Выпуск №37

В музыке, в драматургии – везде финал это нечто особенное. То есть все, что в пределах произведения осуществляется, разворачивается во времени, наконец, должно собраться в какую-то одну точку с тем, чтобы было понятно, для чего обсуждалось то, что обсуждалось.

Повторяю, это касается чего угодно. Это общая теория композиции. И цикл телевизионных передач имеет те же закономерности, которые имеет любая другая форма: музыкальная, художественная, литературная и так далее.

Итак, нам вполне уже пора обсудить, а, собственно говоря, зачем нужны все эти рассуждения, что они собой знаменуют, к чему на практике обязывают, какой имеют смысл за рамками того, что можно назвать изложением совокупности некоторых мыслей человека, обладающего своими представлениями о происходящем.

Давайте в связи с этим посмотрим, с чего все началось. И, может быть, тогда станет яснее, чем все должно завершиться к финалу цикла передач «Суть времени».

На протяжении долгого времени я достаточно последовательно излагал некую совокупность идей. При этом все излагаемые мною идеи всегда, и это легко проследить, содержали в себе и высокоабстрактные уровни, и уровни совсем практические (что именно означает то или иное событие, взорвавшее нашу общественную жизнь). Были также уровни промежуточные. И вот так вот эта сложность нарастала.

И всегда наличие некоторых высших уровней сложности вызывало раздражение у нормальной патриотической публики.

«Вот здесь есть и так для нас достаточно сложные, но все-таки относительно простые вещи, и вот Сергей Кургинян что-то нам по этому поводу рассказывает, делится какими-то своими дельными соображениями… Ну, и слава богу. Ура! Ругает тех, кто нам не нравится, хвалит тех, кто нам нравится, все нормально. И этого вполне достаточно.

А зачем дальше громоздить всю эту вертикаль смыслов, нам неясно. Начиная с какого-то уровня, мы перестаем это понимать, а далее возникает следующий уровень, на котором нам начинает казаться, что это все более чем сомнительно… Ну, а если он на какие-нибудь совсем высокие уровни поднимается, то, в лучшем случае, нужно сквозь зубы сказать, что это какое-то масонство, а в худшем – чего-нибудь почище. А лучше бы всего этого вообще не было...

Сергей Ервандович, зачем Вы в практической политике занимаетесь всем этим усложнением? Не надо, отбросьте все это. И, наоборот, развейте это вниз, до каких-нибудь лозунгов, программ, вещей, понятных широким народным массам. Вот есть же люди, которые говорят на более простом языке: вот этот товарищ, и этот товарищ, и этот. Как же они все просто, ясно говорят! А Вы все усложняете» (рис. 4).

Рис. 4

Я к этому относился совершенно спокойно, потому что все эти годы (я имею в виду последнее двадцатилетие, а даже, может, и четверть века) мне было совершенно неважно, какое место я занимаю в процессе. Мне важно было сыграть в нем какую-нибудь полезную роль, большую или маленькую, чтобы в целом этот процесс к чему-нибудь привел и хотя бы самое губительное было преодолено, страна могла бы существовать, а я занял бы в ней какое-то место. Например, место усложненного театрального режиссера. Ведь, в конце концов, я защитился по математике, у меня была возможность очень быстро защищать докторскую и так далее, а я отказался от научной карьеры для того, чтобы стать театральным режиссером. И я им стал, и счастлив этим. Даже если я буду только спектакли ставить – ну, и слава богу.

А все остальные за счет своей простоты, за счет большей ясности и убедительности сделают общее дело, и процессы войдут в нормальное русло, и будет у меня то, что мне единственно нужно от политики, – страна. Страна, в которой можно ставить спектакли, в которой есть публика, взыскующая сложного, и так далее. А я займу место в некоей клеточке здоровой системы, в которой можно будет жить, наслаждаться творчеством и передавать эстафету следующим поколениям. Все.

Что произошло дальше? Ну, скажите мне все, кто взыскует сейчас простоты, что произошло дальше? Где они, эти простые? Как говорила леди Макбет, «у тана Файфского была жена; где она теперь?» Где они с их простотой, с их политичностью, с их пониманием того, что не надо возноситься в высь поднебесную?.. С их знанием практических законов политики… С их пониманием того, как надо вести политические дела… Где они? Их нет. То есть не в смысле, что они занимают не то место, которое им хотелось бы занимать. Их вообще нет! Но и не это главное.

А главное то, что пока на процесс, который шел, оказывались все эти простые, понятные, политичные воздействия, процессу это было как мертвому припарки. Он шел в своем направлении. Его, прошу прощения, облаивали по-простому, по-политичному, так убедительно, и внятно, и доходчиво для народных масс, а он шел! По принципу «Слон и Моська».

Ведь это так, правда? Если бы это было не так, то и не было бы ничего: ни наших разговоров, ни ситуации, в которой приходится эти разговоры вести. А была бы у нас тишь, да гладь, да божья благодать. Или не очень благополучное, но все же приемлемое, совместимое с жизнью страны развитие. И все бы занимались своим делом. Разве не так?

