Талиг. Оллария. 400 год К.С. 20-й день Весенних Молний

400 год К.С. 20-й день Весенних Молний

Самый отважный человек робеет в храме, если верует, и у порога любимой, если любит. Дикон замер среди навязчивой роскоши и плотно прикрытых дверей. Обивку и мебель в Малой приемной сменили, но юноша помнил прежние бледные шелка и схваченные алыми «королевскими» лентами портьеры, а вот цветы в вазах были такими же, как тогда. И так же, как тогда, его оставили одного – дамы не рискнули нарушить приказ. Дженнифер и та доложить о приходе герцога Окделла отказалась, как отказался прервать ту аудиенцию эр Август.

Год назад кансилльер остался в Весеннем садике, где еще не было стражи. Год назад Ричард исполнял долг военного, сейчас речь шла о большем – о жизни и свободе друга. Сколько б ни длился разговор, бывшему кансилльеру придется проститься с королевой и выйти в Парадную приемную. К Карвалю. Допустить это нельзя, Штанцлера надо вывести, пока чесночник не сообразил, что его провели. Дальше Ричард не загадывал, дальше все зависело от того, что сделает Карваль и на что готова королева.

Насколько бы легче стало им обоим, узнай Катари, что ее любовь перестала быть тайной, но время откровенности не пришло, только сердце этого не принимало. Оно билось все быстрее, словно эта встреча была первой, словно они сейчас окажутся одни в саду… Ричард расправил воротник и нажал на ручку – дверь в кабинет оказалась не просто закрыта – заперта.

Стучать и объяснять свою навязчивость было опасно – уши оставшихся в свитской гостиной дам стояли торчком, уж в этом-то юноша не сомневался. Выход подсказала память: дверца, из которой в день рождения Катари появился Фердинанд. Кабинет сообщается с будуаром! Если заперто и там – ничего не поделаешь, придется стучать, зато будет не так слышно.

Дверь в будуар оказалась лишь притворена – здесь тоже все изменилось, но черная шаль с длинными кистями не могла принадлежать урготской купчихе. Инкрустированный перламутром столик был ужасен, но на нем лежали молитвенник и томик Веннена, а в вазе алели маки. Маки Эпинэ… Как часто она про них вспоминает! На всякий случай Ричард задвинул не сразу поддавшийся засов, отсекая чужое любопытство. В рыцарские времена мужчины похищали перчатки и платки возлюбленных, но шаль была слишком велика, и он пришел говорить не о любви… Не только о любви!

Юноша торопливо глянул в зеркало и поправил непослушный воротник. Пять шагов по пушистому ковру, словно по розовому мху… Держащая хрустальный шар золоченая лапа не поддается – и тут заперто. Изнутри.

Объяснить почти неприличную навязчивость, не пугая Катари и не выдавая эра Августа, было непросто. Дикон задумался, подбирая подходящие слова. Нужно упомянуть письмо, но так, чтобы королева не поняла, о чем оно, согласившись при этом выпустить эра Августа через личные покои и насколько можно задержать погоню…

Радужный шар резко пошел вниз, ясно сверкнула позолота, погладил щеку втиснувшийся в щелку сквозняк.

– Графиня Савиньяк завтра будет в столице, – совсем рядом произнесла Катари, – вам следует поторопиться. Передайте имеющиеся у вас документы мэтру Инголсу. Он их оценит с точки зрения законника и подготовит к оглашению.

Наверное, дело было в памяти. В Надоре, становясь невольным свидетелем чужих разговоров, Дикон терялся и замирал, ловя полупонятные, предназначенные другим слова. Отец не представлял, что сын прячется в часовне, матушка – что он слышит спор с Эйвоном о Лаик. Это выходило случайно, вот и сейчас юноша не понял, как шагнул не вперед, а вбок, по-детски вжимаясь в розовую стену. Он ничего не видел, только слышал, не подслушивал, а именно слышал, потому что эр Август говорил достаточно громко.

