Часть IV 6 страница. Вот как, братцы, обстояли дела, когда, под влиянием все­го того, о чем я рассказал, собран был в Черкасске восемнадцатого августа Круг

Вот как, братцы, обстояли дела, когда, под влиянием все­го того, о чем я рассказал, собран был в Черкасске восемнадцатого августа Круг, а оппозиция выставила кандидатом в Атаманы Африкана Богаевского. Но - одолел его наш Петр Николаевич, и снова выбрали казаки Краснова.

Семен медленно поднимает глаза на своего командира:

- А я так считаю, дважды на Круге выбрал народ наш Краснова атаманом, пахари наши, те, что восстали поголовно и сами с вилами Дон свой освободили. Вот и должен он те­перь кулаком об стол грохнуть и первое, что сделать - вместе с немцами выгнать к чёрту не только большевиков, но и всех этих странствующих музыкантов...

Валерий хмыкает:

- А кубанцы немцев и видать не хотят, и что горцы ска­жут, никто еще не знает. И сколько еще у вас богаевских и харламовых найдется, тоже неизвестно... Вот, выходит, взял Краснов среднюю линию.

Юшка с озлобленным лицом, сердито замахнувшись, бро­сает в камин кусок кизяка, так, что искры разлетаются по всей комнате.

- Дурак он, Вильгельм ваш. Ему нужно было прямо, при­знав Краснова, двинуть корпус или два на большевиков и был бы им всем каюк. И красной, и белой сволочи.

Виталий щурится:

- Н-да-а... тебя-то вот Вильгельм и не спросил. Не так всё это просто - с западу лезут на него союзнички наши, а тут еще и территория, на которой сам Наполеон ноги поломал...

Юшка снова вскипает:

- И Наполеон твой дурак был, предлагали же ему сами же русские мужики с ним идти, нет, видите ли, ручки свои версальские пачкать не хотел, я, мол, и так, гвардией моей, всех побью, да вот Платова не учел... да! Все они дураки...

Хорунжий Милованов улыбается, залезает в карман гим­настерки, вытаскивает кучу бумажек, роется в них, находит нужную, разглаживает ее на коленке и смотрит на Юшку.

- А ты, Юшка, не лотоши. Я что тебе еще, для полной твоей правоты, почитаю, слушай:

«Наполеон кочевал в полумиле от Малоярославца, нахо­дился между герцогом Винченским-Коленкуром и принцем Невшательским - Вертье и мною... едва успели мы оставить шалаши, где провели ночь, как прилетели тучи казаков. Так как были они порядочно построены, то мы приняли их за французскую кавалерию. Герцог Винченский первый догадал­ся: «Государь, это казаки!». - «Не может быть», - отвечал Наполеон. А они уже скакали на нас с ужасным криком. Схватив лошадь императора, я повернул ее за собою. «Да это наши!». - «Это казаки, не медлите!». - «Точно», - ска­зал Бертье. «Без малейшего сомнения», - прибавил Мутон. Наполеон дал несколько повелений и отъехал. Я двинулся вперед с конвойным эскадроном, нас опрокинули, лошадь моя получила удар пикою в шею в шесть пальцев глубины и пова­лилась на меня, мы были затоптаны этими варварами. К счастью, они приметили артиллерийский парк в некотором расстоянии от нас и бросились на оный... Маршал Берсьер имел время прибыть с конно-гренадерами...».

Хорунжий медленно сворачивает бумажку, улыбается Юшке:

- Так написал генерал Рапп в своих мемуарах о том, как гаврилычи наши едва самого Наполеона в плен не взяли. Д-да...

Хорунжий встает, идет назад через всю комнату по диаго­нали, снова круто поворачивается и начинает говорить, ни на кого не глядя, постоянно, как маятник, ходя туда и сюда.

