Черная Алати. Восточная Гаунау. Талиг. Оллария

400 год К.С. 24-й день Весенних Молний

Вылезший прямо на дорогу дуб был роскошен. Толстенный, он казался приземистым, хотя и превосходил ростом окрестные деревья, тоже немалые. Марсель восторженно присвистнул. Рокэ молчал, как какой-то сундук; прихваченный на морисском линеале старец с таким взглядом, что Марсель не полез под стол только благодаря папенькиному воспитанию, держался в середине кавалькады, а спать к полудню расхотелось. Путешествие становилось скучным, и тут навстречу вышел ОН.

– Приветствую вас, о будущий шкаф! – поклонился Марсель, глядя на роскошное древо и вспоминая Кракла, который при этом мог бы смотреть вторым глазом на спутника. – Вы будете великолепны и в гардеробной прелестной дамы, и в кабинете умудренного законника или посла. Переродившись и отринув минувшее, вы не вспомните нас, проезжавших под вашими ветвями и восхищавшихся вашей статью и силой натуры, год за годом гонящей от корней к ветвям жизненные соки. Что для вас нынешнего и вас грядущего, резного, мы, лишенные корней и предавшие свое естество, не годные ни на что, кроме бессмысленных порывов и жалких страстей. Скольких нас вы уже пережили и скольких переживете, сменив кору на изысканную резьбу, а весеннее возрождение – на воск и бархат в руках опытного слуги…

– В Черной Алати дубы не рубят, – не выдержал Ворон, а кто бы такой бред выдержал? Разве что засевшие у Коко философы, и то если к ним приставить Котика.

– Я немедленно извинюсь. – Валме еще раз поклонился исполненному равнодушия дереву. – Сударь, вам не стать шкафом, но я вас все равно глубоко уважаю, а вы меня все равно не запомните. Так что продолжайте млеть в лучах на радость тем, кому нечем заняться. Рокэ, мы так и будем мотаться от армии к армии? Я понимаю, ты даешь понять своим генералам, что ничего не изменилось, но неужели тебе не надоело? Конечно, мориски – это занятно, но Савиньяк не знает, с чем это блюдо подавать, а мы его бросили. Вместе с Джильди, дядюшкой Шантэри и дамами… Он казался таким разочарованным, я имею в виду Эмиля.

– Тебя так это волнует?

– Волнует. Кого ты взял с собой? Я его боюсь! Кроме того, мы можем встретить великого герцога Алатского, и что я ему скажу? Что я скажу папеньке, Шеманталю-старшему, Котику, наконец?! Он не поймет ни моего отъезда, ни моего молчания.

– Так ты молчишь?

Это было уже слишком.

– Если человек не знает, что сказать, – возмутился виконт, – он все равно что молчит. Что я знаю, кроме того, что мы в Алате и завтра праздник?

– Сегодня. В Алате празднуют ночами.

– А мы будем праздновать?

– Будем. Что-то еще?

После такого остается не заметить, обидеться или обнаглеть. Марсель не терпел таких вопросов с детства и предпочел обнаглеть.

– При лучшем для нас раскладе мориски уберутся за Межевые острова по тем же причинам, по которым явились, – сообщил он. – Я слышал, как ты это сказал Эмилю, но не понял.

– Странно. – Кажется, Алва начинал просыпаться. – Обычно ты понимаешь больше.

– Мне было скучно, – признался Марсель, – и я уснул. Я ночью иногда сплю.

– Бывает. – Алва тронул своего нынешнего гнедого, вынуждая идти быстрее. – В Зегине, знаешь ли, думают о нашем союзе с Агернэ примерно то же, что в Золотых землях, но наоборот. Тергэллах готов представить нас эдакими исполнителями своей воли, которые завершат искоренение скверны, избавив морисков от необходимости с ней соприкасаться. Садр это устроит: ему хватает врагов за Внутренним морем, а вот Зегине придется захлопнуть пасть. Жрецы – чтобы не забивать тебе голову жуткими словами, назову их так – разрешили перейти море, лишь получив доказательства того, что Агарис исполнился скверны. Очень похоже, что так оно и было. Теперь Зегина нашла скверну в Паоне. Это может быть правдой, а может – политикой. Вытеснить «павлинов» с побережья, соорудить там «чумные» заставы, потом разрешить вокруг них селиться, передвинув Межевые острова за море и сделав их только зегинскими, – это заманчиво…

– Папеньке не понравилось бы граничить с морисками, – задумчиво протянул Марсель, – тем более с чужими. Но если мы будем граничить с гайифцами, которые граничат с морисками, может выйти неплохо. Так почему бы зегинцам не искоренить немножко скверны, а нам в это время не навестить фок Варзов? Пока мориски не нарушат еще чего-нибудь…

– Я должен навестить даму.