Значит, что-то же произошло, в результате чего люди, которые действовали по правилам, были грамотными, хорошими политиками, писали правильные, разумные документы, разговаривали на популярном, доходчивом языке, оказались черти где (а если они были более или менее порядочными, то и вообще нигде), а мы с вами беседуем… Но ведь это так! Вот и вдумайтесь, что это означает.

Люди, которые сейчас говорят: «Ну, зачем нужно и такое усложнение, и другое? Какое это все имеет отношение к политике?», вдумайтесь! Ведь среди вас есть те, кто эту политику уже осуществлял простыми методами, а потом ужаснулся, что эта политика ведет не туда… Решили действовать простыми методами и помогать таким же простым, понятным, политичным парням, а кончилось это ничем. Вообще ничем, правда же? Ну, мы же должны, если мы вменяемые, нормальные люди, признать этот факт? Пусть с долей юмора… Все нормальные, правильные, политичные, прикладные, сообразующиеся с практикой, разумные, доходчивые политики оказались на помойке, а разговоры ведет какой-то сдвинувшийся на темной материи театральный режиссер. Вот и все.

Но ведь это почему-то так происходит… Разумные, практичные, рациональные, левополушарные и так далее граждане, занятые политикой! Вы думаете, почему это так происходит? Ведь разум же существует для того, чтобы осмысливать факты. Ну, вот перед вами факт. Или феномен. Вы его разумно, практично осмыслить хотите? Соотнести с реальностью хотите? Эту реальность понять и задать себе вопрос, почему она отторгает все, что практично, разумно, имеет прикладной смысл, построено по правильным прописям и так далее? Почему место знаменитой фразы Гегеля «все действительное разумно» занимает парадоксальная фраза «все действительное неразумно»? В чем дело? Что происходит? Что за тайна такая? Что за загадка? Пройти-то мимо нее нельзя. Тем более что мы движемся к финалу передачи, создавшей одноименный клуб.

Итак, все это мирно, мирно и относительно правильно развивалось вплоть до того, как вихри разного рода турбулентностей и случайные стечения обстоятельств не создали «Суд времени» – программу на Пятом канале федерального телевидения. Создали они эту программу, и оказалось, что на этой программе что-то произошло. А что, собственно говоря, на ней произошло? Еще один раз обществу показали, что человек, отстаивающий советские ценности, советскую правду, может побеждать тех, кто охаивает эти ценности.

А почему он может побеждать? Это что, случайные свойства личности? Это специфика текущего момента? Что произошло, кроме результатов голосования, которые, конечно, имели большое значение?

На самом деле каждый, кто внимательно смотрел «Суд времени», понимает, что в пределах этих передач личность, наделенная определенными качествами, лишь компонент произошедшего. На самом деле речь идет не только о качествах личности, но и о том, какой метод был применен. И почему применение этого метода в определенных условиях создало такие сокрушительные результаты.

Информационный бой давала армия нового типа. Именно армия, а не отдельный человек. Я никогда бы ничего не сделал, если бы на меня не работала организация, которую я создавал на протяжении 20-ти лет. Я бы никогда ничего не сделал, если бы меня не поддержали люди, которые обладали определенным банком знаний и так далее. И я никогда бы ничего не сделал, если бы в ходе этой работы не был применен определенный метод.

Но именно этого не хотят видеть! Не хотят видеть, что определенный метод был применен и в передаче «Суд времени», и в передаче «Исторический процесс». И в этом новизна ситуации. Мы дали другой бой, чем тот, который давала классическая оппозиция, тоже ведь отстаивавшая советские ценности далеко не безуспешно (она была проста, убедительна, классична).

По существу, в передаче уже схлестнулись постмодернистские тенденции наших противников и союз Модерна и Сверхмодерна в том, что делали мы.

Передачи эти были определенной разновидностью сильно модифицированных средневековых дискуссий – в Парижском университете, в Оксфорде. В ту эпоху дискуссия не была строго рациональна и не разбивалась на аргументы, факты и прочее, а носила достаточно целостный характер. Но я не хочу проводить прямых параллелей между такими дискуссиями и тем, что происходило и продолжает происходить в телевизионных передачах. Прямых параллелей нет. Любители диалектики могут вспомнить о спирали и сказать, что на другом уровне спирали некие точки оказываются похожи друг на друга, но они совершенно разные.

Так вот, средневековые дискуссии в университетах, строившиеся по определенным правилам, для меня суть метафора, объясняющая, что происходящее не было академической дискуссией. Что ни противник не хотел стоять на академической позиции, ни мы не могли стоять на академической позиции, по крайней мере, двумя ногами, потому что тогда противник разгромил бы нас в пух и прах.

Я помню телевизионные дискуссии, на которые выходили люди, готовые к академическому спору, и говорили: «Давайте сначала подробно рассмотрим предысторию вопроса». Им отвечали: «Спасибо, спасибо, уже хватит».

Постмодерн не может не победить классику, потому что он создан для того, чтобы уничтожить классику, или Модерн. Он построен так, чтобы ее уничтожать, он видит все ее слабые места. Поэтому именно тогда, когда был предложен другой метод, рожденный в этой нише под названием ЭТЦ и непонятный нашим противникам, когда они увидели, что применяется этот другой метод, они ошалели. Потому что они не поняли, с чем имеют дело. Они пытаются бормотать, что имеют дело со слишком ярким харизматиком, и все им верят…

Конечно, если бы я блеял и был полностью лишен интеллектуальной и прочей убедительности, то никакой метод бы не помог. Но это, как говорят математики, «необходимо, но не достаточно». Убедительностью надо обладать в отрыве от любого метода, но методом-то тоже надо обладать.