– Вице-супрем не пройдет мимо подобных секретов. – Бывший кансилльер знакомо подавил вздох. – Они вызовут оживление, особенно у тех, кто раньше не сталкивался со столь чудовищными вещами…

– Вы правы, – негромко согласилась Катари. – Казус любопытный. Его рассмотрение рискует затянуться, но графиня Савиньяк ничего не потеряет, когда регентом станет Алва. Конечно, стремительность Рокэ разочарует настроившихся на долгий спор законников, зато все разрешится раз и навсегда.

Что ответил Штанцлер, Дикон недослышал. Кто-то долго болел… Кто-то из Савиньяков?.. Но у них все здоровы. Нет, какая-то родственница графини, которую покинули без помощи. При таких-то богатствах… Эмиль так никогда не поступит, а… Лионель?

– …только не говори мне, что это известно, – четко произнес эр Август.

– То, что может знать мужчина, знает Алва. – Катари отвечала чуть раздраженно, и она по-прежнему была совсем рядом. – Остальное – его высокопреосвященство.

– А то, о чем не знает кардинал?

– Знает Создатель, но вы не Он.

Тем же голосом она отказалась свидетельствовать против Ворона. Катари не забывает добра, но чем она обязана обокравшей собственного сына графине и что знает о Савиньяках Левий? Пусть Арлетта Рафиано в юности дружила с матерью Катари, это не повод покрывать подлость, тем более что Эмиль верен Талигу больше, чем брат. Из-за своей верности он оскорбил Альдо, а Лионель отмолчался, хотя об этом Катари не знает, но узнает. Сегодня же!

– …не понимаю, – голос бывшего кансилльера вновь зазвучал отчетливо, – причину твоего упорства. Если б я тебя не знал, я бы, пожалуй, поверил…

Шорох, скрип, сквозняк вновь добирается до щеки, лезет за воротник. Эр Август верен себе, но бороться за Эмиля некогда. Это не тот случай, когда промедление смерти подобно. Конечно, с Арлеттой Рафиано можно и нужно поговорить. Катари могла бы…

– Вы слишком привыкли ко лжи. – Тоже знакомый тон. Сейчас королева перебирает четки или теребит кисти шали. Нет, шаль здесь, прямо перед глазами. Святой Алан, прятаться и дальше невозможно! Чем дольше он стоит под дверью, тем больше уподобляется Понси возле замочной скважины, а тайна Савиньяков давно не тайна, только как начать разговор? «Ваше величество, я случайно услышал ваши последние слова и должен засвидетельствовать, что Эмиль Савиньяк – вернейший слуга Талига…» «Ваше величество, я невольно услышал часть разговора. Я клянусь, что Эмиль Савиньяк достоин…»

– Да, я пыталась лгать Алве, – грустно сказала Катари, и обнаружить себя стало невозможным. – Ему это не понравилось.

– Ты думаешь, правда ему понравится больше?

– Я не думаю, я знаю. Правда, сказанная вовремя, Рокэ нравится. О фамильном кольце Ариго он узнал своевременно.

– Но не о молодом Придде. Старшем из молодых Приддов…

О чем они?! При чем тут Спруты?!

– Вы опять путаетесь, граф. Правда о Джастине может повредить только вам и, видимо, повредит. В Нохе у нас с Рокэ хватало времени для… правды. Стены монастыря и наше положение располагали к откровенности, вот мы и говорили…

Опять бормотанье; невозможно разобрать, невозможно уйти, не узнав все до конца, не поняв!.. Джастин Придд, любовник Ворона, убитый собственной семьей. Уж не Валентин ли это сделал?! Спас честь Повелителей Волн и стал наследником… Нет, стал наследником, прикинувшись защитником семьи. Картина! Та же подлая манера, что у Сузы-Музы… Неужели Спрут признался? Или Катари спросила Ворона, но спрашивают, когда любят и… ревнуют.

– Создатель, граф Штанцлер хочет правды! – Кажется, женщина смеялась. Этот смех Дикон слышал впервые. – Обратитесь в ведомство супрема, там ее вдосталь.

– Моя девочка, – эр Август тоже удивлен, если не испуган, – моя девочка, что такое ты говоришь?

