Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Конец анализа: Переход за грань желания или По ту сторону речи




Окончание терапии — одна из наиболее интересных проблем как классическом, так и в структурном психо­анализе. Я уже касалась этого вопроса во второй главе (параграф 2.2.), но там рассматривались преимуществен­но технические вопросы и освещалась формальная сторо­на: как правильно заканчивать терапию, как лучше это сделать и т.п. Содержательный аспект — что при этом происходит? как мне кажется, фундаментальнее всего разрешен у Лакана.

Классическая фрейдовская формулировка — анализ за­вершен, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах — прекрасный образец полной речи, несущей в себе всю полноту ассоциаций авторско­го дискурса. К счастью, отец психоанализа снизошел до разъяснений:

"Это происходит, когда выполнены два основных условия:

во-первых, пациента больше не мучают его симптомы, стра­хи и торможения, а во-вторых, аналитик уверен, что пациент осознал достаточно вытесненного и непонятного материла, так что патологическим процессам в его психике не на что опереться. Если это невозможно по чисто внешним причи­нам, то анализ лучше считать неполным, а не незавершен­ным" [108, vol. 16, р.237].

Лакан весьма скептически относился к возможности достижения столь идеальной цели. Объектом его крити­ки, правда, был не столько фрейдовский лозунг, сколько


[250]

попытки М.Балинта, М.Кляйн и других представителей объектной школы воплотить его в жизнь. Кляйнианцы и эго-психологи полагали личностную интеграцию идеаль­ным итогом конца анализа, но фактически понимали эту интеграцию как Воображаемую реализацию субъекта, сведенного к его собственному Я.

Последователи Фрейда рассматривали анализ скорее как синтез: аналитический пациент — это субъект во всей его целокупности, т.е. полный, завершенный, не фрагментированный защитами и вытеснением. По достиже­нии такого результата анализ считался законченным. Ла­кан хорошо понимал мнимую, Воображаемую природу этого идеального гомункула:

"Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собствен­но, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. А вы — вы когда-нибудь таких целокупных существ встречали? Это, наверное, идеал. Я их не встречал никогда. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе, пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в сво­ей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был" [35, с.349, курсив мой — Н.К. ].

Мы видим, что окончание анализа Лакан связывает с узнаванием субъектом себя, пониманием себя как субъ­екта высказанного, выговоренного в психотерапевтичес­ком дискурсе. Очевидно, что разница между тем, что есть, и тем, что субъект о себе рассказывает, замечаемая сперва только аналитиком, постепенно становится до­ступной клиенту. По мере продвижения терапии эта "разность" уменьшается, и в конце анализа клиент в ка­честве экзистенциального субъекта не нуждается в под­порке Воображаемого Я его дискурса. Многие психотера­певты наверняка оценят по достоинству риторическое восклицание французского психоаналитика: "Неужели мы заставляем людей так много говорить с единственной целью заставить их в конце концов замолчать?"


[251]

Приближаясь к концу, терапия все чаще исследует ди­намику переноса в качестве ведущего бессознательного сценария психотерапевтического взаимодействия. В са­мом начале, когда трансфер только развивается, аналитик расположен в идеальной позиции "мнимого всеведения", тогда как в конце анализа происходит отказ от идеализа­ции Другого и принятие аналитика как отвергнутого объ­екта влечения клиента.

Такой объект 53 называется отвергнутым, ибо репрезен­тирует утраченную часть субъекта, вызывающую его жела­ние и любовь. Как известно, Лакан определяет любовь как способность дать кому-либо то, чего он лишен. В ана­лизе этому соответствует ситуация терапевтической фрус­трации, когда аналитик не отвечает на либидный запрос пациента, но стимулирует его желание взаимодействовать и, следовательно, продолжать аналитическую работу.