- Х-ха-а... территория... Россия-матушка... Почитай, сто миллионов одних русачков... а как обернешься назад, как вспомнишь, как держава сия строилась ими, русачками, кем и какими способами, волосы дыбом становятся. Для приме­ру, возьмем хотя бы нам, казакам, особенно хорошо знакомо­го Петра Великого. Как и чем государство свое крепил он. Вон, в «Книге Морского Устава» пятой, глава двенадцатая, артикул восемьдесят пятый, написано:

«Кто уведает, что един или многие нечто вредительное учинить намерены или имеет ведомость о шпионах или иных подозрительных людях... и о том в удобное время не объя­вит, тот имеет быть живота лишен»... А потом, указом о доносах от 25 января 1715 года, прямо сказал, что каждый истинный христианин и верный слуга своего государя должен немедленно доносить о всём, что узнает, о измене, заговоре, дезертирстве. По указу этому обязаны были родственники до­носить друг на друга, дети на родителей, священники на при­хожан, крепостные на господ, за что получали они свободу.

Почитайте-ка книжку Ивана Головина, изданную в Пари­же, называется «Россия под Николаем Первым», издана в 1845 году. Описано в ней, как великий царь реформирует шпионаж внутренний. Теперь каждый против любого может подать обвинение, лишь крикнув сакраментальное: «Слово и дело»!

В книжке Семевского «Очерки и рассказы из русской ис­тории семнадцатого века» вы читаете, что прокричавший «Слово и дело» сразу же ставился под личную защиту царя. Обвинен­ный моментально терял все права: личные и гражданские, и волокли его в Тайную Канцелярию, в Преображенский при­каз, если надо, то и со всей семьей, со всеми родственниками, знакомыми, случайно бывшими у него посетителями. И начи­налось: сначала били три раза кнутом «истинного христиани­на и верного слугу государя», того, кто прокричал «Слово и дело». Если он эти удары выносил, то обвинение считалось доказанным. После этого били обвиненного. Если выдержи­вал он, и не сознавался, то снова лупили обвинителя, и так до тех пор, пока обвиняемый не сознавался. И лишь после этого начиналось следствие, иногда продолжающееся годами. Все знакомые, родственники или друзья его разбегались, отка­зывались от него, исчезали. А в результате - смерть или Си­бирь. В обществе, в народе полная деморализация наступила. Раб имел в своих руках судьбу своего господина, подсудимый - судьи, солдат - офицера. А вот вам и примерчики: обвинил крепостной Аким Иванов своего господина прапорщика Скобеева в том, что побил он жену свою, не дававшую ему пить, и при этом сказал: «И государь наш пьянствует!». И 21 апре­ля 1721 года последовал указ: бить нещадно батогами прапор­щика Скобеева, а доносчику с женой и детьми - волю. И могут они жить, где захотят.

Крепостной по имени Ванька Каин обворовывает госпо­дина своего и убегает. Ловят его, сажают на цепь с медведем, бьют кнутом и кричит он: «Слово и дело», и заявляет, что господин его Филатьев убил полицейского. Каину за донос дают свободу и поступает он сыщиком, но всё же за пожог рубят ему голову, как и господину его Филатьеву.

Тайную сию канцелярию, вступив на престол, уничтожи­ла царица Екатерина. Но - учредила тайную экспедицию! Недаром, чёрт возьми, с энциклопедистами в переписке со­стояла.

Но, о Петре продолжим, о наказаниях при нем.

После бунта стрельцов рубят им головы: 11 октября 1698 го­да - ста сорока четверым. Двенадцатого - двести пяти. Три­надцатого - сто сорок одному, семнадцатого - ста девяти. Восемнадцатого - шестидесяти пяти. Девятнадцатого - ста ше­стерым. Лично царь-государь восьмидесяти четырем головы отнял. Трупы их убираются, а головы остаются на шестах до 1727 года. Заставлял Петр рубить и Меньшикова, и Голицына, только последний, за неловкостью и неумением, по несколько раз одну и ту же голову рубил... На казнь эту явился и князь-папа Зотов, шут царский, со свитой своей и благословил собра­ние трубкой. Зотов - это тот, при женитьбе которого переоде­лись все священники монахами и монашками, а кончилась свадьба эта оргией. Когда же этот Зотов умер, на вдове его Бутурлину жениться велели. А тот уже давно глубокий ста­рик. Всё же для свадьбы этой строится на Сенатской площади пирамида, внутри ее поставлена кровать. Все пирующие пьян­ствуют и мужчины пьют из сосудов, сделанных в форме женс­ких, а женщины в форме мужских половых органов. Напива­ются вдрызг, «молодоженов» раздевают догола и кладут этих стариков в кровать. Народ на площади наблюдает за тем, что происходит в эту «первую брачную ночь». Вот как.