– Ангелика Придд сохранила ваше письмо. – Снова смешок или всхлип? Ей же нельзя долго разговаривать и волноваться. – Оно досталось Манрикам. Прекрасная улика против королевы…

– Я никогда не писал Ангелике Придд.

– Вы писали ее сыну, к несчастью, от моего имени. Это стоило графу Васспарду жизни.

Что-то упало, глухо стукнув. Собеседники молчали. Навязчиво алели маки, тикали часы, колотилось обогнавшее маятник сердце.

– Ты забыла, что говоришь не с Феншо и не с Окделлом. Я смотрел на тебя, когда ты заканчивала письмо, а потом доставил запечатанную тобой смерть.

– Это были ваши слова, граф. Ваши, не мои.

– Значение имеет лишь рука.

Снова смешок, сухой и жуткий.

– Увы, граф, вас начала подводить память. Что поделать: возраст, болезни, Багерлее… Манрик предъявил мне письмо. Почерк похож на мой, очень похож, к тому же упоминается потерянная по дороге в Тарнику серьга с аметистом. Вы услышали об этом от какой-нибудь камеристки и решили добавить подделке достоверности. Откуда вам было знать, что перед самым выездом в Тарнику Фердинанд обварил мне руку. Отваром из лепестков йернских роз… Мы всегда пили его по утрам, а мой муж был таким неловким и всегда так этому огорчался; я не смогла его выдать. Нам помог капитан королевской охраны. Лионель Савиньяк умеет хранить не только большие тайны. Я улыбалась, прятала ожог в кружевах и улыбалась. Я не могла писать больше недели, а в письме указаны время и место. Его написал кто-то другой. То есть вы.

– Чудовище… – Ричард с трудом узнавал кансилльера. – Ты – чудовище…

– Я – талигойская святая, граф Штанцлер, и мать короля. Это устраивает всех. Даже меня. Попытайтесь доказать обратное, хоть Рудольфу, хоть горожанам, и можете не опасаться Савиньяков. Вы станете выше любых страхов и скорбей…

– Ты его толкнула… Ты толкнула Фердинанда и превратила правду в ложь. Мне следовало понять, что от змеи родится только змея!

– Вы забыли про соловья, сударь, и вы меня утомили. Ваши советы и ваши… письма слишком дорого обходятся нашей семье!

– О какой семье ты говоришь?

– Вам ли не знать, кого погубили ваши подделки? – Зимняя ясность голоса, ясность и холод. – Вы за время службы заверили такое множество писем… Такое множество чужих бед, но то, о котором вы изволили напомнить, спасло мне жизнь. Фердинанд вспомнил сережку и розовый отвар и не подписал обвинение. Что ж, я возвратила вам долг, хоть и невольный. Вы свободны, у вас на посылках Окделл, но вы не можете не жалить. Вы замахнулись на Арлетту Савиньяк, что ж… Готовьте бумаги или бегите. Если Создатель захочет, Он вас сохранит, а я вас прощаю. Извольте меня оставить. Ваш Карваль вас проводит.

– Я не уйду! – Эр Август кричит? Немыслимо! – Ты не осмелишься… Я оставил письмо…

– Как же вы любите писать… Только ваше нынешнее дупло ненадежно. Окделлу уже приходилось красть завещания…

Она знает! Завещание Эрнани могли найти, но откуда оно, знали лишь двое… Хотя если документ так и лежал в «закатной» шкатулке… Мевен! Робер, тот отходил к колодцу, а виконт торчал возле самого гроба. Когда разбирали бюро, Иноходец, как назло, упомянул башню на крышке, и Мевен вспомнил. Святой Алан, ну почему Альдо не сунул в шкатулку браслет, ведь он собирался?! Сюзерен ошибался непростительно часто, а за просчеты анакса платят другие!

– …странно, что этого не сделала ты. – Невнятное бормотанье вновь распадается на слова. Штанцлер все еще взволнован, хоть и говорит тише. Святой Алан, когда же нашли шкатулку? Кто в нее залезал, кроме Мевена?

