Паразиты сознания 4 страница. продавались в переводах на все языки

продавались в переводах на все языки. А среди тех, кто прочел эти книги,

стали высказываться опасения, что мы, дескать, можем потревожить "Великих

Древних" в их гробницах и вызовем этим страшную катастрофу, мастерски

описанную Лавкрафтом в рассказе "Зов Чулху".

Город, о котором говорится в "Тени времен", не имел названия, но в

одной из ранних новелл Лавкрафта он упоминается как "неведомый Кадат". С

легкой руки одного газетчика это название "Кадат" так и осталось за нашим

подземным городом. Почти тут же в Нью-Йорке объявился какой-то сумасшедший

по имени Дэлглейш Фуллер, основавший "Антикадатовское общество", которое

ставило целью защитить Кадат от раскопок и не допустить пробуждения

"Великих Древних". Можете представить, какие это были безумные времена:

сразу же после основания в это общество вошли полмиллиона членов, и в

считанные дни их число увеличилось до трех миллионов. Они провозгласили

свой девиз: "Прошлое должно быть забыто - здравый смысл лишь в будущем".

Они закупили все рекламное время на телевидении и наняли известных

психологов, объявивших предсказания Лавкрафта очевидными примерами

экстрасенсорного восприятия будущего, нечто подобное вполне убедительно

продемонстрировали Райн и его коллеги из Университета Дьюка. Если верить

пророчествам Лавкрафта, то пробуждение Великих Древних ознаменует конец

рода человеческого. Дэлглейш Фуллер был, разумеется, маньяком, но с

недюжинными организаторскими способностями. Он арендовал огромный участок

земли в пяти милях от Черной Горы и основал там палаточный городок. Своих

последователей Фуллер призвал проводить там отпуска и чинить всяческие

препятствия раскопкам. Хозяин участка, местный фермер, с удовольствием

клюнул на гигантскую сумму, предложенную за аренду, а турецкое

правительство ничего не успело предпринять. У Фуллера была целая программа

развлечений для свихнувшихся богатых дамочек, жертвующих на нужды общества.

С утра они носились над курганом на вертолетах, украшенных антикадатовскими

лозунгами, а к вечеру с вертолетов сбрасывались груды мусора на нашу

площадку, так что по утрам мы тратили несколько часов, очищая территорию от

гнилых овощей, фруктов и от пустых консервных банок. Два раза в день эти

ненормальные подходили маршем протеста к проволочной ограде - иногда в их

колонне бывало до тысячи человек. Лишь через шесть недель ООН оказалась в

состоянии послать войска для наведения порядка. А до этого Фуллер успел

завербовать в свою партию пятерых сенаторов США, и они выдвинули билль с

запрещении дальнейших раскопок в Каратепе. Объясняли они это, разумеется,

не своими бреднями, а глубоким почтением к давно погибшей цивилизации.

Имеем ли мы право, вопрошали они, беспокоить ушедших в Лету народов? Слава

Богу, сенат большинством голосов забаллотировал этот билль.

А когда Антикадатовское Общество, как казалось, потеряло влияние из-за

своих скандальных акций, возник новый импульс развития движения - появилась

публикация исследований Станислава Пержинского и Мирзы Дина. Об этих двоих

известно лишь то, что Пержинский был поляком, а Мирза Дин - персом. Оба

скончались от душевных болезней еще в десятых годах двадцатого века. О

Пержинском было чуть больше сведений - известно, что он был внуком русского

поэта Надсона и в свое время редактировал сборник мистических рассказов

графа Потоцкого. В 1898 году он опубликовал занятную книгу, где

предупреждал, что человеческий род будет покорен монстрами из

потустороннего мира, которые выстроили огромные города под землей еще в

незапамятные времена. Через год автор попал в психушку. Среди его бумаг

найдены загадочные наброски, вполне подошедшие бы в качестве иллюстраций к

рассказам Лавкрафта о Кадате - то были гигантские архитектурные сооружения

с наклонными скатами и высокими башнями по углам. Все это опубликовали

антикадатовцы.

