Часть первая 9 страница

— В жизни судейскими делами не занимался. Представления не имею, как его сочинять, это самое дознание. Лучше бы Чижу поручили, он и чином старше Борейко, и, верно, умеет производить дознание, — начал отнекиваться Звонарев.

— Нельзя Чижа: Борейко его не переносит, может скандал произойти. Кроме вас, мне некого назначить. Потом, быть может, вы попробуете урезонить Борейко и уложить его спать. Говорят, озверел от водки.

— Подчиняюсь без особого удовольствия, — нехотя проговорил Звонарев и направился к Борейко на квартиру.

Придя из кухни к себе, Борейко послал денщика еще за бутылкой спирта к ротному фельдшеру.

«Все они — сволочи, воры и жулики. Но горячиться было нечего. Стукнуть раз‑другой по морде артельщика с кашеваром, выругать фельдфебеля покрепче и подать обо всем рапорт, требуя смены артельщика и кашевара. Это было бы правильно, а так сам в дураках остался. Назаренко подымет историю! Положим, его давно надо было проучить, чтобы он не зазнавался, но вышло неаккуратно. Хорошо, хоть Родионов оттащил», — мрачно думал поручик, шагая по комнате. Гнев опять поднимался в нем и на себя, и на солдат, и на весь мир.

Денщик вернулся с пустой бутылкой и доложил;

— Так что фершал больше не дадут, сказывали передать, чтобы вы и не посылали.

— Что? — вспыхнул Борейко. — Я ему голову с плеч оборву, если не даст еще, марш! — накинулся он на денщика и опять мрачно зашагал по комнате.

Через минуту денщик вернулся с пустыми руками.

— Я тебе что приказал? — мрачно подошел к солдату Борейко. Тот боязливо попятился к двери.

— Что я тебе приказал? — наседал Борейко. — Как же ты смел не исполнить моего приказания и не принес спирту?

— Не дают больше.

— Не дают, — передразнил Борейко, — так я тебе дам! Марш назад. — И он со всей силой ударил денщика кулаком в лицо.

Солдат громко вскрикнул и выбежал из комнаты.

— Экая скотина! — выругался Борейко и трясущимися от волнения руками налил себе стакан спирта.

Удар Борейко был так силен, что на лице денщика оказалась рваная рана, очевидно, от кольца на руке поручика. Обливаясь кровью, зажимая руками изуродованное лицо, он с трудом добрался до фельдшера.

— В госпиталь надо, там тебе морду заштопают, — деловито проговорил фельдшер, осмотрев пострадавшего. — Сейчас повязку наложу.

В это время вошел Назаренко. Лицо его совершенно распухло и изменилось от удара.

— Денис Петрович! Бог с вами, кто это вас так зашиб? — всплеснул руками фельдшер.

— Не твое дело, знай помощь оказывай, — мрачно буркнул фельдфебель.

— Не иначе, как рука Борейко, — проговорил Мельников, как бы еще ничего не зная о случившемся. — Денщика своего изувечил, надо в госпиталь отправлять. Вам портрет попортил. Не человек, а зверь лесной, одно слово — медведь! Жаловаться на него надо, чтобы утихомирили, на цепь посадили, — разливался фельдшер, бинтуя голову фельдфебеля, и вдруг примолк.

В окне мелькнула фигура Борейко, и в следующую минуту он вошел в помещение.

— Водки, спирту, все, что у тебя есть! Да живо! — приказал он Мельникову.

— Все начисто выпили, ваше благородие, ничего не осталось, — торопливо отвечал фельдшер.

— Открывай аптечку!

Мельников поспешил распахнуть дверцу шкафчика с медикаментами. Борейко сам стал пересматривать все склянки.

— А это что?

— Спиритус вини денатурати, — щегольнул латынью Мельников.

— Давай сюда.

— Ваше благородие, от него заболеть и даже умереть можно, — робко запротестовал Мельников.

— А если я сдохну, так ты плакать будешь? — спросил в упор Борейко, багровый от прилива крови и страшный своей дикостью. — Чего же молчишь? — с яростью закричал поручик.

