Часть IV 5 страница

«Ага! В романе о великом герое Семене-победоносце будет написано: приказный Пономарев был разбужен грохотом ка­нонады! Уже штук с пяток выпустили. И бьют оттуда, от Фролова, а снаряды рвутся в нашем направлении. Ни черта не понять».

- Ротов с Гринькой на опушку леса побежали, - объяснил ему ситуацию Валерий.

Схватив лежавшую рядом на земле винтовку, загнав пат­рон в дуло, поправил шашку, потрепав успокоительно нервно переступавшего с ноги на ногу конька по шее, бежит Семен в сторону и усаживается за пеньком старой вербы. Давно уже рассвело. Значит, долго он спал. Приподнявшись, раздвинув ветки белотала, видит бегущего меж деревьев Гриньку.

- Эй, ребяты, суды! Скорея! Коней оставьтя!

Все трое срываются с мест и бегут за повернувшим назад Гринькой.

- Суда, желторотые!

Выбежав на опушку, сначала никто ничего толком не ви­дит: лес отступил, широко раскинулись заросшие молодым красноталом песчаные дюны, солнце скрылось за облаком, нигде живой души не видно, в чем же дело?

Справа доносится голос Ротова:

- Разбягайтесь кажный друг от дружки шагов на пятнадцать. В цепь ложитесь. Зараз суды краснюки нагрянуть. Да в талы, на буруны залазьтя, штоб перед собой видать могли!

Выскакивает Семен на бугорок, продирается сквозь гус­тые заросли краснотала, и останавливается, как вкопанный: вон, не больше как в полуверсте, движется на них жидень­кая цепь, видно их хорошо, пригибаясь, падая и вскакивая, оборачиваясь и стреляя назад, подбегают они всё ближе и ближе, прямо к ним, видно, тут, в Войсковом лесу, спрятать­ся хотят. Да кто же такие? И, снова грохнув на всю степь, разорвалась над головами бегущих звонкая шрапнель. Дале­ко справа слышен голос Ротова:

- Не стрялять! Подпушшай ближе. Ждать мою команду!

Отступающие пехотинцы подбегают всё ближе, а вон там, сзади них, из-за верб над дорогой, вдруг высыпает вторая цепь, погуще, идет быстро вслед первой, не стреляя. А это кто же? Быстро пробежав взглядом по бурунам, видит выско­чивших слева из-за тех же верб всадников. Далеко они, хоро­шо не разглядеть, но одно ясно: казаки это должны быть. Наши, что ли? Как же тут вот в этих бегущих стрелять, ког­да пули наши туда, в преследователей, лететь будут? Дрянь дело.

И снова голос Ротова:

- Рябяты, прицел постоянный. В ноги норови! Ог-гонь!

Быстро выделив одного из совсем близко перескочивших куст, нажимает Семен на спуск, слышит нестройный залп винтовок, видит на короткий миг поднявшегося из-за дюны Ротова, бросающего гранату в направлении бегущих совсем близко красных. Взрыв взметает тучу песка. Вся цепь залегает. Теперь они снова ползти будут, за кустами ничего не видно, в оба глядеть надо.

- Подпушшай, рябяты, подпушшай...

Хорошо - «подпушшай»! Да их же человек с сорок, а нас пятеро. Нагонявшая красных цепь, видно, по команде пере­шла в беглый шаг, а конные, десяток их, не больше, отхва­тывают залегших в кустах от лесу.

- Вз-воод, п-пли!

Залп от винтовок, и снова, на этот раз и слева, и справа, разрывы ручных гранат. И громкий голос Ротова:

- Сдавайси! В кольце вы! Бросай винтовки! Вых-ха-ади!

Тишина. Сначала ничего не видно, кроме колышащихся под ветром тоненьких веток талов... А что если они поползут да в атаку кинутся? Ведь слыхали же они, сколько их стре­ляло. Хороший «взво-од» - пятеро! И вдруг, почти совсем под носом у него, поднимается из-за бурханчика растрепанная фигура без фуражки, в одной рубахе, с поднятыми вверх ру­ками. У Семена разбегаются глаза: и вправо, и влево, шагах в десяти друг от друга, стоят они меж низких кустов, да чело­век тридцать их будет, тянут руки к небу, будто Богу молят­ся. Встает во весь рост и Ротов:

- Взвод, не стрелять. Дяржи их на мушке. Приказный Пономарев, с двумя казаками посбирайтя оружию. А вы, эй, краснюки, чаво опупели, в кучу сходись, говорю вам, в кучу, в середину, мать вашу в дыхало, враз, а то с пулямету угошшу!