А когда православный царь явился к Фридриху Третьему, то заявил, что учиться он приехал. Поэтому попросил пока­зать ему, как немцы вешают. Получил ответ, что, к сожале­нию, нет осужденных. Крайне изумился император всерос­сийский и спросил: «Да какой же вы царь, если не можете по собственному желанию вешать или рубить головы кому угодно?». Ответил ему Фридрих, что Брандербург часть Гер­мании, а в Германии есть законы, которые он тоже респектировать должен. Тогда Петр сразу же нашелся: «Так, пожалуй­ста, повесьте первого вам из моей свиты подходящим показав­шегося. На горло, на горло приглядитесь у каждого! Какое самое крепкое, того». Ответили ему, что и это, вешать невин­ных, в Германии запрещено. Вздернул возмущенный царь плечами: «Никакой вы, говорит, после этого не суверен!».

И этот же Петр, при посещении Вены, говорит, что на Айя Софии должен быть крест водружен, и Царьград должен принадлежать христианскому, понимаете - христианскому государю.

Так вот, как же дома-то этот христианский государь себя вел?

Князя Федора Хотевовского бил кнутом за обман, дворяни­на Зубова казнил за воровство, воеводу Бартенева за кражу чужих жен и девушек и устройство гарема, князя Жедякова за грабеж и убийство. Бил кнутом и сенаторов, и священни­ков. Головина, старика, из всеми уважаемого дворянского старинного рода, отказавшегося одеваться чёртом, раздел голым, поставил босиком на лед Невы, и помер дед в шутов­ском колпаке, который на него надет был. В 1703 году под стенами Нотенбурга вешает целую беженцев толпу. При­дворным своим плюет в лицо, адмиралу Головину, сослав­шемуся на болезнь и отказавшемуся есть салат с уксусом, выливает в рот целый соусник уксуса. Двум сенаторам сжег языки, вице-канцлера Шафирова, спасшего его от турок, осу­дил на обезглавливание, но помиловал на эшафоте, налюбо­вавшись его ужасом под топором палача. Повесил князя Гага­рина и коменданта Бахмута князя Масальского. Генерал-фискала Нестерова за взятку в две тысячи рублей - колесовал. При казни князя Гагарина на площади присутствуют весь Се­нат и все его личные друзья, знакомые и родственники, сидя за уставленными яствами и водкой столами. Повешенный бол­тается на виселице, а вся публика эта пьянствует всю ночь...

Барон Шарль Людвик Пелльниц издал в 1791 году мему­ары, страшны его воспоминания: головы казненных, братьев царицы Лопухиных и еще четыре головы виднейших лиц Петербурга, годами остаются на площади на копьях. Гене­ральшу Балк, требуя сознания, собственноручно бьет кну­том, а когда та признается, дает ей еще тридцать ударов. Взяв город Нарву, бьет по лицу коменданта города, а убитую при штурме жену его велит бросить в воду...

Вот тут и вспомните великого российского поэта Пушки­на: «И за учителей своих заздравный кубок выпивает!». Ну, не холуй ли гений русский, которого царь Николай пороть приказывал! Н-дасс...

Взяв Полоцк, является в монастырь, самолично убивает патера Косиковского, а свита перебивает монахов, монастырь грабят, церковь оскверняют. Убежавший в Рим один из мо­нахов писал: «Царь натравил на монахов английскую соба­ку, видевшие это женщины заплакали, и велел им Петр гру­ди отрезать». Об этом же секретарь царя Макаров написал.

Пленных же шведов, тех, о которых Пушкин так сладенько написал, мучил до смерти, сжигая и зажаривая живьем. Пос­ле же взятия Азова велел отлить золотые дукаты, на которых русский орел держит в когтях Чёрное, Северное, Белое и Бал­тийское моря...

