Для того, чтобы понять, что такое душа, необходимо ответить на вопрос: что такое сознание? 10 страница

«Кто старое сердце отбросил, тот сделался новым человеком» (Там же).

Этот ответ ставит множество новых вопросов. И становится ясно, что «сердце» не равно душе, как бессмертной части человека, ибо его можно отбросить. Более того, «сердце» это, условно говоря, «рукотворно», то есть доступно замене, а значит, творению. Похоже, это та часть души, которую мы создаем как свое отношение к миру и жизни.

На деле, «сердце» Сковороды оказывается верой: «Знай же, что вера смотрит на то, чего пустое твое око видеть не может» (Там же, с. 130). И: «Истинное око и вера — все одно» (Там же, с. 131).

Это значит, что «очищение» по Сковороде предельно просто: убрать все собственные представления о мире и заместить их Библейскими.

Что ж, оспаривать это требование я не буду, потому что выбор веры дело личное. Но это и не важно, разделяю лично я это требование или нет, важно лишь то, что это ощущается действительно возможным. А значит, такой способ очищения применим и доступен человеку. Мы точно знаем, что можно отказаться и очиститься от одной веры и заменить ее на другую. Но что такое вера, в таком случае? Что такое вера с точки зрения устройства человеческой души и его сознания?

Эти вопросы я оставляю пока без ответа, главное, что они возможны и заданы. И еще важнее, что разговор об очищении начался, хотя для этого пришлось так долго опускаться в глубь истории человеческой души!

Глава 3. Вера и душа. Хомяков

Сейчас кажется странным, что кто-то мог сомневаться в пользе Просвещения. Однако, это убеждение не всегда было правящим, а противники его не всегда были «мракобесами». Все эти наши понятия воспитаны веками идеологической обработки, но были времена и были люди, отчетливо осознававшие, что у Просвещения есть цена, и платить ее придется кровью и душой русского человека. Были такие люди и во времена Петровских преобразований, были и позже.

Самая яркая страница борьбы русского духа с европейским духовным же засильем, подаваемым под соусом Прогресса и Просвещения, называлась славянофильством. Историки философии считают, что славянофильство рождается из политического заказа государства, которое боролось за передел мира. Это утверждают как старые историки, вроде Яковенко, так и современные. К примеру, А. Замалеев так обрисовывает рождение славянофильства.

«На волне политического консерватизма формируется и вызревает "русское воззрение",или "самобытничество", — идеология контрпросвещения. На Глава 3. Вера и душа. Хомяков

всем ее облике лежала печать обособления, "борьбы с Западом "; оно выражало духовное противодействие процессу европеизации России, возводя в абсолют исторические и догматические различия восточного и западного христианства» (Замалеев. Лекции, с. 226).

Хочется поспорить, сказать, что нет, не политика, а душа толкала хороших русских людей сражаться против западников и искать самобытности и величия в Русской истории! Тем более, что западники все как на подбор были врагами души и сторонниками ее естественнонаучного понимания как работы нервной системы. Однако, доказать в таком споре удастся только то, что славянофилы были лучшими русскими людьми. Но вот то, что двигало их не желание познать себя или душу, а нечто политическое, государственное, это бесспорно.

Называлось это нечто в их представлениях духом. Но понималось под ним то, что делает Россию не такой. Какой не такой? Да, в общем-то, не важно!.. Главное, лучше, чем они...

Читать лучших из старших славянофилов — Киреевского, Аксаковых, Хомякова, если ты сам не горишь в националистическом или политическом порыве, тоскливо. Самый религиозный из них — Хомяков — о душе поминает лишь вскользь, до себя ему дела, в общем-то, нет, а Православие — это то, чем можно гордиться. Особенно его движением в сторону слияния духа с Богом, иночеством, аскетическим подвигом, историей... Но гордиться — не значит иночествовать, упражнять себя, искать Бога.

