Собрание сочинений по психопатологии в 2 тт. Т. 2 17 страница

Перед этимм переживанием совокупления врач сделал ему инъекцию. В это время он очень громко кричал. Сестра (Мона Лиза) помогала. Он осознавал ситуацию. Сестра была смущена, и он сказал с юмором (как всегда его настроение менялось): «Ах, посмотри-ка, как стыдлива Мона Лиза». После инъекции наступило состояние дремы, в котором четко проступили женские ощущения и привели к описанному выше совокуплению. Затем он почувствовал переход в другое состояние. Ничего женского он в себе больше не чувствовал, он был совсем один. Он почувствовал «ужасную похоть», им владело желание: «Теперь я должен онанировать»,— и сделал это. «Это легко было сделать»,— считает он; После этого акта он заснул, и у него была спокойная ночь.

7 К. Яспсрс. Т. 2

В общем и целом больной замечает, что ему нелегко описывать события. «Все так ужасно нелогично.» Но он подчеркивает, что события, которые он описал, действительно имели место, и что драматические· события в мире, которые наступили на следующий день, заняли основное место среди взаимосвязанных событий. В этот день представления о двойной действительности, «золотом» веке, собственной борьбе, отношениях с Богом и т. д. были началом. Время от времени, как он замечает, врач казался ему тоже вполне реальным, а не кажущимся явлением. В его состоянии постоянно были колебания.

На следующий день, в понедельник, когда он проснулся, то подумал, что, наверное, уже прошла вечность с тех пор, как он находится в этой палате. Но он чувствовал себя теперь нормально. Он хотел домой, попросил санитара принести ему одежду и позвать невропатолога. Его голова была ясной, он ждал визита врача. Но все же он не был полностью здоров: «События парили в воздухе; все, что я пережил, еще не утихло». Но впечатление от фантастического переживания стало слабее. Он чувствовал себя так, как чувствовал себя дома перед отъездом на курорт. Он размышлял: может, все это было только вчера, может быть, не прошла с тех пор вечность.

В первой половине дня вновь начались фантазии. Сначала они были беспорядочны, так что больной не имеет четкого представления об их последовательности. «Здесь пробел, я не могу вспомнить начало». Например, он лежал с открытыми глазами. Солнце светило сквозь матовые стекла. Он чувствовал: пространство исчезло. Эта палата — единственное пространство, она парит вне мира. Все существа, кроме него, обитают вне пространства. Времени он больше вообще не чувствовал, жил, не зная, сколько времени проходит. Врачи, больница — все исчезло. Он переживал только чудовищные события вне палаты среди внеземных существ. Эти события он осознавал непосредственно, кроме того, он слышал голоса и иногда видел нечто, что в дальнейшем станет более ясным. События развивались в относительно последовательной связи.

Он осознавал: все человечество состоит из внеземных существ. Они живут в высшей степени блаженства под властью старого Бога, который объединял иудейство, христианство и т. д. Лишь буддизм и религия Конфуция были вне этого. Прежний мир был мертв, только он еще оставался человеком. Затем он очень ярко переживал, как все умоляли Бога спасти и его, освободить из палаты, из пространства и времени, позволить ему умереть и превратить его в такое же внеземное существо, как и они. Это привело к борьбе. Бог осуществил бы его избавление, если бы больной бьр1 доволен тем состоянием, которое было у других. Но он требовал: «Все существа должны быть подобны Богу, лишь тогда я выйду из палаты». Все растения, животные, вся неорганическая природа должны быть подобны Богу. Неорганическая природа представлялась ему песчинкой, которая с душой, такой же сложной, как и другие души. Подобно Богу, песчинка тоже должна жить во внеземном мире. Часто он сам себе представлялся песчинкой. Затем в другой мир