Царь Петр приказал Долгорукову 19-го июня 1708 года: «Как будешь в Черкасском, тогда добрых обнадежь и чтоб выбрали атамана доброго человека, а по совершении оном, когда пойдешь назад, то по Дону лежащие городки по сей росписи разори и над людьми чини по указу - надлежит опу­стошить по Хопру сверху Пристанной по Бузулук; по Дон­цу сверху по Лугань; по Медведице - по Усть-Медведицкой, что на Дону. По Бузулуку - все. По Айдару - все. По Деркуле - все. По Калитам и по другим Заданным речкам - все».

«И разорил, уничтожил, сжег, испепелил все Долгоруков и построил плоты и повешал на них казаков и пустил вниз по Дону в устрашение всем... Петр, о котором раскольники говорили - сатана он и антихрист, рожденный Никоном от ведьмы. Он не царь, а узурпатор, настоящий царь утонул, а на место его посадила сатана жида из колена Данова... Кста­ти, происхождения-то Петр сам весьма, действительно, подозрительного, а вторая жена его Екатерина буквально из веселого дома взята была. Царицу Евдокию посадил в монас­тырь, сам сына своего Алексея убил, Россию под гнет иност­ранцев отдал, ушел от турок и под Полтавой победил толь­ко при помощи диавола».

Тридцать восемь городков сжег тогда Долгоруков, двад­цать тысяч казаков перебил, казнил, четвертовал, вешал.

Сын Алексей бежал от отца в Вену в декабре 1716 года, под покровительство кайзера Карла Шестого. Сначала скры­вался в замке Эренберг в Тироле, а затем в Кастель Сан-Эльмо у Неаполя. Посланный Петром в Европу офицер Романцов открыл местопребывание Алексея и сообщил русскому послу в Вене Толстому. Петр написал письмо сыну, в котором Бо­гом присягал, что ничего с ним не случится, если он домой вернется. В феврале 1718 года вернулся Алексей в Москву, привез его Романцов, получивший за это чин генерала и име­ние. И сразу же был Алексей обвинен в государственной из­мене и судим. Были, конечно же, и «соучастники» найдены. Сначала Петр сам бил кнутом сына, потом Евдокию, мать его. Суд осудил Алексея на смерть, вины своей он не при­знал, палача царевича убивать не нашли. Петр его отравить сначала хотел, да не стал тот пить из предложенного ему кубка. Тогда маршал Адам Вейде отрубил Алексею голову, топором оттяпал в присутствии папаши, кровь спустили под доску, вынутую из пола, а метресса царя мамзель Крамер снова голову к трупу пришила, горло платком завязали и объявили: умер от сердца. Так вот и жила святая Русь...

Когда же из мучимого в Преображенском приказе не могли вытащить имен сообщников, выводили его на улицу, чтобы он на улицах указывал на сообщников своих меж прохожих. Конечно же, общая паника, крик: «Язык! Язык!». И народ в ужасе разбегался.

Самым любимым занятием Петра было пьянствовать и за ребро вешать. По возвращении его из Европы в Петербурге гомерическое пьянство началось, пили целыми неделями, день и ночь. Тут и Всепьянейший собор учредили. Современник Петра Бурхгольц рассказывает: «Все священники, офицеры, простой народ, все лежали пьяным покотом... один поп еще держался, но был, как помешанный, другого несло... Напивал­ся Петр каждый день, самого Лефорта пьяным в Кенигсберге чуть не заколол». Почитайте свидетельства барона Пельница. А когда стрельцам головы рубил, то за каждой скатившейся с пенька головы здоровье пил. Любил пошутить его величество.

Преображенский приказ, переименованный в Тайную экс­педицию. При Павле была Тайная следственная канцелярия, при Николае Первом и Александре Втором - третье отделе­ние. Через правёж Годунова, через опричников Ивана Грозно­го, через «Слово и дело» Петра, через агентов третьего отделе­ния дошла Русь-матушка до Чека! Теперь донос возведен на высоту недосягаемую, и детской шуткой кажется нам распо­ряжение из времен Александра Второго бесплатно принимать в школы тех учеников, которые обяжутся доносить начальству на своих товарищей...

Хорунжий вдруг останавливается посередине комнаты, смот­рит вокруг себя невидящим взглядом и обращается к Юшке:

- А ты что воззрился, а ну-ка, дай-ка мне из фляжки потянуть...