Впрочем, Бога они, конечно, искали, хотя и по своему, и не сразу. Но главное было для них другим. Это были воины, бойцы, и что касается Алексея Степановича Хомякова (1804—1860), то он вообще считался «бретером диалектики». Бретер — это задира-дуэлянт, живущей только дракой. Вот и Хомяков жил дракой. В 17 лет он сбежал в Грецию помогать восставшим. К счастью, мальчишку отловили на ближайшей заставе. Тогда он ушел воевать в первой Крымской войне. Во второй участвовать уже не мог, зато изобретал полезное для войны, вплоть до дальнобойных ружей и разрывных снарядов. Погиб он раньше срока — спасал своих крестьян от холеры и заразился...

Хомяков прожил красивую и яркую жизнь, был религиозен настолько, что его считали «рыцарем церкви», но, к сожалению, очень мало написал о душе. Для него как бы все было ясно: душа — это то, что считает Церковь. И этого достаточно.

Первое упоминание души можно найти в его ответе Чаадаеву, написанном в 1836 году. Ответ этот он не стал публиковать, поскольку любил только честные поединки. А Чаадаева начали забивать и затравливать. Поэтому известен он стал довольно поздно. Для ясности надо сказать, что пишет Хомяков этот ответ так же, как и Чаадаев, адресуя некой г-же Н. Душу он поминает там несколько раз, но лишь один раз осознанно:

«"Диэтика души и тела есть истина, давно известная у других народов, — говорит сочинитель статьи, — а для нас она новость ", — замечает он.

Но кто ж тебе открыл эту истину, мой друг, открыл просто, как будто без влияния веков и людей? Кто же мог открыть, кроме Бога Слова. Нужно было Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

прежде всего верить, а потом исповедовать эту истину во благо общее тела и духа» (Хомяков. Несколько слов о философическом, с. 449—450).

Могу догадываться, что под диэтикой он понимает дуализм, то есть двойственность природы человека. Дуализм души и тела действительно не новость для православного человека, поскольку это один из основных догматов веры. И говорить об этой двойственности человека как о неком откровении можно только условно, а именно как о том, что западная философия создала такую категорию. Выглядит это как откровение о том, что мы говорим прозой. Если, конечно, я правильно понял Хомякова.

Однако, бесспорно то, что некоторые вопросы, как вопрос о душе и ее связи с телом, для него не обсуждаются, поскольку они давно решены Христианством. Их надо брать как веру и исповедовать как истину. В этом определенный подход ранней религиозной философии к понятию души.

Второй раз, по крайней мере в доступных работах, Алексей Степанович обратится к понятию души только в 1855 году, да и то на французском языке. Незадолго до этого архиепископ Парижский, подталкивая вторую крымскую войну, призвал западный мир на крестовый поход против православных. Западу не впервой было вырезать единоверных братьев, так что для него этот призыв не был чем-то особенным. Зато он сильно резанул по слуху тех русских, которые так хотели стать европейцами.

Уже до этого Федор Тютчев затеял печатные споры с европейскими идеологами. Хомяков его поддержал. А после призыва Парижского архиепископа издал то ли в Лейпциге, то ли в Париже брошюру, где от лица неизвестного православного высказал католикам, что думает об их вере. Презрение Хомякова к католицизму было столь высоко, что он его даже Церковью не называл.

Само его рассуждение о душе, вскользь сделанное в этой статье, понятия души по-настоящему не раскрывает, но оно ставит несколько вопросов, которые неминуемо должны возникнуть у человека, считающего, что его душа будет жить после смерти тела. Чтобы рассуждение стало понятно, я привожу изрядный кусок предшествовавших ему мыслей Хомякова о католичестве.

«Латинянин, как в тех молитвах, с которыми он обращается к святым, так и в тех, которые приносит за умерших, все-таки остается в глазах Церкви одиноким. Простой гражданин трехъярусного общества, он все-таки не член живого организма. Он просит высокой протекции у тех, кто могущественнее его, он оказывает свою маленькую протекцию тем, кто ничтожнее его; но его несчастная индивидуальность не пропадет в сфере высшей жизни, часть которой бы он составлял.

