Трамвай 2 страница

Не поверит, как же! Навалили шерсти, а я пряди… Сволочи, веретено им в задницу!

А, может, у них все же мораторий на смертную казнь? Может, выкручусь?

Так, ну, давайте теперь мне в окно стучать… Кого там принесло?

Господи, какие страшные… и одинаковые… почти… Вот это губа, всем губам губа! А у этой что? У этой ножища… А у третей… ОООООООООО! Дааааааааааа, таким пальчиком в носу не поковыряешься!

Открываю, уже открываю, надо же, какие нетерпеливые!

Здравствуйте, тетеньки. Да, это я тут плачу. Это я тут ругаюсь. Ну и что, на весь лес слышно? Мне можно. Я — почти покойница, у меня сто сорок шестая, часть два, могу я хоть поругаться в свое удовольствие?!

Как — вы? Сами? Всю-всю-всю шерсть? Все двадцать мотков?

Тетеньки, миленькие, правда, что ли?!

Я… я… ноги вам мыть буду и воду пить! За покупками ходить буду! Собачку вашу буду выгуливать!

Не надо? А что надо? На свадьбе назвать вас родными тетушками? Госссссподи, какие проблемы? Хоть сестричками!

А правда все-все спрядете?

А… вот… чисто из любопытства…

Если не назову на свадьбе тетушками, что будет?

— Что будет? — переспросила тетка с деформированным пальцем, подмигнув товаркам. — Да, в общем, ничего… Ниточку одну чик — и перережу, — она помахала в воздухе невесть откуда взявшимися бронзовыми ножницами, и все три добродушно заулыбались, как будто это была их давняя любимая шутка.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Сказка о том, как встретились Ветчина и Колбаса

Франсишка, как всегда, появляется совершенно бесшумно, и дона Карлота еле сдерживает раздраженное восклицание. Конечно, она не делала ничего такого, что нужно было бы скрывать от прислуги, но все же… неприятно, когда, задремав в кресле, вдруг просыпаешься оттого, что на тебя уставились маленькие тусклые глазки горничной.

— Я, кажется, уже неоднократно просила вас не подкрадываться ко мне, — льда в голосе доны Карлоты с лихвой хватило бы на то, чтобы в разгар лета заморозить судоходную реку Доуру, и еще осталось бы для муниципального катка. Но Франсишка нечувствительна к интонациям. На ее туповатом лице — обычная смесь сосредоточенности и безмятежности.

— К вам сеньора Пештана, сеньора. Прикажете провести ее сюда?

Дона Карлота еле слышно шипит сквозь стиснутые зубы. Мадалена Пештана — не нерадивая прислуга, ее не отхлещешь по щекам и не вышлешь из комнаты. Простая, невыносимо простая и недалекая, примитивнее Франсишки, вульгарнее кухарки Алзиры, Мадалена Пештана не оставляет дону Карлоту в покое, являясь без приглашения, запросто, “по-родственному”. По-родственному! Дона Карлота нервно сжимает и разжимает сухонькие кулачки. Прошло двадцать два года, а она до сих пор не понимает, что за помрачение на нее нашло, когда она дала согласие на брак своей единственной дочери и наследницы Армандины с этим прохвостом, мальчишкой-механиком Антониу Пештаной. Хотя что она могла поделать? Достаточно некрасивая, чтобы дорожить любым проявлением мужской благосклонности, и достаточно избалованная, чтобы получать все, что ей захочется, Армандина пригрозила, что убежит со смазливым мошенником, если мать не разрешит им пожениться.

— Какое счастье, что вы, мой друг, не дожили до этого позора, — шепчет дона Карлота, обращаясь к висящему на стене портрету военного в орденах. Покойный генерал Орасиу де Меллу отвечает ей злобным — точь-в-точь как при жизни — взглядом.