– Да, ты говорил, – припомнил Марсель. – Но разве ты имел в виду не Клелию? Ведь тебе с ней, если я ничего не путаю, должно быть как ни с кем.

– Кто бы спорил? – Алва рассмеялся, и Валме порадовался, что он не Клелия, не зегинец и не его величество Дивин.

Тени стали совсем короткими, солнце весело сияло прямо над головой. Последний день весны… Весна и война, вместе они нелепы, наверное, поэтому люди видят только войну.

– Это может быть хитростью, призванной выиграть время для подготовки очередной ловушки, – в очередной и, вероятно, последний раз предупредил начальник штаба.

– Может, – пожал плечами Савиньяк и вскочил в седло. Хеллинген отвернулся и принялся что-то выговаривать командиру васспардских кирасир. Время подходило к полудню, до встречи оставались четверть часа и четверть хорны. Хайнрих искал встречи с Проэмперадором Севера, Лионель был на таковую согласен, Айхенвальд с Хеллингеном – нет, но решали не они. Савиньяк ответил «да», и война задремала. Гаунау стояли на прежнем месте, в этом Реддинг был готов поклясться и клялся. Талигойцы, не теряя времени – потом «медведи» могли его и не дать, – сооружали полевые укрепления вроде тех, что так пригодились при Альте-Вюнцель, а фок Лауэншельд и Хеллинген утрясали кучу неизбежных при таких переговорах мелочей. Лионель почти не вмешивался: то, что предлагали гаунау, почти исключало удар из-за угла, а встретиться и лично посмотреть на врага, тем более на такого, было в любом случае полезно.

Маршал первым послал коня на ведущую к месту переговоров тропу. Над головой навис Летний Излом, и мысли сами собой сворачивали на костяные деревья, бергерские поверья и прочие прелести. Хайнрих пожелал говорить после обвала – гнался, гнался и вдруг остановился. Это могло быть связано… Это должно быть связано, потому что просто так медведи добычу не выпускают.

– Мой маршал, они ждут.

– Кто был первым?

– На открытое пространство мы вышли одновременно.

– Отлично.

Хайнрих привел с собой два полка, Лионель удовлетворился гвардейцами Мениго. О том, что долина Рачьего ручья будет набита «Закатными тварями» и егерями, никто не договаривался: обе стороны полагали разведчиков естественным дополнением пейзажа. К слову сказать, изумительно красивого. Маршал неспешно поднял трубу: гаунау стояли на виду, и пехота, и конница. С развернутыми знаменами, ровными рядами. На строго оговоренном расстоянии от брода. И еще у самого берега виднелась цепь егерей, эдакое отражение гарцующих на «талигойской» стороне «фульгатов».

Странно ровный для этих мест луг, надвое рассеченный широким ручьем. Костяная ива в Рафиано стоит в похожем месте.

– Уилер, тут в самом деле водятся раки?

– Мой маршал…

– Когда будете снимать дозоры, не забудьте проверить. – Савиньяк поправил шляпу и неспешно выехал из зарослей. Гаунау тоже не стали мешкать. От общего строя сразу же отделились с сотню конных и широкой рысью пошли к берегу, над всадниками реяли королевский штандарт Гаунау и большое серое полотнище. Добрались до широкой луговины в паре сотен бье от воды и встали. Чужая труба звонко сыграла что-то не слишком быстрое.

– Вот сейчас и узнаем, чему мы обязаны неожиданной передышкой. За мной, господа. «Идем с миром».

Талигойский трубач оглашает окрестности непривычным ему самому сигналом, Сэц-Алан поднимает наскоро сделанный серый флаг. Кавалькада перестраивается, дальше уместен церемониальный шаг. Грато не зря два года служил капитану личной охраны его величества Фердинанда, он знает, как себя показать. Сам Лионель под столичным седлом ходил дольше и – сейчас он отчетливо это понял – отнюдь не хотел возвращаться. «Торка молодит, Оллария старит», – повторял, возвращаясь к своей войне, отец. До того, что убивают обе, новый граф Савиньяк додумался сам.

