Теория социального действия Т. Парсонса 1 страница

G

ских реакций или изучить его психическую жизнь», — писал М.Вебер⁷. Не­сомненно, подобные исследования приведут к ценному знанию причинно-следственных связей. Однако субъективно понимаемое поведение — это нечто иное. Подобное утверждение, считает Вебер, справедливо и для пси­хологии: чем точнее измеряющиеся психические элементы по правилам естествознания, тем меньше они доступны субъективному пониманию. Но для социологии и истории важно именно последнее. Даже психопатологи изучают поведение, лишенное субъективного значения.

Для практических целей или в юридической науке подчас необходимо рассматривать социальные коллективы {social collectivities) — государство,

ассоциации, деловые корпорации, учрежде­ния — так, как если бы они были отдельны­ми индивидами. Они могут быть истолкова­ны, например, как субъекты права или обя­занностей или исполнители легально значимых действий. Но в социологии, кото­рая в центр внимания ставит субъективную интерпретацию действий, такие коллекти­вы должны рассматриваться исключитель­но как результирующие {resultantants) или как способы организации конкретных дей­ствий отдельных людей, поскольку только они могут интерпретироваться как агенты или носители субъективно понимаемых действий. Тем не менее социолог не должен полностью игнорировать, считает Вебер, понятия о коллективах, пришедшие в соци­ологию из других наук.

Для субъективной интерпретации дей­ствий возможны три отношения социолога к коллективным понятиям. Имеют место ситуации, когда нужны лишь очень простые коллективные понятия, которые заменяют обыденные представления более «интелли­гибельными» терминами. Скажем, и в лек­сике юристов, и в повседневной речи упо­требляется одно и то же слово «государство». Оно — из ряда коллективных понятий. Но для социологии не обязательно пользоваться им для объясне­ния социальных действий. В социологии, говорит Вебер, вообще не суще­ствует таких вещей, как коллективная личность, которая как-то «действу­ет». Когда социологу приходится обращаться к таким коллективностям, как государство, нация, корпорация, семья или армия, то он должен отдавать себе отчет, что они обозначают только определенный вид развития реаль­ных или возможных социальных действий индивидов. Можно назвать этот вид качеством, свойством, типом, формой или стадией развития социальных действий. Таким образом, юридические термины, обозначающие коллек­тивности, в социологическом смысле неточны.

Weber M. Economy and Society: An outline of interpretive sociology. Berkeley, 1978. Vol. 1. P. 13.

Второе значение, в котором употребляются коллективные понятия, — нормативный порядок. Человеческое поведение и взаимодействие людей ориентированы на определенные коллективные нормы и ценности или кол­лективные идеи, в которые верят как в предписанный порядок и согласуют с ними свои действия. Нормативные предписания, традиции, коллектив­ные образцы поведения, совместные ритуалы, обычаи и обряды имеют ог­ромную, иногда решающую силу и влияние на действие отдельных лично­стей. Вера в легальный закон, упорядочивающий взаимодействие людей, выступает важнейшим фактом существования современного общества на­ряду с субъективным значением индивидуального действия личности". Если использовать чисто социологические термины, то коллективные понятия в этом их значении придется исключить, заменив их другими. Правда, в данном случае коллективные термины обозначают уже не юридические понятия, а реальный процесс действия.

Третья ситуация порождена деятельностью так называемой «органиче­ской» школы в социологии. Так, в работе Шаффли, на которого ссылается Вебер, дан образец описания социального взаимодействия на основе кате­гории «целое». По отношению к тако­му целому каждая его часть выполня­ет ту или иную функцию. Для целей социологического анализа функцио­ нальные рамки вполне уместны, но лишь как практическая иллюстрация либо временная (служебная) ориентация. И то не как полезная, а скорее как необходимая, неизбежная процедура. Стоит только переоценить познава­тельное значение функционального подхода, как для социологии возника­ет опасность материализации незаконных понятий, превращения абстракт­ного «общего» в конкретное явление. Кроме того, функциональный метод не есть специфически социологический, каковым выступает метод пони­мания.