С Мирзой Дином дела обстояли не так ясно. Он тоже был автором

апокалиптических видений, которые изредка попадали в печать, и также провел

последние пять лет жизни в сумасшедшем доме. Все эти годы он писал письма

членам правительства Персии, предупреждая их о том, что раса монстров

замышляет покорить землю. Своих монстров Мирза Дин разместил где-то в

джунглях Центральной Африки, по его описанию, это гигантские слизняки,

которые выделяют вязкие экскременты, застывающие в камень, а затем строят

из них огромные города.

Большинство писем Мирзы были уничтожены, однако те немногие, что

сохранились, демонстрируют удивительное сходство по стилю с письмами

Пержинского, а его слизняки настолько похожи на конусы Лавкрафта, что

сомнений не оставалось: все трое описывали одно и то же видение Великих

Древних и их городов.

После вмешательства правительства и окончания работ в первом туннеле

деятельность Антикадатовскго Общества сошла на нет, однако в течение

восемнадцати месяцев им еще удавалось поддерживать незатухающий скандал

вокруг раскопок. Сам же Дэлглейш Фуллер погиб от рук одной из своих

поклонниц при загадочных обстоятельствах[22].

Первый туннель бы завершен ровно через год после открытия Плиты Абхота.

Прокладывали этот туннель итальянцы, они использовали гигантского "Крота",

уже испытанного при строительстве туннеля между Сциллой и Мессиной (в

Сицилии), а позднее - в туннеле между Отранто и Лингуэттой в Албании. Сам

процесс прокладки занял лишь несколько дней, главной задачей было защитить

нижнюю часть туннеля от обвалов.

Как мы и предполагали, найденная плита оказалась весьма внушительных

размеров - шестьдесят футов в высоту, тридцать футов в ширину и длиной в

девяносто футов. Она была вытесана из цельного куска вулканического

базальта. Теперь мы не сомневались, что имеем дело с цивилизацией великанов

или магов. После того, как мы нашли маленькие базальтовые фигурки, я считал

версию о великанах чушью. (Лишь через десять лет, после драматических

открытий Мерсера в Танзании мы узнали, что в гигантских городах жили и люди

и великаны, причем, великаны, похоже, были рабами людей!)

Вопрос о точной датировке камней оставался пока открытым. Лавкрафт

писал, что "Великие Древние" жили сто пятьдесят миллионов лет назад, и

многие поддерживали эту невероятную гипотезу. Нейтронная датировка Райха

показала возраст руин менее двух миллионов лет, хотя и эта цифра могла быть

завышенной. Установить истину было трудно еще и потому, что обычно

археологи поднимают пласты земли по очереди, и они представляют собой

готовые календари. Но во всех трех случаях с гигантскими городами на этот

способ положиться было трудно. Все, что мы могли с уверенностью сказать о

них, это то, что они уничтожены потопом и похоронены под тысячефуговым

слоем грязи. У геологов слово "потоп" тут же ассоциируется со словом

"плейстоцен" - то есть, около миллиона лет назад. Однако на приисках в

Квинсленде были обнаружены следы грызуна, обитавшего еще в эпоху плиоцена -

это еще плюс пять миллионов лет.

Впрочем, все это уже не относится к моей истории. Еще задолго до

окончания работ на первом туннеле я потерял всякий интерес к раскопкам в

Каратепе. До меня дошло, наконец, что они были для моего мозга лишь

ловушкой, которую умышленно подстроили паразиты сознания.

Вот как развивались события дальше.

К концу июля 1997 года я был окончательно измотан. На раскопках

соорудили огромный зонт, в тени которого температура падала до шестидесяти

градусов, но даже с ним Каратеп был непереносим. Мусор, разбросанный

фуллеровскими подручными, загнивал, всюду стояла вонь, как на болоте, а

дезинфектанты, которыми мы опрыскивали кучи, лишь ухудшали ситуацию. Дул

сухой песчаный ветер. Целыми днями мы цедили ледяной шербет с розовыми

лепестками и валялись в бараках с кондиционерами. В июле у меня начались

невыносимые головные боли. Я слетал на пару дней в Шотландию, отлежался

там, затем вернулся на работу, но через неделю свалился в лихорадке.