— Не могу знать.

— Не можешь знать! Так вот тебе, скотина. — И Борейко наотмашь ударил Мельникова по уху, затем повернулся и, тяжело, по‑медвежьи ступая, вышел

— Ох, по всей голове звон пошел, как он двинул, — жаловался Мельников.

— Хорошо, что так, а то вовсе мог бы изувечить, — проговорил Назаренко.

Звонарев встретил Борейко, когда тот возвращался к себе, держа бутылку денатурата в руках

— Я к тебе, Борис Дмитриевич. Меня Жуковский прислал поговорить с гобой

— Заходи, выпьем за компанию

Звонарев вошел в комнату Борейко.

— Полюбоваться хочешь на пьяного Борейко, молокосос? Смотри, издевайся, смейся надо мной, заслужил, понимаю.

— Бросил бы ты, Боря, водку. Право слово, лучше было бы тебе и нам.

Борейко продолжал молча пить.

— Ни за что ни про что избил Назаренко, артельщика с кашеваром…

— Так им и надо, чтобы не воровали.

— Ивана своего изувечил.

— Ивана? Не припомню что‑то. Маленько разок ткнул его…

— Так, что в госпиталь его направляют.

— Зря я это. Сколько раз ему говорил — не подвертывайся мне под пьяную руку Нет, таки угораздило его, — искренне сокрушался Борейко.

— Тебя командир звал…

— Ну его! Он во всем и виноват. Поручил артельное хозяйство Чижу. Тот с Пахомовым приварочные деньги крадет, а паек ворует Назаренко с компанией. Надо же кому‑нибудь порядок навести.

— Брось, Борис, пьянствовать, — уговаривал Звонарев, которого все больше возмущал Борейко.

— Брошу, если ты выпьешь этот стакан, — неожиданно проговорил Борейко. — Выпьешь, даю слово, спать лягу сейчас же. — И он налил Звонареву стакан. — Пей, как друга — прошу, пей, — с упрямством настаивал Борейко.

Звонарев минуту колебался, а затем, затаив дыхание, опрокинул в себя спирт.

— Ух, какая гадость, — с трудом проговорил он.

— Молодец, — пробурчал Борейко и, раскрыв форточку, выбросил оставшиеся бутылки.

— Пошли‑ка своего денщика на кухню за огуречным рассолом да вели компресс мне на голову приготовить, я лягу спать. — И, сняв сапоги, Борейко улегся на кровать. Через минуту он уже храпел.

Звонарев поспешил к Жуковскому с докладом о достигнутых успехах.

— Что с вами, Сергей Владимирович, вас Борейко оскорбил? — бросился тот навстречу красному как рак Звонареву.

— Нет, заставил только выпить стакан спирта. — И Звонарев рассказал капитану все происшедшее.

— Идите до обеда отсыпаться, да примите нашатырного спирта — это помогает, — отпустил его командир.

Звонарев не замедлил последовать его совету.

Было за полдень, когда прапорщик проснулся с тяжелой головой. Первое, что он увидел, был Борейко — трезвый и мрачный.

— Вставай, Сережа, да одевайся скорее.

Когда Звонарев оделся, оба отправились к Жуковскому.

Борейко торжественно принес Жуковскому извинения по поводу своей утренней выходки.

— Вы бы, Борис Дмитриевич, поменьше пили, право, лучше было бы. И вам извиняться не приходилось бы, и мне вас журить. А то смотрите, что натворили: артельщика избили… — стал капитан перечислять преступления поручика.

— Поделом, — вставил Борейко.

— Кашевару зубы выбили…

— Так ему и следует.

— Фельдфебеля чуть не до смерти изувечили.

— Давно до него добирался.

— Своего денщика изранили.

— Грешен. Не помню, как это и произошло. Каюсь и казнюсь. Зря его обидел.

— Лучше бы вы обо всем мне доложили, я бы все разобрал и уладил.