Медленно, видно, что выбились они из сил, сходятся по­бросавшие винтовки красные, скопляются в середине цепи. Юшка и Виталий уже давно там, только и видно, как накло­няются они, поднимая винтовки. Бежит и Семен, и по сле­дам в песке сразу же видит, где и ему искать надо. Вот она - одна, вторая, третья, лежит дулом на кусте четвертая, вотк­нутая штыком в землю. Это, видно, специалист еще с фронта за время братания! Гринька и Ротов стоят во весь рост, держа винтовки наизготовку, и кричит Ротов, обернувшись к лесу:

- Господин исавул! Няхай ишо цепь ляжить. Мы их и так упекём!

Обернувшись к красным:

- Стройси по чатыре! Становись! Налево кру-у-гом!

Привыкнув безропотно исполнять команду, послушно поворачиваются те к ним спинами. Отвоевались. Снеся в кучу штук двадцать винтовок, запыхались Юшка с Валерием, на­таскал и Семен семь штук. Теперь окружить всю эту компа­нию. Подойдя совсем близко, останавливается Семен за спи­ной первого, всё еще держащего над головой руки пехотин­ца. Мимо него проходят справа Гринька, а слева Ротов.

- У кого ливольверты есть, признавайси!

В толпе пленных движение и шепот... Из середины отве­чает один:

- У товарища комиссара наган был. Тольки гранатой яво убило, во-он он, за кустами ляжит.

Слева от леса выносятся конные, впереди он, князь Югушев. Семен срывает с головы фуражку:

- У-рр-р-р-а-а «Белым орлам»!

- Ур-рра-а!

Опустив руки, поворачивается подтянутый, лихой, краси­вый, высокий солдат, по всему видно, что унтером он при царе был. Смотрит кругом, и вдруг плюет озлобленно себе под ноги:

- Ч-черти! Надули. Никаких исавулов у них нету. А ить мы взаправди думали...

Князь соскакивает с коня, обнимает Семена и отвечает солдату так, будто спокойно с ним разговаривает:

- И индюк думал, да сдох!

Кто-то хлопает Семена по плечу - рядом с ним стоит Вале­рий.

- Здорово! Кады не вы, ушли бы они в лес, - и вдруг страшно мрачнеет: - А когда напали они на нас, Галина Пет­ровна на тачанку свою выскочила, а пуля ей, ну, прямо же в затылок. Так и покатилась. И тот, молодой, што кашеварил, студент, и его убили, а с ним еще трех кадет, одного гимнази­ста и еще двух студентов из Усть-Медведицы... А дядя твой с Савелием Степановичем в Арчаду вернулись. И батарея твоя пришла, вахмистр уже спрашивал, ежели, сказал, за три дни на батарею не явится, расстреляю, как дезертира...

Выстроенные по четыре тяжело шагают по бурунам, вы­бираясь на торную дорогу, пленные. Отбежав в кусты, при­меривает Гринька-говорок снятые с красногвардейца галифе.

- Ить от чёрт! Подлататься я трошки хотел, шаровары мои во-взят поизорвались. А он, глянь, какой бугай, таких, как я, в яво штаны двоих всадить можно!

* * *

В доме старика Илясова собрались они все - трое Коростины, молодые и их отец, дядя Воля с Савелием Степановичем, князь Югушев и вахмистр батареи. Дочка хозяина, еще со­всем молодая, лет шестнадцати девка, угостила их лапшой и вареной курятиной, поставила самовар и разлила чай в толстые белые чашки с синей каемкой.

На дворе давно смерклось. Тихо на хуторе. И собак не слыхать.

После боя с заблудившимся отрядом голубовских красно­гвардейцев, потеряв из сотни «Белого Орла» шесть человек убитыми и пятерых раненых, остался командир на кладби­ще, там, где возле братской могилы партизан, отдельно, под тремя вербами, закопали и его Галю. С похорон разошлись все молча, хорунжего своего не трогали, пусть с женой по­прощается... без лишних свидетелей...

Керосиновая лампа ярко начищена, молодая хозяйка, На­стя звать ее, сбилась с ног, но прием устроила, как и пола­гается, все гости довольны, сидят на лавках и стульях, а она и сам Илясов постоянных мест не имеют, нужно за всем доглядеть, чтобы кому из гостей в чем недостатка не было. К чаю Настя наделала хворосту, посыпала его откуда-то чу­дом раздобытым сахаром. Старик-хозяин, больше для по­рядку, принес полную четверть собственного настоя и вмес­те с тарелкой нарезанной тарани поставил на стол. Внучка подсунула каждому толстые граненые стаканы. Потерев руки объявил Илясов:

- Баклановская! С перчиком. Для душевного разговору.