Таким образом, место веры в органическое единство Церкви заступила живая теория земной дипломатии, распространенная на мир невидимый; эта теория, самовольная выдумка скрывающегося от самого себя рационализма, столько же противна человеческой логике, сколько ненавистна чувству христианина. Глава 4. Наука самопознания или психология. Карпов

Какая, в самом деле, надобность в заступничестве святых, когда мы имеем Ходатая, достаточного для спасения всех миров? Ужели у существ низших найдем мы слух более благосклонный и сердце более любящее, чем у нашего Спасителя?» (Хомяков. Несколько слов православного, с. 90—91).

Я отделяю этот вводный кусок, чтобы вопросы Хомякова о душе отчетливо обособились и обрели самостоятельное значение.

«Ужели душа помилованная, несмотря на все ее грехи, принесет за нас что-либо, собственно ей принадлежащее и вместе угодное Богу? Этого, конечно, не решится сказать ни один христианин; ибо святейший из людей не имеет ничего своего, кроме своих грехов и своих мятежей; все же, что мы называем его добродетелями, есть та же благодать Божия, тот же Дух Спасителя; к ним и должны мы обращаться непосредственно. В латинской теории молитва, обращаемая к святым, бессмыслица, а еще очевиднее бессмыслица учения о чистилище.

Остаются ли при душе, разлученной с телом, молитва, надежда и любовь? Любит ли она братьев, поклоняется ли своему Богу и Спасителю? Если она всеми этими дарами обладает, то откуда бы взялась у нас смелость почитать ее более заслуживающею сожаления, чем мы сами, когда при ней остается все то, что есть поистине ценного на земле, и когда, в то же время, она освобождена от всего, что составляет несчастие человека, именно— от деятельности греха? Это был бы самый грубый материализм.

Скажем ли, что она казнится чувством своих грехов? Но это было бы невежество; ибо, просвещенные Церковью, мы знаем, что раскаяние называется победою, или радостью покаяния, превосходящего все земные радости. Или не скажем ли мы, что душа, отрешившись от своей оболочки, не имеет уже ни милости, ни молитвы, ни любви к братьям и к Богу? Но этим самым мы заявили бы, что душа в результате внешнего воздействия может быть введена в радость небесную именно тогда, когда она оказывается еще менее этого достойною, чем в минуту расставания с жизнью» (Там же, с. 91).

Я не берусь обсуждать эти мысли. С одной стороны, они самоочевидны, с другой — вводят нас в собственно религиозный подход к понятию души. Этого достаточно.

Глава 4. Наука самопознания или психология. Карпов

Славянофилы и западники, конечно, оставили своей битвой глубокий след в душах русских людей. И хоть западники и победили в этой схватке, учинив в России кровавую революцию, а потом вырезав в гражданской войне и репрессиях несколько десятков миллионов противников, противостояние это все еще не закончено. Таких ярких фигур, какими были старшие славянофилы, больше не рождается, но возрождение народного духа идет уже несколько десятилетий после падения коммунизма. И одним из его проявлений оказалось возрождение Православия. Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

Во времена славянофильства движителем осознания своего собственного пути в России тоже было Православие. Современный русский человек, воспитанный во многом еще советской идеологией, очень мало знает об этой странице родной истории, но в середине девятнадцатого века мы имели расцвет философии, в первую очередь, благодаря трудам религиозных философов.

Они все были или искусственно забыты, или затравлены и осмеяны естественниками, чтобы сделать их учение не модным. И это удалось, не модный значит для современного интеллигента — делающий его уязвимым, потому что требования Прогресса, которым неукоснительно должен соответствовать интеллигент, заставляют быть на переднем рубеже и заниматься последними достижениями науки. Это и есть научная мода...

Религиозных философов, которых следует отличать от собственно богословов, было много. Поэтому я расскажу всего о нескольких, и первым будет Василий Николаевич Карпов (1798—1867), потому что он прямо писал о самопознании и непосредственно примыкал в своих воззрениях к славянофилам. Собственно говоря, и первую свою большую работу — «Введение в философию» — он написал еще в 1840-м году, то есть на несколько лет раньше издания первых работ второго большого религиозного философа той поры Голубинского.