— Я, Николай Васильевич, много раз вам говорил, что у нас артельщик вор, что его покрывает фельдфебель, а вы мне не верили, требовали доказательств, и я отправился сегодня утром их добывать. Заодно и расправу тут же учинил.

— Я вас, Борис Дмитриевич, вместе с Сергеем Владимировичем прошу сегодня же проверить книжки артельщика, а то я в них давно не заглядывал, руки не доходили, — предложил Жуковский.

— Слушаюсь! Сейчас же пойдем в канцелярию, — ответил Борейко и вместе с Звонаревым направился к двери.

У входа в канцелярию они увидели человек десять солдат, стоящих с полной выкладкой под ружьем.

— Это еще что за почетный караул? — воскликнул поручик, глядя на наказанных.

Хмурые, недовольные лица солдат просветлели.

— Здорово, орлы! — гаркнул Борейко.

— Здравия желаем! — вразброд ответили солдаты.

— Ты за что стоишь? — обратился Борейко к стоящему на правом фланге бомбардиру‑наводчику Кошелеву, лучшему наводчику в роте и своему любимцу.

Кошелев, благообразный, солидный солдат из сибиряков, засмеялся.

— Так что, ваше благородие, чихнул на штабс‑капитана.

— То есть как это чихнул?

— Штабс‑капитан позвали меня к себе, я подошел, а тут чох на меня напал, малость на их попало, они и дали мне десять часов под винтовкой.

— Та‑а‑ак! На начальство, говоришь, начхал. Я, брат, сам часто на начальство чихаю, но делаю это с оглядкой к тебе впредь советую. Ступай в казарму.

— Покорнейше благодарим, — обрадовался солдат, снимая винтовку с затекшего плеча.

— А ты за что? — спросил Борейко у следующего.

— Плохо посмотрел на штабс‑капитана, ваше благородие, они и рассерчали — стань, грит, дурень, на восемь часов под винтовку.

— Как же ты на них посмотрел?

— Вестимо как, ваше благородие, абнакновенно.

— А ты знаешь, что по уставу полагается «есть глазами начальство», а ты — «абнакновенно». Следующий раз, как штабс‑капитана увидишь, так не только ешь, а грызи его прямо глазами. Понял? Ступай.

Солдаты совсем повеселели и ждали своей очереди.

— Ты за что? — спросил Борейко у третьего.

— Без портупеи до ветру пошел, а штабс‑капитан увидел.

— Что же ты, разгильдяй такой!

— Так, ваше благородие, до ветру все одно портупею снимать надоть.

— Там и портки скидать приходится, так ты и пойдешь до ветру голозадым, дурья ты голова? — под хохот солдат сказал поручик. — Аида все в казарму! — приказал он.

Солдаты с веселыми шутками побежали в казарму.

— Чиж на тебя в претензии будет, — предостерег Звонарев.

— А мне наплевать на него.

— Это же подрывает его авторитет у солдат.

— Да у него давно никакого авторитета нет. Сам его подорвал своей трусостью и глупыми взысканиями. Солдат, брат, нас всех насквозь видит лучше, чем мы друг Друга.

В канцелярии Борейко потребовал у Пахомова книжку артельщика, где записывались все расходы по артельному хозяйству.

— Ну, Пафнутьич, — обратился он к старшему писарю, просмотрев тетрадь, — говори прямо: сколько украли?

— Что вы, ваше благородие, мы этим не занимаемся, — с возмущением ответил Пахомов.

— Посмотрим.

Звонарев стал читать статьи расхода по книжке, а Борейко просматривал соответствующие счета.

Когда чтение было окончено, поручик аккуратно стал выдирать из пачки сшитых документов отдельные счета.

— Ваше благородие, что вы делаете? — испугался писарь.

— Подложные счета выбираю, — буркнул Борейко. — Пиши, Сережа, при проверке обнаружено наличие фальшивых счетов на… сейчас на счетах прикину — рублей семьдесят шесть, копеек двадцать.

— Да какие же они фальшивые? — взмолился Пахомов.

