Александра. 25 октября

Бенедикт приехал вечером в понедельник, как и предупреждал. С порога громко объявил о своем появлении – опасался, видимо, застать снова Александру раздетой...

За время его отсутствия она крутила в уме так и сяк случившееся, но толком понять ничего не смогла. Тем не менее, хоть и на уровне ощущений, она все же сделала некоторые выводы. Во‑первых, стало ясно, что Бенедикт, маньяк или нет, не так уж важно, но он способен, хоть и с большим трудом, себя контролировать.

Ее "во‑вторых" было менее внятным: спасибо он ей сказал, похоже, за то, что она вышла из своей комнаты. Точнее, за то, что не побоялась. А еще точнее, за то, что поверила ему. Но это выводило за собой и неожиданное "в‑третьих": значит, ему не безразлично мнение о нем другого человека...

Сначала она удивилась этой мысли, но потом, отбросив киношные страсти про маньяков, припомнила реальные дела, о которых когда‑то слышала. Подробности и имена уже выветрились из памяти, но были случаи, когда маньяки имели превосходную репутацию, занимались какой‑то общественной деятельностью, – следовательно, не так уж это необычно... Им, как и всем нормальным людям, требовалось уважение и признание. Им хотелось быть "хорошими" в самом обычном, общепринятом смысле этого слова...

Более того, припомнила она историю про некоего учителя, чуть ли не заслуженного педагога, насиловавшего и убивавшего мальчиков... Когда его разоблачили, он покончил с собой. И оставил предсмертную записку, в которой написал, что он чудовище... И просил прощения у всех своих жертв... Стало быть, он понимал, что делает. Понимал в обычных человеческих категориях добра и зла, которые ему не были чужды...

В свете всех этих воспоминаний и собственных ощущений Александра сделала для себя вывод: Бенедикт действительно болен, но он знает об этом. И сейчас он старается совладать со своей болезнью. По крайней мере, до тех пор, пока Алеша не найдет его и не остановит.

Выстроив эту цепочку заключений, Александра испытала огромное облегчение. Бенедикт намерен сдержать слово: он не тронет ее до прихода Алеши. Что будет, если Алеша не сумеет вычислить его в срок... Об этом думать не хотелось.

Но к ее ощущениям примешивалось и другое...

Сочувствие.

Да, как ни странно, она сочувствовала Бенедикту. Может, это "стокгольмский синдром"? Но она не могла не быть ему благодарна за то, что он боролся с демонами... За то, что победил их в жестоком бою, пощадив ее, Александру... Она видела, как это было ему нелегко... И Александра не могла не уважать такую силу воли. В ее критериях добра и зла человек, сражающийся со злом в самом себе, был достоин высшей оценки. М‑да, вот так‑то...

Разумеется, она отдавала себе отчет, что ее сочувствие очень зыбко: напади Бенедикт на нее снова, от него, сочувствия, не останется и следа! Но пока что она была под впечатлением выигранной им битвы с демонами, в которой приз достался на самом деле ей... И той горечи, того страдания, которое оставил в ней этот человек... Его страдание самым естественным образом вызывало в ней сострадание. В конце концов, она женщина... "Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним"...

Передумав и перечувствовав все эти "мыслеощущения", Александра решила взять инициативу в свои руки. Она не питала особых иллюзий на предмет того, что сможет помочь Бенедикту, – помочь ему, наверное, смогут только психиатры, и то не факт... Но ей хотелось высказать ему свое одобрение, поддержку, что‑то в этом роде. Она чувствовала, что для него это важно, иначе бы он не сказал ей тогда "спасибо"... И потому она решила завести с ним откровенный разговор, когда он появится. Даже придумала начало: "В вашей книге о маньяках много говорится о любви как о желании признания в глазах Другого. А мне кажется важным признание в собственных глазах, в системе своих личностных координат и ценностей... Как вы думаете?"

Да, так она и скажет. Ведь он, по большому счету, остановил себя не ради Александры, а ради тех самых ценностей... Оставалось только найти подходящий момент для того, чтобы затеять этот разговор...