Наука не может так спорить. У нее другой стиль спора. Нельзя стоять двумя ногами на научной территории и спорить со Сванидзе. Или даже с Млечиным. Или с Пивоваровым. Это невозможно.

Конечно, нужно опираться на факты, доказательства, логику, то есть питаться из Модерна, из его классического дискурса. Но к нему нужно добавлять что-то другое…

И вот это другое, которое и называется Сверхмодерном, придает происходящему в телевизионной студии окончательную убедительность, а научную лекцию превращает в парапроповедь. Потому что новая наука может обладать способностью действовать в режиме, напоминающем в чем-то проповедь, то есть мощный, целостный тип обсуждения духовного содержания.

Что такое проповедь, если оторвать ее от классического религиозного начала и рассмотреть именно как метафору, как метод? Это целостное, духовное обсуждение нетривиального, сложного содержания.

И вот когда они с этим столкнулись (а, помимо этого, мы были вооружены также фактами и всем прочим, что применяет Модерн), оказалось, что они ничего не могут. Не потому, что они слабые пропагандисты – это лучшие либеральные пропагандисты, лучшие. И не потому, что другой ветер дует в паруса. Конечно, дует… Но напугало по-настоящему не это. И когда они начали болтать о крике, харизме, о театральной режиссуре, о чем-то еще, они прятали концы в воду.

Они боялись признать, что против них применяется новый тип информационного оружия. Мы применили этот тип оружия, конечно же, ориентируясь на определенный уровень простоты, потому что это телевидение, потому что это историческая тематика и так далее. Но, когда в пределах одного высказывания существует график, модель и стихотворение, это не наука в ее классическом понимании. Это и есть новая, целостная интеллектуальная культура, бросающая вызов Постмодерну. Не с позиций классики, а с позиций сверхклассики. С позиций возврата к некой целостности, которой классическая наука не обладает в силу ее собственной гносеологической природы. А вот предыдущие интеллектуальные донаучные дискуссии, те самые, которые велись в Оксфорде, Кембридже, в Парижском университете и так далее в средние века, этой целостностью и силой обладали!

Именно из этой целостности родился потом юридический метод в том виде, в котором он применяется на Западе. Где действительно важно убедить, важно сочетать особую убедительность с логическими доказательствами, важно, как это все построено, важно, как это все воздействует. Это культура, шлифовавшаяся столетиями.

Итак, уже в первой телевизионной программе «Суд времени» возник вопрос о новом методе, о новых видах интеллектуального информационного оружия, применяемого в информационных войнах. Возник вопрос о том, что против людей, вооруженных мушкетами, пушками и так далее, будут воевать не люди, вооруженные томагавками и луком со стрелами, а люди, вооруженные новейшим оружием. И поэтому хотя их и мало, и сил у них недостаточно, но они могут победить.

В воздухе впервые запахло победой. Но ею запахло потому, что была некая сложность, которую можно было спроецировать на эту относительную простоту.

Не было бы этой сложности – не было бы победы. Ничего бы не было вообще. И не будет. Чем больше будут апеллировать к «двум притопам, трем прихлопам», чем больше будут все редуцировать (по-русски – низводить) до примитивных форм собственно политической деятельности, тем в более глубокой заднице окажется эта политическая деятельность. Вся целиком, со всеми, кто к этому апеллирует. И так произойдет не потому, что вообще нельзя никогда применять ничего простого, не потому, что простое никогда не бывает эффективно. А потому, что ситуация слишком сложная. Потому, что страна слишком глубоко залетела. И потому, что надо глаза-то протереть и увидеть, куда она залетела и что на самом деле произошло.

Потрудиться чуть-чуть надо – глаза протереть. И перестать общаться с манекенами, сооруженными твоим же сознанием, а увидеть реальность, понять, что в ней происходит на самом деле.

Когда передача «Суд времени» кончилась, я заявил: «Хватит! Я не буду непрерывно редуцировать, низводить сложность до некоторого простого политического объемчика, в котором можно победить только потому, что есть эта сложность, которая капает по капле, добавляя что-то в этот объемчик. Я буду саму эту сложность сейчас обсуждать в жанре антишоу».

В первой же передаче «Суть времени» я применил религиозную метафору: продажа первородства за чечевичную похлебку. Я применил религиозную метафору, адресуясь именно к той метафоричности, которая что-то берет у религии для того, чтобы создавать новую науку, восстанавливать научную целостность. Невозможно дальше существовать в ситуации такой дифференциации научных дисциплин. Невозможно. Наука сама начинает распадаться. Нужны трансдисциплинарные, мультидисциплинарные исследования. Эти дисциплины где-то как-то надо собирать. А как ты их будешь собирать?