Дона Карлота прерывисто вздыхает. Прохвост Пештана оказался, в конце концов, не таким уж никчемным типом. Судя по письмам, которые дона Карлота получает из Анголы, бывший механик прекрасно управляется и с фабрикой, и с шахтами, и с хлопковыми плантациями, а довольная Армандина сидит дома и рожает детей. Вот только эти бесконечные беспорядки… И хотя дона Карлота верит в непоколебимую мощь португальской армии, на душе у нее неспокойно. Хорошо бы, — думает она, — Армандина забыла, наконец, скандалы двадцатилетней давности и вернулась домой вместе с детьми. В конце концов, дона Карлота имеет право хотя бы познакомиться с внуками. А пока из семи дочерей Армандины она знает только самую старшую — Инеш, которая воспитывалась здесь, у бабушки. Строгое лицо доны Карлоты смягчается. Инеш, конечно, взбалмошная девчонка, чего стоит ее давешняя выходка в PIDE* <* PIDE — Служба госбезопасности в салазаровской Португалии. Поскольку врачи были военнообязанными, внучка доны Карлоты Инеш, закончившая медицинский факультет Лиссабонского университета и работавшая в больнице, заполняя формуляр на получение паспорта, в графе “род занятий” написала “домашняя хозяйка”. Ее вызывали на собеседование в некий кабинет, где поинтересовались — зачем она солгала органам.

— Я?! Солгала?! — изумилась юная Инеш. — Я написала абсолютную правду! Даже вы не сумеете доказать, что я — ДИКАЯ хозяйка!>, но она — настоящая де Меллу. Покойный генерал бы ею гордился.

— Прошу прощения у сеньоры…

Дона Карлота, совсем было погрузившаяся в приятные мысли о внучке, вздрагивает.

— Да, да, Франсишка, — говорит она торопливо. — Я помню, Мадалена Пештана. Проводите ее в оранжерею, я сейчас туда приду.

* * *

“Что за дурацкая мода, — думает Алешандра Суареш, машинально постукивая десятисентимовой монеткой по прилавку, — украшать витрины мясного отдела цветами и фруктами? Ей-богу, окорокам и сосискам совершенно не идут зеленые венки, да и апельсины тут выглядят как-то неестественно”.

* * *

— Доночка Карлоточка, дорогая! — Мадалена смачно чмокает дону Карлоту в обе щеки, обдавая ее густым запахом духов — слишком тяжелых, чтобы использовать их днем. Дона Карлота кривится, как от зубной боли, но Мадалена этого не замечает. Она страшно возбуждена, ее круглое лицо пылает, и все три подбородка мелко трясутся. Ей явно не терпится поделиться какой-то новостью, но она побаивается суровой родственницы.

— Да вы присаживайтесь, дорогая, — дона Карлота подбородком указывает Мадалене на плетеное кресло и сама садится в такое же. — Франсишка!

— Kофе, сеньора?

— Да. И поживей.

Мадалена возится, как курица, пытаясь усесться поудобнее, но изящное плетеное креслице слишком мало для ее могучего зада. Она с тоской думает, как хорошо было бы сейчас сидеть в гостиной на мягкой софе и пить ледяной лимонад, но в доме доны Карлоты не принято спорить с хозяйкой.

“Я такая же как она, — бубнит в голове у Мадалены чей-то голос, подозрительно напоминающий ее собственный. — Я ничуть не хуже, мой старший брат женат на ее дочери, я прихожусь родной теткой ее внучке. Какого черта я боюсь эту вяленую индюшку? Кооооооофе… а если мне охота мятного лимонада?!”

— Вы в порядке, дорогая? — голос доны Карлоты — смесь льда, меда и яда. — Вы такая красная, может, вам не стоит пить кофе? Хотите, я велю Франсишке сделать лимонад?

При слове “лимонад” Мадалена судорожно сглатывает и мотает головой.

— Нет-нет, я с удовольствием выпью…эээ… горячего кофейку!

Подоспевшая Франсишка подает ей крошечную чашечку. Чтобы побыстрее покончить с неприятным ритуалом, Мадалена делает большой глоток… и разом обжигает рот и горло.

Дона Карлота с интересом естествоиспытателя смотрит, как по пухлому, еще более покрасневшему лицу родственницы текут слезы.