Однако ей не пришлось его затеять. Поскольку Бенедикт затеял его сам. Без всяких предисловий он обратился к ней через дверь:

– Я скажу вам, Александра, зачем я похитил вас... Формально я воспользовался промашкой вашего Алеши: уговор был таков, что он не должен привлекать милицию к нашему поединку, – я ведь вызвал его на дуэль, один на один... А он привлек. Но я не слишком рассердился на него за отступничество: они все равно ничего не нашли, ни на шаг не приблизились к разгадке моей шарады! Я только повеселился, глядя на их потуги! И был очень горд собой, как ловко и хитро я все подстроил... Вы гордитесь хорошо сделанной работой, Александра?

– Да, разумеется.

– Ну вот и я тоже... Короче, Кисанов мне дал повод наказать его – похитить вас. И я не замедлил им воспользоваться. Теперь он уж точно туннель под землей носом прокопает, но придет сюда, к нам с вами... – Он усмехнулся. – И он копает, копает, старается. Уже близко, радуйтесь... Но главная причина вашего похищения не в этом. Просто мне нужен был человек, который мог бы меня выслушать.

Александра изумилась. Неужто он не мог найти такого человека менее изощренным способом?

– Говорить о себе я не умею и, по правде говоря, не хочу. Но я не хочу и молчаливо сгинуть...

Нужно наконец, чтобы хоть кто‑нибудь узнал правду обо мне. А вы, говорят, умный человек. Да и мне тоже так показалось. Вы ведь видели пассатижи и фонарик, признайтесь?

– Видела...

– Но не воспользовались, браво. Иначе бы я воспользовался вашей ошибкой... Во всяком случае, я искал повода, чтобы разрешить это себе...

Он помолчал некоторое время. Александра тоже молча сидела за дверью, на единственном стуле, на спинке которого до сих пор висело ее вечернее платье, скрывавшее под собой соблазнительный пояс и чулки.

– Я не так представлял этот разговор... Я к нему готовился. И книгу вам принес именно для того, чтобы облегчить себе начало. Но все поломалось тогда, когда я застал вас раздетой. Меня это выбило. Хоть вы и не в моем вкусе, но обнаженная женщина... Короче, меня это выбило, вот и все. И теперь я не знаю, как этот разговор начать. Но вообще‑то мне все равно, как его начать. Можно и с середины. Вы ведь моя пленница, будете слушать меня внимательно, не так ли? Если мне не понравится, как вы меня слушаете, то... У меня есть второй ключ, Александра, вы знаете.

– Знаю.

Он умолк, видимо, все же не знал, как начать... А – вопреки его "все равно" – ему на самом деле было небезразлично, как именно... Он что‑то очень важное хотел ей сказать, Александра чувствовала. И решила ему помочь, перейдя прямо к делу.

– Бенедикт, – ровным голосом спросила она его, – вы хотели меня убить? Изнасиловать?

– Зачем вам знать?

– Я пытаюсь понять вас...

Он громко засмеялся за дверью.

– Вы? Меня? Вы никогда не поймете! Черт, она ошиблась, неправильно было начинать с этой фразы, с этой сцены!

– Я ненавижу женщин. Ненавижу. Будь моя воля, я бы всех передушил, кроме старух!

Александра молчала. Не туда она направила разговор, не туда. И теперь она не знала, как исправить положение.

Протекло минут десять полной тишины, и она уже было собралась отправиться спать, как вдруг до нее донесся его голос. Настолько тихий, что ей пришлось подобраться к самой двери, чтобы расслышать слова...

– Я был аутистом в детстве. Знаете ли вы, что это такое?

– Примерно... Это дети, которые долго не говорят.

– Не так! Это дети, которые не спешат вступать в отношения с остальными!

– Хорошо, ладно, – прошептала Александра. – А почему?

– Потому что все остальные – предметы!

– Как это – предметы? А мама? Папа?