Семен всех разговоров внимательно слушать не может. Всё еще стоит у него в глазах утопавший в сирени гроб Галины Петровны, закрытый... закаменевшие черты лица шедшего за гробом хорунжего. Ничего не видя и не чувствуя, маши­нально тянется и он к стакану с перцовкой, выпивает его залпом, удивленно, будто проснувшись, смотрит вокруг себя, и только теперь слышит то, что говорит Савелий Степанович вахмистру.

- Гиммельрайх фамилия, говоришь? Ну, конечно же, ев­рей. Ясно. Прав ты, вспомнив то, что еще в Писареве тот, потом краснюками убитый морской офицер, как его, ах, да, Давыденко, говорил. Только одно, дорогой, нельзя же по это­му списку о всем народе судить, да еще в этих вот обстоя­тельствах. И еще одно во внимание прими: с тех пор, как изгнали евреев с Палестины, почитай, две тысячи лет скита­ются они как беженцы, чужаки, никому ненужные пришель­цы по всему свету. Куда ни придут, всюду страх конкурен­ции, завистливые глаза, предубежденность. Так вот они и в Россию через Польшу и Украину попали. Изгонял их еще князь Иван Васильевич, потом Елисавета, выселял Павел Тре­тий. А Николай Первый, указом из 1843 года, черту оседлос­ти провел: только в семи западных губерниях жить им разре­шил. Так, российским же правительством, было им запрещено у нас на Дону селиться. Попали они к нам лишь по присое­динении Ростовского и Таганрогского округов, живут там сво­ими общинами замкнуто, свои доктора у них там вертятся, адвокаты, торговцы. И с казаками никаких у них недоразу­мений не было. Да вот еще, а что ты думаешь, откуда эти наши казачьи фамилии: Жидковы и Евреиновы? О чём они свидетельствуют? Да о том же, о чём и такие, как Татаркины и Калмыковы с Турчаниновыми. Значит, были когда-то ка­кие-то евреи, которые, как и калмыки, татары и турки, у нас обжились, и стали внуки их казаками. Вон хоть того черкас­ского доктора Сегаля возьми, врач, стопроцентный еврей, а взяли сына его по мобилизации в казачью армию в четырнад­цатом году, пошел он в казачий полк, служил там под име­нем Сегалёва, и медаль на Георгиевской ленте за храбрость получил. Нет, нам тут за этого комиссара, что его Семенов новый дружок Гринька-говорок ручной гранатой уложил, на всех евреев серчать не приходится. А латышей возьми? Ведь целые их полки теперь на стороне красных воюют. А китай­цы? Что же из-за этих несчастных ходей, что вынуждены в красную армию идти, нам теперь Пекину войну объявлять, что ли? России - да, там иначе всё было, там ненависть эта сверху насаждалась, в высшем обществе планировалась. Вон еще при царе Александре Втором «Священную дружину», антиреволюционную и антиеврейскую организацию создали, хотели на террор революционеров террором же отвечать. Да всё из господ белоручек там проповедники были, за полити­ческие убийства стояли, только чьими бы руками, а не свои­ми. Позднее «Союз русского народа», так называемую Чёр­ную сотню, организовали, с теми же целями и проповедью, и опять же, главным образом против евреев. И повелось: в чем-нибудь неудача, неустойка, как казаки говорят, так сразу же во всем жиды им виноваты. Вон как в эту войну у нас было: нету винтовок, снарядов не хватает, сапог не пошили - кто виноват: да, конечно же, жиды. Шпионы они, предатели, бей их, спасай Россию! Даже в Думе, уж на что, кажется, выбрали туда лучших русских людей, так и там, да хоть возьми того же Пуришкевича или Маркова 2-го, много их таких было, заведут в Думе прения об армии, сразу же крик: выгнать из нее жидов! Займутся вопросом самоуправления: долой из него жидов, начнут о школьном вопросе толковать: ограничить прием евреев! Долой жидов адвокатов и врачей, гони их вон! Весь Президиум Думы против евреев открыто был, центр от­носился к ним отрицательно, и сочувствовал тем, кто новый термин выдумал: жидомасоны. А что же всё это значит? Да то, что не только царь и его правительство, но и известная часть народонаселения глубоко евреев ненавидела. Вон хоть дело Бейлиса возьми - на весь мир прогремела Россия, стара­ясь доказать, что евреи ритуальные убийства творят. Трид­цать пять дней процесс продолжался, суд присяжных судил, экспертов подкупали, лжесвидетелей выставляли, прокурор громы и молнии метал, а присяжные, простые мужички, слу­шали всё это, слушали, глядели-глядели, да и вынесли оп­равдательный приговор. И так это вечно в России было: что бы ни произошло, евреев к ответу!