— Франсишка! — зовет она. — Принесите сеньоре Пештане стакан холодной воды! И куда вы опять засунули коробку с носовыми платками? Сколько раз надо вам повторять, что носовые платки всегда должны быть под рукой?!

* * *

“Пожалуй, я возьму вон той колбасы, — думает Алешандра Суареш, разглядывая тугой розовый батон, не умещающийся в соломенной корзинке. — Не особо изысканная, но на вид весьма аппетитная”.

* * *

Добродушная Мадалена не умеет сердиться долго. Она уже прокашлялась, утерла слезы, выпила два стакана воды и еще один — после долгих уговоров — лимонада со льдом и мятой, и опять горит энтузиазмом.

— Ах, дона Карлоточка, — произносит она тоном опытной искусительницы. — Вы себе даже не представляете, что мне сегодня рассказал мой Матуш!

Дона Карлота тихонечко вздыхает. Так она и знала. Матуш — верный Мадаленин поклонник, преданно ухаживающий за ней вот уже добрых полтора десятка лет, недавно стал владельцем крошечного магазинчика, торгующего лотерейными билетами, открытками с видами Лиссабона и бульварными газетками. Теперь Матуш целыми днями читает всякую дрянь, а потом пересказывает ее неграмотной Мадалене. А Мадалена тут же мчится к доне Карлоте, чтобы поделиться с ней “по-родственному”. В прошлый понедельник это была новость о грядущем конце света. За два дня до того — рассказ о бородатом младенце с двумя головами. А теперь что?

— Это о коммунистах, — Мадалена оглядывается и слегка понижает голос. — Знаете ли вы, дона Карлоточка, что у коммунистов есть Железная Занавеска?!

От неожиданности дона Карлота издает булькающий звук, но тут же берет себя в руки.

— Да-да! — с жаром продолжает Мадалена. — Поэтому у них, в коммунистических странах, всегда темно!!! Они живут за Железной Занавеской!!! Дышать у них почти нечем, и воздух выдают по карточкам!

Доне Карлоте уже все равно — по карточкам, так по карточкам. Совершенно без сил она полулежит в кресле, мечтая только об одном — не расхохотаться в голос.

— А по ночам, — увлекшись повествованием, Мадалена даже не замечает, что происходит с доной Карлотой — они приоткрывают занавеску и ПОДГЛЯДЫВАЮТ ЗА НАМИ!!! И это страшный секрет! Если коммунисты узнают, что я вам это рассказала, они нас обеих порежут на мелкие кусочки!

Дона Карлота не выдерживает и разражается совершенно неаристократическим хохотом. Мадалена обиженно замолкает. В этот момент что-то легонько касается ее плеча, и толстушка испуганно взвизгивает.

— Я только хотела спросить, не нужно ли еще чего-нибудь, — лицо Франсишки, как обычно, непроницаемо, но в глубине ее маленьких тусклых глах Мадалене внезапно мерещится угроза.

* * *

— Барышня! — Алешандра Суареш, теряя терпение, пытается привлечь внимание продавщицы. — Барышня! Вы мне взвесите кусок этой колбасы, или я должна здесь стоять до завтра?!

— Одну минуточку, — на туповатом лице продавщицы — смесь сосредоточенности и безмятежности. — Вам какой? Вот этой, жирненькой?

— Да, пожалуйста, — кивает Алешандра. — А скажите мне, дона… дона… — Алешандра, сощурившись, читает имя, написанное на маленькой табличке. — Скажите мне, дона Франсишка, вот эта ветчина, которая лежит рядом с колбасой, она тоже жирная?

— Нет-нет, что вы! — обижается продавщица. — Ни капли жира! Чудесная, практически диетическая ветчинка из мяса индейки!

— Тогда взвесьте мне, пожалуйста, и ее тоже.

— Хорошо. — Франсишка бросает на весы бледно-розовый брусок ветчины и поворачивается к Алешандре. — Вам так завернуть, — неожиданно сипло спрашивает она, облизывая губы дрожащим языком, — или, может, порезать? Я бы порезала. На кусочки, а?