должны были перейти также и абстрактные понятия, являясь подобными Богу. Все добродетели и все пороки: похоть, предательство, лицемерие и т. д. 'Каждое существо должно, подобно Богу, все это иметь в себе, так он требовал; и каждое существо должно произвольно уметь это в себе вызвать. Таким образом на небе произойдут колоссальные изменения. Жить там будет сплошным удовольствием. Никто ни на кого не будет сердиться, так как он одновременно будет всем. Больной заметил: все остальные помогут ему и будут настойчиво досаждать Богу с тем, чтобы он уступил. Он требовал: рейнское вино и табак должны тоже быть на небе, а также немного дерьма и и мочи. «Если все это есть у нас на земле, то все это должно быть и там». Неорганическая материя, элементы тоже помогут. Песчинки в качестве ангелов дразнили Бога. Тому это доставляло удовольствие. Может быть, он пошел бы на все, но больной ставил свои требования дальше: дьявол и ад тоже должны быть на небе. Он думал, что Франк Ведекинд, возможно, является дьяволом и, следовательно, дьявол намного знатнее Бога. Больной сразу же отметил: такой власти у нашего Бога нет. Бог будет очень серьезным. Голоса умолкли. И тут он увидел, как перегородка палаты поднялась и в камеру проскользнуло привидение. Оно было прозрачным, как рубашка, и не имело четких форм. Оно проскользнуло под кровать. Это был Бог. Ему стало жутко: чего он хочет? Какой-то голос сказал: «Теперь ты должен». Он почувствовал движение руки. Это смерть. Он чувствовал, будто его тело пронзил удар тока. Но больной был сильнее. Бог хотел его взять на небо, не выполняя его требования и поэтому хотел его убить. Там, где больной оказался сильнее. Бог должен был «перейти в него» и увеличить силу больного. И тоща больной сам сможет выдержать бой с дьяволом.

Сначала для увеличения его силы Бог переселился в него и вместе с ним весь сверхъестественный мир. Он чувствовал, как Бог проникал в него через ноги. Его ноги охватил зуд. Его мать переселилась. Все гении переселялись. Один за другим. Каждый раз он чувствовал на своем собственном лице определенное выражение и по нему узнавал того, кто переселялся в него. Так, он почувствовал, как его лицо приняло выражение (лица) Достоевского, затем Бонапарта. Одновременно с этим он чувствовал всю их энергию и силу. Пришли Д'Аннунцио, Граббе, Платон. Они маршировали шаг за шагом, как солдаты. Когда подошел воздух, когда подошли женщины, когда подошла небесная любовь, то все стало нежнее. Абстрактные понятия тоже переселялись: похоть, еврей, глупец. Он чувствовал Анатоля Франса и сущность его произведений: иронию, слезы, деликатность. Одно все время следовало за другим. Все, что происходило в нем самом, он отмечал не сразу, «но он все время оставался возбужденным». Он чувствовал, что мышцы его лица были мягче и разнообразнее, чем когда-либо. Итак, он обладал «способностью иметь любое настроение». Он чувствовал себя невероятно сильным. При переселении он делал «определенные движения», чтобы освободить место для других существ и чтобы разместить их. Например, помогали голоса: «Теперь локоть». Поначалу все происходило беспорядочно,

7·

менялись места, наконец, можно было заметить определенную регулярность. Они решали проблемы друг с другом. Великие люди находились в голове, художники — в лице, воины — в руках; место в сердце заняла дама Мона Лиза. Внутри сердца были камень и песчинка. Наконец, переселение завершилось. Вход был закрыт. Итак, теперь начнется. Он подумал об образе ребенка, завернутого в пеленки: «Я не должен быть активным, я должен полежать и подождать». Что он и сделал.

Снова поднялась перегородка в стене палаты. Больной увидел, что к нему заглядывает голова дьявола. Он видел его как живого. Он выглядел как фавн, с рогами, покрытый коричневой шерстью. Брови были красными. Больной нисколько не испугался, так как он знал: «Я с ним непременно справлюсь». Чувствуя свою силу, он крикнул стоящему по другую сторону стены дьяволу: «Открыто». Перегородка захлопнулась. Дьявол был побежден и переселялся в него ко всем остальным. Его сила снова чрезвычайно увеличилась. После этой «победы» он осознал: «Дьявол так быстро покорился не только благодаря моей силе, но и потому, что я хотел вознести его на небо».