– Женщине не следует делать то, что за нее сделает мужчина или Создатель. – А вот Катари спокойна. Признания никчемного короля ей неважны, но как она могла заподозрить кражу?! После всего… – Вы зря избегали пить в моем присутствии, даже присвоив кольцо моей матери. Королева Талига с ядом – это… непристойно.

– Моя девочка, королевой Талига нельзя родиться. Королевами становятся герцогини и иностранные принцессы, но порой они не внушают доверия, а те, что внушают, могут умереть. Внезапно. Тогда вспоминают о графинях, чья родословная безупречна. Савиньяки, Рафиано, Ариго… Сильвестр сомневался в верности Эпинэ, но разорвать помолвку Оллар отказался. Магдала Эпинэ умерла, и Анри-Гийом заподозрил Дорака. У старика не было доказательств, но кому еще была нужна смерть девушки? Герцог умер в уверенности, что знает убийцу, но не может до него дотянуться. Я виноват перед старым другом, я мог открыть ему глаза…

– О да, вы могли даже назвать яд, но вы это можете и теперь. Нынешний Повелитель Молний к вашим услугам. Вы очень обяжете моего кузена, объяснив заодно происхождение выманившего его из Сакаци письма. Еще одного письма, которое не писала женщина… А где письма, там и дневник… Вам было мало залога, вы решили исправить безупречное, но записки моей матери видела не только Жозефина Эпинэ, но и Арлетта Савиньяк. Она их узна́ет. Или не узна́ет, если не найдет в них лошадей и маков. Я их маме рисовала, я помню.

Шорох, бой часов. Святой Алан, он здесь уже полчаса и все еще под дверью! Что об этом могут подумать? Нужно выпроводить Штанцлера в провинцию и объясниться… Катари должна понять, что завещание нельзя показывать. Проклятый эсператизм, ставящий превыше всего фантом; если б место Создателя в сердце Катари занимала анаксия, она бы поняла, что это не кража. Он пытался скрыть позор Раканов и защитить память тех же Эпинэ и Приддов, хотя Придды как раз этого и не стоят.

– Ты проиграешь… Савиньяки не забывают… а ты – наполовину Борн…

Неужели Катари надеялась, что Арлетта Рафиано признается?! Она объявит дневники подруги фальшивкой, а подруга мертва. Проклятье, дорога́ каждая минута, а они спорят, нет, не о ерунде, о том, что можно отложить. Не все ли теперь равно, кто вызвал Робера в Талиг, а Лионеля с Эмилем рассудит война.

– И это ты называешь помощью? Это?!

– Неужели вы так боитесь Карваля? Капитана самого Анри-Гийома? Великого человека и вашего друга… Теньент Карваль хотел служить, а его вышвырнули из армии. Вы заставляли Ги обвинять толковых офицеров и играли на их обидах. Вы готовили мятеж, а тут вернулся Робер. Не вовремя. Вам был нужен мертвый Эпинэ, но Карваль его почему-то не убил… И не дал ему убить вас. Святой человек…

Вновь молчание. Тяжелое, вязкое. Странно, как в этом болоте колышутся занавески. Странно, непонятно, нелепо все. Надо вмешаться, но как объяснить Катари про завещание, чтобы она поняла?! Как объяснить, почему он стоял и слушал?

– …не из тех, кто прощает, а Ноймаринен ему покровительствует. – Теперь голос Штанцлера звенит, разрывая болотную тишь. – Волку нужен твой сын, не ты. Ты делаешь глупость, отрекаясь от старых друзей!

Это хуже сна, хуже любого бреда. Катари и эр Август!.. Еще немного, и они потеряют друг друга, а их и так мало в этом полном предательств вертепе.

– …ты умеешь удивляться… Сколько раз ты была потрясена гибелью Надора? Три раза? Четыре? Пять?

– Я была потрясена, этого довольно. Я любила Айрис, хоть и меньше Луизы Арамоны с ее девочкой… И я жалела Мирабеллу, она заслужила своего мужа, но не сына и не вашу… дружбу!