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Габи

Капнуть гелем на губку — нанести при помощи губки гель на плитку — подождать две минуты — стереть теплой влажной тряпочкой.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Габи моет кухню.

У Габи генеральная уборка.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Прополоскать тряпочку.

Отжать.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Выложенные белой плиткой стены уже сияют так, что больно глазам.

Но Габи не останавливается.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Больше всего на свете Габи любит чистоту.

Чистота делает ее счастливой.

Поэтому у Габи каждый день — генеральная уборка.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Чистота нестерпимо пахнет хлоркой.

Габи всегда покупает самый едучий гель.

Едучий гель с хлоркой — залог чистоты.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

В углу за холодильником, забившись в большой декоративный тапок, тихо плачет маленькая полуслепая собачка.

У собачки аллергия на хлорную чистоту.

От нее у собачки клочьями вылезает шерсть.

От сияния стен у собачки слезятся глаза.

Она бы сбежала, собачка, но она прикована.

Тонкая злая цепочка идет от ошейника к начищенному до блеска крюку в сияющей белой стене.

Собачка прячется в тапок и там еле слышно скулит.

В декабре ее повезут усыплять.

Капнуть—нанести—подождать—стереть.

Габи ползает на четвереньках от плитки к плитке.

Выложенный белыми плитами пол сияет не хуже стен.

Габи останавливается у порога.

Не торопясь, встает.

Окидывает кухню гордым взглядом.

Потом решительно подходит к сияющей белоснежной стене.

Достает из кармана черный маркер.

Рисует кривую многоногую козявку.

Подписывает под ней:

“Педру, ты — подлый таракан!”

Если и завтра Педру не купит ей шубу, Габи перережет себе вены. И будет лежать на полу, пачкая кровью белые плиты. И будет пахнуть хлоркой, и собачка будет тихо плакать в углу. И пусть теперь уже Педру сам осваивает эту науку.

Капнуть—нанести—подождать—стереть

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Алешандра

Если народу в автобусе немного, Алешандра сумку в багаж не сдает. Забирается в самый конец салона, усаживается в уголок и ставит ее на соседнее сиденье — отгораживается. Потом приваливается к окну, втягивает замерзшие руки под форменную накидку, благонравно складывает их на коленях и закрывает глаза.

Хорошо, если получится сразу уснуть. Тогда можно спокойно проспать до самой Эворы. Если не получится, придется все три часа таращиться в темное окно и воевать с руками.

Алешандра уже наловчилась усыплять себя в автобусе. Она тихонько покачивается в такт движению и бормочет себе под нос что-нибудь ритмичное — какой-нибудь стишок или песенку. Детскую или революционную. Ни в коем случае не про любовь. Песни про любовь никак не подходят в качестве колыбельной. Они не усыпляют.

Больше всего Алешандре нравятся всякие бессмыслицы. Помощница Габи по дому, Наташа, с утра как раз научила ее одной русской скороговорке. Сказала — она про Алешандру. Алешандра по-русски скороговорку не запомнила, сплошные “шшшшшшшшш” и “ссссссссс”. Зато запомнила перевод. И теперь бормочет тихонько: Шла Шана по дороге и сосала сухую круглую печенюшку с дыркой… Шла Шана по дороге…

Со стороны Алешандра в накидке напоминает подтаявший сугроб. Пилотка съехала набок, шея ушла в плечи, глаза закрыты, только губы шевелятся: Шла Шана по дороге и сосала сухую круглую печенюшку с дыркой.

Алешандра засыпает и радуется этому во сне. Кажется, на этот раз обошлось. В автобусе хорошо. Уютно покачивает. Вот только ноги что-то замерзли…

— Ша-на, — звучит у Алешандры в голове прерывающийся шепот Аны-Риты, — а ты мастурбируешь, когда у тебя мерзнут ноги?

Алешандра вздрагивает и просыпается. Не обошлось.

Руки, сложенные на коленях, оживают. Левая мертвой хваткой вцепляется в правую. Алешандра зажмуривается и принимается торопливо бормотать русскую скороговорку.