Конечно, они не были первыми религиозными философами России, но они были ярче своих предшественников.

Рассказывая о философах той поры, надо отметить такую черту: современные русские историки философии начали воздавать должное этим незаслуженно забытым и охаянным мыслителям. Ясно, что ждать какой-то хорошей и даже справедливой их оценки от советских философов не приходилось. Но и раньше философы вроде Шпета старательно пытались в своих работах показать, что это все были лишь потуги на «настоящую» философию.

Если понимать под «настоящей» философией последнюю европейскую моду, ту же феноменологию, которую притащил в Россию сам Шпет, то Карпов и другие религиозные философы, конечно, отставали. Они вообще думали о другом. Но они думали, и думали глубоко и красиво. Когда сначала читаешь язвительно-высокомерные оценки «духовной философии», сделанные Шпетом, а потом самих русских философов, невольно появляется мысль, что кто-то оказался шутом и недоумком в этом историческом споре. И похоже, отнюдь не старые философы.

Во всяком случае, справедливость возвращается, и у А. Ф. Замалеева, а он возглавляет кафедру Истории русской философии в Петербургском университете, можно прочитать то, что становится основой современного русского философского образования. И это совсем другая оценка:

«Преемником Сидонского по кафедре философии в Петербургской духовной академии стал Карпов, переведенный сюда из Киевской духовной академии.

Карпов особенно прославился как переводчик Платона, по существу заново возродив традиции платонизма в русской мысли. Значение его труда сознава- Глава 4. Наука самопознания или психология. Карпов

лось всеми; даже Белинский воздавал ему "честь совершения великого, истинно европейского подвига ".

Будучи многосторонним мыслителем, Карпов оставил после себя и оригинальные работы по логике, богословию, психологии. Из философских работ первостепенное значение имеет его "Введение в философию " (1840), ставшее новой вехой в осмыслении положительной роли философии в укреплении национальной духовности. Сюда же примыкают и два позднейших очерка: "Взгляд на движение философии в мире христианском и на причины различных ее направлений " (1856) и "Философский рационализм новейшего времени" (1860), сближавшие Карпова со славянофильством» (Замалеев. Лекции, с. 245—246).

Карповское «Введение» действительно стало вехой в русской духовной жизни, потому что учащиеся духовных гимназий со всей России старались попасть на его лекции и, значит, развозили по всем селам и весям именно те понятия, которые разрабатывал он. И надо отдать ему должное, в отличие от европеизированного философствования светских философов, Карпов прост и очень последователен. Он не пытается поразить воображение читателя своей эрудицией.

И самое главное, — это стоит особого разговора, — за что и не был признан: он не моден и не вторичен в плане способа философствовать, как это произошло со всеми «великими» светскими философами, для которых философия — свет, идущий с Запада. Все они щеголяли тем, насколько хорошо знали философию. Но философия для русских философов уже со второй половины девятнадцатого века не была любовью к мудрости. Вот это, мне кажется, пропустили все историки философии.

Примерно в то же время, когда психология перестает быть наукой о душе, убивают и прежнее наивное понимание философии. Начать рассуждение о ней от названия и попытаться все вывести из него — это провинциально, потому что уже много раз сделано там, на Западе. Поэтому вся более или менее известная нам философия — это философствование в соответствии с той или иной школой. Тот же Шпет кичился тем, что философствовал строго феноменологически. Другие философствовали марксистски или герменевтически. И никто уже просто не рассуждал, говоря о философии.

Мода превратилась в сам способ рассуждать. А мода эта всегда шла оттуда. И в итоге самые модные и независимые наши философы всегда были вторичны в самом способе думать. Они всегда думали в соответствии со своей школой.

Карпов берет исходные понятия и просто рассуждает о них, рассуждает здраво и разумно, а не так, как надо. И он рассуждает от имени философии. Что это такое, если просто понять ее как любовь к мудрости?

Рассуждение это приводит его к понятию самопознания, откуда и делается прямой вывод о необходимости познания души. Верность своего рассуждения он подкрепляет историей философии, начиная с Платона и Сократа.