Обычно для этого применялась философия. Потом заговорили, что это будет делать методология… По какому принципу будет осуществляться сборка? Она создаст интеллектуальный универсум, то есть у этой конструкции будет верхняя точка свода? Или все будет каким-то способом происходить по горизонтали, за счет какой-то трансметадисциплинарной мозаики? Но это же как-то должно происходить… И что будет находиться в точке свода, в этой замковой конструкции XXI века? Какой тип новой науки? За счет чего будет обеспечена целостность? За счет чего обеспечивалась целостность в мифе, понятно. А за счет чего она будет обеспечиваться на совершенно другом этапе развития человечества?

Философский фокус будет? Какой? Существует хоть одна философия без метафизики? Какая? Совсем абстрактные логические конструкции?.. Витгенштейн?.. И у того есть метафизика! У всех есть. А главное, где она, работающая философия, которая в состоянии создать вот эту замковую конструкцию? Где она вообще в мире? Ее нет.

Значит, ее надо создавать.

Значит, надо разбираться в основаниях, в сути времени.

Итак, в первой же передаче «Суть времени» я стал говорить о сложном, и только о сложном – о том, что капало из облака смыслов в передачу «Суд времени». И там же я сказал, что буду в рамках программы «Суть времени» говорить о том, о чем не могу говорить с Млечиным и Сванидзе. Я со своими должен выяснить достаточно сложные вопросы. Не для того, чтобы запереться в башню из слоновой кости, а для того, чтобы действительно добиться победы. И действительно понять, в чем причины поражения, что произошло?

Многие из тех, кто вошел в клуб «Суть времени», говорили мне один за другим: «Когда Вы сказали о первородстве и чечевичной похлебке, когда зашел разговор о сложном, когда возник вот этот метафизический дискурс, тогда-то мы и пришли. Потому что мы, наконец, кожей почувствовали, что что-то может возникнуть такое, что не до конца обречено на поражение. Оно, может быть, и сложное, и витиеватое, и куда-то там заверченное, но в нем есть что-то, что может обеспечить минимальные шансы на победу. А рядом все красиво, все правильно, все зализано, все гламурно, все по прописям, а шансов нет вообще. Может, все у Вас ничем кончится, а может, чем-то. А вот из другого – этого простого, понятного, правильно построенного рая – уже точно ничего не выйдет. На 100%».

Итак, мы стали двигаться именно в этом направлении и двигались в нем достаточно долго. Двигаясь в этом направлении, мы задавались разными вопросами. Но самым больным и ключевым для нас вопросом был один: почему распался Советский Союз? Почему рухнул тот проект, который отвечает нашим ценностям, нашему представлению о великом благе, нашему представлению о должном? Почему он потерпел поражение? В чем дело?

Наши противники в последнее время любят говорить, что это произошло в силу органических обстоятельств. То есть в силу того, что были нарушены незыблемые закономерности рынка, человеческой природы и так далее. Все это начало загнивать и сгнило, не обеспечивая население необходимым, не обеспечивая скрепы в обществе, и так далее и тому подобное. Это их ответ.

Давайте вдумаемся, что произошло на самом деле? Еще и еще раз вдумаемся. Постараемся дать себе на это внятные ответы – не простые, но предельно внятные.

У вас есть схема управления. Чем угодно: клубом «Суть времени», театром, страной, миром, заводом, симфоническим оркестром – неважно… Эта схема предполагает какую-то степень централизации, какие-то связи, какие-то посылаемые сигналы, которые должны пройти от одного звена системы в другое, должны быть приняты и переданы…

Если вы сумели перерезать провода, сумели воспрепятствовать нормальному прохождению сигнала в то место, в которое он должен пройти, что будет? «Дело в том, что эта схема управления была неэффективна», – говорят нам… Если вы разрушили схему управления, то в результате вы получите дезорганизацию и такой негативный результат, что любая примитивная схема управления покажется раем по отношению к достаточно сложной разрушенной схеме (рис. 5).

Рис. 5

Зачем обсуждать, насколько была эффективна схема, если она разрушена?

Если по отношению к схеме управления, существовавшей в советском обществе, было применено организационное оружие под названием «реформы»…

Если были разломаны все звенья…

Если элементарный финансовый сигнал из Госбанка СССР не доходил до отделений банка, потому что Банк России прерывал сигнал…

Если парад суверенитетов приводил уже к разрыву связей…

Если нарушались пропорции и отношения между какими-то старыми и новыми формами…

Если в систему, не приспособленную для этого, встраивались кооперативы и тому подобное…

В результате вся советская система управления – организационная система – оказалась полностью разрушена. А когда она, будучи разрушенной, перестала функционировать, было сказано: «Смотрите, насколько плохо работает советская система! Да она же не функционирует!»

Не функционирует система, которую разрушил Горбачев. И которую начали разрушать еще раньше…

Сталинская система прекрасно обеспечивала определенные параметры жизни. Возможно, она обеспечивала их не так хорошо, как американская система, а возможно, лучше, чем американская система. Возможно, она была заточена когда-то на нужные цели, а когда-то на ненужные цели. Возможно, у нее были издержки и так далее. Но она работала. И по отношению к работающей, правильно отлаженной системе можно задать вопрос: «Это что такое? Это телега? Это „Запорожец“? Это „Волга“? Это „Мерседес“?» И сказать: «„Мерседес“ едет быстрее и лучше, чем телега».