Функциональный подход выводит социальную организацию непосред­ственно из функционального разделения труда, что делать нельзя. Всякое сведение социологического подхода к функциональному основано, по мне­нию Вебера, на нашем невежестве, т.е. неполном знании о предмете. Его употребление должно рассматриваться в качестве временной меры. С точ­ки зрения социологического подхода, базирующегося на усмотрении внут­реннего смысла, между людьми и животными существует огромная дистан­ция. Но с точки зрения функционального подхода ее вроде бы и нет. Напри­мер, определенную степень функциональной дифференциации можно найти и в человеческих, и в животных сообществах, в частности пчелином улье или муравейнике.

Сам по себе функциональный подход служит лишь подспорьем для со­циолога. Он уместен при решении строго определенного класса задач. Так, анализ уровня специализации функций поможет выявить фазу эволюции того или иного социального целого, сравнить ее низшие и высшие формы. Он является наилучшим для изучения тех способов, с помощью которых подвиды живых существ, в том числе и люди, обеспечивают свое выжива-

⁸ Weber M. Op. cit. P. 14.

ние, добывают пищу, защищаются, воспроизводят себя, перестраивают свою структуру. Именно в качестве носителей различных функций социолог опи­сывает людей как «королей», «солдат», «рабочих» и т.д. Но если ограничи­ваться лишь рамками функционального подхода, то нетрудно скатиться в пропасть домыслов и абстрактных спекуляций. Функциональный анализ не дает социологу главного понимания логики и смысла поступков людей.

Стоит ему задаться вопросом о том, почему группы, выполняющие одни и те же функции, скажем рабочие или солдаты, в типичных ситуациях ве­дут себя таким образом, что результатом их действий оказывается сохране­ние групповых ценностей, борьба за выживание, а не что-либо еще, как необходимость выхода за рамки функционального подхода станет очевид­ной.

Формулируя научную интерпретацию человеческих действий, социолог поступает так же, как и специалист в любой другой отрасли науки. Он све­ряет свою гипотетическую модель о предполагаемом событии с реально наблюдаемой совокупностью действий. К сожалению, предупреждает Ве-бер, такой способ верификации дает не абсолютную, а относительную точ­ность, да и случается он крайне редко — обычно лишь в психологических экспериментах. Подобный способ проверки истинности гипотез возможен также при изучении массовых явлений с помощью статистических методов. Но не все они дают надежную информацию, степень приближения к истин­ности в них чрезвычайно варьируется.

Во всех остальных случаях на долю исследователя остается только одна возможность: подобрать как можно больше исторических примеров или современных явлений и классифицировать их, сравнивая между собой та­ким образом, чтобы в одну и ту же группу попали действия, которые между собой во многом сходны, но различаются одним решающим моментом — своим отношением к конкретному мотиву или фактору, роль которого для этой группы действий ранее уже изучена. Это Вебер называет «фундамен­тальной задачей сравнительной психологии»⁹.

К сожалению, такого рода построения, и в этом Вебер отдает себе отчет, случаются редко — только в крайне неопределенных процедурах, называ­емых «мысленным экспериментом». Их суть в исключении каких-то эле­ментов из общей цепи мотивации и построение такой логики действия, ко­торая была бы более правдоподобной, учитывая цели причинного объясне­ния. Такова в общих чертах веберовская теория логических условий доказательства причинно-следственных связей.

В качестве примера неудачного «мысленного эксперимента» Вебер рас­сматривает, в частности, попытку Э. Майера реконструировать влияние марафонской битвы на судьбы западной цивилизации и развитие Греции. Майер дает интерпретацию значения тех событий, которые должны были произойти по предсказаниям греческих оракулов в связи с нашествием пер­сов. Однако сами предсказания можно непосредственно верифицировать, полагает Вебер, только изучив реальное поведение персов в тех случаях, когда они оказывались победителями (в Иерусалиме, Египте и Малой Азии). Но подобная верификация не может удовлетворить строгий вкус ученого. Майер не сделал главного — не выдвинул правдоподобной гипотезы, пред-

⁹ Weber M. Op. cit. P. 10.