— Это что? Куплено лаврового листа и перцу на десять рублей, и подпись какая‑то китайская — не то ВыньХу‑чи, не то Сыхь Чи‑ли. На эти деньги лаврового листа купишь на целый год, а тут через пять дней еще на рубль того же листа. Что же, по‑твоему, рота только одним лавровым листом питается? А это — «чумизы на двенадцать рублей», за эти деньги три воза можно купить, а тут всего три пуда показано. За такие штучки под суд пойдешь, Пахомов, — пригрозил Борейко.

— Ваше благородие, я человек маленький, — бормотал писарь, — как штабс‑капитан приказали, так я и делал.

— Сколько же штабс‑капитан за это заплатил тебе с артельщиком?

— Скупы они, ваше благородие, только По трешке дали.

— Эх, за трешку в тюрьму сядешь, Пафнутьич. Умнее я тебя считал, ан, выходит, ты и вовсе глуп.

— Мы люди подневольные, как прикажут, так и делаем.

— Делать‑то надо с умом, да понимать, что можно, а что нельзя. Давай другие книжки. Здесь сколько фальшивых счетов?

Перепуганный писарь уже сам начал показывать поддельные счета. Через час работа была закончена.

— Итак, всего поддельных счетов нашли мы на триста с чем‑то рублей. Пиши, Пафнутьич, акт да жди суда.

— Как перед богом — не виноват Все штабс‑капитан да фельдфебель приказывали — пиши да пиши, — изворачивался писарь.

Жуковский пришел в ужас, когда Борейко с Звонаревым поднесли ему свой акт.

— Борис Дмитриевич, да что вы наделали? Зачем было такой акт писать? Доложили бы на словах. Теперь по всей артиллерии пойдут разговоры, что у нас в роте воруют. Стыда не оберешься, да и от генерала будут неприятности.

— Зато мы от воров избавимся. Надо Чижа отстранить от артельного хозяйства и выбрать нового артельщика.

— А деньги как же?

— Чиж заплатит.

— А если нет?

— Заплатит, из жалованья удержат. Сообщите только в Управление.

— Я этого‑то и не хочу, — возразил Жуковский. — Надо все же еще Чижа самого спросить, пусть он объяснения представит.

— Позвать сейчас же сюда штабс‑капитана Чижа! — крикнул Борейко.

Когда Чиж явился, ему дали прочесть акт комиссии. Он покраснел от волнения и, заикаясь, возмущенно проговорил:

— Ведь этакий мерзавец Пахомов: обвел меня вокруг пальца, под носом сумел украсть. Его надо немедленно под суд отдать за подлоги и воровство.

— Пахомов мне и прапорщику прямо заявил, что подлог сделал по вашему приказанию и что вы ему с артельщиком за это платили, — раздельно проговорил Борейко, смотря на Чижа.

— Вы забываетесь, поручик, это оскорбление для меня; выходит, что я деньги себе присвоил?

— Выходит, что украли. Николай Васильевич, прикажите позвать сюда Пахомова и артельщика, — попросил Борейко.

— Что же, вы очную ставку собираетесь мне устраивать с нижними чинами? — завизжал Чиж, мечась по комнате. — Это подрыв дисциплины, потрясение основ русской армии Я ухожу. Больше разговаривать поэтому вопросу не желаю. — И Чиж направился было из комнаты.

— Стоп! — преградил ему дорогу Борейко. — А недостающие денежки Николай Васильевич за вас платить будет?

— Я‑то тут при чем? Воровали Пахомов с артельщиком, а я за них отвечай, — протестовал штабс‑капитан.

— Вы, Александр Александрович, ответственны по закону за целость артельных сумм, а не писарь и не артельщик, — проговорил Жуковский.

— И вы тоже, как командир роты. Если уж на то пошло, будем платить пополам, — не сдавался Чиж.

— Вот так фрукт, — произнес Борейко, все еще загораживая двери. — Сам украл, а других платить заставляет.

Чиж ринулся было с кулаками к поручику.

— Ша, киндер! — угрожающе проворчал — Борейко, заметив движение Чижа.

Штабс‑капитан струсил и отошел.