Но если у «Мерседеса» перебиты трубки, по которым подается горючее, разорваны электрические цепи, а телега едет, то телега лучше «Мерседеса», потому что телега хоть куда-то едет, а «Мерседес» просто стоит.

Я не хочу сказать, что сталинская советская система была «Мерседесом». Она просто была системой, которая определенным образом работала. Ее можно было улучшать, что-то можно было к ней добавлять и так далее, но она работала определенным образом на определенные цели. И тут важнее всего, на какие цели. Но, кроме всего прочего, она работала как часы.

Но, когда система работает как часы, можно сказать: «По таким-то и таким-то параметрам она работает не так… А вот это уже функциональные недостатки системы… Эта телега, конечно, хорошая, у нее хорошо смазаны колеса, у нее пра

вильные оси, но это все-таки телега, а не „Запорожец“».

Или: «Это „Запорожец“, но не „Волга“».

Или: «Это „Волга“, но не „Мерседес“».

И так далее.

Но раньше, чем кто-либо стал обсуждать, как эту телегу превратить в «Запорожец» или во что-то другое, начали разламывать ее оси. Но тогда вопрос уже не в том, почему так плохо едет телега, а в том, почему так плохо едет телега с разломанными осями. И стало уже трудно понять, в телеге ли вообще вопрос или в поломках.

Я-то лично считаю, что сталинская система совершенно не была телегой, по отношению к которой американская или какая-то другая система была автомобилем. Я просто ввожу эту метафору для того, чтобы объяснить, что первая причина распада СССР заключается в том, что была разрушена система управления, что под реформами и всем прочим имелась в виду дезорганизация. А дезорганизация обеспечивает то, что обеспечивает… И что в принципе эта дезорганизация осуществлялась достаточно постоянно. Вопрос, почему не защитили систему от подобной дезорганизации? Но то, что система была дезорганизована, это факт.

Итак, в любом подобного рода разрушении первый компонент – это разрушение системы управления. Если мы создаем клуб, то мы не можем позволить себе разрушать созданную систему управления, потому что в этом случае не будет никакого клуба, а будет сообщество растерянных индивидов.

То же самое в государстве, в бизнесе, в любом виде деятельности.

Организация и дезорганизация.

Значит, была осуществлена элементарная дезорганизация. А когда система оказалась дезорганизована, она действительно перестала работать. Сначала была небольшая степень дезорганизации, и она начала давать сбои. Потом больше, и, наконец, при Горбачеве дезорганизация достигла максимума. И все оказалось в состоянии тотальной дисфункции.

Но не потому, что система была плохая. Плохая была система или нет, это отдельный вопрос. Произошедшее в то время не имеет никакого отношения к системе. Хуже система снабжала людей продуктами или нет, она снабжала их по тем нормам, которые сама для себя выработала. И она как-то с этим справлялась. Сравните, между прочим, эти нормы с теми нормами, которые существовали в сытом американском обществе. Там что, было в то время два холодильника на семью и принесение обедов из ресторанов, как сейчас? Нет ведь, правда? Как мы видим по фильмам, там была весьма скромная жизнь в провинциальных городах. Я уж не буду говорить об Италии и Франции того времени.

Итак, первый элемент гибели Советского Союза – это дезорганизация, разрушение, подрыв действовавшей системы управления.

Но есть и второй компонент, гораздо более важный: смыслы.

В любой политической организации важны три человека: политический лидер, идеолог и орговик.

Если организационное начало – это один из краеугольных элементов системы, то смыслы или идеи – это другой краеугольный элемент системы.

Была осуществлена неслыханная операция по подрыву смыслов. Все, что было сделано по подрыву организационного потенциала советского общества, советской страны, ничто по сравнению с тем, что было сделано для подрыва смыслового потенциала.

Вот тут-то постмодернистский враг отработал по полной программе! И ужасно боится, что мы назовем правильное имя и скажем, что это сделал именно постмодернистский враг.

Была осуществлена атака на Идеальное вообще, были применены все изысканные методы карнавализации, которые разработали Бахтин, постструктуралисты, были применены все виды новейшего информационного оружия.

Это все было обрушено на советские смыслы. Произошла их тотальная диссоциация. Информационные и интеллектуальные вирусы были нацелены в каждую клеточку тела.

И прежде всего, естественно, в историческое самосознание, ибо речь шла о советской идентичности (рис. 6).

Рис. 6

О любви к советской стране шла речь! Если эта страна совершала какие-то неслыханные, чудовищные, ни на что не похожие злодеяния, как ее можно любить? А если ее нельзя любить – какие смыслы? Все отвратительно!

Когда смыслы рухнули, то рухнул язык коммуникаций. Очень важно понять (и очень жаль, что кто-то этого не понимает), что есть триединство: метафизика, смысл, язык.

А дальше вопрос в том, что язык есть средство коммуникаций. Если у вас нет языка, как вы построите коммуникации?

Все скажут, что есть русский язык или есть язык ненависти к либералам. Но этого же мало.

Была некая смысловая система. Она накренилась и рухнула, и разбилась на массу осколков. Вам это ничего не напоминает? Это типичный вариант Вавилонской башни, когда все вдруг лишились единого языка и заговорили на невероятном количестве языков.