«...истинная философия состоит в самопознании. Этот новый предмет философских исследований, указываемый Платоном, это славное гноти теау- Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

тон, после долговременного и малоуспешного рассматривания природы объективной в школах Ионийской, Элейской и Дорийской, зародилось, как неизвестное дотоле семя мудрости, первоначально в уме Сократа, пало на плодоносную почву Греческой мыслительности, развивалось многие века, глубоко пустило свои корни в основания всех наук и наконец, со времен Вольфа, образовалось в особенное философское учение, известное у нас под именем Психологии, или общее — Антропологии» (Карпов. Введение, с. 21—22).

Естественно, что для Карпова психология — это познание себя именно как души. И не надо забывать, что Карпов действительно хорошо знал Платона, ведь это он осуществил первый качественный перевод его на русский. Попытки переводов Платона в восемнадцатом веке были еще очень плохи.

«Вникая в свойства и цель Сократова самопознания и сравнивая его с прежним образом философствования, мы замечаем следующий закон исторического развития Философии. До Сократа Философия стремилась от периферии, образуемой внешнею природою, к центру ее — человеческому духу. В этом отношении умствования развивались и, приходя в сознание, как частные науки, являлись в душе отдельными, несогласимыми результатами знания, потому что им не доставало необходимых условий единства, скрывавшихся в глубине человеческого духа. <...>

С этой точки крайнего раздробления знаний, при самом входе их в субъективный мир всеобщего единства, открывает свое поприще Сократова Философия самопознания и идет новым путем по направлению от центра к периферии, то есть от познания человека и существенных его потребностей к познанию природы вообще» (Там же, с. 23).

То, что здесь сказано, можно понять, лишь приняв мое наблюдение об ином способе рассуждать, принятом Карповым. Он не просто рассуждал иначе, чем рассуждают частные философские дисциплины, но он еще и осознавал это. Рассмотреть это в вырванных из общего потока мысли цитатах будет непросто, поэтому я и настраиваю видение на то, чтобы различать за его чуточку устаревшим языком другое направление самого тока жизни. Соответственно, и иное мировоззрение.

Впрочем, ощущение, что Карпов осознает свое мировоззрение закономерным, присутствует во множестве его высказываний, вроде такого: «Так как синтетизм нашей Философии необходимо вытекает из составленного нами понятия о ней, а наше понятие о ней необходимо зависит от тех черт, которыми мы определили предмет, форму и начало ее...» (Там же, с. 71).

Что же с необходимостью вытекало из исходных понятий и начал Кар-повской философии?

Что тело есть земная «кристаллизация» души (Там же, с. 99).

Доказательству того, что душа не есть работа нервной системы, Карпов посвятит в 1866 году целую работу «Душа и действующие в природе силы». Я приводил раньше поразительные наблюдения о том, как перед смертью человек обретает прозрения и иные способности, сделанные Карповым как исповедником умиравших. И я был потрясен их очевидностью. Но сейчас я эту работу разбирать не буду. Она с определенностью показывает лишь то, что душа была для Василия Николаевича душой. Глава 4. Наука самопознания или психология. Карпов

Сейчас мне гораздо важнее, что рассуждения, произведенные им во «Введении в философию», с необходимостью приводили его к психологии, как основе всей философии. И я приведу его образ философии целиком, потому что так ее, мне кажется, уж не выстраивали впоследствии.

«Так как Философия есть наука о мыслимом; а в область мыслимого относят свои элементы субъект и объект; то весь курс нашей науки прежде всего должен быть разделен на

I. Философию мыслимо-субъективного и

П. Философию мыслимо-объективного.

Философия мыслимо-субъективного есть не что иное, как наука самопознания, или Психология» (Там же, с. 133).

Естественно, психология Карпова — это познание себя как души.

Далее он создает краткий очерк или даже план разворачивания этой науки, причем, философия, как мы ее знаем сейчас, именуемая им объективною, оказывается вторичной и прорабатывает то, что вскрывает самопознание, потому что никакой независимой от человека человеческой науки быть не может. Все они, так или иначе, подчиняются человеческим целям.

