Дриксен. Метхенберг. Талиг. Хексберг

400 год К.С. 23-й день Весенних Молний

В окне кареты показалась вывеска. «Везучий боцман»… Там они с Зеппом и с другими… Там…

– Брат Ротгер, – раздалось позади, – опустите капюшон и вздохните. Не меньше шестнадцати раз. Вы едете не за воспоминаниями.

Руппи исполнил и то и другое. Он приехал не рыдать и не попадаться, а искать помощников. С деньгами решено, есть и время, в обрез, но есть. У карет свои преимущества: сами они не спят, а в них спать можно. Отец Луциан хотел успеть к празднику и успел, но день святого Торстена[14]в этом году будет «штормовым».

– Брат Ротгер, это ведь резиденция коменданта Метхенберг?

– Да, ваше преосвященство.

– Брат Орест, сообщите коменданту Метхенберг о нашем прибытии и о том, что вечернюю службу проведет странствующий епископ Славы Луциан. Сын мой, опустите занавески.

Стук копыт, скрип колес… Трое суток дороги в тряском ящике, остановки, смена лошадей. Ночью, днем, снова ночью, снова днем, потом отдых, куда более короткий, чем на флоте; опять тряска, скрипы, и вот он, Метхенберг. Иди и действуй.

– Вы знаете, куда пойдете, не так ли?

– Знаю. – Сперва – на причал, бросить в воду монетку, ведь он вернулся. Потом – на поиски деда Зеппа. Если ветерана не окажется дома, придется пройтись по кабакам, их, тех, в которые пойдет боцман с «Зиглинды», не так уж много. Только бы Йозев Канмахер был жив! От горя умирают не только покинутые девы, но и потерявшие внуков старики.

– Вы представили себе что-то неприятное?

– Я подумал, что человек, на которого я рассчитываю, мог умереть. Но есть и другие.

– Да будет так… Если вы не найдете здесь тех, кто вам нужен, очень может быть, что ваши внуки не найдут здесь ничего и никого.

– Отец Луциан… Что вы хотите сказать?

– Только то, что туда, откуда вытекла совесть, приходит небытие. У вас приметное лицо, но если вы не станете поднимать капюшон и бросаться на сторонников регента, то останетесь неузнанным. «Лев», накануне праздника навещающий родню павших в битве моряков, – хорошая маска.

– Благодарю. Только разве Слава может позволить себе такой риск?

– Может. Но если вас поймают, я и мои братья будем вынуждены вас не узнать. Дорогу в аббатство вы найдете. Привратник пропустит брата Ротгера в любое время, хотя вечером ваш приход покажется более уместным.

Все правильно. Вечером монахи возвращаются в обитель, а верующие направляются в храмы. Вечером легче затеряться в толпе.

– Я приду вечером. Как только у меня будет, с чем прийти. Отец Луциан… Я обещал передать вдове шаутбенахта фок Шнееталя обручальный браслет ее мужа. Я хотел сделать это лично, но у меня не получится это сделать… в ближайшее время.

– Браслет при вас?

– В доме мастера Файермана, что в Пушечном предместье. Я должен был попросить об этом еще в Эйнрехте, но я просто забыл.

Сейчас забыл, а прежде не хотел, чтоб исполнение последней воли Адольфа стало очередной картой в бабушкиных играх. Лейтенант так и ходил со ставшим привычным браслетом, пока из головы не вылетело все, кроме Олафа и нее. Руппи вспомнил о завещании Адольфа, когда мастер Мартин велел снять фамильные кольца и отцепить шпагу, и решил не рисковать. Самым умным казалось вернуться с кем-нибудь из дома Шнееталей…

– Вы опять вспоминаете, – отец Луциан дернул шнур, приказывая остановить лошадей, – а вам нужно забыть. Забыть все, кроме того, зачем вы здесь. Сейчас непростые дни – куда бы вы ни пришли, везде будут пить за погибших,[15]но они уже погибли, а ваш адмирал пока жив. И жить ли ему, зависит от того, чем вы займетесь – заупокойными рыданиями или делом. Извольте взять себя в руки.

– Слушаюсь, – отчеканил Руппи и тут же сообразил, что забыл еще одну вещь: отец Луциан был монахом, а не шаутбенахтом.

Вальдес свалился на голову именно тогда, когда обещал, – ни днем раньше, ни днем позже. Вернувшись с «Акулы», Луиджи обнаружил хозяина восседающим на краю стола и сосредоточенно разглядывающим снятый с пальца изумруд.