лагающей рациональное объяснение событий, и не объяснил способа ее верификации. Часто историческая интерпретация только кажется правдо­подобной. В каждом конкретном случае необходимо указывать исходную гипотезу и метод ее проверки.

Мотив у Вебера — это комплекс субъективных значений, которые пред­ставляются действующему лицу или наблюдателю адекватной основой по­ведения. Если мы интерпретируем ту или иную цепочку действий, сообра­зуясь лишь с нашим здравым смыслом, нашими стереотипами мышления, то подобную интерпретацию надо считать «субъективно приемлемой» (до­статочной) либо «корректной». Но если интерпретация основывается на индуктивных обобщениях, т.е. носит интерсубъективный характер, то ее можно считать «казуально адекватной». Она показывает вероятность того, что данное событие реально произойдет при тех же самых условиях и тем же порядком. Здесь применимы статистические методы, измеряющие сте­пень корреляции событий, или устойчивости связи повторяющихся явле­ний.

Оба способа интерпретации событий имеют свои пределы. Так, сужде­ние о смысле социальных действий на основе общепринятых или обыден­ных норм влечет за собой включение в научный анализ типичных ошибок, свойственных здравому смыслу. Они отразят пристрастие или субъективные предпочтения одних норм другим. «Субъективная адекватность» действи­тельна лишь в рамках «закрытого» поведения. «Открытое» поведение, ког­да смысл поступков проявляется во внешних результатах, видимых глазу реакциях, поддается скорее статистическому анализу, количественным ме­тодам.

Любое социальное действие ориентировано на ожидаемое поведение других людей. Так, оно может мотивироваться желанием отомстить кому-то за прошлые обиды, защититься от настоящих или даже будущих опасно­стей. «Другие» — это, возможно, отдельные индивиды, и они знакомы дей­ствующему лицу, либо это неопреде­ленное множество людей, которые неизвестны ему конкретно. Напри­мер, деньги — средство обмена — ис­пользуются индивидом при оплате, но лишь потому, что он ориентирует свои действия на то, что незнакомое ему большинство людей, как он ожидает, будет поступать точно так же.

Вовсе не каждое действие, даже «открытое» поведение, говорит Вебер, является «социальным» в том смыс­ле, в котором это слово употребляется здесь. «Открытое» действие не явля­ется социальным, если оно ориентировано исключительно на «поведение» неодушевленных объектов. Субъективные установки конституируют соци­альное действие в той мере, в какой оно ориентировано на поведение дру­гих. Например, религиозное поведение нельзя считать социальным, если его предмет — только созерцание или уединенная молитва. Экономическая деятельность оценивается социологом как социальное действие лишь в том случае, пишет Вебер, если при таком действии берется в расчет поведение кого-то еще, например, тех, кто согласится признать право данного инди-

вида некоторым образом контролировать движение товаров или других экономических ценностей. Если говорить более конкретно, то данный ин­дивид совершает социальное действие, если он строит свой потребитель­ский бюджет в зависимости от того, какими в ближайшем будущем могут стать потребности других людей, как они могут измениться. Точно так же и производство ориентируется на будущие потребности людей.

Далеко не всякие контакты людей носят у Вебера социальный характер. Они таковы, если сознательно ориентированы на других. Так, столкнове­ние двух велосипедистов является естественным событием, но их попытка избежать аварии, возможных вслед за этим взаимных оскорблений и закон­чить дело мирным путем должна истолковываться как «социальное дей­ствие». Хорошо известно, полагает Вебер, что действия людей сильно зави­сят от самого того факта, что они находятся в уличной толпе, которая про­странственно ограничена прилегающими домами. Такого рода поведение стало специальным предметом «психологии толпы» Г. Лебона. По мнению Вебера, Лебон доказал, что поведение человека в толпе описывается особы­ми механизмами, в числе которых реакция на действия окружающих, под­ражание им.

