Применение концепции габитуса и поля

Поле

Обратимся теперь к понятию «поле», понимаемому Бурдье скорее реляционно, нежели структурно. Поле есть сеть отношений между объективными позициями (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 97). Эти отношения существуют независимо от индивидуального сознания и воли. Это не взаимодействия или межличностные связи индивидов. Занимать позиции могут как агенты, так и институты. В любом случае их связывает структура поля. В социальном мире существует ряд полуавтономных полей (например, художественное [Bourdieu and Darbel, 1969/1990; Fowler, 1997], религиозное, высшего образования), каждое из которых обладает своей собственной особой логикой и формирует у акторов мнение относительно того, что в определенном поле имеет значение.

[463]

Бурдье считает, что поле по определению есть арена борьбы: «Поле есть также поле сражений» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 101). Структура поля одновремен­но «поддерживает и направляет стратегии, с помощью которых те, кто занимает эти позиции, стремятся индивидуально или коллективно, сохранить или улучшить свое положение и навязать тот принцип иерархии, который наиболее благоприятен для их собственных произведений» (Bourdieu, цит. по: Wacquant, 1989, р. 40). Поле представляет собой своего рода конкурентный рынок, где используются различные виды капитала (экономический, культурный, социальный, символический). Все же наибольшее значение имеет поле власти (политики); иерархия властных отноше­ний в рамках политического поля структурирует все прочие поля.

Для анализа какого-либо поля Бурдье предлагает трехступенчатый процесс. Первый этап отражает первостепенное значение поля власти и состоит в том, что­бы проследить отношения определенного поля с полем политическим. Вторая стадия заключается в составлении плана объективной структуры отношений меж­ду позициями в рамках этого поля. И, наконец, аналитик должен попытаться опре­делить характер габитуса агентов, которые занимают различные позиции.

Позиции различных агентов в поле определяются количеством и относитель­ным весом капитала, которым они обладают (Anheier, Gerhards, and Romo, 1995). Бурдье даже использует для описания поля военные образы: он называет его аре­ной «стратегических огневых позиций, укреплений, которые защищают и захва­тывают на поле сражений» (1984а, р. 244). Именно капитал обеспечивает контроль над собственной судьбой и судьбами других (о негативных аспектах капитала см. P.ortes and Landolt, 1996) Бурдье обычно рассматривает четыре вида капитала (рассмотрение несколько иной формулировки типов капитала применительно к возникновению государства см. в Bourdieu, 1994). Это понятие, конечно, заим­ствовано из экономической сферы, и значение экономического капитала очевид­но. Культурный капитал включает в себя различные виды легитимного знания; социальный капитал состоит из ценимых социальных отношений между людьми; символический капитал происходит из почета и престижа.

Агенты, занимающие определенные позиции в рамках данного поля, исполь­зуют разнообразные стратегии. Эта идея опять же показывает, что акторы у Бур­дье обладают, по крайней мере, некоторой свободой: «Габитус не отрицает воз­можность стратегического расчета со стороны агентов» (Bourdieu, 1993, р. 5; курсив мой). Однако стратегии означают не «целенаправленное и запланированное до­стижение рассчитанных целей... а активное развертывание объективно ориенти­рованных "линий действия", которые подчиняются упорядоченности и формиру­ют согласованные и социально понятные образцы, даже несмотря на то, что они не следуют сознательным правилам или не стремятся к обдуманной заранее цели, установленной стратегом» (Wacquant, 1992, р. 25). Именно через стратегии «те, кто занимает эти позиции, стремятся, индивидуально или коллективно, сохранить или улучшить свое положение и навязать тот принцип иерархии, который наибо­лее благоприятен для их собственных произведений. Стратегии агентов зависят от их позиций в поле» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 101).