У больного была еще одна мысль: «Существует еще огромное количество богов кроме меня». Они, чувствовал он благодаря своей колоссальной силе, все добровольно переселятся в меня. Он считал, что его палата находится в очень длинном коридоре, в который выходили также многие палаты, а в них находятся другие боги: Будда, Магомет и т. д. Необходима была борьба. Но он знал, что теперь дьявол поможет. В этот момент вошел санитар, которого он принял за образ, в котором появился дьявол. Он принес обед. На вопрос: «Я должен есть?» — он получил ответ: «Да, да, чтобы вы стали сильнее». Он ел очень жадно. Он едва проглотил первый кусок, как начал жадно заглатывать остальное. Он чувствовал, что весь мир внутри него тоже хочет есть, все голодны. Он уже заметил, как все внутри него ест. Всё внутри него поглощалось с неистовой жадностью. Он чувствовал это всем телом. Изнутри его тянули за грудь. В этом состоянии он представлялся себе Буддой, так как полагал, что видел его когда-то изображенным подобным образом. Но Будда еще не был внутри него. Сейчас должна начаться борьба. Он закричал: «Открыто!» Тотчас же он услышал, как одна из дверей палаты открылась под ударами топора. Появился Будда. Момент «борьбы или переселения» длился недолго. Будда переселился в него. Это повторялось, вероятно, 20 раз: «Открыто»,— затем удары топора, затем переселение очередного бога. Когда он затем снова крикнул: «Открыто»,— стука не было слышно. Это был знак того, что теперь все боги Земли находятся в нем. Он чувствовал, что он ими переполнен. Очень небольшое пространство — палата — было вокруг него, а все остальные события в мире сверхъестественны. Теперь он хотел — некоторым образом для проверки своей силы — исполнить самое могущественное действие. Он приказал: «Пространство, исчезни». Этого не произошло. Несмотря на необычайные события, он все-таки не имел еще достаточно сил, хотя он всегда был готов к борьбе, чувствуя свою власть, сжимал кулаки, напрягал мускулы.

Теперь наступил перерыв. Через некоторое время, не видя, он почувствовал: сейчас придет богиня. Он чувствовал, что она рядом, и чувствовал также — это Мона Лиза. Это было новое искушение: если бы он сейчас зачал с ней людей, то это было бы счастливое поколение. Но он осознавал: «Я не могу этого делать. Существует еще много богов вне Земли; я хочу всех объединить в одном». И тут у него появилась ужасающая мысль: может быть, здесь присутствует нечто подобное бесконечному регрессу скептицизма. Но он решился; «Я должен превратить всех богов в одного». Он сразу же заметил, что Мона Лиза его понимает, она тоже переселилась в него ко всем прочим. Не было речи о том, была ли это та же Мона Лиза, которая уже в нем находилась. То, что было вне и внутри него, часто являлось совершенно идентичным для него.

Теперь в нем были все боги, которые когда-либо в мире почитались. Мона Лиза плакала, так как другие богини, которые вместе с ней были в его сердце, были сильнее и красивее. Ему было больно от этого, и он успокаивал ее. У всех богов и гениев было определенное место в нем. Но первоначальное расположение (воины в руке, художники в лице и т. д.) не сохранилось. Мир старых богов располагался очень тесно в одном помещении, и по всему телу следовали другие группы, как бы разделенные водонепроницаемыми перегородками. У них не было единства, они не понимали друг друга. Теперь перед ним стояла задача создать единство и порядок.

Между тем снова пришел санитар (=дьявол) и принес, о чем больной хорошо помнил, кофе с двумя рожками. Повторился предыдущий процесс; весь мир в нем жадно все пожирал.

Затем пришел с визитом врач. Из-за того, что врач моргал, больной подумал, что он является птицей, а может быть, даже и самим Богом. Во всяком случае, сущность может укрыться в нереальном мире. Поэтому сначала он давал бессмысленные ответы, он знал это и думал: «Тот тоже прикидывается». Так, например, он сказал: «По земле бегают клопы, а в постели их нет»,— и засмеялся. Но он хотел в человеческом нереальном мире вести себя по-человечески и на вопрос о своей болезни ответил: «Я болен бредовой религиозной идеей»,— так как он знал, что с человеческой точки зрения это должно выглядеть именно так. Он отмечает, что он тогда совершенно ничего не понимал, не говоря уже о том, что он не всегда был здоров. На вопрос о юридическом параграфе он ответил, как положено, и отметил, что нарушение душевного здоровья ненаказуемо. При этом он подумал: в моем сумасшествии виновно, вероятно, государственное министерство. Так как, если врач действительно является человеком, а это было ему и так ясно, то он фактически сумасшедший. Больной замечает: «Я всегда думал одновременно об огромной массе вещей, которые не находились в одной сфере».