Пьет быстро, один большой глоток, молча возвращает фляжку и продолжает свой бег по комнате:

- Да, управляли народом... При Иване Грозном зашивали в шкуру медведя и отдавали голодным собакам, жарили на сковороде, рубили на куски, бросали в воду. Годунов вырывал бороды по волоску, Алексей Михайлович отрубал мужчинам нечто неудобосказуемое. Петр, имевший двадцать тысяч де­зертиров, приказал вешать каждого третьего по жребию... При Анне Иоановне официально состоялось семь тысяч две казни. Издевавшийся над религией Петр живьем сжег в 1714 году попа Фому, ругавшего православие. В январе 1702 года путе­шественник Ле Брюин видел в Москве женщину, живьем по плечи закопанную в землю. В 1691 году клеймили раскален­ным железом, букву «В» выжигали: вор. При Петре выжига­ли орла: орлёные. В 1780-82 выжигали букву «У» - убийца, и «Л» - лжец. При Николае Первом: «КАР», сокращенное «ка­торжник». Или «В» - бродяга, или «СК» - ссыльнокаторж­ный. По уложению из 1649 года, выкалывали глаза или от­рубали руки, уши и губы, или рвали ноздри. Шуйский велел Болотникова ослепить. Пробовал старый боярин Репнин про­тестовать против того, что пляшет царь Иван Грозный пья­ным. Заплакал и ушел в церковь молиться за царя. Там его, у алтаря, опричники убили. Князь Дмитрий Оболенский ска­зал Басманову: «Потому ты царю мил, что помогаешь ему в скотоложестве». Приглашает Иван князя на пир и собст­венноручно пробивает ему сердце ножом.

И на этом фоне - толпы бродячих попов, мириады нищих, юродивых, блаженных. Одному даже церковь посвятили - Василию Блаженному. Нищих при Александре Третьем - в Москве только двадцать шесть тысяч, в Лифляндии - шест­надцать, в Варшавской губернии - четырнадцать, в городе Нижнем и Вятке - по десять, в Московской губернии - пят­надцать тысяч. А сколько их по всей святой Руси было?

Первую смертную казнь в общественном месте произвели в Москве в 1376 году. Князь Дмитрий Иоанович колесовал Вельяминова и Некомата. Иван Грозный убивал жезлом сам, избивал в церкви, разрывал на куски. При Елисавете в обще­ственных местах били и женщин. При Павле били всю Рос­сию, а идет традиция эта еще от Мономаха и Ярослава. Петр бьет кнутом, ставит босым на снег, поливает кипятком, бере­менных женщин бьют до выкидыша, потом забивают до смер­ти, а оставшегося еще живым ребенка оставляют на трупе, чтобы и он умер. Анна Павловна закопала крестьянку Ефросинью за убийство мужа в землю по плечи, и жила та от 21 авгус­та до 22 сентября. Царица Екатерина застала дворцовую даму графиню Брус в кровати своего любовника и забили их кнутами в той же кровати до смерти. Николай Первый, как и Петр, бил собственноручно палкой своих приближенных.

Царь Иван Грозный умирает, за ним ухаживает жена Фе­дора и наклоняется к нему, он хватает ее и насилует, и лишь после этого умирает, а с ним вместе и кончается дом Рюрико­вичей.

Патриарх Фотий в 866 году пишет, что русские по своей жестокости известны, а Нестор в 945 году говорит, что рус­ские под Игорем распинали, резали на куски, расстреливали стрелами, греческим пленным головы железными штангами разбивали. Князь Святослав, взяв Могилев, передушил муж­чин, а женщин и детей насадил на колья. Русские, по взя­тии Киева в 1169 году, не только избивали жителей, но и православные церкви сжигали. Иван Третий в Ливонии не только насиловал женщин, но бросал их, в реку, резал носы и уши, отрубал руки и ноги, сажал на колья. Иван Четвер­тый пробивал беременным женщинам животы, сажал детей на колья заборов, насыпал людям порох в задний проход и взрывал их, сажал на колья, а потом, обложив соломой, зажи­гал. Шведских пленных сжигали и зажаривали. Когда Тотлебен и Репнин пришли в Пруссию, то вели себя их войска, как каннибалы. До двухсот тысяч человек было тогда переби­то и перевешено. По взятии Крыма опустошили его, здания сжигали, грабили жителей, прятавшихся в мечетях убивали, оскверняли могилы, стреляли по муэдзинам. По завоевании Кавказа рубили горцам руки и ноги, резали уши и носы. В русско-турецкую войну, в 77 году, турок сжигали живьем, на­силовали женщин в Бинбунаре на глазах связанных мужей, в Трново сожгли мечеть со сбежавшимися в нее жителями. В 1897-98 годах жило в Сибири сосланных 298577 человек, а беглых по России тогда насчитывали до ста тысяч...