Бурдье считает государство местом борьбы за монополию над тем, что он на­зывает символическим насилием. Это «мягкая» форма насилия — «насилие, кото-

[464]

рое применяется к социальному агенту при его соучастии» (Bourdieu and Wacquant, 1992 р 157). Символическое насилие осуществляется косвенно, во многом посред­ством механизмов культуры и противоположно более непосредственным формам социального контроля, которые часто исследуются социологами. Основной инсти­тут посредством которого к людям применяются символическое насилие, — это система образования (Bourdieu and Passeron, 1970/1990; относительно применения понятия символического насилия к положению женщин см. Krais, 1993). Язык, зна­чения, символическая система власть имущих навязываются остальной части на­селения. Это служит позиции власть имущих опорой, поскольку среди прочего мас­кирует их действия для остальной части общества и позволяет «господствующим принять собственное положение господства как легитимное» (Swartz, 1997, р. 89). В более общем плане Бурдье (Bourdieu, 1996) считает, что образовательная систе­ма глубоко задействована в воспроизводстве существующих властных и классовых отношений. Именно в воззрениях Бурдье на символическое насилие наиболее от­четливо проявляется политический аспект его творчества. Таким образом, Бурдье интересует освобождение людей от этого насилия и, глобальнее, от классового и политического господства (Postone, LiPuma, and Calhoun, 1993, p. 6). При этом Бур­дье — не наивный утопист. Наилучшим образом его позицию можно было бы опи­сать как «разумный утопизм» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 197).

Подчеркивая значение габитуса и поля, Бурдье отвергает раскол между мето­дологическими индивидуалистами и методологическими холистами и занимает позицию, недавно названную «методологическим реляционизмом» (Ritzer and Gindoff, 1992). Иначе говоря, основной интересующий Бурдье предмет — отно­шения между габитусом и полем. Он усматривает два основных проявления этой взаимосвязи. С одной стороны, поле обусловливает габитус; с другой стороны, габитус образует поле как нечто значимое, обладающее смыслом и ценностью и заслуживающее затрат энергии.

Бурдье не просто стремится разработать абстрактную теоретическую систему. Он также связывает ее с некоторыми эмпирическими вопросами и таким образом изоегает ловушки чистого интеллектуализма. Мы проиллюстрируем применение теоретического подхода Бурдье на примере его эмпирического исследования «Раз­личие», в котором рассматриваются эстетические предпочтения различных групп общества.

«Различие»

В этой работе Бурдье, среди прочего, пытается показать, что культура может быть вполне законным объектом научного изучения. Он пытается объединить культу­ру в смысле «высокой культуры» (например, предпочтения классической музы­ки) с антропологическим пониманием культуры, учитывающим все ее формы, как высокие, так и низкие. В частности, в своей работе Бурдье связывает предпочте­ния изысканных предметов с предпочтениями в еде.

Из-за структурных инвариантов, особенно поля и габитуса, культурные пред-очтения различных групп общества (в особенности, классов и их отдельных сек-

[465]

торов) образует согласованные системы. Основной интересующий Бурдье вопрос — различия в эстетических «вкусах», приобретенная склонность проводить разли­чие между разнообразными культурными объектами эстетического наслаждения и по-разному их оценивать. Кроме того, вкус вырабатывается практикой, которая, в частности, способствует приобретению самим индивидом ощущения своего ме­ста в социальном порядке, равно как и определению этого места относительно дру­гих людей. Вкус служит для объединения людей, обладающих сходными предпоч­тениями и для отделения их от тех, у кого вкусы иные. Таким образом, с помощью практического применения вкуса» люди классифицируют объекты и в ходе этого классифицируют сами себя. Мы можем относить людей к определенной катего­рии в зависимости от тех вкусов, которые они проявляют: например, в зависимо­сти от предпочтения ими разной музыки или кинофильмов. Эти практики, как и все прочие, нужно рассматривать в контексте всех взаимных отношений, то есть в целостности. Таким образом, кажущиеся изолированными пристрастия в сфере искусства или кинематографа связаны с предпочтениями в пище, спорте или прическах.