Итак, теперь стояла задача: создать порядок в мире богов и гениев. Он пассивно лежал, думая о символе развития. Мона Лиза

поможет. Он заметил, что все боги выселялись (покидали его тело). Он чувствовал, что вне его происходили ужасные битвы. Боги не могли прийти к единству. Наконец, на своем совете им удалось придти к единству. Затем снова произошло вселение так же, как и ранее: один за другим. Двигаясь, он освобождал им место. Под конец он заметил, как Мона Лиза, находясь внутри его, подняла веко.

Она хотела видеть, спит ли он. Потому что его сон был знаком, что все в нем. Он не спал. Оказалось, что еще не все закончено. Пришел приказ: всем выйти наружу. Этот процесс вхождения и выхода повторялся бесчисленное множество раз. Он чувствовал, это связано с «предательством», из-за которого каждый раз что-нибудь происходит. Наконец ему удалось войти без помех. У него было чувство, что прошло невероятное число вечностей. И вот он начал дремать, нет, не совсем спать. Это был знак, что все было в нем. Теперь он думал: еще предстоит борьба со многими богами, которые не принадлежат земле. Он чувствовал в себе повышенную жизнь. Мускульное чувство, интеллект, силу, огромное сердце с богинями, огромные шаги богов войны чувствовал он. (Он думает спонтанно, основой для этого стали удары пульса.) Он был способен к невероятной любви.

Он открыл глаза. На потолке повсюду были трещины. Вместо них он видел теперь на потолке всех богов. Все представились ему и смотрели на него с любовью. Один, Бог Солнца, смотрел на него особенно долго. Это был пронизывающий взгляд, явно для того, чтобы придать силу взгляду больного. У этого Бога Солнца был прямо-таки ослепительный взгляд. Настоящее солнце, которое светило в окно, казалось при этом бледным. У бога были отвислые усы, он выглядел дико. В стороне лежала смерть в виде скелета. Она была парализована и побеждена навсегда. При виде богов он чувствовал, что стал сильнее. Теперь он осознавал, что может видеть всех и все. Тут он заметил: дьявол, грехи, ад смущаются. Он скомандовал: каждый может принять тот облик, который захочет. При всех этих процессах его «Я» больше не было личным «Я», но «Я» было наполнено всей вселенной.

Снова ему пришла в голову мысль: я должен еще к внеземным богам. При этой мысли наступила мертвая тишина. Ему было ясно: это должны быть огромные миры. Все содрогается в нем от ужаса, что еще придется пережить. Все готово умереть. Он почувствовал, что состоятся невероятные битвы, чувствовал победу и наступление побежденных. Новые сражения, новое наступление и так до наступления покоя. И вот земной мир в нем стал совсем маленьким перед огромным внеземным. Он был глубоко опечален. Чувство, похожее на тоску по дому, воодушевило его. Перед этим ему было весело. Одни щекотали его, швабы пожимали ему руки и т. д. Теперь все закончилось. Сражения, которые он только чувствовал, а другие пережили их, привели к наступлению тех миров и к угнетению земного мира. Царила ужасная тишина. Он сразу подумал:? этом огромном мире я не могу создать порядка. Бесконечность он не может постичь. Он назначил властвовать старого Бога. Он сам (новый бог) хотел только царить и жить? земном трансцедентном мире, по которому он тосковал. Когда он назначил бога, ему не нужно было больше заботиться о порядке. Он еще приказал земным: «Кто

не хочет оставаться здесь, может отправиться в любую из высших сфер, в очень большой мир». На этом пути — такое чувство было у него — он одновременно был освобожден от скептического Regressus ad in?nitum.

Через всю последовательность событий проходило чувство: «Все гении подготовили почву для меня; я, собственно, только обобщающий: в этом моя сила». Он думал, что у всех великих злой взгляд: франк Ведекинд, Мицци Шаффер, Ирене Триш; эти люди — смерть. Он выдержал их всех; тем самым все стало возможным.