– А так! Была тарелка, на которой еда, была женщина – "мама", которая накладывала эту еду на тарелку, был еще мужчина, "папа", который этим процессом почему‑то интересовался. Я ненавидел, когда они ко мне прикасались. Они были как тарелки или вилки. Или как мои игрушки. Вам бы понравилось, если бы вас начала целовать и гладить тарелка или игрушка?

– Н‑нет... – проговорила обескураженная Александра.

– Вот и мне не нравилось! Я был один Человек, а остальные были предметами. И так было до восьми лет. А потом что‑то случилось. Не знаю, что именно. Может, просто пришла пора. И я увидел: вот мама, вот папа. Причем папа был очень похож на меня – он даже пахнул как я. А мама была чужой. Но я стал понимать, усваивать: это мои родители. Люди, а не тарелки. Не вилки, не игрушки. ЛЮДИ. Другие – не‑Я.

– Это было шоком?

– Огромным. Пока я был заперт в мире своего молчания, я был единственным человеком на планете, Маленьким принцем, говорившим со зверями и звездами. И вдруг оказалось, что я не единственный. Хуже того: оказалось, что есть люди, от которых я зависим. Родители.

–...Это было тяжелое открытие?

– Еще как. Оно вызвало во мне бунт. Особенно против матери. Она наняла мне учителей, чтобы я смог догнать упущенное время и учиться в нормальной школе...

– Что же в этом плохого?

– Это ей нужно было не для меня. А для нее самой. Чтобы все вокруг сочли наконец, что у нее нормальный ребенок.

– Вы это поняли в восемь лет?!

– Да!

– Все матери немного тщеславны, Бенедикт... Им хочется гордиться своими детьми, это нормально, нет?

– Чтобы гордиться, нужно вкладывать. Гордиться нужно своей работой, а не чужой... С тех пор как я заговорил, во мне обнаружили бездну разных талантов. Я не только быстро догнал других детей, но и обошел их. Только никто не понял, что таланты были во мне еще до того, как я заговорил. Но тогда их никто не ценил!

– Трудно оценить то, что неведомо... И это вас так озлобило на весь мир?!

– Вы ничего не понимаете... Но я уже привык. Даже не сержусь.

– Так объясните!

– Моя мать была плохой женщиной.

– Потому что она вас пыталась поцеловать, когда вы были аутистом? И вам это не нравилось?

– Да нет же!

– Потому что она хотела, чтобы все считали ее ребенка нормальным?

– Нет, нет, не говорите глупостей!

– Извините. Я просто не понимаю, что вы хотите сказать.

– Она подавляла моего отца!!! Александра не нашлась, что ответить на эту фразу, но Бенедикт, судя по всему, не ждал ее ответа. Она услышала, как он отправился в ванную, и по прошествии минут пятнадцати до нее донесся его голос:

– Спокойной ночи, Александра. Вы можете выйти, если вам нужно. Я завтра уеду рано утром и вернусь вечером.

– Спокойной ночи, Бенедикт... И легких вам сновидений. В которых люди будут людьми, а не предметами. Это похоже на фильм ужасов.

– Вы ничего не поняли. Я владел миром.

– Как это тоскливо, наверное...

– Откуда вы знаете? Откуда вам знать?!

– Попыталась поставить себя на ваше место... И почувствовала холод.

– Это лучше.

– Чем человеческое тепло?

– Оно лживо. Люди манят тебя теплом, чтобы тебя использовать. Они все, все – особенно женщины! – думают точно так же, как думал я: что только они люди, а все остальные предметы! Которыми можно и нужно пользоваться для своих нужд. Ими можно умываться, чистить зубы, есть их, как картошку, пить их, как чай, забивать ими гвозди, перелистывать их, как книжки... Вы прочитали в книге, которую я вам дал? Любовь – это для того, чтобы возвеличить собственное Я. Другой человек – предмет, зеркало для отражения собственного величия. Это написал умный человек, Александра. Подумайте над его словами, и вы увидите, как на самом деле устроен мир людей!

Она услышала, как он закрыл дверь в свою комнату.

Дата добавления: 2015-06-04