Вот тут и приходит мыслишка: старались ли правители России системой жестокостей деморализовать народ или та­кое правление страхом вообще возможно только благодаря полной деморализации самого народа... Вот теперь и будем приглядываться, как себя поведут, если укрепятся они в Рос­сии, новые цари ее.

У нас, во всяком случае, повели они себя по старинным традициям, достаточно я вам о них рассказал. Уж не потому ли были русские целую тысячу лет насилуемы, что в такой власти имели они нечто, полностью их народному характеру отвечающее?

Всякое понятие о чести было русскому чуждо - избитый кнутом, с исполосованной спиной и задом, как ни в чем ни бывало, возвращался он снова в свое общество. Да еще и по­словицу русские придумали: за битого двух небитых дают... Наукой, видите ли, считали.

Русское холуйство поражало иностранцев, Да-Колло пи­сал: «Четыреста тысяч конников великого князя служат ему не за плату, а из любви, страха и послушности - пер аморе, тиморе ет обедизница».

Еще Сильвестр в «Домострое» писал, что гнев и неми­лость царские равны гневу Божию. Выходит дело, и деваться им некуда было. Ежели царь ихний им ихние животы вспа­ривает, значит, на то воля Божия!

А вот вам примерчик истинного отношения к царям сво­им народа: во время пребывания своего в Москве, захотела царица Екатерина самолично объявить народу о снижении цен на соль и появилась на балконе. Народ в ужасе разбежал­ся. Это та самая Екатерина, по указу которой крепостной, осмелившийся помимо помещика подать на него жалобу ей лично, был немедленно бит кнутом и отправлен в Нерчинск на рудники. Без суда и следствия. Это та самая Екатерина, чьё «Уложение» было отпечатано в двадцати тысячах экземп­ляров, переведено на все главные языки, а цитировались в нем и Монтексье, и Беккраиа, и из-за «свободомыслия» свое­го было запрещено в тогдашней Франции. Чисто пропагандный трюк, которому, уверен я, прекрасно научатся большевики, знают, что на Западе дураков не сеют, сами они там родятся. А коль уж о Екатерине заговорил...

Впрочем, господа, давайте-ка снова по единой, Понома­рев, вон, на столе, фляжка моя, ага, спасибо, а теперь всем поднеси. Так! Где я остановился?

Ах, на матушке-царице! Кстати, вот как раз прадедам на­шего Семена десять тысяч десятин казачьей земли нарезав­шей и дворянство им давшей, да, о ней потолкуем. Начнем хотя бы с восшествия на престол - первое, что сделала, велела кабаки для народа открыть. Попы, солдаты, мужики, офице­ры - все перепились. Когда в кабаках водки не стало, начала толпа частные дома разбивать. Колодников по тюрьмам кор­мить нечем было, вот и выводили их на улицы, чтобы они у прохожих еду себе добывали, велели им рубахи поднимать и спины кнутами исполосованные народу показывать. А царица-матушка самолично книгу расходов своих завела и всё туда записывала: один дукат девке, потерявшей родителей, один дукат погорельцам, десять дукатов мужику, взлезшему на мачту, двад­цать дукатов княжне Анастасье Голициной за то, что два стака­на пива, два стакана вина и два стакана водки выпила.