– Что мне пишет дядюшка Везелли? – Кэналлиец вернул перстень на место и потянулся. – А он пишет, потому что не писать не может…

– Ротгер! – В присутствии Вальдеса Луиджи стремительно отвыкал удивляться, но адмирал уходил в море, и фельпец к вечеру вспоминал, что люди имеют обыкновение ходить вверх головой, а сидеть на стульях и креслах.

– Ну, Ротгер, – вице-адмирал потянулся еще раз, – как тащить в мой дом раненых и мокрых, так вы первый, а как прочитать письмо или поцеловать девушку, так не докличешься. А еще почти герцог…

– Девушку? – не понял Луиджи. – Почему я должен целовать твоих девушек?!

– Мои девушки целуют сами, а наш долг – целовать девушек, которые сами это сделать не в состоянии… Обед сейчас подадут, сколько съешь – все твое, но завтра кормить не буду: с полным животом на Горе делать нечего.

– Я не собираюсь ни на какую гору!

– Собираешься. А не пойдешь ты, придут к тебе, вернее, за тобой, только меня, уж прости, дома не будет.

– Кто придет?!

– Тетушка Везелли. – Вальдес вытащил из кармана что-то золотистое и бросил через всю комнату на подоконник. Луиджи вгляделся. Ожерелье, кажется, янтарь.

– На ваше дерево я не полезу.

– Тебя кто-то просит? Ты навещал нашу баронессу?

– Нет! Сколько можно тебе повторять, что я не собираюсь…

– Свинья. Ей хуже, чем тебе. Она страдает, даже когда ест, а ты, мой друг, когда ешь, не страдаешь. Особенно если перед тобой бергерские пироги. Это значит, что девушку надо спасать больше, чем тебя. Но не сегодня.

– Лучше расскажи, как сходил, – вильнул в сторону Джильди. – Как поживают «гуси» и когда наконец найдется дело нам с Рангони?

– «Гуси», мой друг, сидят на берегу и квохчут. Мы забрались далеко за Метхенберг, потом развернулись и прочесали побережье. Брали все, что попадалось, а попадались сплошные купцы, даже неприлично. За два месяца – парочка фрегатов, и все! Офицеров прихватил сюда, толку-то: северяне еловые, только что от пиратов, понятия зеленого ни о чем не имеют. В общем, в море ловить было нечего, а из Метхенберг и Ротфогеля дриксов не вытянуть. Я болтался на виду и там, и там, хоть бы одна гусятина из гавани вылезла!

– Они хотели, чтобы ты подошел поближе.

– Мы и подойдем. – Глаза Вальдеса мечтательно сощурились. – «Девочек» уважим, а потом и гульнуть не грех. Ноймаринен желает учинить на «гусином» побережье разгром, и альмиранте учинит. Все готово. Метхенберг, может, и не возьмем, но остальное – наше!

– Так ты от адмирала?

– От Дитриха. Это ты все в дом волочешь, а мне здесь дриксы без надобности. Пусть с ними кузен возится, он комендант, ему положено. Кстати, из Эйнрехта ничего не слышно?

– Нет, только из Олларии. Тебе Лаузен уже рассказал?

– Да, – задумчиво протянул Кэналлиец. – Чужие лошади и чужие города – это смерть… А смерть – это глупо, особенно не в бою.

Старого Канмахера Руппи видел только раз. После их первой и единственной ссоры с Зеппом, когда будущий герцог орал на отказавшегося принять подарок приятеля. Ну и что, что хороший «шкиперский сундучок» съедал полугодовое лейтенантское жалованье? Зеппу он был нужен, а Руппи мог его купить и купил. Какие счеты между друзьями? Зепп упирался, пока Руппи не выдавил из него, что дед обещал не пускать внука на порог, если тот примется лебезить перед кесарским родичем. Означенный родич ругнулся вполне по-боцмански и, отмахнувшись от Зеппа, помчался к Йозеву-старшему, знать не зная, где тот живет. После пятого заданного на улице вопроса послушный внук сдался и отвел приятеля куда надо. Они поладили, наследник Фельсенбургов и отставной боцман. Сундучок остался у Зеппа, а через две недели пришел приказ взять Хексберг…

Высокий монах со знаком Льва на плече не таясь постучал в тщательно выкрашенную дверь. Дом, в котором старик жил один, не желая переезжать ни к предавшему море сыну, ни к излишне суетливым дочерям, ничуть не изменился. Гость стоял под зеленеющей яблоней с выбеленным стволом и пытался не вспоминать прошлую осень и грызущего яблоко друга. Если старый Канмахер откажется помочь, за дело можно вообще не браться, но он не откажет. Если не ради Олафа, то ради Зеппа и Шнееталя…

Открыли, как и в прошлый раз, сразу – Канмахер не имел привычки тратить время на расспросы и разглядывания гостей.