— Так как же насчет денег? — настаивал Жуковский.

— Я все заплачу, только велите этому хаму пропустить меня в дверь, — бесновался Чиж.

— Расписочку напишите, господин штабс‑капитан, — насмешливо‑вежливо проговорил Борейко.

Чиж быстро набросал требуемую расписку и протянул ее Жуковскому.

Борейко отошел от двери, в которую тотчас пулей вылетел Чиж.

— Заварили вы кашу, Борис Дмитриевич, — укоризненно покачал головой Жуковский.

— Ничего, расхлебаем и живы будем, — улыбнулся поручик. — Полезно иногда зарвавшегося жулика одернуть.

— Что же мне теперь делать? — в раздумье проговорил Жуковский.

— Получить с Чижа деньги да переменить артельщика с кашеваром, только всего и дел.

— Под суд их отдавать надо.

— Не стоит. Чиж все на них свалит, а сам из воды сух выйдет. Набил я им морду — и хватит. Не люблю я эти суды и пересуды. Волокита одна.

— Пожалуй, это и будет самое простое, — согласился капитан. — Только ведь Назаренко может на вас рапорт подать. Тогда опять история начнется.

— Не подаст, побоится. Ведь и у него рыло в пуху оказалось при проверке артельных сумм.

Глава пятая

Звонарев получил предписание явиться в Управление артиллерии и приступить к работам по переделке лафетов десятидюймовых пушек для стрельбы бездымным порохом. Он не предполагал долго отсутствовать, но все же не без грусти расставался с батареей, с которой уже успел сжиться.

Прибыв в Управление, он явился к Гобято, который встретил его со своей обычной приветливостью.

— Остановитесь у меня. Сейчас я прикажу отнести ко мне ваши вещи, а затем пойдемте знакомиться с мастерскими: — они неподалеку, — предложил Гобято.

Мастерские оказались небольшим ремонтным заводом, расположенным у самой подошвы Золотой горы, что делало их невидимыми со стороны моря. Отдельные цеха были разбросаны на довольно большой площади.

Всего в мастерских было занято до трехсот солдат и вольнонаемных.

Они обошли механический цех и за ним увидели лежавшие в разобранном виде на земле пять лафетов для десятидюймовых пушек.

— Вы расклепаете станины, добавите к каждой по три стальных листа, затем снова их склепаете, перенесете межстанинные связи, как мы с вами рассчитали, и замените подъемные дуги на большие, чтобы можно было выше подымать дуло орудия. Вот и вся работа. Думаю, что вы в неделю с ней справитесь, в помощь вам я дам начальника кузнечного цеха, классного обер‑фейерверкера Жмурина. Кстати, вот и он сам, познакомьтесь.

Жмурин оказался блондином, небольшого роста, лет двадцати пяти, в пенсне на широкой ленте.

— К работе приступите завтра же с утра. Сейчас же двинемся обратно в Управление, нас там ждет Белый.

Генерал подробно расспросил о состоянии работ, порученных Звонареву, и просил ускорить их.

— По расчетам Николая Андреевича, дальнобойность десятидюймовых пушек увеличится с девяти с половиной верст до тринадцати с половиною, то есть весьма значительно: это даст возможность подпустить японцев и неожиданно их обстрелять.

— Боюсь, ваше превосходительство, что с увеличением дистанции так же сильно возрастет рассеивание снарядов и меткость орудий снизится, — заметил Гобято.

— Хоть напугаем японцев, и то ладно. Одним словом, не теряя времени, торопитесь с переделкой лафетов.

После беседы генерал, как всегда, пригласил офицеров к себе на обед.

При появлении Звонарева Варя бросила свое рукоделие и пошла ему навстречу.

— Как Шурка Назаренко будет учиться на сестринских курсах? — спросила она.

— Она бы и рада, да едва ли ей родители разрешат.

— Я упросила папу, он от своего имени всем женам и дочерям напишет приглашения поступить на курсы. Я пошлю обязательно ее отцу и думаю, что тогда он перестанет упираться.