В свое исследование вкусовых предпочтений Бурдье включает рассмотрение двух взаимосвязанных полей: классовых отношений (особенно в рамках отдель­ных групп господствующего класса) и культурных отношений (критику этого разграничения см. в Erickson, 1996). Бурдье рассматривает эти поля как ряд пози­ций, где происходят разнообразные «игры». Действия, предпринимаемые агента­ми (индивидуальными или коллективными), занимающими определенные пози­ции, обусловлены структурой поля, характером позиций и связанными с ними интересами. Игра также предполагает самопозиционирование и использование и широкого диапазона стратегий, позволяя кому-либо особенно выделиться в игре. Пристрастие предоставляет возможность одновременно реально ощущать и отста­ивать свою позицию в поле. Однако поле социального класса обладает глубоким воздействием на способность участвовать в этой игре, высшие классы в гораздо большей степени способны добиться признания своих вкусов и оказывать сопро­тивление вкусам низших классов. Таким образом, мир произведений культуры связан с иерархическим миром социальных классов и сам представляет одновре­менно иерархическим и иерархизирующим.

Нет нужды говорить, что Бурдье также связывает вкус с другим важным поня­тием своей теории — габитусом. Вкусы в гораздо большей степени формируются этими глубоко укоренившимися и долгосрочными диспозициями, нежели поверх­ностными мнениями и высказываниями. Человеческие предпочтения даже в та­ких бытовых аспектах культуры, как одежда, мебель или приготовление пищи, формируются габитусом. И именно эти диспозиции «создают бессознательное единство класса» (Bourdieu, 1984a, р. 77). Далее Бурдье формулирует это более ярко: «Вкус — это сват... с помощью которого один габитус подтверждает свое родовое сходство с другим габитусом» (1984а, р. 243). Конечно, диалектически, структура класса формирует габитус.

Хотя для Бурдье большое значение имеют как поле, так и габитус, именно их диалектическая взаимосвязь имеет величайшую важность и смысл; поле и габи­тус взаимно определяют друг друга:

[466]

Диспозиции, образующие культурный габитус, формируются, функционируют и дей­ствительны исключительно в поле, во взаимосвязи с полем... которое само выступает «полем возможных сил», «динамичной» ситуацией, в которой силы проявляются ис­ключительно во взаимосвязи с определенными диспозициями. Поэтому одни и те же практики могут получать противоположные значения и ценность в различных полях, различных конфигурациях или противоположных секторах одного поля (Bourdieu, 1984а, р. 94; курсив мой)

Или, как обобщает Бурдье, «существует значительная корреляция между со­циальными позициями и диспозициями занимающих их агентов» (1984а, р. 110). Именно исходя из взаимосвязи между габитусом и полем устанавливаются прак­тики, в частности, культурные практики.

Бурдье считает культуру своего рода экономикой или рынком. На этом рын­ке люди используют не экономический, а культурный капитал. Этот капитал в значительной степени становится результатом социально-классового происхож­дения и образовательного опыта людей. На рынке люди накапливают большее или меньшее количество капитала и либо расходуют его для улучшения своего положения, либо утрачивают его и таким образом ухудшают свою позицию в экономике.

Люди следуют различиям в широком диапазоне полей культуры — в напитках, которые они употребляют (Перрье или кола), автомобилях, которые они водят («Мерседес Бенц» или «Форд Эскорт»), газетах, которые они читают («Нью-Йорк тайме» или «ЮэсЭй тудэй») или местах, где они отдыхают (Французская Ривье­ра или Дисней-ленд). Отношения различия объективно вписаны в эти продукты и заново активируются всякий раз при их использовании. Бурдье полагает, что «со­вокупное поле этих полей предлагает почти неисчерпаемые возможности следования различиям» (1984а, р. 227). Приобретение определенных культурных товаров (например, «Мерседес Бенц») приносит «прибыль», тогда как других («Форд Эс­корт») — не приносит никакого дохода или даже оказывается убытком.