Человек не может поступать иначе как часть «толпы» или «массы», на­ходясь в подобных ситуациях. Он просто ограничен в выборе средств. У него появляются такие психологические реакции или поведенческие акты — раздражение, энтузиазм, страсти и т. д., — которые он, как правило, не ис­пытывает в одиночестве. Но при этом человек не должен осознавать себя частью толпы, иначе он может и не подчиниться «воле масс». Индивид под­чиняется логике массового поведения в толпе бессознательно, поэтому его

действия не являются в строгом смысле индивидуальными. Разумеется, провести четкую разграничительную линию здесь крайне сложно. Так, на­пример, поведение индивида под влиянием демагогии может носить одно­временно массовый и сознательный характер, причем в разной степени. Здесь возможна любая интерпретация, все зависит от квалификации социо­лога.

Рассмотренные случаи скорее надо отнести к «имитации», которая, со­гласно Тарду, не является социальным действием. В этом, как и во многом другом, Вебер полностью согласен с ним. Это реактивное поведение, ли­шенное сознательной ориентации на источник имитации. Наблюдая за дей­ствием других, индивид реагирует на объективные факты как на естествен­ные явления. Его действия причинно обусловлены поведением других, но не ориентированы на его смысл и значение. Совершенно очевидно, что на эмпирическом уровне «влияние» и «сознательная ориентация» трудно раз­личимы, однако на концептуальном уровне между ними необходимо про­водить разграничительную линию. Социология имеет дело прежде всего с социальными действиями, но не исключительно с ними. Они — ее цент­ральный предмет, хотя все разнообразие действий индивидов должно учи­тываться социологом как важные факторы.

Социальная организация органично вырастает из социального дей­ствия. В учение о социальном действии у Вебера включается не только зна­менитая четырехчленка (целе- и ценностно-рациональное, традиционное и аффективное), но также другие категории, в частности, социальные от­ношения. В самом деле, действие, если оно социальное, подразумевает не только ориентацию на других и мотивацию, но и вытекающее из этой ори­ентации отношение. Социальное отношение — вот активный мостик от одного индивида к группе. Там, где есть отношение, там всегда наличеству­ет связь, а там, где есть связь, там обязательно должны быть взаимодей­ствие и кооперация, которые, в свою очередь, возникают лишь там, где имеются совместные интересы и ориентация на других. Такова логика веберовского подхода, а точнее — перехода от социального действия к социальной организации, в фундаменте которой лежит организованная группа. «Термин "социальные отношения" будет употребляться для обо­значения поведения некоторого множества людей так же, как и для обо­значения действий каждого из них, если оно ориентировано на других. Социальные отношения таким образом существуют лишь в поле вероят­ности...» — пишет М. Вебер¹⁰.

Взаимоотношения между людьми у Вебера могут заключать в себе целый спектр неожиданных форм: конфликт, враждебность, сексуальную притя­гательность, лояльность, дружбу или экономический обмен. В социальном действии должен содержаться хотя бы минимум взаимной ориентации. Этот критерий присутствует в служебном исполнении, иноземном вторжении, насилии, соглашении, а также в экономической, эротической и некоторых других формах «конкуренции»".

¹¹¹ Weber M. Economy and Society: An outline of interpretive sociology. Berkeley: University California Press.

1978. Vol. 1. P. 26-27. ¹¹ Ibid. P. 27.

Итак, социальные действия, повторяясь и осуществляясь на регулярной основе, кристаллизуются в социальную связь, т.е. некое устойчивое отно­шение одного индивида к другому. Р. Арон в данном случае говорит о том, что социальное поведение воплощается в социальную связь (soziale Beziehung), но как именно, не указывает. На роль связующего мостика он предлагает «поступок»: «Социальная связь бывает тогда, когда каждый из нескольких субъектов совершает поступок, смысл которого соотносится с позицией другого таким образом, что поступки взаимно ориентированы друг на друга. Профессор и его студенты находятся в социальной связи. Их позиция ориентирована на профессора, а его позиция ориентирована на студентов»¹². Однако термин «поступок» здесь вряд ли уместен, так как не­сет на себе известный морально-нравственный акцент. Совершить посту­пок в русском языке означает сделать нечто выдающееся. Английский тер­мин «action» подходит больше, ибо он обозначает некое нейтральное в цен­ностном отношении движение. Единственная нагрузка у поступка — ориентация на других. Но она у Вебера не имеет никакого ценностного наполнения.