Еще один зов трубы. Две кавалькады, одна против другой, и Рачий ручей между ними. Переправа легка и неопасна, это успели проверить уже раз шестнадцать.

– Сэц-Алан, передайте штандарт Уилеру. Уилер, Давенпорт, со мной. Остальным стоять.

– Мой маршал…

– Стоять, господа!

Шагом к журчащей сверкающей ленте. Если он прав, подвоха не будет, если ошибся, нынешние позиции на Кребсхюгель лучше тех, что были к началу перемирия, а пистолетный залп через ручей еще не смерть. Шагом, Грато, шагом…

Бурая шеренга за текучей водой расступается, пропуская всадников в темно-зеленом. Тоже троих! Ронсвикцы, и какие! Со стороны зрелище, должно быть, изумительное: три талигойские борзые и три гаунасских кабана… А Хайнрих, ничего не скажешь, хорош даже между своих полковников. Последний король-воин Золотых земель – это почти что последний дракон! Грузная фигура медленно поднимает руку, и полковники придерживают коней. Первым рискнул талигоец, первым отпустил свиту гаунау.

– Господа, вы мне больше не нужны. Все в порядке.

Да, теперь ясно, что все в порядке. Хайнриху нужен этот разговор, Савиньяку тоже.

– Вы хотели меня видеть, ваше величество? – Гаунау писал на талиг, талигоец ответил на дриксен. – Я здесь.

– Я вынужден видеть вас здесь, потому что не хочу видеть вас вообще. Мы – воины, а не болтуны, и нас никто не слышит. Предлагаю обойтись без дипломатии.

Предлагать обойтись без дипломатии – уже дипломатия.

– Нас слышат Создатель и Леворукий, но это неважно, ведь они читают в сердцах. Вы не хотите меня видеть, но вы хотите мне что-то сказать. Я весь внимание.

О чем только не передумаешь на похоронах и свадьбах, если ты не в горе и не в радости, а просто торчишь на виду с приличествующим случаю выражением. Арлетта Савиньяк думала о кардиналах, двух черных и высоких и одном маленьком и сером. Против маленьких мужчин графиня была предубеждена с юности, хоть и понимала, что высокий красавец может оказаться и мерзавцем, и дураком, и слизняком. Покойный Альдо, дриксенский Фридрих, Лансар, мэтр Капотта, Карл Борн… Никто из них не был обижен Создателем, или все-таки был? Недомерки души тоже недомерки, просто не сразу заметишь. Карла с Каролиной она так и не разглядела, почему бы не ошибиться и в другую сторону, особенно если Левий не считает себя обделенным. Сан, как и титул, и звание, – неплохие каблуки. Молящийся кардинал и уехавший генерал… Первый выглядит естественно, второй – нет.

– Ураторе Кланние, – напомнил о своем хор, – те урсти пентони мэи нирати!

– Мэи нирати, – бездумно повторила Арлетта. Пели в Нохе отлично, а гальтарский графиня знала: в доме Рафиано предпочитали читать Иссерциала в подлиннике.

– О Деторе, вэаон тенни мэ дени вэати!..

Служба завершалась, красивая служба, строгая и печальная. Катарина уходила по-эсператистски. Так предложил кардинал, а не сомневавшийся в набожности кузины Робер согласился. Арлетта спорить и не подумала: любая смерть либо примиряет оставшихся, либо сталкивает лбами. Живая королева смогла удержать горожан от бунта, мертвая пусть служит тому же. Примирение церквей сейчас тоже полезно: Левий Талигу нужен, хоть и меньше, чем Талиг оставшемуся без Агариса Левию.