Бурдье (Bourdieu, 1998, р. 9) стремится пояснить, что он не просто, вслед за известной теорией демонстративного потребления Торстейна Веблена (1899/ 1994), утверждает, что «побудительная сила любого человеческого поведения — стремление к различию». Он заявляет, что основной его тезис состоит в следую­щем: «Существовать в социальном пространстве, занимать определенное место или быть индивидом в социальном пространстве значит отличаться, быть дру­гим... вписанный в рассматриваемое пространство человек... наделен категория­ми восприятия, схемами классификации, определенным вкусом, позволяющим ему проводить различие, отличать, распознавать» (Bourdieu, 1994/1998, р. 9). ак, например, человек, предпочитающий иметь рояль, отличается от того, кто выбирает аккордеон. Тот факт, что один выбор (рояль) заслуживает отличия, Другой (аккордеон) считается простонародным, является результатом гос­подства определенной точки зрения и символического насилия, обращаемого против тех, кто придерживается другого мнения.

Между характером продуктов культуры и вкусами существует диалектическая взаимосвязь. Изменения в продуктах культуры ведут к изменениям во вкусах, но

изменения вкусов также, вероятно, вызовут преобразования в продуктах культу-

[467]

ры. Структура поля не только обусловливает желания потребителей культурных товаров, но также структурирует создаваемое производителями с целью удовле­творения этих потребностей.

Изменения во вкусах (а Бурдье рассматривает все поля во времени) происте­кают из борьбы между оппозиционными силами как на культурной (например, приверженцы старой моды против сторонников новой), так и на классовой (гос­подствующие против управляемых групп в рамках господствующего класса) аре­не. Однако центр этой борьбы находится в классовой системе, а сражение куль­турное, например между художниками и интеллектуалами, представляет собой отражение бесконечной борьбы между различными группами господствующего класса за то, чтобы определять культуру, а на самом деле, — весь социальный мир. Именно оппозиции в классовой структуре обусловливают противоположно­сти во вкусах и габитусах. Приписывая огромное значение социальному классу, Бурдье отказывается сводить его просто к экономическим вопросам или произ­водственным отношениям, а считает, что класс также определяется габитусом.

Бурдье предлагает особую теорию взаимосвязи между деятельностью и струк­турой в рамках контекста анализа диалектической взаимосвязи между габитусом и полем. Его теория также отличается вниманием к практике (в предыдущем слу­чае, практикам эстетическим) и отказом заниматься сухим интеллектуализмом. В этом смысле она представляет собой возврат к марксистскому интересу к взаи­мосвязи теории и практики.

«Homo Academicus»

В работе «Homo Academicus» Бурдье (1984b) ставит различные цели, в том числе применить свой теоретический арсенал к анализу французского академического мира (см. Krais, 1996, относительно применения теории к анализу академическо­го мира Германии). Описывая область своего интереса в этой работе, Бурдье вы­сказывает ряд теперь знакомых нам идей:

Университетское поле, как и любое другое, есть место борьбы за определение условий и критериев легитимного членства и легитимной иерархии, т. е. за определение того, какие свойства могут уместно, эффективно и законно выполнять функции капитала, приносящего особые гарантируемые полем выгоды (Bourdieu, 1984b, p.11)

В частности, Бурдье интересует взаимосвязь между объективным положени­ем различных академических сфер, их соответствующими габитусами и их борь­бой между собой. Кроме того, Бурдье стремится связать академическое поле и происходящее в нем с более обширным полем власти. Как описывает в данном случае эту взаимосвязь Бурдье, структура высшего образования «воспроизводит в специфически академической логике структуру поля власти, доступ к которому она обеспечивает» (Bourdieu, 1984b, p. 38). И, диалектически, структура академи­ческого поля посредством отбора и идеологического внушения способствует вос­производству поля власти.