Как следует из описаний, он все время имел самые противоречивые представления. Он сознает это не только сейчас, но сознавал это уже тогда. Он часто был в сомнении. Его настроение многократно было подавленным, плаксивым из-за того, что он сам в неземном мире не может покончить с сомнениями. Он часто спрашивал себя: это мои друзья или нет? «Двадцать представлений было у меня об одном и том же процессе, о том, как можно было интерпретировать его». Сомнение имело место от случая к случаю, но в дальнейшем очень возросло. Только одно он знал всегда точно: Мона Лиза его не покинет. Когда враг спросил, читал ли он Данте, у него возникло представление: Мона Лиза — моя Беатриче?

В понедельник вечером пришел врач. Его привели из палаты в другую комнату. Из кровати, в которую он лег, ушел человек с перевязанной головой. Кроме него в комнате было еще трое. Когда он лежал там, то подумал: хотя я спас ад, богов и все, я забыл чистилище. Это еще будет. Трое, конечно, хотели, ему помочь. Он спросил их, не разбудят ли они его, когда битва подступит к нему. При этом он подумал, что другие сразу же поняли его. Они ответили: «Да, да, мы разбудим тебя». Одновременно зачирикали птицы. Он понял значение этого: они тоже хотят его разбудить. Теперь он был спокоен и немного поспал. В начале ночи он проснулся и теперь начались, как раньше, похожие процессы. Он командует: «Открыть»,— услышал удары топора: наступало все чистилище. Это длилось долго. Наконец он призвал абстрактные понятия и скомандовал: «Все, что существует, должно прийти»; «Ничто»; «Противоположность всему»; «Противоположность к противоположности» и так далее ad infinitum. Наконец все было спасено, а он был спокоен. Он целую ночь шутил с тремя другими, предрекая, завтра будет тонкое вино, бургундское, бордо... Они смеялись. При этом у него все время были его сверхъестественные идеи: грабеж и убийство так же справедливы, как любовь: больше нет различий в оценке; это и тому подобное было связано, по его мнению, с его философией: скепсис.

Во вторник утром одного выпустили. Двое еще оставались там. За кофе он ощущал невероятную радость. Он думал: «Мне же удалось нечто великое. Но почему же я сам все еще заперт здесь? Даже если я только песчинка. Ведь я же каждого сделал богом. Может быть, меня освободит Мона Лиза». Он забрался под одеяло, почувствовав движение воздуха, как будто бы его погладили. Он снова накрылся и теперь подумал: «Я же колоссальная скотина. Я думал, что спас мир. Я же брат Медардус. Прошло 3000 лет. Я существую в действительности. Но все люди, которых я знал, мертвы».

При этом он испытывал сильное чувство одиночества и печали. (Слияние «Медардуса» с историей о монастырском брате, как указывает он сам.) Ему было ясно: «То, чем я занимался, было глупостью». Он пылко молился висящему над дверью распятому Христу. Он не знал, что с ним случилось. Ему было ужасно тревожно. Он принял решение молиться во веки веков. Двое других в комнате плакали. Но один из них один раз пошутил. Больной молился: «Да исполнится воля твоя». Другой: «Нет, да исполнится воля его». На это больной по ошибке; «Да исполнится воля моя«. Когда он заметил это, сказал: «Ты, мошенник, помалкивай».

Уже два дня он не мылся. На его лице часто сидели мухи. Он думал, из нежности. Но они мешали ему спать. Ему хотелось спать: «Если я сделаю это, может быть, я буду спасен». Один из них положил бумагу ему на голову для защиты от мух. Но он не спал по-настоящему, чувствовал, как гладят его тело, чувствовал себя женственным, слышал голос, что он должен стать женщиной. Связь с предыдущим была теперь почти полностью прервана. Он думал: «Может быть, я стану Папой римским». Когда он прочитал на доске «Шпейер», он сразу подумал: «Я должен к епископу в Шпейер».

Снаружи как раз пролетает воздушный корабль-цеппелин. Он стоит обнаженным у окна с чувством, что он женщина. Воздушный корабль подошел совсем близко. Он полагал, что корабль отвезет его на небо. Он чувствовал, как будто у него вырастают крылья. Но они не могли вырасти. Как раньше, появились мысли о внеземных мирах. Все, что не хочет оставаться на земле, должно подняться вверх. Может быть, отправится и он. Но цеппелин улетел без него. Ему было больно. В его сознании осталось: теперь я должен навеки остаться в этом состоянии в этой палате.