Но и это я опущу, потому что через двадцать лет, в 1860 году он сделал явный шаг в разворачивании науки самопознания или познания себя как души. И это гораздо важнее.

Речь пойдет о небольшой статье с названием «О самопознании». Она

написана не теоретиком, а мистиком. Пишущий ее явно ушел от общих рассуждений «Введения в философию» и много смотрел за эти годы вглубь себя. Лично для меня в этой работе много от дневников самонаблюдения. А это всегда полезно для идущих следом, и часто более полезно, чем теории. Поэтому я приведу несколько обширных выдержек из этого трактата. Первая показывает как раз то, что открывается тебе при заглядывании в себя, в свою душу.

«Что же? Не таким ли образом построяется и теория душевной нашей жизни. Не есть ли это также космос, в котором психолог должен открыть постоянные законы движения его сил и созерцать его как одно стройное целое? Этот космос — область сознания, обращенного к внутренней стороне человеческой природы, смотря по чистоте души, более или менее богат нравственными явлениями, как небо, смотря по состоянию атмосферы, более или менее богато звездами.

Поэтому дело самопознания должно состоять только в том, чтобы оценить относительную важность пробуждающихся в ней явлений, не принимая центрального за периферическое, а периферического за центральное, поставлять их в естественную связь и зависимость одни от других, и определив через то законы и цели их деятельности, выводить отсюда заключения о достоинстве и значении нравственной жизни...» (Карпов. О самопознании, с. 29—30).

В сущности, это шла постановка науки о самопознании. И главная мысль, лежащая в основе его научности: человеческая душа — это космос, то есть Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

порядок. В нем можно разобраться и проверить опытами. И если опыты подтверждают твои выводы — «ход и законы теории самопознания верны» (Там же, с. 30).

Однако:

«Никакое теоретическое самопознание не может похвалиться столь великою остротою и обширностью зрения, чтобы в состоянии было проникнуть до глубины человеческого духа и проследить все излучистые пути его хождения. И самый светлый взгляд человека необходимо тускнеет и теряется в неразгаданных тайниках его природы, — преимущественно же там, где тварность ее обнаруживает в себе отпечаток совершенств Творческих, где конечное в ней почерпает силу стремления к бесконечному.

Приближаясь мыслью к этим таинственным сторонам души, самопознание легко может делать о них заключения неверные и впадать в заблуждения ужасные, — особенно, когда упускает из виду ту великую истину, что неизбежные условия всякой нашей деятельности на земле суть пространство и время, а законы пространственных и временных отношений никак не могут быть при-ложимы к уразумению того, что само в себе бесформенно и существует под иными условиями» (Там же).

Карпов продолжает создавать школу самопознания. И отчетливо показывает возможность движения и основные шаги познания души. Начиная с самого поверхностного самонаблюдения, эта школа доходит до созерцания деятельности Творчества, которое, по понятиям религиозного мыслителя, есть уже присутствие в нас Творца. Это школа, путь, который надо проходить. И уже в предыдущем отрывке, когда говорилось о «состоянии атмосферы», показано, что путь это протяжен, а мерою его является не расстояние, а видение. Он делится на отрезки, которые мое видение может охватить свободно.

Мешать видению может масштаб пространства и замутнение его, «атмосферные помехи». Сложные философские вещи, вроде пространства и времени, я опущу. А вот замутнение интересно, потому что не может не привести к понятию очищения. Но сначала идет поиск орудий, усиливающих видение, наподобие того, как телескопы усиливают зрение астрономов.

«Нет ли подобного орудия и для возвышения силы зрения нравственного, когда оно влечется к созерцанию предметов за пределами горизонта, описываемого сознанием?

Без сомнения, есть; только это орудие не подобное, а инородное, не чувственное, а духовное, не искусственное, а благодатное; это — око души, просветленной верою, которая дивно возвышает силу сознания и обличает пред ним существо вещей невидимых» (Там же, с. 31).