Бурдье приходит к заключению, что французский академический мир распре­делен между самыми влиятельными полями закона и медицины и подчиненными полями науки и, в меньшей степени, искусства. Такое разделение соответствует

[468]

делению поля власти, в котором тот, кто обладает социальной компетентностью, занимает какое-то время господствующее положение, а обладающие компетент­ностью научной являются в социальном плане подчиненными. Однако вопрос существенно осложняется тем, что академический мир одновременно представля­ет собой социальную иерархию (которая отображает поле власти, а также систе­му социальной стратификациикогда господствует политическая и экономическая власть) и иерархию культурную, управляемую культурным капиталом, происте­кающим из научного авторитета или интеллектуальной известности. В культур­ной сфере иерархия академических дисциплин имеет противоположный характер: наука находится на вершине, а закон и медицина занимают более низкое положе­ние. Таким образом, во французской университетской системе наблюдается оп­позиция экономико-политического и культурного поля.

Эта борьба ведется не только между отдельными областями, но и в рамках фа­культета гуманитарных и естественных наук, который разрывается между соци­альным и научным. Таким образом, указанный факультет занимает «привилегиро­ванную позицию для наблюдения за борьбой двух форм университетской власти» (Bourdieu, 1984b, p. 73). Социальная (или академическая) власть некоторых членов этого факультета проистекает из их роли в университете как месте передачи леги­тимного знания. Свой капитал они приобретают в рамках университета, благодаря контролю над образовательным процессом и формированием следующего поколе­ния академических ученых. Другие члены факультета обладают властью научной, источник которой — в их интеллектуальной известности в их особой области. Два эти вида академических ученых в рамках факультета гуманитарных и естественных наук в поле французской университетской системы борются за власть.

Какого бы рода капиталом ни обладал академический ученый, для его приоб­ретения требуется время. Процесс приобретения капитала приводит к интересной динамике между авторитетными преподавателями и аспирантами и младшими сотрудниками факультета, стремящимися занять их места. Облеченные властью осуществляют контроль над аспирантами, которые должны быть послушными и покорными. Однако аспиранты также участвуют в этом процессе. Как пишет Бур-дье, «на крючок попадается только тот, кто в водоеме» (Bourdieu, 1984b, p. 89). Ведущие преподаватели должны удерживать новообращенных от слишком ско­рого обретения независимого статуса, но они не должны подавлять их до такой сте­пени, чтобы те разочаровались и ушли работать на конкурирующих профессоров. Количество и авторитет подчиненных способствуют повышению престижа препо­давателя. Кроме того, большое число студентов способствует привлечению других студентов. Таким и другими способами «капитал порождает капитал» (Bourdieu, 1Уо4Ь, р. 91). Честолюбивых студентов притягивают честолюбивые преподаватели, в результате чего их сближение носит в гораздо большей степени социальный, нежели интеллектуальный характер.

«этот пример Бурдье использует для критики интеллектуальной посредствен­ности университетской системы. Чтобы добиться успеха, человек скорее должен ыть конформистом, чем новатором. На практике получается, что время, затрачен­ное на усиление академической власти (например, посредством участия в ко­миссиях), есть время, отнятое у интеллектуальных занятий. Накопление и сохра-

[469]

нение академической власти требует большого времени — времени, которое нельзя посвятить более интеллектуальным занятиям. По мнению Бурдье, такое положение дел нельзя рассматривать как результат сознательного выбора академических уче­ных, скорее всего это проистекает от динамики взаимодействия должностей в ака­демической среде.

Взаимоотношения старших и младших академических ученых Бурдье также использует для анализа произошедшей во Франции в 1968 г. академической ре­волюции. Воспитанные в вышеописанных комфортных условиях академической системы старшие преподаватели не были готовы к последовавшим волнениям. Некоторые новички, со своей стороны, отказались ждать долго и терпеливо, как ждали их предшественники. Таким образом, и молодые, и старшие преподаватели столкнулись с конфликтом между сохранившимся габитусом и меняющимся харак­тером поля. Старшие преподаватели продолжали работать «без какой-либо созна­тельной настройки для защиты социальных постоянных преподавательского соста­ва» (Bourdieu, 1984b, p. 137). Их встревожило количество новичков, способных вступить в академическую сферу без уплаты ожидаемых взносов. Эти вновь при­бывшие рассматривались как получающие доступ по «сниженной цене». Именно эти новые члены профессорско-преподавательского состава, даже несмотря на то что занимали академические должности, объединялись со студентами, чтобы со­вершить революцию.