Назойливые газетчики и придурки-антикадатовцы настолько допекли меня, что

пришлось вернуться в Диярбакыр. Там, на территории Англо-Индийской Урановой

Компании, было тихо и прохладно, а охрана не церемонилась с незваными

гостями. Меня дожидались пачки писем и несколько огромных пакетов, но в

первые два дня я не прикасался к ним, а лишь отлеживался в постели и

наслаждался пластинками с операми Моцарта. Лихорадка постепенно отступила.

На третий день я почувствовал себя лучше и взялся за письма.

Одно из них было из "Стандарт Моторз энд Инжиниринг", где сообщалось,

что они выслали по моей просьбе большинство бумаг Карела Вайсмана в

Диярбакыр. Теперь понятно, откуда взялись огромные пакеты. В другом письме

издательство Северо-Западного Университета спрашивало, позволю ли я

опубликовать работы Карела по психологии у них.

Все это было так утомительно. Я отправил это письмо в Лондон Бомгарту и

вернулся к Моцарту. На следующий день у меня проснулась совесть - пришлось

разобрать остальную почту. Тут я наткнулся на письмо Карла Зейделя,

сожителя Бомгарта - тот был гомосексуалистом, - где сообщалось, что Бомгарт

после нервного срыва уехал к родным в Германию.

Значит, теперь судьба бумаг Карела в моих руках. Что же, с огромной

неохотой я решился вскрыть первый из пакетов. В нем было около сорока

фунтов весу, и содержал он лишь результаты тестирования сотни рабочих на

то, как они реагируют на цветовые изменения. Я содрогнулся и вернулся к

"Волшебной флейте".

В тот же вечер ко мне пожаловал молодой сотрудник компании, перс, - мы

с ним были в приятельских отношениях - принес бутылку вина. Мне было

тоскливо и чертовски хотелось поболтать. Я терпеть не мог разговоров на

тему раскопок, но тут я с удовольствием принялся рассказывать о "маленьких

секретах" нашей работы. Когда он собрался уходить, то спросил, увидев

пакеты, не относятся ли они тоже к раскопкам. Я поведал ему историю

Вайсмана и признался, что даже мысль о том, что эти пакеты надо разбирать,

вгоняет меня в тоску, граничащую с физической болью. Тогда он очень вежливо

предложил свои услуги - ему не составит труда вскрыть их и, если там

обычные результаты тестов, то он отдаст распоряжение секретарю отослать их

прямо в Северо-Западный Университет. Я понял, что парень хочет отплатить

мне за интересный вечер, и с удовольствием согласился.

Утром, едва я закончил принимать ванну, как он уже закончил работу. Так

и есть - в пяти из шести пакетов находились рабочие записи. В шестом же,

как выразился мой помощник, было что-то "очень философское", и, должно

быть, мне самому стоит взглянуть на эти бумаги. Он вышел, тут же вошел его

секретарь и утащил из моей гостиной огромную кучу пожелтевших страниц.

В комнате остались несколько чистеньких голубых папок с аккуратно

прошитыми страницами машинописного текста. На каждой папке наклеен кусочек

бумаги с названием, написанным от руки: "Исторические размышления", а сами

папки были запечатаны липкой лентой - я догадался, что их никто не трогал

со дня смерти Карела. Непонятно, как же Бомгарт мог ошибиться и отослать их

в "Дженерал Моторз". Видимо, он отложил папки для меня и случайно упаковал

их вместе с рабочими записями.

Номеров на папках не было. Я открыл первую попавшуюся, быстро пролистал

ее и понял, что эти "Исторические размышления" касаются последних двух

столетий - вот уж этот период никогда не занимал меня. Я уже собрался тоже

отослать их в университет, но совесть удержала. Захватив с собой полдюжины

голубых папок, я завалился в кровать.