После обеда Варя позвала Звонарева посмотреть ее хозяйство.

— Я у себя на хуторе научилась хозяйничать; не люблю город и предпочитаю жить в деревне. И в институт я не хотела идти, да папа с мамой заставили. Кончу акушерские курсы и уеду на всю жизнь к себе на хутор‑кур да телят разводить, — улыбаясь, говорила Варя.

После богатого птичника был показан коровник с тремя коровами и несколькими телятами.

— Это моя Кубань, — показала девушка свою верховую лошадь. — Вы умеете ездить верхом?

— Немного.

— Вот и отлично. Будем ездить вместе, а то папин Дон застаивается и жиреет от безделья. Завтра же поедем в Шушиин — это китайская деревня верстах в десяти отсюда.

Осмотрев хозяйство, они направились в сад.

Здесь к Варе подбежал маленький китайчонок, лет трех‑четырех. Он радостно бросился к ней, обнял ее и, лукаво щуря свои черные раскосые глазенки, полез в карман к девушке. Разыскав там леденец, он с наслаждением сунул его в рот.

— Это мой крестник, Ваня. Прошу любить и жаловать. Прелестный мальчуган. — И Варя крепко поцеловала смугло‑розовые щечки ребенка.

— Вам замуж пора. Варя, — улыбнулся Звонарев.

Девушка вспыхнула.

— Не говорите глупостей. Я никогда не выйду замуж.

— Свежо предание, да верится с трудом, — усмехнулся Звонарев.

К ним подошла молодая китаянка и, улыбаясь, поздоровалась с Варей.

— Это мать Вани, — пояснила Варя, обращаясь к Звонареву, потом, лукаво поглядывая на мальчика, спросила, как Ваня себя ведет. Слушает ли маму?

— Холосо, холосо, малышка! — ответила китаянка, беря сына на руки.

Когда Звонарев с Варей выходили из сада, им встретился средних лет китаец. У него было отрублено левое ухо, а лицо обезображено шрамом. Он приветствовал Варю полным собственного достоинства поклоном.

— Это наш Вен Фань‑вей, прекрасный садовник. Видите, как его изуродовали японские солдаты? Вен Фань‑вей был в Порт‑Артуре, когда в тысяча восемьсот девяносто пятом году японцы взяли Порт‑Артур штурмом и учинили резню. Из всего пятнадцатитысячного населения и гарнизона Артура случайно уцелело тридцать шесть человек. Японские солдаты по приказу офицеров связывали китайцев веревками, чтобы не разбежались, а затем расстреливали их. У Вена тогда убили отца, мать, жену и двух маленьких детей, а сам выжил чудом, — сообщила Варя грустную историю садовника.

— Я об этом слыхал, но не верил, чтобы в наш век культурные люди могли б совершать подобные зверства.

— Варя говори правда, — довольно чисто по‑русски произнес китаец, и у него на глаза навернулись слезы.

В его памяти возникли полные ужаса дни взятия японцами китайской крепости Порт‑Артур. Тогда он увидел и на всю жизнь запомнил молодого капитана Танаку, его бешеные глаза, звериный оскал зубов и плетку, зажатую посиневшими от напряжения пальцами. В последнюю минуту перед расстрелом Вен смотрел на эту плетку, на вскинутую руку Танаки. Капитан махнул рукой — ударил залп. Вен первым упал на землю, хотя был легко ранен, в шею. Второй залп, третий… Окровавленные тела товарищей прикрыли Вена. В голове билась одна мысль: «Жить… жить…»И когда солдат, проверяя, все ли расстрелянные мертвы, штыком полоснул Вену ухо, он не вздрогнул, не вскрикнул, не выдал себя. А потом Вен долго лежал и ждал, когда наступит ночь. С темнотой ему удалось скрыться. Вен остался жить, но с этой ночи ненависть к убийцам навсегда поселилась а сердце китайца.