Внимательно слушавший вахмистр улыбается:

- А ить и вправду говорится! Привялось мине тогда в Ки­еве быть, когда энтот чудак министра Столыпина на глазах самого царя в киятри убил. И враз слушок пошел: еврейский погром готовится. Три наших полка стояли там готовые для царского смотра, сняли их спешно и в город для наблюдения порядку постановили. Правда ваша, как завируха какая, так уж беспременно жидов бить надо.

Савелий Степанович кладет вахмистру на плечо руку:

- Вот видишь! Значит, ежели и мы так же думать начнем, то должны мы, как те солдаты, офицеров наших перебить. Потому что большинство из них дворяне. А ведь все они плоть от плоти нашей. А как до этого дошло - еще в шестнадцатом веке все земли на Дону во владении Войска находились. Глав­ным же занятием в те времена были война, охота, рыбальство, скотоводство. К концу же семнадцатого века пришлый на Дон народ стал хлебопашеством заниматься, а казакам, по указу Круга, запрещено это было под страхом смерти. И постепенно образовалась и выросла у нас наша старшина, захватила она часть этих земель и стала на Москву оглядывать­ся, к ней тянуть. А Москва старшину обнадеживать и под­держивать стала. Кончилось всё Булавинским восстанием, которое шло против захвата Москвой казачьих земель, про­тив ее вмешательства в наши внутренние дела и против той старшины, что Москве споспешествовала. Когда же был Булавин разбит, стал Дон из самостоятельного государства рус­ской провинцией. По рекам Айдару и Деркулу отрезала Мос­ква наши земли к Воронежской губернии, а весь Приазовс­кий край делит меж соседними губерниями. Вот тут и начала старшина наша казачьи земли в частное владение захваты­вать. И войсковые, и юртовые. И на это от Москвы грамоты получала. Как пример, скажу: в 1762 году старшина Себряков получил несколько тысяч десятин земли, весь Кобылянский юрт, от царя Петра Третьяго в дар. Войско протестовало, до Сената дошло, да не пошел Сенат против своего же царя. Так и осталась та землица за Себряковым. Особенно же много земель было роздано после Пугачевского бунта и после войны 1812 года при Платове-атамане. Тут и начала старшина зем­ли эти крепостными крестьянами заселять, и так и остались они у нас после отмены крепостного права как иногородние жить. Так вот, при том же Платове и создалось окончательно наше донское дворянство, согласно позднее опубликованно­му, 26 мая 1839 года, Положению, по которому все станич­ные юрты закреплены были и запас земли для наделов по 30 десятин на каждого рождающегося казака. Всё это было окон­чательно санкционировано при Николае Первом, а при Алек­сандре Втором получили наши дворяне права землю свою про­давать. И вышло так, что одна пятая всей нашей земли, по благословению Москвы, перешла в частные руки, да еще и заселили ее пришлым, как сейчас видим, враждебным нам элементом. Так вот всё и шло, и докатились мы теперь до того, что приходится у нас на душу населения по 4,3 десяти­ны земли, и обеднели казаки... Да... к чему я это говорю? И что же, теперь прикажете нам всех наших офицеров, всех дворян, по примеру русских, убивать, поместья ихние жечь, добро растаскивать? Нет! Взял наш Круг да и постановил: отобрать все эти земли обратно в Войско. И никто протесто­вать и не вздумал. Вон возьми хотя бы Пономаревых наших - все в казачьей армии и дальше служат, вплоть до первого ге­роя, приказного Семена. Такое, вахмистр, и злоба на дворян, и ненависть против евреев, всё это нам, казакам, ни к чему, Круг наш во всем разберется, без убийств пожаров и грабе­жей. Всё это оттуда, из Москвы, к нам пришло, это запомни.

- А ить верное ваше слово! Мине ж как раз в Черкасске быть привялось, когда там писатель известный Немирович-Данченко и энтот, как яво, бывший министр Временного пра­вительства, Гучков, были. Данченко, энтот на засядания калединского круга приходил и посля всяво так прямо и сказал: «Я, говорить, весь, как есть, мир проехал, не тольки все пар­ламенты на всем свете знаю, а и со всеми ихними выдающи­мися деятелями знаком. Но нигде во всем мире не видал я такой дисциплины, такого порядка, такого отношения к делу, такой выдержки. Я, говорил, потрясен тем, что видел. Не знал я, что подобное существует на моей родине. Буду жив - опишу всё в назидание потомству. Как мало знали мы каза­ков!». Вместе с ним и Гучков на Дон прибег. Тот даже на Кругу выступал и сказал: «Пытались мы неоднократно каза­чество рассказачить, а я теперь вижу - нужно было своевре­менно Россию оказачить». Во как сказал!