Арлетта сощурилась, разглядывая человека, разговор с которым ей вскоре предстоял. Долгий и наедине, но эсператист слишком умен, чтобы отвлекать графиню Савиньяк в день прощания, а первый шаг должен сделать он. Значит, пока займемся бумагами – Бертраму нужны доказательства допущенных Колиньярами злоупотреблений. Будь Катарина жива, хватило б ее свидетельства, но молодой Придд о безобразиях в Эпинэ вряд ли знает много. Прочая добыча временщиков либо мертва, либо замаралась об Альдо, подтвердив выдвинутые против себя обвинения, хотя вряд ли заговор имел место тогда. Просто Манрики и Колиньяры вознамерились встать вровень если не с Алва и Ноймариненами, то с Валмонами, Савиньяками, Рафиано…

Хор некстати завел о неугодности Создателю мстительных и злопамятных. Графиня поморщилась и, как по заказу, вспомнила последний визит Колиньяров. «Пойми» она намек, Жоан, возможно, и отложил бы прыжок до помолвки дочери, но Арлетта в тот день была не Рафиано, а Савиньяк. В том числе и из-за гадости с книгой… И вообще она, выходя замуж, поклялась не лезть в политику! Она продержалась сорок два года, но теперь впору клясться в обратном. Бертраму, Рудольфу, Гектору, Росио, Ли не разорваться, а сын Жозины слишком… иноходец, чтобы доверять ему волков, какими бы мелкими и дружелюбными те ни казались.

Нет, инспекцию гарнизонов Робер не отменил правильно, но Карваль, тот Карваль, о котором говорил Марсель, не оставил бы Олларию. Он очень серьезно относился к своему великому будущему, этот коротышка, а великое будущее рождается в столицах в те дни, когда требуется выказать незаменимость. Карваль, узнав о смерти королевы, сорвался с места, нашел сдохшего наконец Штанцлера и отправился в провинцию. Это Арлетте не нравилось, но Робер безоговорочно верил бывшему капитану Анри-Гийома, да и с чего было не верить? Вышвырнутый из армии офицерик сперва решил стать генералом хотя бы в Эпинэ, потом вцепился в столичные возможности, при этом привязавшись к господину. Все просто и понятно. Все, кроме скоропалительного отъезда…

Если человек делает то, чего от него не ожидаешь, надо не удивляться и не злиться, а искать причину. Карваль в самый неподходящий момент бросил столицу. Почему? Ответ должен быть, и его нужно найти. Задумайся она вовремя, с чего это сроду не замечавшая слуг Каролина навязывает ставшего ненужным ментора и почему Пьер-Луи перестал писать друзьям, скольких бед удалось бы избежать! Любовная интрижка между фрейлиной и ментором обернулась такими несчастьями, что Иссерциалу и не снилось. И ведь никто не хотел ни убийств, ни войн, ни мятежей, все обделывали свои делишки и заметали следы…

– Лэйе Ураторе! Лэйе Деторе!..

Маленький кардинал начал последнюю молитву, графиня это поняла сразу, хотя на эсператистской заупокойной службе присутствовала впервые. Конец, если к нему подводит умный человек, всегда ощущается, а голос и движения Левия изменились, предвосхищая нечто значительное. Клирик вещал на мертвом языке, который понимали разве что некоторые послы. Эсператизм в Талиге был мертв или очень глубоко спал, только не слушать эсператиста не выходило: Левий встряхнул всех, но тем, кто не понимал по-гальтарски, было проще. Раздающиеся под сверкающими свежей позолотой сводами слова о бренности сущего не вязались с тем, как их произносили. Клирик не сулил блаженства умершей, не напоминал живым о том, что приидет их черед, а требовал жить и что-то делать, какой бы болью это ни отдавалось! Мертвые мертвы, они следуют своими тропами к своим вратам отвечать за содеянное и несвершенное, но мы здесь, и никто не отдаст наши долги и не проложит наших дорог… А если кто-то упал раньше времени, да подберет его ношу другой и присоединит к своей. Сильным нести, слабым надеяться на сильных, так будьте же сильными…

– Мэратон! – провозгласил клирик и отступил в тень. Разумеется, он не произнес ничего из того, что ей почудилось. Церковь – это театр, а девице Рафиано во время спектаклей вечно лезло в голову что-то свое, вот и теперь хорошо поставленный голос вкупе с пением и огоньками свечей сыграли с ней очередную шутку. «Сильным нести, слабым надеяться на сильных…» Пожалуй, это надо записать. Пока не забылось.

Кони – серый в яблоках мориск и могучий, хоть сейчас в артиллерийскую упряжку, гнедой – голова в голову шли вдоль Рачьего ручья. Серый – с талигойской стороны, гнедой – с «медвежьей». Проэмперадор Севера и король Гаунау дипломатично прикрывали друг друга от возможных выстрелов, но Лионель был слабой защитой для Хайнриха. Вдвоем с Эмилем они еще заслонили бы зеленую с золотом тушу, но в одиночку – увольте! Савиньяк улыбнулся. Сегодня он улыбался едва ли не больше, чем за всю текущую кампанию.