Более того, отказываясь уступать либидному запросу пациента, аналитик вынужден занять позицию неизвест­ного объекта бессознательного желания, отсылающего к невозможности Символизации Реального. Объект 'а' ре­презентирует присутствие аналитика, фантазматический объект желания и референт вытесненной инфантильной сексуальности.

По мере разрушения (демонтажа) фантазма трансферентной любви терапевт "встраивает" желание клиента в новый, в какой-то степени противоположный сценарий, предполагающий становление субъектности последнего в качестве объекта 'а' для Другого. Клиент смещается от позиции субъекта влечения к позиции объекта 'а', кото­рый является причиной влечения Другого. Лакан называ­ет такую перемену позиции "пресечением фантазма" и связывает его с процедурой "перехода". Именно так кли­ент переходит от признания отсутствия аналитика к ут­верждению его присутствия.

Успешно завершившаяся терапия преобразует невроти­ческую тревогу и различные страхи клиента в чистое удо­вольствие познания им собственной субъектности. Это не значит, что по окончании терапевтического анализа в кабинете сидят друг против друга уже два терапевта, и


[252]

один из них (бывший пациент) — начинающий. Как бы ни привлекала аналитика идея стать наставником, приме­ром и идеалом для других людей и создавать их по свое­му подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в аналитических отношениях, и что, потакая себе, он попросту изменяет своим обязанностям. Если же это случится, аналитик лишь повторит ошибку родите­лей, которые разрушают своим влиянием независимость ребенка. Он просто поменяет одну зависимость на дру­гую. Аналитик не должен замещать Супер-эго или стано­виться отцом для клиента, он всего лишь демонстрирует свою непричастность к зависимости субъекта от идеала и примера Другого.

Хорошо понимая всю справедливость этих положений, хочу заметить, что придерживаться их на практике не так-то просто. В своей работе мне, например, приходит­ся совмещать терапию и преподавание глубинной психо­логии, поэтому навязчивое желание превращать клиентов в студентов — вполне устоявшийся симптом, который я надеюсь проанализировать в подходящей ситуации.

Лакан считает, что независимо от того, будет ли психо­аналитическое вмешательство теоретическим или суггес­тивным, можно утверждать, что оно должно быть неопре­деленным (двусмысленным). Множественность смыслов, которыми оперирует терапевт, обуславливает специфику психотерапевтического дискурса, которую на языке структурного психоанализа можно определить как диа­лектику бесконечного порядка языка и конечности желания.

Терапевтический анализ придает смыслу статус собы­тия в той мере, в какой он отделяется и отличается от положения вещей, которые производят его и в которых он осуществляется. Не случайно становление фантазма выражается в игре грамматических трансформаций, а его самая существенная особенность состоит в том, что фантазм может быть облечен в слова, выражен предло­жением — Символизирован. При этом речевой акт ана­литика, подбирающего означаемые, создавая фантазм, функционирует в качестве перформатива 54. Это важный признак, отличающий сконструированный в терапевти-


[253]

ческих целях фантазм от фантазмов, порождаемых пси­хотиками.

Посредством фантазма (точнее, череды фантазмов, сконструированных в ходе психотерапевтического обще­ния) клиент переходит из образованного симптомами пространства Воображаемого в поле речи и языка, главен­ствующих в Символическом. Ведь именно система языка обеспечивает возможность выражения (артикулирования) желаний и влечений, а речь — это и есть попытка выра­зить бессознательную реальность, символизировать ее или хотя бы намекнуть. Лакан пишет об этом так:

"Чего бы ни добивался психоанализ — исцеления ли, про­фессиональной подготовки, или исследования — среда у не­го одна: речь пациента... Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.

Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону ре­чи" [36, с.18].

Таким образом, в рамках лакановской парадигмы мож­но выделить два основных этапа психотерапевтической работы: интерпретацию бессознательного и переход за/через фантазм. Исследуя симптомы клиента, аналитик пытается увидеть за ними основной фантазм как сущ­ность наслаждения, блокирующего понимание и даль­нейшее истолкование (не надо забывать, что клиент, осо­бенно поначалу, хочет не понимать, а наслаждаться). Далее нужно дистанцироваться от этого фантазма и со­здать новый, который станет для клиента не просто бес­сознательным сценарием получения удовольствия, но также и моментом истины — такой точкой совпадения Символического с Реальным, в которой субъект достига­ет окончательной идентичности себе самому.