Семен вдруг краснеет и выпаливает:

- И вечно это у них одно: Россию оказачить. Ерунда то! Всё одно, если б задумал кто из ворону соколов понаделать.

Дядя Воля крепко схватывает племянника, поворачивает его к себе, смотрит ему прямо в глаза и до боли жмет плечо.

- Спасибо, племяш. Коли б дедушка твой живым был, порадовался бы за внука.

Никто на них внимания не обращает. Савелий Степано­вич наклоняется через стол к вахмистру:

- Всё это, с Кругом, совершенно правильно, только одно нам никак не забывать: без предварительного зговору, всем народом, без каких-нибудь дававших указание центров, од­ним старинным нашим духом казачьим водимые, поднялись сами пахари наши за право свое жить по старому казачьему обычаю. И встают теперь перед нами две задачи. Первая - населённые к нам Россией и сбежавшие от нее на земли наши иногородние, теперешние враги и завистники, недруги наши. Их больше пятидесяти процентов населения. И второе, опять же результат русского владычества - слепое русофильство у многих, ох, многих у нас, особенно у офицерства. Правда, у нас на Дону не так сильно, как на Кубани, но одно теперь совершенно ясно, особенно после примеров атамана Каледи­на и генерала Богаевского, что никак господа офицеры наши не могут отучиться, чтобы старшему в чине не козырнуть. Видали вон, припхался к нам Деникин, чужак, посторон­ний, черти откуда прибежавший, и к нему, а не к Попову, пошел со своим Партизанским полком Африкан Богаевский. Попов, видите ли, для него не авторитет, и прёт он к тому, в ком, по службе своей в российской армии, привык он началь­ство зреть. Многим привила Москва-матушка вот это рабское чинопочитание, готовность стать во фронт перед первым по­павшимся лишь потому, что на нем больше лычек понашито. Не только интересы собственного народа забывая, а даже рас­сматривая его только как материал для пополнения полков российских. И в этом, считаю я, огромная для нас опасность!

Старик Коростин хлопает ладонью по столу:

- Зато Краснов у вас есть. Герцог донской! А я так считаю, чтоб от лишних думок голова не пухла и чтобы наши дома не журились, выпьем-ка по единой вот вместе с казачатами на­шими. Уж ежели мы, старики, подведем, они, молодежь, не подгадят!

* * *

Кому дом этот принадлежал, так Семен толком и не узнал. Да и неважно это. Привык он уже видеть одну и ту же карти­ну: полуобгоревшие, разбитые, разграбленные дома, загажен­ные комнаты, изломанную, перевернутую мебель, выбитые окна и двери, ободранные обои, изувеченные гобелены. Нигде по-настоящему и пристроиться нельзя, везде сквозняки, хо­лодно и неприветливо. После долгих поисков в разграбленном барском доме поднялись они с Юшкой по лестнице в мезонин и, к удивлению своему, увидали большую, с уцелевшими стекла­ми в огромном швейцарском окне, комнату, с большим, из кирпичей сложенным камином, с продавленным, но всё же пригодным для спанья диваном, и множеством, правда, разод­ранных кресел на кривых ножках, с большим круглым, из широких некрашенных досок, столом, и видом на луга, леса и коврами расстелившиеся, желтеющие стёрней нивы. Не­дели две, слава Богу, на отдыхе и переформировании просто­ят они здесь. Совсем далеко, до самых почти границ Войска, ушли казаки, почти что целиком освободился Дон от крас­ных, и можно теперь будет и отдохнуть, и в пруду выкупать­ся, и отоспаться, и раны подлечить. Когда отвел им староста дом этот для постоя, сказал Юшке какой-то старик-хохол, что, потому дом этот еще уцелел, что боится народ ходить в него, будто нечистая сила в нем есть, будто по ночам музыку и голоса слышно, будто в полночь бродит по нём тень убитой старушки-барыни. Махнули они на всё это рукой.

Вон опять замитинговали казаки генерала Татаркина. Подойдя к Саратовской губернии, никак за границу Войска идти не хотят. Но подчиниться им придется. Повстанческая казачья армия вольных хуторов и станиц теперь влилась в Донскую армию, дисциплинка теперь иная. Все казачьи силы объединились и окончательно сформирован и победоносно действует Четвертый конный отряд Голубинцева с тринадца­тым, четырнадцатым, пятнадцатым и шестнадцатым усть-медведицкими конными полками. Красные отошли везде и в полном беспорядке. Где-то там, по России, собираются они с силами, готовятся для новых нападений. А нам теперь передо­хнуть, придти в себя, подумать о судьбе жалких остатков отря­да «Белого орла» надо. Командует им по-прежнему хорунжий Милованов, только совсем иным он стал после того, как убили в Арчаде его Галю. В боях потерял, почитай что, половину боевого состава. Потемнел в лице, в себя ушел, бриться пере­стал и выросла у него бородища, как у староверского начетчи­ка. Серьезно пьет. Но по-прежнему за каждой мелочью смот­рит, зря ни к кому не придирается, но непорядка не терпит. В бою ходит в полный рост, ни на пули, ни на гранаты внима­ния не обращает, и смотрят на него партизаны с восторгом и страхом. Ох, недолго он еще так со смертью играть будет.