– Входи, братец! – приказал он. – Нальем…

Руппи помедлил, боцман проволочку расценил по-своему.

– И на храм свой получишь… Но сперва выпьем. Надо. Торстен на подходе.

Что оставалось? Только войти, лихорадочно подбирая слова. Запахло жареным мясом, пискнул и засуетился в клетке чиж, его Руппи тоже помнил, как и картинки. На одной стене – портрет кесаря, на другой пенит неправдоподобно зеленое море старая «Зиглинда», святой Торстен поднимает кружку пива, а святая Моника держит корзинку с зеленью.

– Садись. – Канмахер уже взялся за жбан. – Сейчас люди придут, а тут – ты, и не откуда-то, а из «Славы»! Теперь – все, теперь оно срастется. Голодный или подождем?

Да, теперь срастется! Ветеран решил из дому не выходить и пригласил старых товарищей к себе. Товарищи у него, надо думать, на подбор, шелупонь в этот дом не пускают.

– Господин Канмахер, – Руппи рывком сбросил капюшон, – господин Канмахер, вы меня узнаете?

Старый боцман со стуком поставил жбан и рванул занавеску, впуская в дом послеполуденное солнце. Двое замерли, разглядывая друг друга. Дед чудовищно походил на постаревшего внука, но раньше это в глаза не било. Руппи не знал, сколько Йозеву-старшему лет, но когда фёнрих Шнееталь пришел на «Зиглинду», Канмахер уже был боцманматом.

– Так! – Хозяин отпустил занавеску. – Кто ж вы теперь и как вас звать?

– При чужих – брат Ротгер, а так… Я просто вернулся, то есть не просто…

– Ясно, что не просто. Вы Зеппа мертвым видали?

– Я – нет. – Врать здесь невозможно даже во спасение. – О смерти лейтенанта Канмахера мне рассказал шаутбенахт фок Шнееталь. И еще он сказал, что гордился бы таким сыном…

– Значит, все. – Слова старика падали, как гири, но есть люди и есть вещи, которым и о которых не лгут. – Шнееталь, не зная, не брякнет. Спасибо, что пришли и сказали. Надежду кормить хуже, чем рыб…

– Господин Канмахер, я пришел не из-за Зеппа. Хоть и из-за него тоже. Я…

Руппи не рассказывал и не просил. Он докладывал старому боцману, как докладывал бы старшему по званию. Так было и проще, и правильней. За два года адъютантства Руперт фок Фельсенбург научился выбирать главное и быть кратким.

– Я принял решение отбить адмирала цур зее по дороге к месту казни и переправить в Седые земли. У меня есть на это деньги, но у меня нет ни корабля, ни людей, и я не счел возможным набирать их в Эйнрехте.

– И хорошо. Ох, лейтенант, быть вам адмиралом, если не прикондючат…

– Господин Канмахер, я могу рассчитывать на вашу помощь? – Как же раньше он хотел именно этого – стать адмиралом цур зее, а теперь… Теперь он отдаст море, все моря́ мира за жизнь Олафа!

– Спрашивает тоже… Я с чего в монаха впиявился? Дельце мы одно затевали. Вот, думаю, подфартило – теперь, если что, без исповеди не сдохнем… А за такое можно и без исповеди. Торстен – не сухопутчик, поймет.

– Наши исповеди примет епископ Славы Луциан. В память отца Александера.

– Он, что ли, вам балахон ссудил?

– Да. Я прятался у адрианианцев, когда убил двоих… Они ходили по кабакам и распускали про адмирала цур зее сплетни.

– Уже?! – Йозеф Канмахер с восхищением уставился на Фельсенбурга. – А мы только собираемся. Они ж, свисты́ рачьи, и сюда заявились!

– Господин Канмахер, сейчас не до них. Я не знаю, когда начнется суд. Они должны восстановить сгоревшие улики, то есть подделать их. Прежние следователи работали два месяца, но с Фридриха станется наплевать на приличия…

Договорить помешал стук. Наверняка пришли друзья, но Руппи на всякий случай опустил капюшон. Канмахер кивком указал на полускрытую зеленой занавеской дверь, и лейтенант скользнул в комнату, оказавшуюся по-корабельному выдраенной спальней. За стеной раздались шаги, что-то сказал Канмахер, что-то ответил гость, и Руперт фок Фельсенбург, едва не завопив от радости, ринулся к Рыжему Зюссу.

Глава 9

Дата добавления: 2015-06-04