– Ваше величество, вы столь живо обрисовали мою змеиную сущность, что я не могу не вспомнить о сущности медвежьей. Я не знаю в Золотых землях более умного, хитрого и жестокого зверя, а Багряные земли меня не занимают.

– Вам часто доводилось охотиться на медведей? – Волосы и борода Хайнриха, будь они покороче, вполне сошли бы за медвежий мех, а голос отлично сходил за рык.

– Не могу сказать. – Талигоец сощурился, разглядывая парящую в небе птицу. Не во́рона. – Охоту можно назвать охотой только по ее окончании. К тому же в нашей семье предпочитают иные развлечения, видимо, это связано с изображением на гербе. Я признаю́ охоту лишь ради пропитания или чтобы потеснить излишне расплодившихся диких тварей, но последнее уместней называть защитой. Удивительно красивые места… Я рад, что их вижу.

– Вы предпочитаете горы морю? – удивился Хайнрих.

– И вновь не могу сказать. – Рафиано могут говорить долго и обо всем, исключая то, о чем придется говорить собеседнику. – Людям свойственно восхищаться тем, что они видят здесь и сейчас. Сейчас я без колебаний выбираю горы, но вряд ли поручусь наперед.

– Мудро. Мне есть что предложить вам посмотреть в будущем. И я предложу, если сочту нужным, в конце разговора.

– Через полчаса таким аллюром мы достигнем истоков ручья. Лежащие выше пейзажи не столь живописны.

– Это так. – Гаунау остановил гнедого. – Вы в самом деле левша?

– Я одинаково владею обеими руками, но пишу чаще правой. Ваши подданные заблуждаются на мой счет, ваше величество.

– Ваши люди сильно пострадали во время землетрясения?

– Погибло несколько солдат арьергарда. Ваш передовой отряд пострадал сильнее. Примите мои соболезнования.

– Благодарю. Почему вы выбрали ту дорогу, почему выступили раньше времени и почему свернули?

– У меня имелись определенные резоны в пользу именно таких решений. Возможно, те же, что и у вас. Я не так уж хорошо знаю эти горы, подобные явления происходят здесь часто?

– Нет. Маршал Талига, я предлагаю вам беспрепятственно покинуть Гаунау любой из трех дорог. Вы можете вернуться по своим следам в Кадану, пройти в Бергмарк или же в Ноймаринен. Со своей стороны я гарантирую полную неприкосновенность вашим людям и должное снабжение в обмен на полный отказ от мародерства. Второе мое предложение касается подготовки и подписания договора о перемирии с момента начала переговоров и, самое малое, до конца текущего Круга. Думайте.

– Ваше величество, я не люблю гадать и слишком мало знаю, чтобы думать. Мой ответ будет «нет», если вы не объясните причину своего предложения и если эта причина не покажется мне веской.

– Если вы не уйдете сейчас по доброй воле, вы все равно уйдете. Но не думайте, что вас уйдет много.

– Я это понимаю. Именно это обстоятельство и вызывает у меня сомнения. Я не знаю, когда мой брат получит, если уже не получил, предложение о мире от дожей Бордона, но ни на миг не усомнюсь в искренности «дельфинов».

– Вы считаете «медведя» недостойным доверия?

– Я считаю «медведя» сильным и не считаю великодушным.

– Что ж… Я готов предложить на выбор два объяснения. Первое – после сражений у Ор-Гаролис и Альте-Вюнцель я пришел к выводу, что поддержка Дриксен в нынешней войне приносит моей державе вред. Второе объяснение – это объяснение варварского короля. Если угодно, медведя. Я предлагаю Талигу мир, потому что я так хочу.

– Этого мало. Вред Гаунау в данной войне нанес не союз с Дриксен, а передача командования союзной армией принцу Фридриху. С его устранением положение в корне изменилось. Что до желаний, то у государей они меняются так же, как у простых смертных. Я не могу покинуть Гаунау на таких условиях, и я не покину, каковы бы ни были мои потери.