Под вечер Юшка и Виталий притащили дров, собрали це­лую кучу листов в уничтоженной библиотеке, принесли не­сколько полуразорванных книг, приладили в камине тага­нок, сунули туда веток и кизяка, положили дрова и две нож­ки от разбитого рояля, и в найденной в саду сковородке начали жарить яичницу с салом с расчетом накормить минимум взвод. Лошадей прибрал Семен, как полагается, сегодня его оче­редь, поужинает он, и опять к ним в конюшню пойдет. И только расселись все четверо вокруг стола, только что отрезал Валерий каждому по куску хлеба, как глухо раздались шаги на лестнице, и вот он - командир, хорунжий Милованов. Без улыбки, лишь коротко откозырнув, бросив: «Продолжайте!», - пристроился и он на кончике дивана, залез рукой в карман шинели, вытащил фляжку, отвинтил пробку-рюмку, налил ее полную и первому подал Валерию.

- Опрокинь-ка для аппетиту!

Обошла рюмка всех, последним выпил сам Милованов, закусывая. Только когда закурили, расселись в креслах, на­конец, заговорил хорунжий Милованов:

- Та-ак. Теперь, как говорится, итоги подвести можно. Поднялся наш Дон-батюшка одиноким. Пошел Корнилов на Кубань, и там его под Екатеринодаром убили. Принял над добровольцами командование генерал Деникин, и привел их разбитыми опять к нам на Дон. За нашей спиной отсидеться. Вначале здорово нам немцы помогали, баварская кавалерия заняла в конце апреля станицы Ольгинскую и Аксайскую, полковник Туроверов вместе с немцами город Ростов взял, а потом и Таганрог. Дали нам немцы и оружия, а Деникин от всякого сотрудничества с немцами отказался, даже явную к ним враждебную позицию занял... стал ко второму походу на Кубань готовиться, и получил от немцев через генерала Эльснера предложение, в Егорлыцкой добровольцы стояли, а Эльснер был представителем Добровольческой армии в Ростове. Предложили немцы Деникину заключить с ними официаль­ное перемирие, тогда анулируют они Брест-Литовский мир, обязуются в три месяца очистить всю Россию от большеви­ков. Созвали совещание, на котором присутствовали Алексе­ев, Деникин, Романовский, Лукомский, Марков, наш Африкан Богаевский, и категорически отвергли предложение нем­цев: изменить союзникам Добровольческая армия никак не может...

Юшка поперхнулся махорочным дымом:

- А оружие от немцев через наши руки брать могли!

