Я потеряла сознание

Шум позади меня усилился, но на этот раз он напоминал шум, который производят радующиеся люди. Поскрипывая ступенями и тяжело дыша, вошла Мадам Альбертин, ее лицо сияло от счастья и вина.

Сказав это, она поставила блюда — НАСТОЯЩИЕ блюда — прямо передо мной. Но у меня уже не оставалось времени для еды, я должна была сказать ей о том, как сильно я ее люблю. Я все продолжала мурлыкать, когда она взяла меня на свою просторную грудь.

Глядя вокруг и решая, куда направиться дальше, я увидела открытую дверь. Полдюжины прыжков — и я осторожно прижалась к полу на посту перед дверью, затем слегка пододвинулась вперед так, чтобы один глаз мог бросить первый взгляд за дверь.

Осторожно, предчувствуя обман, я посмотрела, что находится позади окна. Там никого не было. Удивительно то, что я заставляла ее повторять каждое свое движение. Наконец мне стало ясно. Это было Зеркало, и об этом мне как-то упоминала Мама в своих странных советах.

Я пошла ей навстречу, и ей, казалось, пришла в голову та же мысль. Мы остановились, и между нами было что-то вроде окна.

Кошки, да будет вам известно, видят вещи СНИЗУ, а не сверху, так что люди и не представляют, как обычно выглядят вещи с нашей точки зрения.

Высокий комод стоял у одной из стен, и я вышла на середину комнаты, Чтобы понять, каким образом можно забраться на него. Быстрый расчет Показал мне, что я могу прыгнуть со стула на стол (О! Каким он оказался скользким!), а потом забраться на крышку комода. Некоторое время я сидела там, умывая лицо и уши и одновременно обдумывая положение. Я случайно взглянула позади себя, и все мое существо пронзил сильнейший испуг и смятение; на меня смотрела Сиамская Кошка — и, без сомнения, я побеспокоила ее в то время, когда она умывалась.

«Странно, — подумала я. — Я совершенно не ожидала, что встречу здесь кошку. Наверное, Мадам Альбертин держала это в секрете. Я только поприветствую ее».

«Замечательно! — размышляла я. — Как такое может быть?»

Конечно же, я впервые видела его, потому что это было мое первое посещение Дома. Мадам Дипломат была ОЧЕНЬ привередливой особой, и кошкам не позволялось находиться внутри дома, за исключением тех случа­ев, когда она хотела показать нас другим, — и до сих пор во мне жива память об этом оскорблении.

— И все-таки, — сказала я себе, — мне нужно продолжать исследовать комнату. Зеркало может подождать.

Дальше на пути я увидела большую железную конструкцию с медными шарами в каждом углу, все пространство между шарами было покрыто тканью. Я поспешно спрыгнула с комода на стол — немного поскользнулась на гладкой полировке — и прыгнула прямо на ткань, покрывавшую желез­ную конструкцию. Я приземлилась в самом центре — и к полному моему ужасу, эта вещь бросила меня обратно в воздух! Когда я приземлилась снова, то начала быстро бегать туда-сюда, пока не решила, что делать дальше.

Несколько мгновений я сидела в центре ковра, красно-синий витой узор которого хотя и был безупречно чистым, но видел и намного лучшие времена. Он казался очень даже подходящим для того, чтобы вонзить в него когти, так что я несколько раз попробовала провести по нему лапой, и оказалось, что это помогло мне более ясно мыслить. КОНЕЧНО ЖЕ! Эта громадная конструкция была кроватью. Моя кровать состояла из старых газет, расстеленных на бетонном полу в каморке; у Мадам Альбертин была какая-то старая ткань для того, чтобы застелить железную решетку ее кро­вати. Мурлыкая от удовольствия, что я разгадала эту таинственную загадку, я подошла к кровати и рассмотрела ее снизу с громадным интересом. Ог­ромные пружины, покрытые тем, что, очевидно, было громадным мешком, набитым тряпками и ветошью. Я могла точно распознать, в каком месте тяжелое тело Мадам Альбертин искривило несколько пружин и заставило их прогнуться.

Одержимая духом научного исследования, я надорвала свисавший кра­ешек полосатой ткани в дальнем углу у стены. К моему недоверчивому ужасу, оттуда выпорхнули ПЕРЬЯ.

— Великий Кот! — воскликнула я. — Она держит здесь МЕРТВЫХ ПТИЦ. Теперь понятно, почему она такая огромная — она, должно быть, ест их по ночам.

Я еще немного понюхала воздух вокруг и, казалось, исчерпала все воз­можности кровати.

С первого взгляда увиденная мною картина оказалась такой странной, что я никак не могла разобраться, на что я смотрю. Сияющие штуки на полу, выложенные черно-белым рисунком. Напротив одной из стен огромная кормушка для лошадей (я знала о них, потому что такие же были возле конюшен), тогда как напротив другой стены на деревянной платформе стояла самая большая фарфоровая чашка, которую я когда-нибудь могла вообразить. Она стояла на деревянной платформе, и у нее была белая дере­вянная крышка.

Мои глаза делались все больше и больше, и мне пришлось сесть и почесать правое ухо, прежде чем я смогла все это обдумать. «КТО бы это мог пить из штуки таких размеров?» — подумала я.