И говорят на невероятном количестве языков.

И единственный честный ответ на вопрос о том, почему большинство ничего не может сделать на протяжении стольких лет, заключается в том, что возникло дикое количество языков.

Антилиберальный процесс начался уже в декабре 1992 года, когда Съезд народных депутатов не дал Гайдару стать премьером. Политический успех либерализма кончился.

Когда в ответ в октябре 1993-го был расстрелян Дом Советов, то вслед за этим на парламентских выборах победили Жириновский и Зюганов. И Карякин сказал: «Россия, ты одурела!»

С этого момента говорить о какой-то политической манкости, привлекательности либеральных идей, которые до сих пор защищают их творцы, невозможно. Но почему же тогда эти самые творцы до сих пор не только не потеряли, но даже укрепили свои позиции? Почему? Как это может быть не связано со свойствами того большинства, которое позволяет им такое?

Если бы это большинство было сильным, то оно бы такого не допустило. Значит, оно слабее, чем его противник.

Почему противник так силен? В чем его сила?

Его сила в фантастической разобщенности большинства, в его растерянности, в его поврежденности. С чем столкнулась наша страна, когда был нанесен удар по советской идеологии, по смыслам в режиме социокультурного шока, в режиме войны с Идеальным? Впервые на миллиарды долларов США была осуществлена трансформация умствований постмодернистов в классическую политическую технологию, невероятно эффективную, избавившую Соединенные Штаты от сверхдержавы-конкурента.

Вот с этого момента в мозгах наших соотечественников торчат либеральные или другие «тараканы». Их много, они там ползают. Вместо советской смысловой системы возникла мозаика.

Великая заслуга Проханова заключается в том, что он решил эту мозаику собирать. Но он собирал ее эклектически, по горизонтали, сначала создавая в своих первых работах некий атлас идеологий, затем превратив газету «День» (а позже газету «Завтра») в классический постмодернистский коллаж, где на одной странице в статье Бушина говорилось о том, что Горбачев и Ельцин дети власовцев, а на соседней странице Бондаренко называл генерала Власова великим русским патриотом, которым мы все должны восхищаться.

Это и назывался коллаж. Я не обвиняю Проханова. Я говорю, что он оказался в реальной ситуации крушения советской смысловой системы. И он эти осколки решил собирать по принципу горизонтали (рис. 7).

Рис. 7

«Раскололась великая советская ваза?» – сказал Проханов. (Как вы понимаете, я использую и вазу, и Вавилонскую башню, как метафоры.) «О`кей. Она раскололась – мы ее склеим. Мы возьмем клей и начнем по кусочкам ее склеивать, объединять все эти осколки против либералов, против сил, которые мы ненавидим, по принципу общего врага и так далее».

Он эту работу сделал. Не сделал бы он ее, ситуация была бы еще на порядок хуже.

Подобный принцип деятельности в науке называется метаидеологическим. Что такое «мета»? Это когда у вас есть различные языки и вы создаете суперязык, в котором каждый язык является буквой.

Что такое метатеория? Это когда различные теории являются буквами вашего метатеоретического языка. Это сборка по принципу «оставляем каждого при своем», не меняем содержание каждой из этих клеточек, но налаживаем какие-то связи.

Но это рыхлая ситуация. Рыхлая.

Против либералов были и Гитлер, и Сталин, и нормальные западные консерваторы, и мало ли еще кто. Но это не значит, что они могли бы договориться об общих ценностях. У них не было общих ценностей. Был общий враг.

Нам еще долго придется сохранять принцип объединения против общего врага, потому что враг силен и упорен. Он очень талантливо пользуется завоеванными позициями. Ему наплевать на развитие собственной страны, а значит, он готов использовать и регресс как средство удержания власти. Он находится в союзе со всеми международными силами, которые хотят добить нашу страну. И воевать против него широким фронтом необходимо.

Но передача «Суть времени» нужна была для того, чтобы начать выработку нового языка. Нового политического языка. Это страшная задача. Это задача, почти обреченная на провал. Но все остальное уж точно обречено на провал. Мне в высшей степени не хотелось и сейчас не хочется заниматься разработкой нового языка. А что прикажете делать?

Страна больна. Для того чтобы излечить болезнь, использовались все возможные лекарства, и они ничего не дали. Осталось вот это, которое я сам считаю проблематичным, эксцентричным и каким угодно еще. Но я же не от эксцентрики начинаю этим заниматься, не от тяги к эксцентрике. Мне есть чем заниматься в жизни! Я занимаюсь этим потому, что не вижу никаких альтернатив. Все разумные средства спасения страны обречены. Остались безумные средства. Вот это одно из таких безумных средств.

Мне говорят: «А почему не использовать другие языки для коммуникаций?»

Я счастлив буду их использовать. Назовите мне, какие это языки? Какие?

Классический религиозный язык? Какой? Православный? Ну, он и объединит православных. Но он даже их объединит не очень хорошо по причинам, которые можно обсудить отдельно. Ну, допустим, он их объединит. Но он же не может их объединить с гражданами, которые так же любят Советский Союз или так же любят великую Россию, но исповедуют другую религию. Например, ислам. Или со светскими гражданами.