Конечно, субъект, пребывающий в этой точке 55, — всего лишь гипотеза. Однако Лакан предлагает специаль­ную терапевтическую конструкцию, терапевтический


прием, который он называет синтомом. Синтом (sinthome), как указывает С.Жижек, — это синтез, гибрид симптома и фантазма, атрибут синтетического (synthetic) и в то же время святого (saint) человека, субъекта тера­певтического фантазма. Он играет центральную роль в завершении терапии:

"Симптом как синтом есть некоторая конфигурация озна­чающих, пронизанная наслаждением, — это означающее как носитель jouis-sense, "наслаждения со смыслом".

Важно помнить, что симптом обладает предельным онтоло­гическим статусом: симптом, понимаемый как синтом, — это в полном смысле слова единственная наша субстанция, един­ственное позитивное основание нашего бытия, единственное, что придает субъекту устойчивость. Иными словами, только симптом позволяет нам — субъекту — "избежать безумия", выбрать нечто вместо ничто (психотического аутизма, разру­шения символического универсума). Только симптом, связы­вая наше наслаждение с определенными означающими, с символическими образованиями, придает тем самым некий минимум устойчивости нашему бытию в мире" [20, с.80].

Такая формулировка может показаться слишком кате­горичной. Однако мой личный опыт терапевтической ра­боты показывает, что способность произвольно констру­ировать фантазмы и, тем самым, противопоставить сознательный выбор символического конституирования себя как субъекта симуляционному моделированию, опи­санному в предыдущем параграфе, является важным кри­терием успешности терапии. Будучи осознанным, произ­водство симулякров теряет свою ценность для клиента. Воображаемая нарциссическая самоидентификация не претендует больше на статус экзистенциального априори его жизни, а система личностных смыслов начинает бо­лее реалистично соотноситься со значимыми характерис­тиками внутреннего опыта.

Последнее, о чем стоит упомянуть в контексте обсуж­даемой проблематики — это требования к аналитику, его личности и профессиональному мастерству. В отличие от других авторитетов, Лакан категорически настаивает на бессубъектности терапевта. Он жестко критикует исполь-


[255]

зуемые эго -психологами способ смягчения аналитичес­кой фрустрации, высмеивает балинтовский тезис о "жи­вом зеркале"* и особенно непримиримо относится к идее интеграции Я посредством ассимиляции частичных объ­ектов в процессе терапии.

Эта идея популярна среди аналитиков объектной шко­лы. Исходя из представлений о характерной для невроти­ка параноидно-шизоидной спутанности, они рассматри­вают терапевтический процесс как попытку "собрать воедино" все пережитое на прегенитальных стадиях, час­тичные объекты и влечения и т.п. И воссоздание этого воображаемого Я происходит вокруг некоторого центра, которым является Я аналитика. Попросту говоря, тера­пия, основанная на установлении значимых объектных отношений или личном примере ("делай, как я, и будешь счастлив"), по мнению Лакана, есть не что иное, как вос­соединение фрагментов присущего клиенту воображае­мого расчленения.

Таким образом, идеальный терапевт — это Другой как место в структуре Символического. Перефразируя изве­стную поговорку, можно сказать: для того, чтобы быть святым, это место должно быть пусто; воображаемое Я аналитика начисто исключается из терапевтических отно­шений:

"Если аналитиков специально готовят, то делается это как раз с той целью, чтобы были субъекты, у которых собствен­ное Я отсутствует. Это и есть идеал анализа, который, конеч­но же, остается чистой возможностью... Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и яв­ляются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом де­ле..." [35, с.353].