Только тогда я услышала звук шагов Мадам Альбертин по скрипящим ступеням. Едва я прекратила рассматривать странную комнату, мое оцепе­нение немедленно улетучилось, и я поспешила к двери, чтобы приветство­вать ее. В ответ на мои радостные возгласы она счастливо просияла и ска­зала:

— Моя маленькая Фифи, я стащила со стола все самое лучшее для тебя. Сливки и лучшие из лягушачьих ножек, и все это для тебя. Эти свиньи уже набили себе брюхо. ФУ! Меня тошнит от них!

Эту ночь я спала в ногах у Мадам Альбертин, на ее кровати. Приютив­шись на огромном одеяле, я впервые после того, как у меня забрали мою Маму, устроилась очень удобно. Мое образование продвинулось вперед; я исследовала применение «лошадиных кормушек» и того, что из-за своего невежества приняла за гигантскую фарфоровую чашку. Мне было стыдно от мордочки до самого кончика хвоста, когда я думала, насколько невежес­твенной я была.

Утром Мадам Альбертин оделась и спустилась по ступеням. Оттуда доносились звуки странной суматохи, много громких голосов. Из окна я увидела Гастона, который мыл и до блеска натирал большой автомобиль «рено». Затем он исчез, чтобы вскоре вернуться одетым в свою лучшую форму. Он подогнал машину к главному входу, и слуги загрузили багажник множеством чемоданов и узлов. Я ниже припала к земле; «Мсье ле Дюк» и Мадам Дипломат подошли к машине, уселись в нее, и машина под управле­нием Гастона понеслась вдоль по Подъездной Аллее.

— Они уехали, маленькая Фифи, — завопила она, думая, по-видимому, что я оглохла. — Они УЕХАЛИ — и теперь целую неделю мы свободны от их тиранства. А сейчас мы можем поразвлечься!

Прижав меня к себе, она снесла меня вниз по ступеням туда, где празд­нество было в самом разгаре. Теперь вся прислуга выглядела куда счаст­ливее, и я ощутила особую гордость оттого, что Мадам Альбертин несет меня, хотя я опасалась, что мой вес (около четырех фунтов) мог утомить ее.

Всю неделю мы мурлыкали вместе. В конце той прекрасной недели мы приводили в порядок усадьбу и ничуть не радовались, когда занимались приготовлениями к возвращению Мадам Дипломат и ее мужа. Мы совер­шенно не беспокоились о нем, — он обычно спокойно прогуливался, теребя пальцами пуговицу со знаком Священного Легиона на лацкане своего пид­жака. Как бы там ни было, он постоянно думал о «Службе» и о Странах, а не о прислуге и о кошках. Хлопоты нам всем доставляла только Мадам Дипло­мат — она, без сомнения, была настоящей мегерой. Было похоже на крат­ковременную отсрочку перед гильотиной, когда в субботу мы услышали, что они будут отсутствовать еще одну или две недели, потому что они встречались с «Лучшими Людьми».

Время шло. По утрам я помогала садовникам, выкапывая одно-два растения, так что я могла видеть, насколько удовлетворительно развивают­ся их корни. В послеобеденное время я отправлялась отдыхать на ветке старой Яблони и мечтала о более теплом климате и о старинных храмах, в которых одетые в желтые мантии монахи молча перемещаются, занимаясь делами своих религиозных организаций. Потом меня внезапно будил звук проносившегося по небу с сумасшедшей скоростью самолета Французских Военно-Воздушных Сил.

Я становилась все тяжелее, и мои котята уже начинали шевелиться внутри меня. Передвигаться становилось все труднее, и мне постоянно при­ходилось выбирать дорогу. Когда прошло еще несколько дней, у меня поя­вилась привычка прохаживаться по Подъездной Аллее и наблюдать, как молоко, которое брали у коров, помещали в специальную штуку, где оно разделялось на два потока, один — просто молоко, а второй — сливки. Я подолгу сидела на низком уступе, вдали от мест, где кто-нибудь мог прохо­дить. Служанка-молочница говорила со мной, и я отвечала ей.

Однажды вечером я сидела на выступе приблизительно в шести футах от наполовину наполненной молоком маслобойки. Служанка-молочница говорила со мной о своем последнем парне, и я мяукала ей, стараясь убедить ее, что у них все будет в порядке. Внезапно раздался разрывающий уши пронзительный визг, как будто в атаку шел кот со вздернутым хвостом. Мадам Дипломат набросилась на служанку, вопя:

— Я приказывала тебе не пускать сюда кошек, ты нас ОТРАВИШЬ!

Она схватила первое, что ей попалось под руку, медную меру, и запус­тила ею в меня изо всех сил. Она очень сильно ударила меня в бок, и от этого удара я свалилась прямо в маслобойку с молоком. Боль была невыносимой. Я едва могла передвигаться, чтобы удержаться на плаву. Я чувствовала, что мои внутренности медленно вытекают. Пол задрожал от тяжелых шагов, и появилась Мадам Альбертин. Она быстро наклонила маслобойку и вылила становившееся красным молоко. Очень нежно она взяла меня на руки.

— Позовите господина Ветеринара, — приказала она.

Дата добавления: 2015-06-04