А раз не может – значит, у него заведомо есть некий радиус. В нем есть его ограниченность. Не надо травмировать тех, для кого важен именно религиозный язык. У людей есть свое представление о том, как должна быть устроена жизнь, каковы ценности. Но что-то же надо осуществить с тем, чтобы возник и другой язык. Ведь говорили же на советском политическом языке в многонациональном и многоконфессиональном обществе. В полиэтническом и поликонфессиональном обществе. Было же это!

Тогда скажут: «Почему не вернуться к классическому советскому языку?»

Какому?

Как можно к нему вернуться? Он же почему-то рухнул… Он рухнул, безусловно, потому, что на него оказали мощное воздействие. Но также еще и потому, что потерял ту прочность, которая могла бы выдержать это воздействие. И потому, что он не смог защитить себя. И так далее… Ведь есть какие-то глубочайшие причины!

Как мы вернем классический советский язык? И когда в мире удавалось полностью реставрировать язык? Да, мы, конечно, возьмем все лучшее, возьмем максимум из этого языка. Если бы можно было просто сделать так, чтобы все население страны взяло и заговорило на классическом советском языке 1960 или 1950 года, я был бы счастлив и никаким созданием нового языка не занимался бы. Но это же невозможно. Есть хоть один вменяемый человек, который не понимает, что это невозможно?

О каком еще языке идет речь? О марксистском? Но все мы понимаем, что, когда речь заходит о марксистском языке, мы сталкиваемся с пятнадцатью разночтениями. Позже я попробую показать, что о марксизме думает, например, Фромм. А рядом существуют другие представления о марксизме. Марксизм уже разошелся по массе ниш и лакун. И что? Западное левое движение не разгромлено в мире? Оно не держалось только на нас? Оно не потеряло всяческую дееспособность после того, как мы рухнули? Есть оно, это левое марксистское великое поле? Почему левые во всем мире не говорят на марксистском и неомарксистском языке, если он обладает такой высокой коммуникативной способностью, такой высокой убедительностью? Значит, почему-то он ею не обладает?

Ровно настолько, насколько я люблю советский язык, я люблю и язык марксистский. Я восхищаюсь Марксом! Но это же невозможно один к одному сейчас применить по той же самой причине – потому что это рухнуло. К советскому обществу, к советской стране, к советской истории есть одна критическая претензия – что это рухнуло. Но это очень серьезная претензия. Оно же почему-то рухнуло.

И когда мне бесконечно повторяют, что оно рухнуло, потому что вкрались несколько предателей, которые это все сделали: Горбачев, Яковлев… Все так… Вкрались.

Но, во-первых, их пропустили на эти посты.

Во-вторых, в партии были системы самозащиты? Была партийная разведка. Были пленумы. Были съезды. На XXVIII съезде КПСС в 1990 году все уже было ясно про Горбачева. Он уже растоптал все. Он остался Генеральным секретарем КПСС? И что, я должен сказать, что все члены съезда были агентами ЦРУ? Но это же смешно.

Съезд народных депутатов СССР, Верховный Совет СССР не переизбрали другого президента Советского Союза. Они имели все права. Почему этого не было сделано?

КГБ СССР не отсек врагов советской власти и советского общества. Почему он их не отсек, а, наоборот, проводил по всем возможным каналам?

Что произошло с системой? Это же было системное заболевание, высшим проявлением которого была деятельность Горбачева. Но Горбачев – это только высшее проявление некоего системного заболевания. Что это было за заболевание? Что произошло с советским обществом, с советскими смыслами?

Если мы говорим о восстановлении советских смыслов, что имеется в виду? Мы начнем восстанавливать советские смыслы в том виде, в каком они были когда? В двадцатые годы? При Сталине? При Хрущеве? При Брежневе? В каком именно их модусе? У них же было много различных модификаций. И если они не сработали и позволили разрушить страну, то кто сказал, что восстановление их, и даже создание страны на их основе, не обернутся таким же, а может, еще более быстрым фиаско?

Может быть, кто-нибудь этого и хочет? Может быть, кто-нибудь из наших врагов на Западе как раз и думает, что надо бы еще разок собрать это все на такой вожделенной для них «совковой», как они это называют, основе, и дать этому «совку» окончательно рухнуть под фанфары.

Нам все время приходится заниматься системой управления клубом «Суть времени» – системой управления небольшой организацией… Но вы вдумайтесь в бред, появляющийся иногда на форуме нашего сайта, согласно которому, с одной стороны, идеалом во всем является Сталин – сталинская страна, сталинская система управления и так далее. А с другой стороны (видимо, по причине того, что идеалом является Сталин), начальство надо посылать на три буквы.

Вы понимаете, что это шизофрения? Что это абсолютный аналог того, что когда-то говорил Владимир Соловьев о революционных демократах: мол, они твердо убеждены, что человек произошел от обезьяны, следовательно, все люди братья.

Я понимаю, почему начальство положено посылать на фиг классическому либералу – человеку, который считает, что он сам себе царь… Как в «Воскресении» у Толстого. Человека спрашивают:

– А царя-то ты признаешь?