На этот раз я по случайности попал на верное место. Первая же выбранная

фраза гласила: "За последние месяцы я убедился, что человеческая раса

подверглась нападению со стороны своеобразного рака мозга".

Захватывающе! Прекрасное начало для сборника работ Карела... Рак мозга

- вот имя всем этим неврозам, отвращению к жизни и прочим душевным недугам

двадцатого века... Я даже не пытался воспринимать это слово буквально.

Ладно, что там дальше - загадочная проблема роста уровня самоубийств...

высокая детская смертность в современных семьях... постоянный страх перед

атомной войной, рост наркомании. Все это давно известно - я зевнул и

перевернул страницу.

Через несколько минут я начал читать повнимательней, но не потому, что

Карел поразил меня каким-то откровением, нет - мне вдруг почудилось, что он

сошел с ума. В свое время я читал книги Чарльза Форта[23] про все эти

истории с великанами, феями и дрейфующими континентами. Но у Форта в смеси

смысла и бессмыслицы всегда присутствует толика здравого юмора. Идеи же

Карела Вайсмана были столь же сумасшедшими, как и фортовские, но

преподносились самым серьезным образом. Либо он решил податься в клан

ученых-эксцентриков, либо он был безумен. Учитывая его самоубийство, я был

склонен принять второй вариант.

Я читал дальше с болезненным интересом. После первых двух страниц он

больше не упоминал о "раке мозга" и пустился в рассуждение о культуре

последних двух веков. Тут он приводил тщательно выверенные аргументы и

излагал их в блестящей литературной форме. Были там и воспоминания о наших

долгих беседах в Уппсала.

Прошло полдня, а я все читал, читал и к часу дня я понял, что

столкнулся с чем-то значительным, и этот день, возможно, мне придется

вспоминать всю оставшуюся жизнь. Был ли Карел сумасшедшим или нет - и то и

другое доказать было непросто. Хотелось верить, что был. Но чем дальше я

читал, тем больше исчезала моя уверенность в этом. И прочитанное

подействовало на меня так сильно, что я нарушил многолетнюю привычку и

распил вместо обеда бутылку шампанского, закусив лишь сандвичем по-турецки.

Однако после шампанского я еще больше пал духом. К вечеру передо мной стала

разворачиваться страшная картина, от которой мозг готов был разорваться на

куски. Если Карел Вайсман не сумасшедший, то человечество столкнулось с

самой страшной за всю историю опасностью.

Подробно объяснить путь Карела Вайсмана к его "философии истории"

невозможно[24] - похоже, он шел к ней всю жизнь. Я лишь попытаюсь выделить

основные положения из "Исторических размышлений".

Вайсман называет самым замечательным даром человечества способность

самовосстановления или, другими словами, творчества. Простейшим примером

такого самовосстановления можно назвать сон. Уставший человек зажат в тиски

между смертью и помешательством. Кстати, Вайсман приводит очень любопытную

аналогию помешательства со сном. Разумный человек - это полностью

пробудившийся человек. Чем больше он устает, тем труднее ему освободиться

от снов и заблуждений, жизнь его становится все более хаотичной.

Вайсман восхищается тем, насколько сильной потенцией к

самовосстановлению обладал человек в период между Ренессансом и

восемнадцатым столетием. Несмотря на все зверства и ужасы мировой истории,

человек той поры умудрялся быстро забывать о них, как усталый от игр

ребенок забывает после сна о своей усталости. Елизаветинский период Англии

считается золотым веком расцвета искусств, однако всякий, кто тщательно

изучал ту эпоху, приходил в ужас от царивших в обществе грубости и

бессердечия. Людей зверски пытали и сжигали на кострах, евреям отрубали

уши, детей забивали до смерти или гноили в смрадных трущобах. И тем не

менее, столь неистощим был оптимизм человека, что весь этот хаос лишь

стимулировал его к созданию истинных шедевров. Одна великая эпоха сменяла

другую: эпоха Леонардо, эпоха Рабле, эпоха Чосера, Шекспира, Ньютона,

Джонсона, Моцарта... Воистину, лишь тот вправе носить имя творца, кто в

силах преодолеть любое препятствие.