Типы устойчивых отношений между людьми М. Вебер систематическим образом никак не классифицирует, несмотря на принципиальное значение этого момента для социологии в целом. Правда, он разводит два термина, обозначающих различные оттенки или степень такой устойчивости. «Если

ориентация на социальное действие происходит регулярным образом, это следует называть "обыкновением" (Brauch), постольку поскольку осно­ вой его существования в группе вы­ступает только реальная практика. Обыкновение будем именовать "обычаем" (Sitte), если практика длится очень долгое время. С другой стороны, единообразие ориентации может быть "детерминировано заинтересованностью", поскольку и если поведе­ние актора является инструментально ориентированным... Обыкновение кроме того включает в себя "манеры" (fashion). Обыкновение, поскольку оно отличается и противоположно обычаю, следует называть манерой в том слу­чае, когда основой поведения выступает новизна»¹³.

Обычаи, привычки, нравы — традиционная тема социологии. Нет ни одного учебника, где бы ни излагались эти понятия. Веберовская трактов­ка имеет весьма важное для истории социологии значение, поскольку во всех без исключения учебниках дается не его, а самнеровская трактовка. Американский вариант преобладает в мировой социологии. А чем же отли­чается (и отличается ли вообще) веберовский вариант? Р. Арон, комменти­руя данное место из Вебера, пишет так: «Если ориентированные друг на друга социальные поступки индивидов совершаются регулярно, то нужно, чтобы регулярность этих социальных связей была чем-то обусловлена. Когда говорят, что эти социальные связи регулярны, то речь идет об "обычаях" (Brauch); когда же единообразие этих повторяющихся связей объясняется

Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 547.

Weber M. Economy and Society: An outline of interpretive sociology. Berkeley, 1978. Vol. 1. P. 29.

длительной привычкой, ставшей второй натурой, то это уже "нравы" (Sitten). Вебер использует выражение " eingeleitef ': обычай вошел в жизнь. Традиция стала спонтанным образом действия»¹⁴.

Т. Парсонс передает значение «Brauch» английским «usage», a «Sine» (или «Sitten» у Арона) термином «castom». Правильнее первый переводить на рус­ский как «обыкновение», или «привычка», а второй — «обычай». Почему и в чем разница между ними?

Наш образ жизни создается нашими привычками. Спать лежа, кушать первое ложкой, а второе — вилкой, закрывать за собой дверь, осторожно ста­вить бьющиеся предметы — все это и многое другое пропитывает нашу по­вседневную жизнь. Это коллективные, или групповые, привычки, усвоен­ные нами в процессе социализации. Их огромное множество, они соблю­даются нами автоматически, без осознания. Кроме них, существует масса индивидуальных привычек: рано вставать, заниматься гимнастикой, оде­ваться потеплее, пить кофе по утрам, не курить натощак и т.д. Привычки возникают на основе навыков и закрепляются в результате многократного повторения. Привычки — это установившаяся схема (стереотип) поведения в определенных ситуациях. Большинство привычек не встречают со сторо­ны окружающих ни одобрения, ни осуждения.

Обычаи же присуши широким массам людей. Это традиционно устано­вившийся порядок поведения. Он также основан на привычке, но относится не к индивидуальным, а к коллективным действиям. Обычаи гостеприим­ства, празднования Рождества и Нового года, уважения к старшим и мно­гие другие берегутся народом как коллективное достояние, ценности. К их соблюдению людей часто принуждают. Обычаи — одобренные обществом массовые образцы действий, которые рекомендуется выполнять. К наруши­телям применяются неформальные санкции — неодобрение, изоляция, по­рицание.

Нравы — особо оберегаемые, высокочтимые обществом массовые об­разцы действий. Нравы отражают моральные ценности общества, их на­рушение наказывается более сурово, нежели нарушение традиций. От это­го слова происходит «нравственность» — этические нормы, духовные принципы, которые определяют важнейшие стороны жизни общества. Ла­тинское слово moralis означает «нравственный». Нравы — обычаи, имею­щие моральное значение. Под эту категорию подпадают те формы пове­дения людей, которые бытуют в данном обществе и могут быть подверг­нуты нравственной оценке. В Древнем Риме это понятие означало «самые уважаемые и освященные обычаи». Во многих обществах считается без­нравственным оскорблять старших, бить женщину, обижать слабого, из­деваться над инвалидами.