Однако Бурдье считает, что конфликт произошел не между старыми и молоды­ми членами профессорско-преподавательского состава, а между двумя группами молодых преподавателей. С одной стороны, существовали молодые члены профес­сорско-преподавательского состава, интериоризовавшие габитус старшего поколе­ния и имевшие возможность подняться в академической иерархии. Против них в боевом порядке выстроилась вторая группа молодых преподавателей с другим га­битусом, явившимся следствием того, что у них почти не было видов на будущее в плане карьеры (вполне вероятно, что те, кто считает свои шансы на продвиже­ние блокированными, выступят с протестом).

Кроме того, Бурдье утверждает, что различные преподавательские группы ре­агировали на кризис по-разному. Группы, участие которых было наиболее вероят­но, — служившие «прибежищем для студентов, которые в предыдущем состоянии системы не были бы допущены или были бы исключены» (Bourdieu, 1984b, p. 165). Двумя такими сферами были социология и психология: «Эти слабо определенные академические позиции, обеспечивающие доступ к социальным позициям, в свою очередь, являющимся слабо определенными, предназначены для того, чтобы по­зволить тем, кто их занимает, окружить себя и свое будущее аурой неопределен­ности и неясности» (Bourdieu, 1984b, p. 165). Не умеющие приспосабливаться или обладающие неясными ожиданиями с большей вероятностью участвовали в кри­зисе. Социология играла ключевую роль в начале кризиса не только по вышепе­речисленным причинам, но также и потому, что она привлекала «студентов из господствующего класса, обладающих низким уровнем академических достиже­ний» (Bourdieu, 1984b: 170). Именно в социологии такие студенты вступили в кон­такты с преподавателями, чьи карьерные планы были незначительны, и именно получившееся в результате взаимодействие сыграло ключевую роль в разжигании

[470]

6унта. Как пишет Бурдье, существовала «структурная близость между студентами и низшими преподавателями» (Bourdieu, 1984b, p. 171). Они пошли вместе не ознательно, а из-за сходства их габитусов и позиций в соответствующих сферах (студенческой и профессорско-преподавательской).

Заключительные размышления. Бурдье — один из тех мыслителей (сюда отно­сится и Гарфинкель), которых считают теоретиками, но сами они отвергают та­кую характеристику. Он говорит, что не «создает общий дискурс социального мира» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 159). Бурдье отрицает чистую теорию, ко­торой не хватает эмпирической основы, однако он также пренебрежительно от­носится и к чистому эмпиризму, осуществляемому в теоретическом вакууме. Он считает, что сам занимается исследованиями, которые «нераздельно эмпиричны и теоретичны... исследование без теории слепо, а теория без исследования пуста» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 160, 162).

В целом я согласен с Дженкинсом, когда он утверждает, что «интеллектуаль­ный проект Бурдье долгосрочен, относительно последователен и целостен. Он представляет собой просто-напросто попытку создания теории социальной прак­тики и общества» (Jenkins, 1992, р. 67). Кэлхоун считает Бурдье критическим тео­ретиком, который в данном контексте определяется более широко, чем термин, относящийся к представлениям Франкфуртской школы. Кэлхоун определяет кри­тическую теорию как «проект социальной теории, где одновременно проводится критика общепринятых категорий, критика теоретической практики и независи­мый критический анализ социальной жизни с точки зрения возможного, а не про­сто действительного» (Calhoun, 1993, р. 63).

Хотя Бурдье предлагает определенную теорию, она не обладает универсальной значимостью. Например, он говорит, что «не существует трансисторических закбнов отношений между полями» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 109). Природа действи­тельных отношений между полями была вопросом эмпирическим. Аналогично ме­няется и характер габитуса в новых исторических обстоятельствах: «Габитус... есть трансцендентал, но исторический трансцендентал, который тесно связан со структурой и историей поля» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 189).

Дата добавления: 2015-06-04