Просить короля Гаунау подумать Лионель счел излишним. Сейчас решалось все, вернее, решалось, случаются ли чудеса, потому что предложение Хайнриха изрядно на таковое смахивало. Если король не прояснит свои резоны, игра в «догонялки» продолжится до осени или до смерти. Маршал Ли ослепительно улыбнулся и похлопал застоявшегося Грато по бархатистой шее. Стоять на месте или продолжить катания, решает король и хозяин, маршал Талига всего лишь выберет между войной и перемирием. Хайнрих что-то буркнул и развернул гнедого. До места, с которого началась «прогулка» и где ждут свиты, шагом около получаса. Рысью в два раза меньше.

– Какие гарантии вам нужны? – Хайнрих предпочел шаг. – Слово обесценено. Не по нашей вине, но обесценено.

– Ваше величество, вы назвали себя «варварским королем». Если я воспользуюсь этими словами, не будет ли это оскорблением?

– Вы об этом спросили, значит, не будет.

– Вариты пришли в Золотые земли, приняли эсператизм и разделились на дриксов, каднов, гаунау, марагов и бергеров. Мы, жившие здесь, приняли эсператизм и разделились на тех, о ком сейчас речи не идет, гайифцев и талигойцев. Талигойцы в силу определенных причин отказались от эсператизма. Для Гайифы вы единоверцы и союзники, но варвары. Мы для Гайифы – враги, еретики и, согласно изысканиям особо усердных… историков, тоже варвары. Бергеры и мараги – наши союзники и ваши кровные враги, но при этом ваши же родичи. Я все еще никого не оскорбляю?

– Я решу позже. Сейчас я слушаю. Говорите.

– Извольте, ваше величество. В сложившемся положении я не могу верить эсператисту и союзнику Гайифы и Дриксен. Эсператисты отпустят грехи благочестивому королю, нарушившему слово, данное еретикам. Но я могу поверить варвару, который помнит то же, что и пришедшие со мной бергеры. Мой регент в тяжелом положении, я не вправе допустить ни усиления давления на перевалы, ни присоединения войск Гаунау к армии маршала Бруно. При этом мир с Гаунау Талигу выгоден, хотя, если потребуется, мы сможем и будем воевать сразу и с Дриксен, и с вами. Я не собираюсь врать, что буду счастлив умереть среди ваших лиственниц, но при необходимости я на это пойду.

– Необходимости нет. – Хайнрих вновь остановился. Положительно, он не мог вести переговоры на ходу. – Говорили ли вам бергеры, что вариты в конце Круга избегали не только войн, но кровопролития вообще?

– Да, они говорили, что так было.

– Мне не нравится, когда трясутся мои горы. – Когда Хайнрих смотрит в упор, становится неуютно, особенно если ты не привык смотреть в глаза… зверю. – И еще меньше нравится, если это происходит в том числе и по моей нерадивости. Я не знаю, правы ли были мои предки, и не желаю доказывать их правоту ценой своей армии и своего королевства. Мы успеем вернуться к нашим войнам через год или позже. Если захотим. Я готов дать слово варварского короля. Его не нарушали из боязни погубить свой род и свой дом. Потом его перестали давать, но молчать – не значит забыть.

– Слово должно встретить слово. – Все это полная дикость, но костяные деревья над текущей водой стоят и по сей день. Они стоят, а Надор исчез. – До Эрнани Святого у нас имелись свои клятвы. Не у всех, но мой дом вправе клясться кровью, и я готов это сделать. Как варвар. Завтра – подходящий день для клятв. Манлий Ферра заключил договор с агмами точно в полдень первого дня Летних Скал у текущей воды. Они сказали, их услышали.

Хайнрих шевельнул губами, и Лионелю подумалось, что король повторяет про себя произнесенные врагом слова. Его величество казался именно таким, как Савиньяк и представлял, и маршалу внезапно захотелось узнать, написал ли Хайнрих Готфриду о выходках Фридриха и, если написал, что именно. Будет забавно, если настоящее письмо совпадет с выдуманным…

Гаунау выпрямился в седле.

– Мы поверим друг другу! – рявкнул он. – Договор следует составить и подписать, и мы его составим и подпишем, но бумага горит, а клятва держит. Варвар не обманет варвара и память предков. Завтра в полдень на переправе. Я сказал.

– Слышу и подтверждаю. Завтра в полдень.

Конец второго тома

Москва – Санкт-Петербург, 2008–2009 гг.

