, что такое первовзрыв, создавший Вселенную: это изгнание из Рая или это сотворение мира? Потому что если это сотворение мира, то внутри Вселенной есть благо и там есть что любить. А если это изгнание из Рая, то всё изначально пропитано грехом. Это две разные Вселенные, две разные теологии. И эти теологии борются.

Я заговорил о том, что темная энергия является важной вещью, которая обеспечивает метафизичность проекта. Мне сразу стали возражать: «А при чем тут все это? И зачем тут нужна темная энергия, как она связана с Марксом, с Вебером и так далее?»

Очень связана! У Маркса есть сложнейшее понятие – «превращенные формы». Маркс заворожен этими превращенными формами. Он много занимался ими. Сам Маркс не так много издал из своих работ, потом его работы издавал Энгельс, потом немецкие социал-демократы, потом, уже в 30-е годы, архивы перешли в СССР. Какие-то работы Маркса, очень важные, были изданы лишь в 60-е годы ХХ века. Но поскольку, вообще-то говоря, наследие Маркса – это вещь достаточно специальная, то весь марксизм оказался резко усечен. И многое из того, что Маркс обсуждал относительно превращенных форм, оказалось либо на периферии советского идеологического внимания, либо было истолковано превратно, потому что никак нельзя было истолковать это правильно – это угрожало очень и очень многому.

Дело в том, что форма и содержание находятся в достаточно сложной взаимосвязи. Форма может выражать содержание в большей или меньшей степени. Если использовать здесь марксизм, то форма может способствовать развитию содержания и может тормозить развитие содержания. Как говорит классический марксизм, когда форма начинает тормозить развитие содержания, форму сбрасывают и меняют с тем, чтобы дальше началось развитие содержания. И в этом суть истории.

Здесь есть перекличка между Марксом и Гегелем. Не такая простая, как кажется, но есть.

Маркс разбирал превращенные формы в связи с товарным фетишизмом и вообще со свойством сложных целостностей использовать посредников, которые обеспечивают в этих целостностях взаимосвязь и которые сами отчуждаются от целостностей.

Не узнаете здесь ничего? Это и есть то, что я предлагал в одной из своих работ в виде лингвистической игры.

– Ну, давайте, – говорил я, – добавим к названию «Министерство обороны» слово «смерть». Получится «Министерство смерти обороны»… Добавим то же слово к названию «Министерство образования» – получится «Министерство смерти образования». И так далее. Форма (институт, министерство) начинает отрицать свое содержание (оборону, образование и т.п.). Я здесь опять приведу фразу моего отца, который говорил, когда ушел с заведывания кафедрой: «Да нет, вроде все хорошо, и люди хорошие… Но только знаешь, если бы студентов не было, то, может быть, кафедра работала бы еще лучше».

Так вот, кафедра, которая «еще лучше» без студентов, – это тоже превращенная форма. А превращенная форма не выражает содержание в большей или меньшей степени, не искажает его, не трансформирует – она его уничтожает, истребляет.

По этому поводу есть очень неплохие статьи Мераба Мамардашвили в его книге «Как я понимаю философию» – об эмансипации формы и о том, что форма оказывается некоей тенью (я обращаю здесь внимание на понятие «тень» у Юнга), мертвым пространством внутри системы…

В связи с превращенными формами часто говорится о рациональности, о том, что любое превращение есть иррациональность. Маркс, обсуждая превращенные формы, очень любил использовать термин «мнимые числа» (поскольку в его время в математике было не так много чего). Превращенные формы как мнимые числа. Сжатие опосредующих звеньев, их эмансипация и их агрессивное отчуждение от того, что они должны обслуживать, и является одним из феноменов, который приковывал внимание Маркса. Потому что Маркс чувствовал, что вот здесь его теория нарывается на некий айсберг. Что, с одной стороны, вроде бы она находит здесь наиболее полное воплощение, а с другой стороны, вот здесьто и наступает какой-то затык.

Мамардашвили называет это «дырами целого», квазипредметами. Процедуру формирования подобного рода форм называет «феноменологическим замещением». Естественно, что очень часто это обсуждали в связи с товарным фетишизмом и с общественным фетишизмом вообще. Кое-что из этого было заимствовано у Фейербаха, который в свою очередь заимствовал что-то у Гегеля. Но самое серьезное – это мучающее Маркса ощущение, что здесь есть какой-то парадокс, что здесь бытие и сознание вступают в особые отношения. И что есть неустранимые различения между бытием и сознанием, которые и знаменует собой проблема превращенных форм.