Таким образом, стремление Р. Арона свести «нравы» к «длительной при­вычке, ставшей второй натурой», не совсем правомерно. Во всяком случае она расходится со сложившимся в социологии употреблении. Термин «обыкновение» можно вполне заменить термином «привычка». И тогда у Вебера получится вполне естественная иерархия, в которой на нижней сту­пеньке будут находиться самые слабые (с точки зрения наказания за нару­шение) разновидности социальных связей, а именно привычки, а над ними

¹⁴ Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 547—548.

будут возвышаться не нравы, а обычаи — коллективные социально одобря­емые образцы действий. О нравах же Вебер (по крайней мере в данной гла­ве) вообще ничего не говорит. Почему? Может быть, он не придает им ни­какого значения? Напротив, он придает им исключительное значение. Толь­ко называет их не нравами, а ценностями. А они, как известно, служат одним из столпов веберовского учения и рассматриваются им во множестве про­изведений.

Точно так же неправильно, на наш взгляд, именовать традицию «спон­танным образом действия», как это делает Р. Арон. Традиция — все то, что унаследовано от предшественников. Если привычки и обычаи переходят от одного поколения к другому, они превращаются в традиции. Первоначаль­но это слово обозначало «предание». В качестве традиции выступают так­же ценности, нормы, образцы поведения, идеи, общественные установле­ния, вкусы, взгляды.

У Вебера обыкновение противоположно обычаю и включает в себя ма­неры, если в социальном действии присутствует элемент новизны. Мане­ры — внешние формы поведения человека, получающие положительную или отрицательную оценку окружающих. Они основаны на привычках. Ма­неры отличают воспитанных от невоспитанных, аристократов и светских людей от простолюдинов. Если привычки приобретаются стихийно, то хо­рошие манеры надо воспитывать. Присутствие элемента новизны указывает на то, что Вебер включал в понятие «манеры» признаки, характеризующие другие явления, а именно моду, вкус и увлечения. Вкус — склонность или пристрастие к чему-либо, чаще всего это чувство или понимание изящно­го. Вкус в одежде формирует индивидуальный стиль, манеру одеваться. Вкус индивидуален, поэтому он показывает то, насколько человек отклонился от общепринятых норм, усредненных стандартов. Увлечение — кратковремен­ное эмоциональное пристрастие. У каждого поколения свои увлечения: узкими брюками, джазовой музыкой, широкими галстуками и т.п. Смена увлечений, овладевших большими группами, называется модой. Моду так­же понимают как быстро преходящую популярность чего-либо или кого-либо. Эти «чего-либо» обычно обозначают какие-то незначительные нор­мы — в одежде, питании, поведении и т.п. Если вкус может сохраняться у человека на протяжении всей жизни, то увлечения постоянно меняются. В отличие от увлечения мода выражает социальные символы. Модные вея­ния присущи скорее городской среде, где статус и престиж человека зави­сят не столько от трудолюбия или характера, сколько от стиля жизни, уровня благосостояния, манеры одеваться.

Говорить о привычках, обычаях, нравах приходится в связи с тем, что от них у Вебера тянется прямая ниточка к социальным организациям. Дело в том, что последние представляют собой самый крепкий из всех возможных видов социальный цемент общества. Или по крайней мере один из самых крепких. Конечно, общество укрепляют и привычки, и обычаи, и традиции, и нравы. Однако только в социальной организации они направляют во благо или ради выгоды. Иными словами, превращаются в инструмент рациональ­ного экономического действия. Ведь люди и объединяются в организации, если речь идет об экономических организациях, ради получения прибыли, изготовления товаров или оказания услуг.