[1]Высший аркан Таро «Луна» (La Lune) символизирует погружение души в потемки, встречу со страхами, заблуждение, тайных врагов. Карта предвещает двойственное поведение друзей, необоснованные претензии, указывает на повышенную эмоциональность и интуицию, неустойчивый характер. Перевернутая карта (ПК): некто прячется за маской, нельзя полностью доверять. Иногда означает небольшой обман, разоблаченный вовремя, небольшие ошибки, легко достигнутую цель.

[2]Кесария Дриксен в ее нынешнем виде была образована в 76 году текущего Круга Скал из семнадцати баронств и трех герцогств – Зильбершванфлоссе, Штарквинд и Фельсенбург, правителями которых были потомки последнего из варитских королей, легендарного Торстена. Кесарем был избран наследник Зильбершванфлоссе, но Штарквинды и Фельсенбурги получили ряд привилегий. В частности, главы фамилий стали именоваться братьями кесаря, в то время как кровные братья правящего кесаря именовались «младшими братьями государя».

[3]Высший государственный орган Дриксен носит название Совет Троих и Семнадцати. Кроме кесаря и герцогов Штарквинд и Фельсенбург, в него входят семнадцать «великих баронов», потомков тех, из чьих владений образовалась нынешняя Дриксен. В первые годы существования кесарии Совет собирался часто и его решения были обязательными, позже большинство полномочий перешло к Коронному совету (в составе кесаря и глав фамилий Штарквинд и Фельсенбург), в который после Двадцатилетней войны с правом совещательного голоса были введены важнейшие сановники.

[4]Сволочь, подонок.

[5] Ухналь – подковный гвоздь.

[6]Высший аркан Таро «Иерофант»/«Верховный Жрец» (Le Pape) символизирует поиск истины через откровение, мост между Божественным и Человеческим. Карта означает, что вы вносите в проект слишком много энергии, а он нуждается в организации. Это символ терпимости и снисходительности, умения учиться и пользоваться чужим опытом. Это человек, который предан идее и несет ее людям. ПК: упование на Бога, чрезмерная доброта и неуместная щедрость, впечатлительность, уязвимость, некомфортность.

[7]Идешь? (кэналл).

[8]На гербе Штарквиндов четыре увенчанных крылатыми змеями волны.

[9]Высший аркан Таро «Влюбленные» (Les Amoureux) указывает на необходимость сделать выбор, руководствуясь более интуицией, чем разумом. Может значить, что в вашей жизни появилась «половинка». В сильной позиции это большая эмоциональная свобода, пренебрежение последствиями поступков, продиктованных чувствами. ПК: отрешение от своей «половинки», невозможность брака, нереальность планов.

[10] Шап – плащ с рукавами и капюшоном.

[11]Орден Королевской Охоты.

[12]Орден Франциска второй степени, к которому полагалась серебряная, украшенная семью изумрудами цепь.

[13]Высший аркан Таро «Cила»/«Похоть» (La Force) символизирует жизнеутверждение, гордость, страсть, любовь к плотским утехам. Карта рекомендует не бояться препятствий и смело встретить возникающие трудности, ибо имеется достаточно сил, чтобы справиться с любой ситуацией. Это знак превосходства, силы, не только силы физической, но также и силы воли и намерений, желания выстоять, даже если это причиняет боль. Чтобы быть сильным, надо заставить замолчать сердце, надо осознать свой долг и вести себя справедливо. Это отвага, с которой сражаются с превратностями судьбы, способность отказаться от чего-то дорогого во имя высшего. ПК: символ слабости, неуверенности в себе, иногда – страха, также указывает на вмешательство в вашу жизнь посторонних. Карта может означать, что препятствия не будут преодолены вследствие недостатка физических или духовных сил.

[14]В Дриксен первый день Летних Скал почитается днем святого Торстена, легендарного варитского короля, причисленного к лику святых и считающегося покровителем военного флота Дриксен (покровителем торговых судов является святой Пауль). В день святого Торстена в морских портах поднимают шестнадцать цельных флагов. В обычные годы – восемь иссиня-черных «штормовых» в память о тех, кто погиб во славу Дриксен, и восемь серебристых, «рассветных», символизирующих победы дриксенских моряков. Но в годы серьезных поражений и больших побед соотношение «штормовых» и «рассветных» флагов меняется.

[15]Моряки Дриксен поминают погибших с 22-го дня Весенних Молний по 1-й день Летних Скал.

Дата добавления: 2015-06-04