Во вторник во второй половине дня пришел его дядя. Он разговаривал нормально, но делал время от времени странные замечания. Тогда он сам сознавал это. Потом вошла его сестра. Он чувствовал себя чужим ей. Когда оба ушли, двое других больных дразнили его в той же комнате: «У Вас красивая сестренка, а они заставляют Вас лежать здесь одного». Это привело больного в сильную ярость. Теперь ему принесли одежду. Он умылся, оделся, при этом он пошатывался. Он слышал, как говорили, что здесь строится русская часовня. Он: «Достоевский здесь?» Другие: «Да». Он: «Тогда я останусь здесь». Когда дядя и сестра пришли за ним, чтобы отвезти его в Гейдельберг, он не хотел ехать с ними: без двух других я не уйду (это было обосновано также в сверхъестественных представлениях). Когда сказали, что они хотят совершить прогулку, он пошел с ними. Но он испытывал сильное недоверие к дяде и сестре. О дяде он думал: «Это мой двоюродный брат в образе дяди». О сестре: «Возможно, она моя сестра, возможно, дама, моя действительная сестра — дама». «Это изменило теперь всю систему безумия». Дама и он сам — дети короля Отто Баварского. Они были зачаты передачей мыслей. «Ведь есть же мысленное зачатие». Он думал, что они должны освободить душевнобольного заключенного короля.

Больной считает, что содержания событий стали на порядок более действительными, менее фантастическими, возникла мысль, что франк Ведекинд — король Отто, который ходит в этом одеянии среди людей. Уже в связи с этим возникла образованная острым психозом иллюзия того, что против него работает министерство. Теперь ему стало понятно это. Они хотели убрать его как сына короля Отто.

Когда они ехали на машине в Гейдельберг, он увидел у дороги человека с перевязанной головой, который покинул свою постель, когда он пришел в другую комнату. Он сделал низкий поклон. Это укрепило его в мысли, что он кронпринц. В машине он часто вскакивал. Когда они приблизились к Гейдельбергу, он подумал, что город стал новой столицей. Как раз перед Гейдельбергом он увидел у дороги даму. Он неистово вскочил. Она выглядела очень печальной. Он знал, что ему надо к врачу. Перед клиникой он подумал: «Может быть, это замок». Ему показалось, что она и то, и другое, как замок, так и психиатрическая клиника. Он постоянно колебался и сомневался и в конце концов спросил других больных, где он, собственно, находится. Санитар, который ехал с ним в машине, показался ему другом: он с любовью пожал ему руку. В ванной ему остригли ногти. Он воспринял это весело. Когда он был готов: «Будьте внимательны, я ведь могу еще ими царапать».

В первую же ночь в Гейдельберге он жил в Нейшванштейне. На стене он увидел короля Отто с короной на голове. Перед ним стоял еврей. Относительно дальнейшего у больного потеряна временная последовательность действий. Больше не было таких относительно связных событий, как на курорте. Кроме отношений с королем Отто, которые все время возвращались, временно появлялись всевозможные другие комплексы событий: он чувствовал, как его разрезали. Это было не больно, но он чувствовал, что спина разрезана, отрезана нога, но («прыг, скок») все сразу же оказывалось на своем прежнем месте, он был несокрушим. Это вскрытие он переживал так, что он ощущал себя одновременно в постели и в зале для вскрытий. «Другие считают, что я там, у них, и они вскрывают меня, и одновременно я лежу здесь». Затем ему снова кажется, что он чувствует, как в могиле его едят черви. Затем его снова пожирали крысы. Он чувствовал, что повсюду гложут и пожирают, но они ничего не могли сделать ему, так как он очень быстро вырастал снова. Потом он вдруг почувствовал себя, как бедный Лазарь, и т. д. Он сам попеременно был то Господом, то дьяволом. Ему это было безразлично. Все противоположности были одинаковы. В общем больной считает, что все, что он когда-либо читал или рисовал в своем воображении, он теперь пережил во время психоза.