Хотела она, по плану царя Ивана, всё у церкви забрать и попам жалованье назначить, да ничего не вышло, а попользо­валась бы неплохо - было тогда в России мужских монасты­рей 479, женских 74, 18319 церквей, а всех служителей цер­кви 67873 человека, которым принадлежало 910966 крепост­ных крестьян. Всего же населения тогда, по ревизии 1788 года, было 28 миллионов, а это значит, что каждый тридца­тый житель России был крепостным церкви. Вот как тог­дашние попы хлопотали о царствии небесном! А теперь удив­ляемся мы, что внуки этих крепосных попов своих распинать стали и кишки им выматывают. И доходики у тогдашних монастырей неплохие были, по тем временам Троицкий мо­настырь в год больше ста тысяч рублей дохода имел.

И в это же время при дворе самой императрицы слуги ее буквально с голоду дохли, и потребовался особый царский указ для того, чтобы стали их кормить с дворцовой кухни.

В 1764 году ввезли в Россию с Запада на 8353 рубля книг, а пудры - на 7187 рублей!

Губернатор московский велел учеников связанными в школы привозить - никто сам идти не хотел, а когда узнала об этом императрица, то сказала: «Милый мой князь! В тот день, когда мужики наши потребуют образования, не только ты, но и я на наших местах не останемся!». И не удивилась, узнав, что мужики никогда не моются, а зачем же, молвила, мыть им тело ихнее, когда оно им вовсе и не принадлежит. В это же время личная служба любовника царицы - Орлова - обошлась ей по тем временам в семнадцать миллионов руб­лей. Потемкин за два года получил девять миллионов и трид­цать семь тысяч крестьян. Зорич за одиннадцать месяцев служ­бы - имение в Польше ценою в полмиллиона, имение в Лифляндии за сто тысяч и наличными пятьсот тысяч рублей. Бриллиантов дала ему на двенадцать тысяч, а, служа в Польше, получал он по двенадцати тысяч в год. Всего же, с 1764 по 1796 год истратила царица-матушка на любовников своих во­семьдесят три миллиона рубликов.

А за все это время носилась с планами, оставленными ей по завещанию Петра Великого. А что было это завещание - доказательство письмо Миниха от 20 сентября 1762 года, где особенно он ей об этом напоминал, и требовал изгнать турок из Европы. Призывал ее и Вольтер осуществить эти планы и забрать Константинополь и объявить его столицей России. А ей некогда было: от Григория Орлова имела она трех сыновей и одну дочь. Старший родился 29 апреля 1762 года и получил имя Бобринского, купили ему имение и положили на его имя в банк миллион рублей. Павел Первый дал ему титул графа. Двое детей умерли в детстве. Дочь, уже при царе Алек­сандре Первом, вышла замуж за графа Фридриха Вильгельма Буксгевдена.

Когда отравили Григория Орлова, заменил его Васильчиков Александр, гвардейский офицер, да не по мерке оказался, и взяла она Потемкина с гигантской и непропорциональной фигурой, - как писал о нем английский посланник. Был у нее какой-то Висенский, Завадовский, был Корсаков, и застала его царица в кровати с собственной фрейлиной Брус, запоро­ла, и утешилась с дворянином Ланским, да помер он от чрезмерной работки и осталась после него царица целый год не­утешной. Привел ей Потемкин унтер-офицера Ермолова, да начал тот зазнаваться и интриговать, и заменили его капитаном гвардии Мамоновым, вскоре пойманным с дворцовой да­мой Щербатовой. После этого пришел Платон Зубов, и потом говорили все в Петербурге, что была последняя любовь цари­цы - платоническая. Это он сообщил царю Петру о смерти матери и сказал ему тот: «Друг матери моей и мой друг!». Во как! Кстати - каждый любовник производился всегда в гене­рал-адъютанты, жил во дворце в особом апартаменте, в день начала деятельности своей получал для разгону сто тысяч рублей и назначалось ему месячное жалованье в двенадцать тысяч. До начала работки осматривал каждого нового любов­ника доктор Рогерсон, а потом шел он к «пробальщице» Про­тасовой или Бранцике и, лишь получив от них аттестат, ста­новился на службу свою. Впрочем, под старость стала матуш­ка царица себе женщин требовать, всероссийской Сафо стала. Выручали ее Протасова, Бранцика, Дашкова...