* Фрейд писал, что аналитик должен быть для клиента бесстрастным зеркалом, в котором отражается личность последнего. "Живое зерка­ло" примерно соответствует интерсубъективной модели отношений "терапевт-пациент". См. об этом также работы М.Гилла [109].


[256]

Поэтому фантазм, в которым фигуры клиента, анали­тика, субъекта, Другого, Иного могут переплетаться и со­четаться в немыслимых вариантах, представляет собой прекрасную форму артикулирования значений и смыс­лов, находящихся "по ту сторону речи". Психотерапевти­ческий дискурс на уровне фантазма может обеспечить постулируемую Лаканом "связь с подлинным Другим, с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и определяет собой окончание анализа" [35, с.353].


Глава 7. Современные представления об анализе сновидений

7.1. "Долина Царей"

В глубинной психологии трудно найти более интерес­ное и любимое всеми — и терапевтами, и клиентами — занятие, нежели анализ сновидений. Толкование снови­дений — не просто "царская дорога к бессознательному", это настоящая Долина Царей, где покоятся огромные, неисчерпаемые сокровища. И хотя психоанализ фактиче­ски начинался с этого метода ("Толкование сновиде­ний" — первая по-настоящему психоаналитическая и са­мостоятельная работа Фрейда и XX столетия, она вышла в 1899 г., но на обложке стояла дата "1900"), рано гово­рить том, что к 2000 году он (метод*) себя исчерпал.

Правда, как и реальная египетская Долина Царей, об­ласть анализа сновидений разрабатывается не только археологами (аналитиками) 56, но периодически подверга­ется и налетам грабителей — авторов разного рода сон­ников, число которых со времен Артемидора сильно уве­личилось. К сожалению, даже квалифицированным специалистам [61] бывает, увы, трудно удержаться от со­блазна составить "краткий справочник" символики сно­видений, нечто на уровне "потоп — это к пожару, а по­жар к — потопу; если же снится милиционер то он символизирует контроль супер-эго над влечениями".

* Равно как и классический психоанализ. Несмотря на то, что библи­ография работ, где психоанализ объявляется ненаучным и устарев­шим, может составить толстый том, в который войдут имена и ува­жаемые (Г.Ю.Айзенк, А.Маслоу, Э.Фромм), и малоизвестные, слухи о кончине фрейдизма, как говорится, сильно преувеличены.


[258]

Чем опасны такие грабежи? Bo-первых, авторы сонни­ков (особенно если они настаивают на своей принадлеж­ности к академическим и научным кругам) косвенно спо­собствуют распространению и без того популярного нынче в нашей ментальности мнения, что психоанализ и психотерапия близки к гаданиям, колдовству, "диагнос­тике кармы" и другим столь же одиозным формам прак­тики. Паранаучная рациональность всегда пыталась наря­диться в академические одежды, и многие современные психологические исследования, пренебрегающие методо­логической рефлексией своих оснований, оказываются на грани фола. Яркий пример тому — онтопсихология А.Менегетги или психоистория Л.Демоза.

Во-вторых, и это гораздо важнее в контексте обсужда­емой проблематики, интерпретация сновидений в прин­ципе не может опираться на сонник любого типа, в том числе и психоаналитический. Основная идея толкования снов, сформулированная Фрейдом и нашедшая логичес­кое завершение у Юнга и Лакана, состоит в том, что сно­видение — это некий текст на языке бессознательного, требующий перевода. Попробуйте представить себе пере­водчика, не знающего ни языка, с которого он переводит, ни проблематики, освещаемой в тексте, ни особенностей стиля автора — ничего. У него в руках только словарь, с помощью которого переводится слово за словом. Переве­дите таким образом несколько фраз сами, не используя при реконструкции смысла грамматических и синтакси­ческих правил русского языка. Это и будет толкование снов по соннику. Рядом с таким "переводом" даже ре­зультат автоматического компьютерного переводчика по­кажется шедевром грамматики и смысла.