- Так это позже, уже при Краснове. Да, так вот, двадцать восьмого апреля созвали наши в Новочеркасске Круг Спасе­ния Дона, и договорились с немцами. Очистили они Аксайс­кую и Ольгинскую станицы, а наши послали делегацию на Украину и объявили мобилизацию нескольких годов, поря­док в суде, торговле и управлении навели. Первого мая, выс­тупив на Круге с докладом, генерал Краснов сказал, что ка­зачество - вне партий, что должно оно у себя внутри навести полный порядок, основанный на заветах казачьей старины. Что должен Дон принять участие в освобождении русского народа от большевизма, а первым делом выгнать красных с Дона. С немцами, сказал, не вовек мы, они нам помогут, а мы им понять дадим, что донцы народ свободный и независи­мый и что Войско Донское управляется Атаманом, выбран­ным вольными голосами казачьего Круга. Должны мы, ска­зал дальше, собственную свою армию иметь, Царицын и Ка­мышин должны быть присоединены к Дону, а на севере пойдет граница наша по линии Лиски-Поворино. И такую Кругу картину нарисовал, что казаки третьего мая выбрали его ата­маном и всю полноту власти на Дону ему вручили. Тут же принял Круг Основные Законы, которые сам Краснов соста­вил. А в них говорится, что Дон есть государство самостоя­тельное, основанное в началах народоправства, наш флаг ут­вержден, сине желто-красный: казаки, калмыки, русские. И гимн: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон и послушно отозвался на призыв свободы он...». Вручили Атаману Пернач, и весь Круг вместе с ним отслужил молебен в Войсковом кафедральном соборе, после чего состоялся па­рад войск. А пятого мая сообщил Краснов состав Совета Уп­равляющих, то есть своего кабинета министров. Председате­лем назначил Африкана Богаевского, военных дел - генерала Денисова, внутренних дел - Янова, и так далее. Вот и стал Дон самостоятельным государством, а путь к этому еще калединские круги с Митрофаном Богаевским проложили, по ста­рой, еще допетровской формуле: «Здравствуй, царь, в кременной Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону». И сразу же стал Дон наш перед вопросами: немцы сидят в Ростове и Таганроге, Добровольческая армия торчит в Мечетинской, на западе возникла Украина с посаженным немцами гетманом Скоропадским, кстати, сразу же заявившая претензии на исконные донские земли Таганрогского и Ростовского округов. А Дон весь - в обломках лежит, ни административной влас­ти, ни торговли, ни денег, всё разрушено, в городах нет хлеба. Скот и лошадей красные угнали, разрушены здания, храмы ограблены, осквернены алтари и иконы. Взялись и Круг, и Атаман за работу, а, должен вам сказать, не жалует атаман Краснов союзничков наших, говорит, что армия ру­сская, и мы, казаки, нужны им были лишь для того, чтобы нашей кровью купить победу над Германией. А немцев - любит. Уважать немецкого солдата, как честный противник, на войне научился. И порядочек, говорит, у немцев, во всём во какой! Сколько лет против всего мира дерутся, и всему миру этому неустанно морду бьют. И царь у них, кайзер ихний, крепко сидит. Тут особенно подчеркнуть надо, что Краснов наш для России - монархист, а для Дона - самосто­ятельный, независимый от России Герцог. Россия сама по себе, а мы на Дону - сами хозяева. Но - союз донского пер­нача и царской короны. Вот он какой, Краснов наш. Пер­вым же делом написал Краснов письмо кайзеру Вильгель­му, прося его признать Дон самостоятельным государством, с немцами не воюющим, и послал это письмо с есаулом Кульгавовым генералу Айххорну, командующему немецкими вой­сками на Украине. Написал в нем, что Войско Донское с Германией в войне не находится, просил, чтобы немецкие войска на донскую территорию не продвигались, приложил текст Основных Законов и просил помощи оружием, предло­жив установить торговые сношения. Написана была и Дек­ларация и передана всем государствам, и союзным в этой войне, и бывшим противникам. Вот тут у меня выдержки, важнейшие места из нее переписаны, слушайте:

«Всевеликое Войско Донское, существующее как само­стоятельное государство с 1570 года... Большой Войсковой Круг и выбранный им Атаман Каледин не могли признать власть народных комиссаров за истинную и правомочную, и отшатнулись от советской России, провозгласивши себя самостоятельной Донской демократической республикой... на основании ранее, 21 октября 1917 года, заключенных договоров, Донская республика, как часть целого, входит в состав Юго-Восточного Союза из населений территорий Донского, Кубанского, Терского и Астраханского казачьих войск, горских народов Северного Кавказа и Черноморского побережья, вольных народов степей Юго-Востока России, Ставропольской губернии, Черноморской губернии и части Царицынского уезда Саратовской губернии, и обязуется поддерживать интересы этих государств и их законных правительств... Дон ни с кем не воюет, желает со всеми жить в мире, предлагает признать его и прислать в Черкасск консулов, а войско тогда пошлет в эти государства свои «зимовые станицы».

В форме присяги для казаков первый абзац звучит так: «Обещаюсь честью донского казака перед Всемогущим Богом и перед Святым Его Евангелием и Честным Крестом, чтобы помнить Престол Иоанна Предтечи и христианс­кую веру и свою атаманскую и молодецкую славу не поте­рять, но быть верным и неизменно преданным Всевеликому Войску Донскому, своему Отечеству...».