Когда пришли русские, Вену удалось устроиться садовником у Белых. Он был им благодарен за хорошее отношение. Но и русских он считал поработителями своей страны: он слышал об их карательных экспедициях на севере Маньчжурии. Поэтому, улыбаясь Варе, Вен Фаньвей настороженно смотрел на Звонарева. Звонарев перехватил этот взгляд. Выйдя с Варей в сад, он сказал:

— Вам надо быть с ним настороже.

— Вен вас не знает и судит о вас по другим офицерам, — пояснила Варя, — папа и мама полностью доверяют ему. Когда Вен узнает вас поближе, то перестанет глядеть так хмуро.

Распрощавшись у крыльца с Варей, Звонарев направился в Управление крепостной артиллерии.

Там уже никого, кроме нескольких писарей, не было. Заметив его, старый знакомый, писарь Севастьянов, подошел и справился, не надо ли ему чего‑нибудь.

— Я искал Гобято, да не знаю, куда он скрылся, — пояснял прапорщик.

— Их не скоро поймаешь, они всегда где‑нибудь хлопочут, очень уж непоседливы.

Звонарев спросил, как пройти на квартиру к Гобято, куда отнесли его вещи. Писарь вызвался проводить.

— Сами они человек хороший, заботливый, — повествовал Севастьянов, — только мало в мастерских бывают. Там вместо них орудует их помощник, чиновник Козлов — мрачный такой, с черной бородой. Зато он‑то уж лютует за двоих. Как капитана нет, так и начинается мордобой, да под ранцем по двадцать часов подряд солдаты у него стоят.

— Что же смотрит Гобято?

— Чудные они — просто не замечают ничего вокруг. Все своими мыслями заняты. Вот и ваша квартира, — показал писарь.

В квартире Гобято Звонарев нашел свои вещи уже разложенными в комнате. Денщик Гобято, бойкий владимирец, тотчас все ему показал в квартире и предложил пообедать, но прапорщик отказался.

— Скоро капитан домой придет? — спросил он.

— Не позднее десяти часов всегда дома бывают, в одиннадцать ложатся спать, в половине восьмого встают, а в восемь часов уже уходят на службу — очень они аккуратные.

Осматривая квартиру, Звонарев обратил внимание на библиотеку. Два больших шкафа были полны книг. Большей частью это были специальные работы по артиллерии и военному делу, много было книг по технике, а прочая литература была представлена Жюлем Верном и Конан Дойлом; журналов не было.

За время пребывания на Электрическом Утесе Звонарев не видел никаких газет, кроме двух‑трех номеров «Инвалида»и артурского журнала; раз ему случайно попал номер порт‑артурской газеты «Новый край», которую офицеры почти не читали и называли «портартурской сплетницей».

Приход Гобято отвлек Звонарева от библиотеки.

— Устроились? Прекрасно. Завтра с утра приступите к работе. Как вам Варя Белая понравилась? Славная девушка, не похожа на генеральскую дочь. Женились бы на ней, если еще не женаты. И отец с положением, да она и не бесприданница.

— Почему бы вам самому не попробовать?

— Женат, батенька, и двое детей. Моя жена после первой бомбардировки уехала: не захотела детьми рисковать.

Поговорив еще с полчаса о всяких пустяках, они разошлись по своим комнатам. Звонарев с наслаждением разделся и, не опасаясь ночной тревоги, как это было на Утесе, крепко заснул.

Выделенная для работы с Звонаревым бригада мастеровых‑солдат была уже на месте, когда прапорщик утром пришел в мастерскую. Жмурин устанавливал солдатам урок на день — срубить каждому по двадцать заклепок. Звонарева он встретил холодно, разобиженный его назначением руководителем работ, и стал ему давать указания, как и что делать.

— Благодарю вас, я тут уж сам разберусь, — прервал его Звонарев, и классный обер‑фейерверкер ушел.

Звонарев собрал солдат, посадил их около себя на лафеты и начал объяснять, в чем состоит работа и зачем она нужна, рассказал о том значении, которое имеет для успеха обороны быстрота переделки лафетов.

Солдаты с интересом слушали его.

— Понятно, что надо сделать и зачем? — спросил Звонарев.