– Отчего не признавать? Он себе царь, а я себе. Но соединение сталинизма с сетевыми вольностями – это постмодерн. Это и есть пузыри регресса.

Ну, так что же мы сделаем в масштабах тяготеющего к «советскому» общества, все равно неоднородного, привыкшего к определенным вещам, существующего в сегодняшней ситуации, в условиях интернета и пр.? Под какую такую «сталинскую гребенку» мы его подстрижем?

Сталин – очень крупный идеолог и политик. Неужели кто-нибудь думает, что он в 2011 году стал бы стричь все так, как можно было стричь в 1930-м? Другая реальность. Другое мышление. А главное, процесс-то разрушения «Вавилонской башни» уже произошел. Ну, остался советский осколок. Ну, попытался его Зюганов так или иначе модифицировать. Ну, создана на этой основе одна из ниш. А рядом есть другие ниши, есть эклектика этих ниш. А над этой эклектикой сидят либероиды, смотрят на это, называют все это «опарышами», презирают и говорят: «Управлять будем вечно. Вечно…»

В условиях, когда неслиянны эти языки, когда невозможно создать единый язык, а значит, и мощную коммуникацию в пределах большинства… Все, надеюсь, понимают, что язык – это средство коммуникации? И мир не придумал других средств. Я, разумеется, имею в виду политический язык. Если этого языка нет и все говорят на двунадесяти языках, мы так и будем терпеть фиаско…

«И будем мы этим управлять, как хотим и сколько хотим», – говорят либералы.

Это не политическая проблема? Это не является главной политической проблемой, ради которой мы собрались? Есть другие проблемы? Какие?

Как только здесь возникнет политико-лингвистическое единство, как только все это спаяется по-настоящему, – все, не будет никаких либероидов и ничего другого, страна повернется, будет осуществлено очередное русское чудо, и она пойдет в нужном направлении.

Как только – так сразу…

Но вы понимаете, о каком «как только» идет речь? Каков уровень амбиции? Я бы с удовольствием его занизил до предела, но нет возможности. Болезнь такова, что либо нужно применять вот эти самые фантастические и амбициозные средства, либо согласиться с тем, что больной скоро умрет. А при этом лгать самому себе, извлекая из процессов какие-то малые лакомости: депутатские мандаты или что-нибудь еще. Я не хочу этим заниматься.

А теперь подумаем о языке. В сущности, язык для меня, как для политика, конечно же, является, прежде всего, средством коммуникации. Я же вижу, вижу на практике, что огромное количество позитивных, духовных, недовольных сегодняшней ситуацией людей начинает конфликтовать друг с другом потому, что у них нет прочного, эффективного, единого политического языка. И если не будет этой коммуникации, какая политическая организация? Какие политические победы? Какой политический субъект?

Значит, коммуникации нужного качества нет.

Нужен язык.

Язык опирается на смыслы, символы, образы и все остальное. Отдельно надо обсуждать эту проблему в следующих программах – не в следующих сериях этой передачи, а в следующих новых программах.

А смыслы все связаны с метафизикой. Нет языка без метафизики. Ну, нет его.

Произошло самое страшное. Схему управления можно восстановить за 10 дней. Единство языка и смысла так быстро восстановить нельзя.

Не будет метафизики – не будет смысла – не будет языка – не будет коммуникаций.

Соответственно, возникает эта проклятая метафизическая задача в качестве основной и ничем не заменяемой. Нельзя обойти эту точку.

Это вовсе не ситуация, в которой Сергей Ервандович Кургинян, по его особой любви, театральной или какой-то еще, к подобного рода заморочкам, хочет всех затащить в какую-то метафизическую пещеру. То ли платоновскую, то ли похуже. Это абсолютно трезвый взгляд политика на то, что либо надо лечить заболевание предлагаемым средством, либо признать заболевание вообще неизлечимым никакими средствами. Других средств нет.

Те, кто признает это, идут за нами. Те, кто этого не признает, идут другими путями. Мы можем быть с ними глубочайшими союзниками, глубочайшими попутчиками, друзьями, братьями, гражданами одной страны, имеющими общей целью величие нашей Родины… У нас может быть глубокая дружба…

Но у нас другой путь.

Наш путь – метафизика ради смыслов, языка и коммуникаций, а не метафизика вообще ради того, чтобы подразвлечься разного рода сложностями.

Нам метафизика нужна так, как слесарю отвертка, чтобы вывернуть винт. Я понимаю, что так метафизику не делают и что эта метафора рискованная. Но я хочу прояснить свою мысль и сказать, что ничего в подобном завышении планки от эстетства или того, что ты хочешь отдать должное своим каким-то заморочкам, нет.

Я так вижу политическую злобу дня. И, поскольку я ее так вижу, я что-то могу. Я могу выигрывать информационные сражения. Я могу строить и развивать организации. Я могу создавать какие-то интеллектуальные продукты.

С первой же передачи «Суть времени» мы говорили только об этом. И сейчас мы подходим к ключевой точке, каковой является метафизика Сверхмодерна, а также ответ на вопрос, так ли нужен этот чертов Сверхмодерн, если у него столь сложная метафизика?

Об этом давайте поговорим в следующем выпуске программы.

25 октября 2011 года

Дата добавления: 2015-06-04