А потом с человечеством вдруг происходят необъяснимые перемены.

Случилось это в конце восемнадцато века. Искрометное и неистощимое

творчество Моцарта внезапно сменяется жестокостью и кошмарами Де Сада.

Неожиданно мы погрузились в эпоху мрака, в эпоху, когда гении перестали

творить с богоравной легкостью. Напротив - теперь процесс творчества стал

больше напоминать битву с невидимым спрутом, который все сильней сжимает их

своими щупальцами. Начался век самоубийств. А ведь и впрямь, современная

история начинается с эпохи разочарований и неврозов.

Но почему все началось так внезапно? Может, виновата промышленная

революция? Но ведь она случилась не в одну ночь, да и не по всей Европе

сразу, - она по-прежнему оставалась краем лесов и ферм. Как объяснить,

спрашивает Вайсман, огромную разницу между гениями восемнадцатого века и

века девятнадцатого? Складывается такое впечатление, что на границе этих

столетий с человечеством произошел какой-то невидимый катаклизм. Только ли

промышленной революцией можно объяснить полное несходство между Моцартом и

Бетховеном, который был старше Моцарта на какие-нибудь четырнадцать лет?

Шпенглер писал, что цивилизации развиваются подобно растениям, но у нас

произошел внезапный скачок от юности к старости. Все наше искусство -

музыка, живопись, литература - впало в безграничный пессимизм. Мало

сказать, что человечество постарело - похоже, оно потеряло способность к

самовосстановлению. Вспомните, кто из великих восемнадцатого века покончил

с собой? А ведь жизнь тогда была куда тяжелее, чем в девятнадцатом

столетии. Новый человек потерял веру в жизнь, веру в знания, он вполне

согласен с Фаустом, сказавшим, что когда все сказано и сделано, то знаний

не остается.

И дальше Карел Вайсман пишет уже не как историк, а как психолог, именно

психолог, изучавший по долгу службы психологию на производстве. Вот что он

писал в "Исторических размышлениях":

"В 1990 году я начал заниматься индустриальной, психологией в

качестве ассистента профессора Амеша во "Всемирной Косметической

Корпорации". Там я сразу столкнулся с кошмарной, но и любопытной

ситуацией. Я и до этого знал о том, какой серьезной проблемой

являются так называемые "промышленные неврозы", и о том, что

специальным индустриальным судам приходится разбирать дела

преступников, которые ломают оборудование, убивают или калечат

своих товарищей по работе. Однако немногие представляют себе

истинные масштабы проблемы. Оказывается, уровень убийств среди

рабочих крупных предприятий в два раза выше, чем среди остальных

групп населения. За год на одной сигаретной фабрике в Америке были

убиты восемь мастеров и двое высокопоставленных служащих, причем в

семи случаях убийцы тут же покончили с собой.

"Исландская Пластиковая Корпорация" решила провести эксперимент

и построила фабрику "на открытом воздухе" - ее помещения

раскинулись на огромной территории, чтобы в цехах не страдали от

скученности и ограниченности пространства. Вместо стен между цехами

установили силовые поля. Поначалу результаты оказались

головокружительными, но через два года уровень преступности и

нервных заболеваний сравнялся с общим уровнем по стране.

В газеты эти сведения не попали. Психологи предупредили, - и

совершенно справедливо, - что публикации на эту тему лишь ухудшают

ситуацию. Они объяснили, что легче заниматься каждым больным в

отдельности, подобно тому, как на пожаре стараются изолировать

каждый источник огня.