— Шлаааааааа Шана по дороге, — почти поет она, убаюкивая ненавистные руки, — шлаааааааа Шааааааана по дороооооооооге…

Но теперь уже пой, не пой, не поможет. Правая рука высвободилась из жестких тисков левой и играет с застежкой форменных брюк. Левая тщетно пытается ее остановить. Наконец правой надоедает борьба, и она решительно расстегивает взвизгнувшую молнию.

— Это не я, — отстраненно думает Алешандра, пока резвые холодные пальчики трогают, щекочут и теребят. — Это не я, это другая Шана. А я иду по дороге. Я иду по дороге и сосу сухую круглую печенюшку.

Эта сухая печенюшка почему-то беспокоит Алешандру даже больше, чем неуправляемые руки.

В ней есть что-то неправильное, неритмичное. Как-то она по-другому называется, Наташа говорила утром, но Алешандра забыла.

— Шла Шана по дороге и сосала печенюшку, — бормочет Алешандра. Ей сейчас кажется, что если она вспомнит правильное слово, ей удастся раз и навсегда усмирить проклятые руки. И она повторяет и повторяет осточертевшую скороговорку.

— Шла Шана по дороге и сосала печенюшку. Печенюшку. Шана сосала печенюшку. Шла Шана и сосала…

Внезапно в сознании всплывает странное слово “сушка”. Алешандра пробует его на вкус и от облегчения открывает глаза. Она вспомнила. Шла Шана по дороге и сосала сушку!

В ту же секунду Алешандру волной накрывает стыдный, мутный, но восхитительный оргазм.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Малютка

В полдень Клаудиня начинает скрипеть. Она всегда начинает скрипеть ровно в полдень, и Саломита всякий раз изумляется — откуда у Клаудини это? Ну, хорошо, допустим — биологические часы. Но где это видано, чтобы биологические часы тоже переходили на зимнее время? Клаудиня не дает Саломите как следует сосредоточиться на этой мысли. Клаудиня скрипит на повышенных тонах, как рассерженная дверь. Клаудиня хочет есть.

Саломита быстро накрывает на стол. Кладет на стол клеенку. Поверх клеенки — скатерть. Поверх скатерти — полотенце. На полотенце ставит поднос. На подносе — тарелка с супом, ложка и стакан томатного сока. Клаудиня любит запивать еду томатным соком. Она приоткрывает рот, скашивает глаза и внимательно смотрит, как красные струйки сбегают изо рта на светлый слюнявчик.

Саломита сгребает Клаудиню в охапку. В спине у Саломиты что-то хрустит и взрывается. Вчера Саломита собирала яблоки и упала со стремянки. Потом она долго лежала на земле и смотрела на худого голубя, который судорожно отрыгивал еду, чтобы накормить толстого птенца. Птенец прыгал вокруг голубя и скрипел, как Клаудиня. Ружериу перепугался. Ружериу метался между Саломитой и телефоном. “Я вызываю скорую”, — сказал он. “Не вздумай”, — ответила Саломита. “Тогда я сам отвезу тебя в больницу”. “А как же малютка?” — спросила Саломита. “Я убью ее, мам, — сказал Ружериу. — Однажды я ее просто убью”. “Знаешь что? — сказала Саломита, лежа на земле и глядя на него снизу вверх. — Тебе уже, наверное, пора. Я положила тебе джинсы, свитер в полоску и теплую пижаму. Если заночуешь в Визеу, поцелуй от меня тетю Джулию”.

Саломита шипит от боли и роняет Клаудиню обратно на кровать. Скрип Клаудини переходит в визг. Ружериу уехал. Годом раньше разъехались близнецы. Еще раньше ушел Карлуш. До этого он довел ее до истерики, уговаривая устроить Клаудиню в специализированный интернат. Саломита вначале возражала спокойно, потом кричала, потом плакала, и наконец, в бессильной ярости завизжала, как Клаудиня. Карлуш вскочил и выбежал из дома. И больше не вернулся — даже за вещами попросил заехать сослуживца. “Я не могу спокойно смотреть, как моя сумасшедшая дочь сводит с ума мою нормальную жену”, — сказал он адвокату.