Да, об убийстве Петра Третьего немного сказать: любов­ник царицы Григорий Орлов с братом Алексеем, князем Ба­рятинским, с каким-то Тепловым, артистом Волковым, одним сержантом гвардии и двумя солдатами привезли в Ропшу, где сидел сверженный с престола Петр, отравленного вина, выпил тот немного, почувствовал предательство, и хватил горячего молока. Тогда первым ударил его Алексей Ор­лов. «Что я тебе сделал?», - закричал Петр. И тут кинулись на него все остальные и начали душить подушкой, царь выр­вался, его бросили в качалку, затем на землю, на пол. Оборо­нялся он отчаянно, кричал, звал на помощь. Тут Барятинский сделал из салфетки петлю, накинул ему на шею, остальные схватили за руки и ноги, а тянул Энгельгард. Так, 17 июля 1762 года погиб последний Романов. Удушен. В манифесте о смерти сообщила супруга его Екатерина, что умер он от ге­морроя. Энгельгард получил генерал-лейтенанта и стал гу­бернатором Выборга. Принимавшие участие в убийстве сол­даты получили офицерские чины и были переведены в про­винцию, да кем-то по дороге все были убиты. Писала потом о Петре Екатерина, что импотент он был... да...

Неплохо вспомнить и дочь царицы Елизаветы, и Разумов­ского. Принцесса Тараканова, княжна по-нашему, могла, по рождению своему, Екатерине конкуренткой быть. Вот и скрывалась она от царицы в Италии двенадцать лет и лишь в мар­те 1775 года удалось Алексею Орлову, убийце Петра Третье­го, затянуть Тараканову обманом в Россию. Сразу же ее объя­вили ненормальной, заточили в Шлиссельбургскую крепость, где она, по одним сведениям, от наводнения, по другим - забитая кнутом, умерла.

А царица-матушка вечерами в уютной обстановке, в узком кругу друзей, в картишки перекидывалась, в бостон, вист, рокамболь, пикет. Многие участвовали: граф Разумовский, фельдмаршал граф Чернышев, князь Голицын, граф Брус, граф Строганов, князь Орлов, князь Вяземский, иностранные дип­ломаты. С Потемкиным игрывала царица только на бриллиан­ты. Азартно играли, один раз за один вечер выиграл у царицы граф Бобринский четыреста тысяч рублей...

Хорунжий Милованов вдруг останавливается, смотрит на всех так, будто видит их в первый раз, проводит рукой по лицу, трясет головой и поворачивается к Валерию.

- Ну-ка, ты теперь всех нас обнеси, так, брат, по-хороше­му...

Быстро, запрокинув голову, выпивает одним духом свою рюмку, ставит ее на стол, поворачивается, идет снова к стенке и продолжает кружиться по комнате непрестанно, как заве­денная машина, говоря так, будто сам он себе всё это расска­зывает.

- Н-дас. А играли так у матушки царицы, что и дочерей, и жен проигрывали... как говорится, не за то отец сына бил, что тот играл, а за то, что отыгрывался...

Прыгаю я с одной темы на другую, из одного века в дру­гой, особенного порядочка нет у меня, да не важно это, все они во все времена, за всю их историю, одинаковыми были.

Ах, о красном воинстве говоря, неплохо и императорское вспомнить, ну, хоть, скажем, в Пруссии, еще при Апракси­не. Написал ему официальную реляцию генерал-квартир­мейстер Ганс Генрих Веймарн: жители лежащего на самой границе прусского городка Гольдапа были не только ограб­лены, но и дома их сожжены, разбиты и загажены... Глав­нокомандующий в Гумбинене порол солдат кнутом, резал грабителям носы и уши, но преступления только увеличива­лись. Даже офицеры творили не меньшие проступки. Адъютант Киевского пехотного полка на дороге меж Мемелем и Тильзитом сжег целое село, армия должна была проходить через пылающие улицы. Было это в 1752 году - солдаты самого Апраксина согнали народ в кучи, стариков, женщин, детей, пороли до полусмерти, убивали, калечили, жгли жи­вьем на кострах. Многие женщины кончали самоубийством, дабы избежать каннибальства этих московитов...

Дата добавления: 2015-06-04