Мамардашвили пишет:

«Если более глубоко и до конца продумать и развернуть философские последствия проблемы превращенной формы, то окажется, что учитывающий ее способ обращения с фактами этой реальности предполагает иные метафизические допущения и постулаты, чем те, которые допускались классикой и полагались ею в качестве всеобщих и универсальных. …Это касается прежде всего пересмотра формулировки таких абстракций, как абстракции упорядоченности бытия или его хаотичности, прерывности и непрерывности, однородности и неоднородности, понятий истины и заблуждения, отношения „описания извне“ объектов человеческой реальности и их „описания изнутри“ и т.д. Речь в принципе должна пойти о построении онтологического пространства мысли, отличного от так называемого „декартова пространства“ и могущего тем самым послужить лоном отработки или, если угодно, изобретения расширенных форм рациональной мысли и объективного знания и описания».

Не знаю, является ли эта мысль рациональной до конца, но, безусловно, то, что он здесь сказал, очень важно.

Так вот, есть все основания полагать, что темная энергия (и, возможно, темная материя) является как бы физическим эквивалентом Иного. То есть чего-то такого, что не вписывается в классический монизм, в универсалистскую модель мира, построенную из одного источника. Эйнштейн постоянно мучился с этим, потому что он хотел все истолковать из кривизны пространства-времени. И, в конце концов, вынужден был ввести так называемый лямбда-член в свою модель, что сразу и породило темную энергию и темную материю, как некое его гениальное предвидение. И одновременно лишило модель Эйнштейна того универсализма, о котором он так мечтал: чтобы всё-всё-всё было выведено из этого самого искривления пространства-времени.

У Маркса то же самое возникло с превращенными формами. Превращенные формы, эти дыры, эти тени и пр. внутри социального мира являются фактически тем же, чем являются темная материя и темная энергия с их формами существования в мире физическом.

И, наконец, в мире не социальном, а в мире индивидуума, отдельного человека (а весь мир состоит из мира внешнего – физического, биологического и прочего, мира социального как особой социальной реальности человека и мира внутреннего, собственно человеческого, который исследовали Фрейд, Юнг, Адлер, Фромм и другие) то же самое – это Танатос. Фрейд очень долго хотел вывести каждую черту человеческого поведения, все его поступки и мотивы из единого, всё исчерпывающего принципа – Эроса. Но затем в работе «По ту сторону принципа удовольствия» он отказался от этого. Одни говорят, что под влиянием нашей соотечественницы Сабины Шпильрейн, которая была в близких отношениях с Юнгом, а также убеждала Фрейда пересмотреть его модели. Другие говорят, что под влиянием нарождающегося фашизма. Не знаю под влиянием чего, но в итоге Фрейд от своего монизма Эроса отказался.

Так вот эта триада – темная энергия и темная материя в физическом мире; превращенные формы в мире социальном; Танатос, который Фрейд вынужден был добавить к Эросу в мире внутреннем, человеческом, – составляют триединство. Оно говорит о каком-то метафизическом начале, более глубоком, враждебном человеку и тотальном, нежели все, что вытекает из классических теорий зла. Не мобилизация ли этого начала привела к тому, что у нас все так сильно обрушилось и так безжалостно были оборваны наши связи с эгрегором?

Об этом давайте поговорим в следующем выпуске.

4 октября 2011 года

Когда мне говорят, что рассуждения о темной материи и темной энергии слишком сильно оторваны от социальной теории, и уж тем более от психологии или антропологии, и что для того, чтобы этот разрыв преодолеть, я должен детальнее рассказать о том, что такое темная энергия и темная материя, я заверяю тех, кто справедливо мне на это указывает, что все это будет сделано. Обязательно будет сделано. Мы обязательно разберемся в следующем цикле новой передачи со всем, что связано с этими понятиями. Мы постараемся разобраться с этим максимально детально, если кого-то интересует детальность, и со всеми возможными ссылками, с возможностью тех, кто это все слушает и смотрит, самостоятельно в эту тему залезть и еще чего-нибудь начитаться. Все это будет обязательно сделано.