Саломита подкатывает к кровати кресло на колесиках и перетаскивает на него Клаудиню. Клаудиня не любит кресло. Она отбивается изо всех сил и визжит, не переставая. Раньше только Жоане удавалось без проблем усадить Клаудиню в кресло. Жоана что-то шептала ей, напевала, приговаривала, и Клаудиня сидела тихо, жмурясь и ритмично поскрипывая. Жоау глядел на них и качал головой: “Ну, вы даете, сестренки!” “Ситёнки”, — повторяла разомлевшая Клаудиня. Близнецы перестали оставаться с Клаудиней после того, как Клаудиня в приступе бешенства вырвала Жоане косу, а потом, наказывая себя, несколько раз ударилась лицом об стол. Жоане пришлось постричься наголо и ходить на работу в платочке. Клаудине зашили губу, но вставлять выбитые зубы не стали — все равно она ими практически не пользовалась.

Саломите, наконец, удается пристегнуть Клаудиню к креслу. Клаудиня еще визжит, но уже вслушивается в воркование Саломиты: “А кто это у нас такой сердитый? Это Клаудиня такая сердитая?! Не может быть!!! А кто будет кушать вкусный супчик? Это Клаудиня будет кушать вкусный супчик? Дааааааааа, это Клаудиня будет кушать вкусный супчик!” Саломита подкатывает кресло к столу, и надевает на Клаудиню слюнявчик, весь в плохо отстиранных пятнах от прошлых вкусных супчиков. Клаудиня замолкает, зажмуривается и открывает рот. Уродливая, почти беззубая, с тонкими паучьими конечностями, со шрамом на губе, Клаудиня в этот момент так похожа на маленького больного птенца, что у Саломиты сжимается сердце. В конце концов, Клаудиня — это все, что у нее есть. Дети вырастают, женятся, уходят строить свою жизнь. Мужья неверны, на них нельзя положиться. И только Клаудиня никуда не денется. Только Клаудиня всегда одна и та же. Саломита наклоняется к Клаудине и целует ее. Клаудиня, размахнувшись, с силой бьет ее по лицу. Скосив глаза, она внимательно смотрит, как красные струйки стекают из носа Саломиты на светлый слюнявчик.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Рождество

Дорогой Pai Natal!

Поздравляю тебя с наступающим Рождеством!

Пишет тебе Маргарида де Соуза Пинту, авенида 24 Июля, 3–2 А. Если ты уже получил мое письмо, в котором я прошу Барби с мобильником, набор косметики и все фильмы про Гарри Поттера на DVD, порви его, пожалуйста, и выкинь в мусор. В то отделение, где на мусорном ведре написано “Бумага. Картон”. А то неэкологично, а я не хочу, чтобы мое письмо навредило окружающей среде.

Дорогой и милый Pai Natal! Ты ведь, наверное, уже купил Барби, косметику и фильмы? Отдай их, пожалуйста, бедным. Например, Инеш Сеабра, она хорошая девочка и моя лучшая подруга. И у нее еще нет ни одного фильма про Гарри Поттера. У нее и DVD-проигрывателя нет, поэтому она будет приходить ко мне, и мы будем смотреть фильмы вместе. И косметику тоже ей отдай, может, она покрасивеет немного, и мне будет не стыдно с ней дружить. А я могу еще год пользоваться маминой или попрошу бабушку мне купить.

Извини меня, дорогой Pai Natal, что я тебя заставила потратиться на Барби и другое, а теперь говорю, что мне это не надо. Ты не думай, я не неблагодарная! И я могу тебе возместить! Я подсчитала, и получилось, что мои подарки стоят 70 евро или даже меньше, если тебе сделали рождественскую скидку. Я могу оставить тебе в ботинке деньги, которые мне подарит бабушка. Она всегда дарит мне деньги, а мама потом всегда отбирает, говорит, что нечего меня баловать, и если мне понадобится, она сама мне потом даст. И все равно не дает. Поэтому лучше я отдам их тебе.