Чем больше я изучал эту проблему, тем больше осознавал,

насколько мы еще далеки от понимания ее причин. Как признался

доктор Амеш в первые дни моей работы, мои коллеги по-настоящему

подавлены сложившейся ситуацией. Попробуй найди корень проблемы,

когда их целый комплект - демографический взрыв, перенаселенность

городов, ощущение собственной незначительности и социального

вакуума, недостаток приключений в современной жизни, упадок

религии... и так далее. По его мнению, улучшение производственных

условий идет совсем не по тому пути. Тратятся огромные деньги на

психиатров, на переоборудование рабочих мест - словом, на то, чтобы

рабочие еще больше ощущали себя пациентами. А поскольку с самого

начала была допущена ошибка, то вряд ли стоит ожидать каких-либо

перемен.

И тогда я обратился за ответом к истории. А когда я его нашел,

то окончательно пал духом: по логике истории, все оказывалось

неизбежным. Цивилизация с огромным трудом поднималась на вершину

своего развития и теперь кубарем скатывается вниз. Но в эту схему

не вписывалась одна деталь: способность человека к

самовосстановлению, и потому, как бы ни тяжела была жизнь Моцарта,

он так и не переступил грань самоубийства.

Так что же уничтожило способность человека к

самовосстановлению?

Трудно объяснить, как я догадался, что на этот вопрос есть

только один ответ, видимо, он созревал во мне не один год. Подобно

главе фирмы, который догадывается о махинациях своего бухгалтера,

но доказать этого не может, я стал постепенно понимать, что уровень

индустриальных преступлений не вписывается в рамки так называемых

"исторических причин".

И вот в один прекрасный день я задумался о существовании

мозговых вампиров. С этого момента все известные мне факты стали

выстраиваться в один ряд и подтверждать мои подозрения.

Началось это в то время, когда я изучал влияние мескалина и ЛСД

на лечение производственных неврозов. В принципе эффект этих

наркотиков мало отличается от эффекта алкоголя и никотина - они как

бы растормаживают человека. Обычно человек монотонного труда

находится в постоянном напряжении, и по собственной воле ему от

этого напряжения не избавиться, поэтому стакан виски или сигарета

помогают ему расслабиться на моторном уровне.

Однако кроме перегрузок на работе у человека есть и более

укоренившиеся привычки. В процессе выживания за миллионы лет

эволюции человечество развило в себе целый ряд таких привычек, и

как только какая-то из них выходит из-под контроля, результатом

становится душевная болезнь. Например: у каждого человека есть

привычка быть начеку в ожидании врага, но как только она начинает

доминировать над остальными привычками, дело заканчивается

паранойей.

Особенно укоренилась у нас привычка помнить о трудностях и

опасностях окружающего мира, поэтому мы с этого мира не спускаем

глаз, вместо того, чтобы покопаться в самих себе. Человек не

замечает прекрасного, помня лишь о насущных проблемах. Все эти

привычки сидят в нас настолько глубоко, что ни сигареты, ни

алкоголь с ними не справляются. А вот мескалин может справиться. Он

воздействует на самые глубокие атавистические уровни и высвобождает

человека из-под механического напряжения, которое удерживает его в

плену у собственной скуки и обыденности окружающего мира.

Признаюсь, я чуть было не записал эти атавистические привычки в

виновники роста самоубийств и производственныx преступлений.

Человек обязан научиться расслабляться, иначе он может

перевозбудиться и стать опасным для окружающих. Он должен найти

контакт с глубинными уровнями своего мозга и с их помощью

подпитывать свое сознание. Во почему я решил, что наркотики из

группы мескалина дадут решение проблемы.

В индустриальной психологии обычно стараются не пользоваться

этими наркотиками по одной простой причине: мескалин расслабляет

человека до такой степени, что говорить о его работе просто

бессмысленно. Он желает лишь созерцать красоту мира и тайны

собственного сознания.

Впрочем, до таких пределов доводить вовсе не обязательно.