Око души оказывается подобно не глазу или тем более линзе, а совсем иной способности, — скорее, чутью направления, не позволяющему не то, чтобы сбиваться с пути, а смотреть не туда. В сущности, это способность удерживать внимание на том, что ты не видишь, но хочешь рассмотреть.

«При свете сего Божественного фароса, наука самопознания никогда не уклонится от истины и, сколько можно человеку видеть, увидит и разгадает Глава 4. Наука самопознания или психология. Карпов

тайны душевной жизни; ибо в этом случае человек будет измерять себя не самим собою, а бесконечным умом Того, которым существует и движется» (Там же).

Иными словами: не забывай, что внутри тебя есть маяк, имя которому твоя собственная божественность, ибо Бог, творя человека, вдохнул в него Дух свой. В каком-то смысле, Карпов отходит здесь от самопознания и проповедует познание себя, как Бога, хотя и не говорит это явно. Христианство не допускало таких нескромных высказываний. Обсуждать, верен ли такой подход, я сейчас не хочу. Мне важно вывести понятие о душе. А оно ярко раскрывается в следующем рассуждении, которое говорит, что делать после того, как ты настроил свое видение на предельную силу.

«Другая, еще более опасная причина возможных в области теоретического самопознания заблуждений есть, как мы сказали, туманная атмосфера душевной жизни.

Под этим выражением хотелось бы нам разуметь нечто более того, что заключается в нем с первого взгляда. Есть люди, которых сознание бывает постоянно обращено только на внешнюю сторону их жизни, внутренняя же нисколько не озаряется им; и этих-то именно людей, а не тех, которые не получили школьного образования, надобно почитать в собственном смысле людьми темными.

Но тьма — не туман: тьмою означается только отсутствие света; а туман есть воздух, насыщенный испарениями земных тел, и получает обыкновенно такие свойства, каковы предметы, испарениями которых он насыщен. Поэтому в тумане скрываются иногда начала порчи...» (Там же, с. 31).

Порча и загрязнение. Для христианского мыслителя эти понятия столь же естественны, как и для русского народа. Средой же, которая доступна им, называются сознание и душа. И язык принимает как то, так и другое словосочетание. Правда, естественнонаучное уподобление порчи и загрязнения «зловредным испарениям атмосферы» не позволяет понять, о чем именно идет речь. Но и самой постановки задачи — исследовать душу в этом отношении — уже достаточно, чтобы начать работу. Тем более, что Карпов отчетливо показывает, что таким образом спорит здесь с естественной наукой, и показывает заблудившимся в своих убеждениях ученым, как вернуть надежду на бессмертие.

«Нет, такие исследователи человеческой души прежде должны постараться просветлить для сознания собственную свою душу и очистить ее атмосферу от дыхания нечистой жизни, наполняющей ее нравственными миазмами,— очистить, по крайней мере, сколько это возможно (ибо и атмосфера души не может быть совершенно свободна от туманов чувственности); а это возможно не иначе, как силою покаянного чувства, которое бы глубоко отзывалось в душе, и теплою молитвою пред Богом, в недре Христовой Церкви: сердце чисто созиж-ди во мне, Боже. И дух прав обнови во утробе моей!

Призываемая таким образом и с готовностью принимаемая благодать Иисуса Христа сама очищает человека и делает его способным к самопознанию» (Там же, с. 33). Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

Вот Очищение души по Карпову. Я сомневаюсь, что даже так призываемая благодать Христа сама хоть что-то делает за человека. Человек очищается лишь усилием, а это значит, что секрет молитвенного очищения скрыт в слове «теплая». Теплая молитва — что это такое? Оставляю верующим людям, но ясно, что за этим должна скрываться целая школа внутреннего делания.

А вот вторая часть школы очищения — покаяние, глубоко отзывающееся в душе, — мне понятнее. И я еще много буду о нем говорить. Но позже. Потому что урок, который дал нам Василий Николаевич Карпов, и так слишком велик. Это действительное начало школы душевного самопознания.

Глава 5. Не сокрыть мыслей и чувствований.

Дата добавления: 2015-06-04