Просто начать это делать сейчас – значит уйти в абстракцию. Совсем уйти в нее, отказавшись от того главного, что все-таки являет собой нерв наших занятий, то есть от политики.

Другая крайность – это начать заниматься только текущими вопросами, погрузиться в них целиком, пытаться так или иначе ответить себе на вопрос, в чем смысл тех или иных событий, кто там что опять сооружает… Время от времени, когда речь идет об очень крупных событиях текущей политики, я это делаю в спецвыпусках. Но согласитесь, что делать это все время – значит уже совсем оставить всех на голодном теоретическом пайке.

Политическая злоба дня – это один круг, а теория – другой круг. И в этом цикле передач обязательно должно присутствовать что-то, что объединяет два эти круга. Это пересечение, как говорят в теории множеств (рис. 3).

Рис. 3

Это пересечение множеств М₁ и М₂ (из которых М₁ – это множество теоретических построений, а М₂ – это множество практической политики) обязательно должно быть. Чтото здесь, в этих множествах, должно находиться в центре. И начиная каждую из передач, мы должны эту точку нащупать еще и еще раз. Мы должны надавить на нее, как на больной нерв современности, и после этого можно дальше двигаться в теоретическую сторону, не опасаясь оказаться в той самой «башне из слоновой кости», которая, как никогда мало имеет отношения к тому, что нам всем нужно.

Где же эта точка? В очередной раз ее нащупывая перед тем, как начать эту передачу, я сам для себя вдруг остро осознал, что она определяется словом ТУПИК. Все, что мы обсуждаем в теоретической области или в области практической политики, так или иначе связано с этим простым и неумолимым словом.

Мы находимся в тупике. И рано или поздно наличие этого тупика призн а ют все. Моя задача состоит в том, чтобы ускорить момент, когда все – элита, власть, оппозиция, широкие слои общества, контрэлита, радикальные элементы – всерьез признают и переживут тот факт, что тупик подкрался незаметно.

Точнее, мы 20 лет говорили о том, что курс, которым следует страна, никуда, кроме как в тупик, привести не может. Нам отвечали: «Да ладно, какой там тупик… Оклемаемся. Не такое бывало! Не из таких ситуаций выходили. Вот уже началось вставание с колен…» И так далее.

Тупик смотрит на нас с биржевых сводок.

Тупик смотрит на нас с экранов телевизоров.

Тупик смотрит на нас с экранов кинотеатров.

Тупик смотрит на нас со страниц книг и газет.

Тупик. Тупик. Тупик.

И это становится уже не уделом отдельных высоколобых мыслителей, не наветами каких-нибудь оппозиционеров-клеветников – это начинают понимать все.

Тупик геополитический.

Тупик экономический.

Тупик внутриполитический.

Тупик идеологический.

Тупик исторический.

Тупик метафизический.

Мы в тупике.

Только идея, которая, распространяясь откуда-нибудь (в том числе и из этого зала, где идет съемка), в итоге проникает в каждую пору общественного тела, становится «мыслефактом». А для каждого из тех, кто живет рядом с нами, думает по-другому, нежели мы, или почти что не думает вообще, а как-то пытается бить лапами и выживать, только идея, ставшая осознанным мыслефактом, в итоге может что-то изменить в жизни.

Наши разговоры о темной материи и темной энергии – это наши разговоры о темной материи и темной энергии. Наши разговоры о превращенных формах – это наши разговоры о превращенных формах. А факт этого самого тупика – это общественный факт. Это та мысль, которая, став фактом, залезла в мозг каждого или почти каждого члена нашего общества. Неважно при этом, какой уровень благополучия у этого члена общества. Даже в мозг очень, очень и очень благополучных людей эта идея тупика залезла и стала там жить как самостоятельное тонкое тело. Она там шевелится, разрастается, производит что-то, роет свои коридоры.

Не тот ли это крот истории, о котором так любили говорить марксисты? Не он ли роет там, в каждом отдельном сознании, свой лабиринт? Впрочем, неважно, как именно мы это назовем. Это то, что носится в воздухе. Это то, что возбуждает, беспокоит, порождает какое-то новое качество социальной жизни, собирает людей вместе, перемещает их по различным площадкам, где обсуждается повестка дня, в поисках выхода.

Дата добавления: 2015-06-04