Небольшая доза мескалина может высвободить творческие силы

человека, не вводя его в оцепенение. Кстати, две тысячи лет назад

наши предки почти не различали цветов, поскольку подсознательно

игнорировали их. Жизнь была настолько трудной и опасной, что им

было не до красок. Современный человек, лишись он заново этой

способности, не смог бы двигаться и просто не выжил бы.

И я решился на серию опытов с мескалином. Однако первые же

результаты оказались настолько шокирующими, что мне тут же пришлось

расстаться с работой во "Всемирной Косметической Корпорации":

пятеро из десяти испытуемых покончили с собой в считанные дни. Еще

двое попали в психиатрическую клинику.

Это абсолютно выбило меня из колеи - я же сам опробовал

мескалин на себе еще в университете, правда, тогда мне эти опыты

показались не особенно интересными. Просто ловить кайф от мескалина

приятно, при условии, если тебе нечего делать. Мне же больше

нравилось работать.

После этого я решил повторить студенческий эксперимент и принял

полграмма мескалина. Результат был настолько ужасным, что я до сих

пор покрываюсь потом, стоит мне вспомнить о нем.

Поначалу все было вполне приятно - вокруг поднимаются и

вращаются световые пятна. Затем - безмерное ощущение мира и

спокойствия, словно ты попал в буддистскую нирвану. Ты благодушно

созерцаешь вселенную, которая распадется и вновь собирается на

твоих глазах. Примерно через час я оторвался ото всего и уже не

искал причин самоубийств. Я старался направить свой взгляд внутрь

себя, зафиксировать свои эмоции и ощущения, но ничего не

получалось. Выходило так, словно я заглядываю в телескоп, а с той

стороны его закрывает чья-то рука. Все попытки заглянуть в себя

провалились. Я напрягся и попробовав пробиться сквозь стену мрака.

И вдруг я ощутил, как передо мной мелькнуло что-то живое и чужое. Я

не говорю, что это произошло перед моим лицом - все происходило на

уровне "чувств". Но это было настолько реально, что на мгновение я

едва не лишился рассудка от страха. Видя реальную опасность, мы

можем убежать от нее, но куда побежишь, если опасность внутри тебя?

Целую неделю после этого меня преследовал панический ужас,

никогда в жизни я не был так близко к помешательству от страха.

Несмотря на то, что я вернулся в привычный физический мир, я не

чувствовал себя в безопасности. Я прятался, словно страус, зарывший

голову в песок, за повседневную реальность, в которой как бы не

существовало никакой угрозы.

К счастью, я был в то время без работы, иначе пришлось бы еще

тяжелей. А спустя неделю я подумал: чего же я боюсь, в конце-то

концов, если никакого вреда это мне приносит? Эта мысль взбодрила

меня. После этого "Стандарт Моторз энд Инжиниринг" предложила мне

пост главы медицинского отдела фирмы. Я согласился и с готовностью

включился в гигантскую по объему и сложности работу. Долгое время

после этого мне было не до экспериментов, стоило мне только

вспомнить об опытах с мескалином, как тут же возникало глубокое

отвращение к ним.

Наконец полгода назад я вернулся к этой проблеме, правда,

подошел я к ней уже с другой стороны. Мой друг Руперт Хэрдон из

Принстонского университета рассказал как-то об удачных

экспериментах по вылечиванию преступников на сексуальной почве при

помощи ЛСД. Он долго объяснял свои теории, часто применяя термины

из Гуссерля. И тут я понял, что феноменология - это лишь еще одно

название типа самосозерцания, которого я добивался при помощи

мескалина, а слова Гуссерля о "вскрытии структуры сознания"

означают проникнование в ту самую сферу ментальных привычек, о

которой я говорил ранее. В век, когда человек нанес на карту всю

топографию Земли, писал Гуссерль, у нас до сих пор нет атласа

нашего ментального мира.

После чтения Гуссерля я оживился. Опыты с мескалином повторять

по-прежнему не тянуло, впрочем, это было ни к чему: феноменология

начинает проявлятся и в обыденном сознании. Итак, я занялся

Дата добавления: 2015-06-04