А ведь сновидение — не сообщение из Интернета и не инструкция на пакете быстрорастворимого супа. Это сложный текст, со своими стилевыми особенностями (=индивидуальность сновидца) и тончайшими нюансами смысла (=бессознательное видение проблемы в контекс­те жизненной ситуации). В рамках использованной выше аналогии сон, истолкованный по соннику (сколь угодно сложному, пусть даже с элементами алгоритма процеду-


[259]

ры интерпретации, как в "Словаре образов" А-Менегетти [44] — это роман Марселя Пруста или Генри Джеймса в виде дайджеста в автоматизированном переводе.

Характерно, что семиотическую специфику сновиде­ния как сложного и неоднозначного текста, нуждающего­ся в переводе, с предельной ясностью выразил именно семиотик, исследовавший проблемы хранения и переда­чи информации в системе культуры. В статье "Сон — се­миотическое окно" Ю.М.Лотман пишет:

"...власть эта (бессознательное — Н.К.) говорит с человеком на языке, понимание которого принципиально требует при­сутствия переводчика. Сну необходим истолкователь — будь это современный психолог или языческий жрец. У сна есть еще одна особенность — он индивидуален, проникнуть в чу­жой сон нельзя. Следовательно, это принципиальный "язык для одного человека". С этим же связана предельная затруд­ненность коммуникативности этого языка: пересказать сон так же трудно, как скажем, пересказать словами музыкальное про­изведение. Эта непересказуемость сна делает всякое запомина­ние его трансформацией, лишь приблизительно выражающей его сущность. Таким образом, сон обставлен многочисленны­ми ограничениями, делающими его чрезвычайно хрупким и многозначным средством хранения сведений. Но именно эти "недостатки" позволяют приписывать сну особую и весьма су­щественную культурную функцию: быть резервом семиотиче­ской неопределенности, пространством, которое еще надле­жит заполнить смыслами" [40, с.225-226].

Лучше, пожалуй, и не скажешь. Поэтому психотера­певты глубинных школ, всерьез относившиеся к интер­претации сновидений, считали эту деятельность верши­ной профессионального мастерства психоаналитика. Известно ревнивое отношение Фрейда к В.Штекелю, ко­торый, по мнению современников, умел толковать сны лучше, чем сам основоположник психоанализа. Настоя­щими шедеврами аналитического мышления являются толкования, представленные в работах Ш.Ференци, Ж.Делеза и особенно К.Г.Юнга.

Так что начинающему психотерапевту к анализу сно­видений нужно подходить ответственно и очень осторож-


[260]

но. С другой стороны, сновидения изобилуют важной для хода терапии информацией и часто являются "прямыми сообщениями" бессознательного клиента бессознатель­ному аналитика. Их анализ — это, в сущности, "беседа" двух подсознаний, происходящая под контролем внима­тельного и сильного Эго аналитика. Что необходимо для успеха такого разговора?

Американский психоаналитик М.Масуд Кан сформу­лировал ряд требований к функционированию психичес­кого аппарата, которые обеспечивают возможность рабо­тать со сновидением. К их числу относятся:

• хорошее взаимодействие между Эго и Ид;

• внутренний бессознательный источник беспокойства (движущая сила сновидения);

• достаточная интегрирующая сила эго и хорошая способность к символизации;

• способность дистанцироваться от чересчур жесткого контроля со стороны Супер-эго;

• сохранение послеобразов сна в бодрствующем состоянии [63, с.54-56].

Если все эти условия соблюдены, то клиент будет хо­рошо помнить сновидения и станет охотно рассказывать о них терапевту (кажется, нет людей, которые не любили бы говорить о своих снах). Аналитику, в свою очередь, необходимо знание основных принципов работы со сно­видениями, интерпретация которых может существенно продвинуть работу и позволяет хорошо контролировать течение психотерапевтического процесса.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 408; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.008 сек.