Когда эти относительно мало связные события в Гейдельберге продолжались в течение 2—3 дней, ночью возникла новая установка с его стороны по отношению ко всему: в конце концов его охватили мысли о том, что невозможно разрешить противоречие, что Бог и дьявол в нем идентичны. «И ведь двойственность это единство.» «Нет, так нельзя.» Он просил Бога помочь ему и осуществить

триединство: «Я, Бог, дьявол». Его «Я» было здесь, как прежде, не индивидуальным «Я», но «Я» = все, что во мне, весь мир. Но все, что было в нем, было снова во всем остальном. Такие мысли и ставшие все более хаотичными переживания привели его «в неистовство». Он сказал себе совершенно произвольно: «Я больше не могу выносить мир фантазии: я хочу вернуться в действительность». При этом он сознавал, что фантазии более ценны, чем действительность, они более реальны, чем действительность; он сознавал красоту фантазии. Но: «Я больше не выдержу этого». Он подчеркивает, что он еще не был в здравом уме — это продолжалось еще много дней, во время которых еще часто появлялись голоса и происходили другие события — что хотя он всегда четко мог разделить «действительность» и «мир фантазии», он не знал, что из них он собственно может считать действительным. В то время, как поначалу он был полностью склонен к миру фантазии, постепенно возрастало сомнение.

Раздался стук в стену, он услышал голос Франка Ведекинда. Он ощущал это как внушение, что теперь он должен вернуться к действительности, потому что он оказался неспособным спасти мир.

Случайно он положил руки на затылок. Он чувствовал, как от давления смягчаются ощущаемые во всем теле удары пульса, что голова и сердце, которые перед тем были в беспорядке, тем самым снова разделились. Это невольно найденное средство, заложить руки за голову, он в дальнейшем применял намеренно. Другое средство пришло как под внушением: он произносил бесконечно часто: я так глуп, у меня в голове вращается мельничное колесо. Тем самым его мысли прерывались, а он отвлекался от фантастических переживаний. Целые ночи он бормотал таким образом. Все это произошло произвольно, но он тогда ощутил свою волю и напряжение, которого ему стоило возвращение к действительности. Он решил снова действовать, как нормальный, и видеть все, как нормальный; Последним активным усилием было, когда он на курорте заказал себе сигару. До этой ночи он совершенно отдавался событиям, часто руководимый символом запеленутого ребенка. Теперь заново началось активное усилие, не из какого-либо понимания, но исключительно при помощи воли, так как «он не мог больше этого вынести». Прежде чем мы опишем дальнейшее и его окончательное возвращение к рассудку, мы попытаемся изобразить еще некоторые виды прошедших душевных переживаний.

При драматических дальнейших событиях все было просто «очевидным». «Я переживал то, что происходило вовне непосредственно, и этому всегда соответствовал трепет в теле». «Во мне и вне меня это было идентичным». «.Эта очевидность чувств — самое сильное, что только есть. Если бы я сам увидел противоположность, это было бы совершенно безразлично. Это было всегда: это так, нет никакого сомнения — т. е. в момент переживания». При этом его сопровождали неопределенные представления о событиях, которые были иногда несколько более интенсивными, иногда почти сплошь отвлеченными. Несмотря на это, содержание этих представлений всегда было обязательно достоверным. «Как требует Кьеркегор, даже парадоксальному нужно верить, так я переживал это».

Кажущийся и сверхъестественный миры были для него полностью четко разделены, но могли разграничиваться только для чувства. В поезде к месту отдыха слева сидела 4 человека, которые были живыми, справа четверо, которые были только видимостью и были мертвы. Это он ощущал непосредственно. К тому же он слышал голос: он совсем не замечает, что он «односторонний».

У больного было множество чувственных отправных точек, через которые он знал о каждом событии в мире. Но он подчеркивает, что не от этого возникала уверенность в очевидности, она во многом была непосредственной. Он знал все совершенно определенно. Из чувственных отправных точек большую роль играют телесные ощущения. «Я всегда связывал то же самое определенное телесное ощущение с одним и тем же сверхъестественным событием (при вхождениях и выходах). Например, щекотка была из-за его матери совершенно определенной щекоткой. При этих телесных ощущениях он думал: я должен видеть себя человеком. Но он чувствовал, что в действительности он был чем-то совершенно иным. Он думал, что может охватить все, что происходило вне маленького пространства. Но он замечает, как противоречиво происходит пространственное и собственно безмерное сверхъестественное событие. Только когда все в него входило, он чувствовал себя охватывающим целый мир, когда покидало, он чувствовал себя одним в пространстве и одиноким.

Дата добавления: 2015-06-04