Социальные организации — как наивысшая ступенька эволюции соци­альных отношений и связей — произрастают из элементов, составляющих содержание этих отношений, а именно привычек, обычаев, традиций. Та­кой подход, хотя современные социологи почему-то забывают, очень хо­рошо коррелирует с последними концепциями организационного пове­дения. Вспомним хотя бы теорию Дж. Хоманса. Для того чтобы объяснить механизм возникновения неформальных групп внутри формальных орга­низаций, Дж. Хоманс построил теоретическую модель, включающую три основных элемента: задания, взаимодействие и установки. От руководи­теля люди получают производственное задание, выполняя его постоянно и ежедневно, они организуют процесс взаимодействия (систему конкрет­ных поведенческих актов), и, как следствие, между ними возникают оп­ределенные чувства, привычки, ожидания, симпатии и антипатии. При­чем чем чаще и интенсивнее взаимодействие, тем сильнее взаимные чув­ства, и наоборот. Возникает своего рода эффект наполнения, или спиральный процесс, и если он не прерывается, то члены малого коллек­тива со временем становятся все более и более похожими друг на друга. У них возникает то, чем все они дорожат, в частности, нормы совместно­го поведения. Такие нормы можно назвать нравственными принципами, традицией или обычаями. В любом случае они представляют собой непи­саные законы, которые всегда возникают только на достаточно зрелом этапе развития человеческой общности. Они аккумулируют прошлый опыт, высоко ценятся людьми и выполняются нередко с большим приле­жанием, чем формальные нормы, например, свод должностных обязанно­стей, различного рода инструкции и приказы. Чем больше сплочена общ­ность, тем больше выполняются нормы и сильнее к ней тянутся индиви­ды. По отношению к тем, кто нарушает нормы, применяются, опять же, неформальные санкции.

Концепция социального действия Макса Вебера получила за рубежом всеобщее признание. Исходные положения, сформулированные немецким ученым, были развиты в трудах Дж. Мида, Ф. Знанецкого, Э. Шилза и мно­гих других. Благодаря обобщению веберовской концепции американским социологом Толкоттом Парсонсом теория социального действия стала фун­даментом современной поведенческой науки. Парсонс пошел дальше Ве­бера в анализе элементарного социального действия, включив в него дей­ствующее лицо, ситуацию и условия.

Историю социологии XX в. невозможно представить без вклада Т. Парсон-са, уже при жизни считавшегося классиком социологии. Его теория представ­ляет оригинальную модель современного общества, которая вызвала неодно­значную оценку и широкую дискуссию в мировом сообществе. Америка дала миру лишь одно чисто национальное течение — символический интеракци-онизм, и только одного великого социолога — Толкотта Парсонса.

ПАРСОНС Толкогг (Parsons Talcott) (1902-1979) - выдающий­ся американский социолог, основатель структурно-функционали-стской школы, пропагандист идей М. Вебера в США. С 1927 по 1973 г. работал на социологическом факультете Гарвардского уни­верситета. Основные сочинения: The Structure ofSocial Action (1937), The Social System (1951), Structure and Process in Modern Societies (1960), Social Structure and Personality (1964), Societies (1966), Sociological Theory and Modern Society (1967), Politics and Social Structure (1969).

Родился Парсонс в г. Колорадо-Спрингс (штат Колора­до). В семье было пять детей, мать являлась суфражисткой¹⁵, а отец, конгрегационалистский священник, преподавал рели­гию, увлекался дарвинизмом и привил сыну интерес к науке¹⁶. Толкотт Пар­сонс своим происхождением лишь продолжил американскую традицию появления социологов из недр религии. Отличительной чертой ранней американской социологии является то обстоятельство, что очень многие из ее основателей были священниками либо сыновьями священников. Первые президенты Американского социологического общества Ф. Гиддингс, У. То­мас, Дж. Винсент родились в семье священников, а У. Самнер, А. Смолл, Ч. Уитерли, Дж. Гиллин и Ч. Хендерсон начинали свою карьеру в качестве священников, а затем уже стали социологами. Е. Фарис даже служил мис­сионером. Анализ биографий, проведенный в 1927 г. Л. Бернгардом и П. Бэ-кером, показал, что более 70 социологов из 260 обследованных в прошлом являлись священниками либо окончили религиозную школу, но затем не решились делать карьеру в церкви¹⁷.

Дата добавления: 2015-06-04