Дорогой Pai Natal! Ты, наверное, думаешь, что я ненормальная. Потому что нормальные девочки не отказываются от Барби с мобильником, набора косметики и фильмов про Гарри Поттера. Инеш Сеабра говорит, что я сама не знаю, чего хочу. Но я знаю. Только не могу сказать про это Инеш. И маме не могу и бабушке. Даже отцу Инасиу не могу, потому что стыдно и потому что он после уроков катехизиса все время гладит меня по попе, как папа.

Дорогой, миленький Pai Natal! Я тебя ОЧЕНЬ ПРОШУ и даже умоляю! Ты ведь все можешь, пожалуйста, пожалуйста, сделай, чтобы папа больше никогда не приходил ночью ко мне в комнату! Пожалуйста, Pai Natal, пусть он больше никогда не приходит и не делает это, ты знаешь, что! В книжке написано, что такое может быть только между мужем и женой, и еще от этого бывают дети, а я же сама его ребенок, что он, с ума сошел, что ли? Один раз он плакал и говорил, что покончит с собой, если я его не прощу, а я сказала, пусть покончит, потому что я никогда не прощу, и он меня ударил, а на следующий день подарил ролики и сказал, что убьет меня, если я кому-нибудь расскажу. Милый Pai Natal, если ты не можешь сделать, чтобы папа никогда больше не приходил, пожалуйста, подари мне какой-нибудь смертельный яд. Просто, для игры.

Желаю тебе счастливого Рождества и прекрасного Нового Года! Всегда к твоим услугам, Маргарида де Соуза Пинту (Гидиня).

* * *

Гидиня перечитывает письмо, тщательно складывает листочек и аккуратно засовывает его в конверт, на котором уже написано: “Лапландия. Pai Natal. В собственные руки!” Несколько секунд прикидывает — кинуть ли просто в почтовый ящик или постоять в очереди, но отправить заказным. Решает, что заказным оно вернее, отрывает бумажный талончик с номером, садится на лавочку и раскрывает книгу “Энциклопедия сексуальных отношений”.

Еще через полчаса Гидиня строго смотрит в лицо молодой и симпатичной почтовой служащей:

— А оно точно дойдет?

— Конечно, дойдет, — улыбается служащая.

— Может, отправить с уведомлением?

— Да не надо, — смеется служащая, — оно и так дойдет, я тебе гарантирую!

Гидиня серьезно кивает, вежливо благодарит, желает всем счастливого Рождества и выходит на улицу.

Конечно, она слегка смошенничала и нарочно привлекла внимание симпатичной служащей к своему письму. Но дело того стоило. Шику Феррейра поставил свой велосипед на то, что на почте не открывают письма, отправленные в Лапландию. А Гидиня сказала, что открывают. И если теперь Гидининого отца посадят в тюрьму за педофилию, Гидиня получит велосипед. Новенький горный велосипед с десятью скоростями. А отцу так и надо. Гидиня вначале хотела написать, что к ней приставал учитель рисования, но потом отец нашел черновик ее самого первого письма к Pai Natal и долго кричал, что она — избалованная эгоистка, что не видать ей Барби с мобильником, косметики и фильмов про Гарри Поттера как своих ушей, потому что она плохо учится, грубит старшим, без спросу пользуется мамиными вещами и завалила тест по математике. Гидиня немножко поплакала, а потом подумала: “Ладно-ладно! Я тебе еще покажу!” И переписала письмо. Подумаешь, Барби с мобильником! Она и велосипедом обойдется.

Гидиня представляет, как она будет кататься по парку на горном велосипеде, и тихонько смеется от удовольствия. Прохожие смотрят на хорошенькую счастливую девочку и тоже смеются. Всем кажется, что в этот момент мир стал немножко лучше.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Осенние старички

Когда начинает холодать, в Макдональдсе на авениде Луизы Тоди собираются старички. Старички не едят гамбургеров и картошки, не пьют кока-колы. Старички не разговаривают между собой. Старички сидят за столиками неподвижно, как большие птицы, и смотрят сквозь стекло на авениду Луизы Тоди.