— Так точно, обязательно обмозгуем это дело, чтобы скорее японцам набить, — отвечали солдаты.

Один из них, высокий, стройный шатен нерусского типа, пристально смотрел на Звонарева. Заметив это, прапорщик спросил его, в чем дело.

— Личность мне ваша, ваше благородие, знакома, — ответил он. — В тысяча девятисотом году вы еще студентом у нас на заводе Лильпопа в Варшаве были, тогда я вас обучал на радиально‑сверлильном и долбежном станках работать.

— Юзек Братовский? — обрадовано воскликнул Звонарев. — Вот не ожидал вас тут встретить! Как вы попали сюда?

— Забрали в варшавскую крепостную артиллерию, а затем отправили сюда, недавно только с третьим батальоном прибыл.

Встреча эта очень обрадовала Звонарева.

— Это у нас первый раз, что нам объясняют, зачем нужна работа, а то как в тюрьме, урок — и баста, а зачем — не твоего ума дело. Не выполнишь — под ранцем настоишься, — пояснил Братовский.

Работа сразу закипела, и к обеду было выполнено уже больше половины дневного задания. Когда Жмурин перед обедом пришел, все же посмотреть, что делается у Звонарева, и захотел прибавить задания еще по десять заклепок на человека, Звонарев снова попросил его не вмешиваться.

Жмурин нехотя повиновался.

— Будет теперь нам на орехи от него — всю свою злость на нас выместит, — заметил Братовский.

— Вы сообщайте мне обо всех его проделках. Я с Гобято переговорю, и мы призовем его к порядку.

— На вас еще и Козел обрушится: он у нас первое лицо в мастерской.

Действительно, не прошло и получаса, как к месту работы, в сопровождении Жмурина, подошел Козлов — высокий, мрачный чиновник, лет под сорок.

— Почему вы вмешиваетесь в распоряжения Жмурина? — вызывающе спросил техник.

— А он почему вмешивается в мою работу? Кто ему дал право делать мне какие‑либо указания?

— Я помощник заведующего мастерской, потрудитесь ответить на мой вопрос.

— Вы мне не начальник, и я прошу вас немедленно уйти отсюда. Вы мешаете.

Перебранка продолжалась еще несколько минут.

Наконец Козлов с Жмуриным ушли, мастеровые оживленно загудели:

— Так ему и надо, больно он уж зазнался.

— Папы дерутся, а у холопов чубы трещат, — отозвался один из рабочих.

В канцелярии мастерских, куда Звонарен зашел перед уходом, он застал Гобято, которому Козлов и Жмурин жаловались на него, обвиняя в развале дисциплины, грубости и зазнайстве.

Гобято молча слушал их и тихонько покачивал головой.

— Что вы скажете в свое оправдание, подсудимый? — шутливо спросил капитан прапорщика.

Звонарев в том же шутливом тоне рассказал происшедшее.

— Вот что я имею изложить в свое оправдание, господин мировой судья, — закончил он.

Гобято, улыбаясь, сказал писарю:

— Пиши приказ по мастерским: «Работа по переоборудованию лафетов проводится под руководством прапорщика Звонарева. Технику Козлову и обер‑фейерверкеру Жмурину воспрещается всякое вмешательство в эту работу. С завтрашнего дня техник Козлов смещается в заведующие деревообделочной мастерской». Все. Понятно, господа?

— Я буду жаловаться на это генералу, — заикнулся было Козлов.

— Измени приказ, — обернулся Гобято к писарю. — «Техник Козлов откомандировывается в Управление артиллерии», — отчеканил Гобято. — Я вас больше не задерживаю, — обратился он к технику, — а вас, Сергей Владимирович, попрошу остаться. Давно я хотел от Козлова избавиться, да случая не было. Вас же я попрошу быть моим помощником и заместителем, пока вы здесь. Может быть, надумаете и совсем сюда перейти — буду этому, только рад, а сейчас давайте перед обедом прогуляемся на «Этажерку», благо день чудесный.

Дата добавления: 2015-06-04