Святой Алан, когда не знаешь, что сказать, говори правду! Он искал шкатулку после смерти Альдо и не нашел, а без доказательств не обвинишь даже Придда. Королева знает о том, что сделал последний Эрнани, но не о завещании Франциска, это станет для нее новостью. Не из приятных, но идти придется до конца. «Ваше величество, вы предпочли бы, чтобы содержание завещания, согласно которому ваш супруг не имел права на корону, стало известно всем? Его исчезновение вы называете кражей, что ж…»

– Катарина, ты должна понимать…

– Я устала от вас. Не сейчас, давно. Графу Ариго перед смертью казалось, что у него в голове жужжит муха… Эта муха – вы.

– Да, – признал бывший кансилльер, – я навязчив, ведь ты мне больше чем дочь. Несмотря ни на что. Я слишком много в тебя вложил, Катари. Нет, я не жду благодарности, в наше время люди на нее не способны…

– Не подменяйте людей Окделлами и Штанцлерами, сударь.

– Мне жаль тебя, Катарина. Твое предательство не принесет тебе счастья. Я боюсь за тебя и все еще надеюсь на твой разум. Ты можешь отдать меня Карвалю, ты можешь выманить у Окделла мое письмо и бросить влюбленного щенка волкам, как Васспарда, Феншо, Колиньяра… Ты уже ужалила Глауберозе, он твой, но кесарь, к счастью для него, с тобой не знаком, и тебе не дотянуться до Маргариты Борн. Пока ты была в своем уме, твоя тетка по совету приютивших ее дриксенцев молчала, сейчас она заговорит. Ты права, Алва и Ноймаринен тебя не тронут, но не Жермон Ариго. Я никогда не терял его из виду, этот человек не забывает и не прощает. Он поверит родной тетке, а дальше – думай.

– Вы опоздали и с советом, и с угрозой. – Тот же холод, то же равнодушие, откуда в ней эта зима?! – То, что сын Эгмонта даже глупее отца, не значит, что дочь Каролины Борн глупее матери. Я достаточно знаю про брата, чтобы понять – вы врете. Не судите об Ариго по Окделлам. И не пугайте леопарда.

– Леопарда?!

– Леопарда, мерзавец!

– Под Алвой ты больше напоминала кошку… Похотливую кошку.

– Достойно мужчины, который не пригодился ни одной женщине. Все вы сходите с ума от Алвы, ведь он настолько лучше вас всех… Во всем. Вам не понять, что Ворон может быть просто другом.

– Расскажи это Окделлу. Или покажи… еще раз. Чтобы он в конце концов рассмотрел. В этом кабинете подходящий стол, ты будешь на нем особенно хороша.

– Окделлу придется довольствоваться прелестями графини Рокслей. Или вашими, если вы не рискнете сбежать в одиночку.

– Как же ты хочешь, чтобы я исчез… Ты даже открыла Багерлее, но я не доставлю тебе такого удовольствия, милая девочка. Я покину столицу только вместе с тобой.

– Вы ее вообще не покинете. Хватит подбирать ключи к гайифской шкатулке. Это только умножит ваши… неудачи.

– У меня была лишь одна неудача – по имени Каролина Ариго. Мне не следовало покрывать преступление, но я не мог не помочь женщине, которой грозит смерть, тем более знакомой с юности. И тебя я тоже не могу бросить. Твоя мать сделала для тебя немало, но без меня ты бы уже догнала Магдалу. Кто дал тебе совет сойтись с Вороном и помог остаться с ним наедине в королевской опочивальне? И не говори мне, что он это знает.

– Он знает больше. Алву просил стать моим любовником мой муж, иначе нас бы развели. Вы думали, я слушаюсь вас… Сильвестр думал, я – прихоть Алвы. Плохо же вы оба нас понимали! Это не Фердинанд был глуп, а вы… Великие умы, кардинал и кансилльер…

– Ваше величество!..

– Я не могу уделить вам больше времени. Делайте, что хотите, – оставайтесь, удирайте… Один, с вашим надорским болванчиком. Мне все равно, что вы сделаете и что сделают с вами.

– Девочка моя…

– Вон.

Глава 11

Дата добавления: 2015-06-04