— Почему их здесь столько? — спрашиваю я у Джулии.

Джулия оглядывается.

— Кого?

— Старичков, — говорю я.

Джулия смотрит на меня, в глазах у нее плещется недоумение. Потом она с облегчением выдыхает.

— Я думала, ты серьезно, — говорит она.

На авениде Луизы Тоди начинает идти дождь. Старички, не отрываясь, смотрят на него сквозь стекло. Старички делают осень.

Сажусь к старичкам спиной. Теперь я как будто Джулия — ем гамбургер и не вижу старичков.

— Простите, — говорят мне сзади, и я от неожиданности роняю недоеденный гамбургер в мороженое.

— Простите, барышня — говорит мне маленький старичок в кепке, — вы не замените меня на несколько минут? Мне нужно отойти в туалет.

Я молчу.

— Вам не придется ничего делать, — уговаривает старичок. — Просто смотрите на улицу и думайте дождь.

— Я не хочу думать дождь, — молчу я. — Я не люблю дождь. Можно, я буду думать солнце?

— Сейчас не время думать солнце, — говорит старичок. — Осенью нужно думать дождь. Пожалуйста, попробуйте думать дождь.

— Хорошо, — молчу я. — Но это будет мой дождь.

— Ладно, — соглашается старичок. — Пусть это будет ваш дождь. Я отойду на пять минут. Больше нельзя — вы устанете.

Старички один за другим отрывают взгляды от окна. Я одна смотрю на авениду Луизы Тоди. Стиснув зубы, изо всех сил думаю мой дождь.

— Надо же, — удивляется Джулия, — осень, а грохочет, как в мае!

Старички качают головами. Один из них кивает мне.

— В вашем возрасте я тоже все время норовил думать грозу, — улыбается он.

— А я — радугу, — мечтательно говорит маленький старичок в кепке, появляясь у меня из-за спины. — Спасибо, барышня, — вежливо добавляет он.

— Спасибо, спасибо, у вас отлично получилось, для первого раза просто прекрасно, — шелестят остальные старички.

— Вот видишь, — хочу я сказать Джулии, — а ты думала, я шучу.

Но Джулии рядом нет. Забыв про меня, она выскочила на улицу и фотографирует радугу, сияющую над авенидой Луизы Тоди.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Несезон

Ощущаю себя по кусочкам. Вчера вечером кусочек, сегодня с утра кусочек. Кусочков много, я их кручу так и эдак, прикладываю друг к другу, смотрю — совпадут ли края, сойдется ли рисунок. Странное занятие, как незнакомый паззл собирать — глядишь на кучу деталек, а во что их надо сложить — не знаешь. И вообще ничего не знаешь. Может, их там недостаточно, деталек, для целой картинки. Или, наоборот, кто-то смешал два паззла. И хорошо еще, если хотя бы один из них можно собрать целиком.

Вот, например, последний кусочек — запах кофе. А до того — мерзнут ноги. Нет, путаю, кусочек с мерзнут ноги был раньше. А прямо перед запахом кофе был чавкающий звук, который издает раскисшая глина. И как это сложить в одну картинку? А самое странное, что я не очень представляю себе, что такое кофе. И как выглядит раскисшая глина. Я даже не уверен, есть ли у меня ноги. Кусочки ощущений не вызывают у меня никаких ассоциаций, они не связаны ни с каким знанием. Они просто возникают во мне и с шорохом падают в кучу других маленьких, ни с чем не связанных кусочков.

— Мам, можно мне на улицу? Ну, маааа-маааааааааа!!!!!! — пронзительный вопль врывается в меня маленьким смерчем, подхватывает кусочки ощущений, кружит их, разбрасывает, слепо, бессистемно, как и положено смерчу. И вдруг я понимаю, что все изменилось. Что нет больше кучи деталек, что паззл сложился в цельную картину. В меня. Оглядываюсь, чтобы понять — где я. Пустынная улочка, маленькие домики, по виду — нежилые. Пахнет солью, сыростью и йодом, откуда-то из-за деревьев доносится сдержанный рокот волн.

Дата добавления: 2015-06-04