Н-дас... и вот тут завязался у нас первый узелок, и как он развяжется, никак и не знаю... Добровольческая армия, верная договорам с союзниками, сидя у нас, на Дону, мечта­ет о продолжении войны с Германией, и сны видит о созда­нии фронта на Волге, для чего надеется привлечь организо­ванные в России из австрийских военнопленных чехосло­вацкие легионы. О всём этом дознались немцы и напрямик спросили Краснова, что он в таком случае делать будет. Тут и написал Краснов свое второе, тайное, письмо кайзеру Виль­гельму, содержание которого конфиденциально сообщил на заседании своего Совета Управляющих. В этом, втором, пись­ме, заверял Краснов немцев, что, в случае открытия такого фронта, Дон будет нейтральным и что войны на своей тер­ритории против Германии не допустит. Снова просил при­знать Всевеликое Войско Донское как самостоятельное го­сударство, объединенное с иными войсками в Доно-Кавказскую федерацию, просил надавить на большевиков, чтобы они отвели свои войска с Дона, просил о военном снаряже­нии и постройке заводов боевых припасов. Тут, напомню я вам, что поднялись, наконец, и кубанцы, и приехала на Дон ихняя делегация и привезла постановление Кубанской За­конодательной Рады, в котором говорилось, что первым делом нужно очистить Кубань от большевиков, а поэтому ку­банцам необходим союз с «добровольцами», что нужно сде­лать всё, чтобы с немцами не воевать, но и чтобы они никак на Кубань не шли. Состоялось совещание этой делегации с донским Атаманом и представителем Добровольческой армии. Генерал Алексеев заявил, что, в случае образования чехо-словацкого фронта, уйдет Добровольческая армия на Волгу, и казаки всё равно снова будут втянуты в войну с Германией, а надо сказать, что у кубанцев члены их Правительства перед вторым походом на Кубань хотели добровольно сложить с себя полномочия, им их же народом в ихней Раде данные, чтобы никак не мешать Деникину. И неотлучно при Деникине находились и Кубанский Атаман Филимонов, и Кубанское Правительство с Бычём, председателем, и Рябовол - предсе­датель Кубанской Рады. Они все считали, что главная цель освободить Кубань от красных и никак не допустить туда немцев. Для Добровольцев же Кубань вовсе не была какой-то самостоятельной страной, а только частью единой-неде­лимой России, и цель Деникина - пополнение кубанскими казаками Добровольческой армии, и Кубань - как ее продо­вольственная база. Вот тут и загвоздка: немцы опасаются создания чехословацкого фронта, и, по их требованию, боль­шевики бьют чехов. Краснов хотел похода против Царицына как большевистской базы. Немцы, если бы все антибольше­вики объединились, пошли бы против красных, но Добро­вольцы прямо ответили, что они уйдут на Волгу. Алексеев сначала присоединялся к мнению Краснова идти на Цари­цын с донцами, но Корнилов тогда с Деникиным пошли на Кубань... Не успел Краснов отправить второе письмо Виль­гельму, как добровольческие газеты в Екатеринодаре объя­вили полный его текст. Оказалось, что сидящий у Краснова председателем его Совета Управляющих генерал Африкан Богаевский нашел возможным тайный текст этого письма передать Добровольцам. Говоря прямо - предал своего атама­на. Всё сразу же стало известно в Берлине, и посланную с Дона вместе с письмом делегацию кайзер после этого не принял, признание Дона не состоялось. Но, в конце концов, через майора Кохенхаунена была установлена постоянная связь Краснова с генералом фон Кнерцером в Таганроге, Айххорном на Украине и фон Арнимом в Ростове. Догово­рились о том, что марка немецкая стоит у нас семьдесят пять копеек, наладили обмен винтовок на хлеб: одна рус­ская винтовка с тридцатью патронами - один пуд пшеницы или ржи. Заключили договор о поставке аэропланов, ору­дий, снарядов и патронов, как и о том, что, в случае совме­стных военных действий, военная добыча делится поровну, выработали план совместного наступления под Батайском, и в результате всего ушли немцы из Донецкого округа, а в Ростове образовалась Доно-германская экспортная контора, и получили мы от немцев тяжелую артиллерию. Тут же пред­ложили немцы Краснову совместные действия, видимо, Деникина убоясь, отклонил это предложение. Получили мы от немцев за первые же полтора месяца двенадцать тысяч винтовок, сорок шесть орудий, восемьдесят восемь пулеме­тов, сто десять тысяч артиллерийских снарядов, одиннадцать миллионов патронов. Одну треть артиллерийских снарядов и четвертую часть патронов отдали Добровольцам, тем самым, у которых под крылышком сидят наш донской социалист Аге­ев, общественный известный деятель, полковник генераль­ного штаба, уволенный Красновым за пьянство Сидорин и Парамонов, ярый член кадетской партии, миллионщик, лич­ный враг Краснова. Все они, вместе с Африканом Богаевским, повели по всему Дону пропаганду против Краснова, пу­стили слухи, что продался он, работает на немецкие деньги, за это хочет пустить Германию в Россию, чтобы захватила она ее военную промышленность и закабалила политически, экономически и в военном отношении, что всё то, что делает Краснов - идет вразрез с договорами России с союзниками и свяжет в будущем Россию по рукам, что приведет Краснов к открытому разрыву с союзниками, доведет до того, что назы­вается попросту измена союзникам и, наоборот, к союзу с извечным врагом России - Германией. Особенно напирали на то, что письмо Вильгельму поставит атамана в открыто-враж­дебные отношения с Добровольческой армией и может довес­ти до войны с ней в том случае, если союзники откроют че­хословацкий фронт...

Дата добавления: 2015-06-04