Часть третья 4 страница. Витгефт в ответ только тяжело вздохнул

Витгефт в ответ только тяжело вздохнул

— Все‑то вы, Николай Александрович, видите в розовом свете.

— Зато вы, Вильгельм Карлович, уж очень мрачно смотрите на все.

Разорвавшийся у носа корабля японский снаряд осыпал стоящих на мостике градом осколков. Ранило двух сигнальщиков. Появились носилки. Витгефт продолжал равнодушно сидеть в своем кресле, как будто ничего не случилось. Зато Матусевич сразу заволновался.

— Вы бы, Вильгельм Карлович, ушли в боевую рубку, а то здесь, не ровен час, пустяковым осколком зацепит, — предложил он.

— В рубке и без того тесно. Уйти одному я не считаю возможным, а всем нам все равно там не поместиться.

— Поднимитесь хотя бы на верхний мостик, там меньше падает осколков.

— Не все ли равно, где помирать, — мрачно отозвался командующий эскадрой и, отвернувшись, стал рассматривать противника.

Матусевич пожал плечами и вполголоса выругался.

Обе эскадры продолжали вести редкий огонь с дальней дистанции. Японцы пересекли курс русской эскадры и пошли контркурсом. Огонь с обеих сторон сразу усилился. «Цесаревич» грохотал всем правым бортом. В то же время в него один за другим попало несколько крупных снарядов, которыми броненосцу было нанесено несколько пробоин и разбит спардек. Осколки забарабанили по броне носовой башни.

Уловив момент, Сполатбог дал залп по головному японскому броненосцу «Микаса»,

Как только откатившиеся орудия встали на свое место и были открыты замки для нового заряжения, вся башня наполнилась хлынувшими из дула едкими пороховыми газами. Прислуга сразу закашляла и зачихала, у многих начали болеть глаза.

— Наводить невозможно, вашбродь, — жаловался мичману Гаркуша.

— Открыть для проветривания броневую дверь! — распорядился Сполатбог.

Через некоторое время воздух в башне очистился, и матросы смогли снова войти в нее. При следующих выстрелах повторилось то же. Быстрая стрельба стала невозможной. Матросы жаловались на головную боль и с трудом обслуживали орудие.

Мичман вышел из башни и доложил об этом старшему артиллеристу, стоявшему впереди боевой рубки. Вслед за Сполатбогом о том же сообщили командиры других плутонгов. Создалось неожиданное и серьезное препятствие. Дувший со стороны японцев ветер мешал стрелять русским.

— Вызвать вторую смену из людей от мелкой артиллерии. Пусть после каждого вые грела чередуются и выходят наружу из башен, прячась за ними, — распорядился командир броненосца.

Стрельба продолжалась. При каждом попадании неприятельского снаряда стоящие открыто матросы бросались за укрытия, спасаясь от осколков. Большинство успевало укрыться, но некоторых вес же задевало. То и дело раздавался громкий крик: «Носилки». Это бегание матросов вносило большой беспорядок.

Витгефт молчаливо созерцал картину боя.

Японцы, вначале усиленно обстреливавшие «Цесаревича», теперь перенесли огонь на концевые корабли. Когда крейсера ловким маневром вышли из‑под обстрела, ни все — зааплодировали. Даже Витгефт начал улыбаться и приказал выразить крейсерам свое удовольствие.

Между тем японцы, продолжая идти прежним курсом, вскоре почти скрылись за горизонтом. Над поверхностью моря виднелись только трубы и мачты. Бой прекратился. Русская эскадра, развив ход до пятнадцати узлов, шла двумя колоннами к Корейскому проливу. На судах пробили отбой и велели команде пить чай.

На адмиральском мостике собрался весь штаб, командир и старшие специалисты броненосца. Началось оживленное обсуждение создавшейся обстановки. Запросили суда о повреждениях. Они оказались незначительными.

— Японцы, очевидно, сильно пострадали, так как оторвались от нас и сейчас, наверное, занимаются починкой, — уверял всех Матусевич. — Я своими глазами видел несколько попаданий в «Микасу»и «Ниссин», На последнем даже вспыхнул пожар.

Флаг‑офицер Эллис и Кувшинников подтвердили, что почти на всех японских кораблях были видны значительные пробоины.

— Пока Того зализывает свои раны, мы успеем уйти подальше и с наступлением темноты сможем и вовсе скрыться от него, — вторил Матусевичу флагманский штурман лейтенант Азарьев.

— Ночью мы сможем скрыться от японцев ложными поворотами, — неожиданно оживился Витгефт.

Было видно, что и у него появилась надежда на благополучный исход боя. Эскадра продолжала идти в полном порядке, сохранив после первого боя всю свою боеспособность.

— Выпьем за наш успех, — предложил Матусевич и приказал подать на мостик завтрак себе и командующему эскадрой, отпустив остальных, офицеров в кают‑компанию.

Старший офицер броненосца капитан второго ранга Шумов доложил Витгефту, что одним из снарядов разрушено адмиральское помещение.

— Бог с ним совсем, лишь бы нам благополучно вырваться отсюда, — отозвался адмирал. — Пошлите ко мне моего вестового, — попросил он.

Когда вестовой пришел, Витгефт приказал узнать, сохранился ли портрет его покойной жены, стоявший на письменном столике, и если он уцелел, то принести ему.

Подали завтрак. Матусевич с обычным аппетитом смаковал каждое блюдо.

Изысканный завтрак пришелся по вкусу и Витгефту. Он заметно повеселел, пробуя различные закуски.

— Не потребовав ли нам флакон Мумма, — предложил Матусевич после завтрака.

— Нет, уж шампанское будем пить, когда попадем во Владивосток, — отказался адмирал.

Перевалило за полдень, солнце начало склоняться к западу. По‑прежнему стояла хорошая погода. Позавтракав, Витгефт сел поудобнее и, нежась на солнце, задремал.

Матусевич спустился с мостика и начал вместе с командиром обход броненосца. Матросы бодро вытягивались при виде начальства и бойко отвечали на все вопросы адмирала.

— Сколько японцев сегодня убил? — обратился Марсевич к стоявшему около башни Гаркуше.

— Трех офицеров и десятка два матросов, ваше превосходительство, — не сморгнув, ответил комендор. — Да еще один снаряд не разглядел в прицельную трубу. Думается, как бы не в самого ихнего адмирала угодил.

— Молодчина, врешь и не краснеешь! Спасибо за службу. А этот что у вас делает? — обернулся адмирал к Котину, который усердно протирал глаза.

— Японец на меня, ваше превосходительство, больно рассерчал, как я его двенадцатидюймовкой угостил, и со злости запорошил мне глаза, — улыбнулся в ответ матрос.

На спардеке на скорую руку приводили что можно в порядок. У правой кормовой шестидюймовой башни матросы, пользуясь перерывом, играли в орла и решку. Заметив начальство, они вскочили.

— Продолжай играть, — разрешил адмирал, — только смотрите, чтобы в игре с японцами нам выпал орел, а не решка.

— Если нам, ваше превосходительство, и выпадет решка, мы адмирала Тогова обжулим и перевернем орлом вверх, — ответил один из играющих.

— Молодцы, ребята! — похвалил Матусевич.

Спустившись затем вниз, он посетил раненых матросов. Судовой лазарет был разрушен одним из снарядов, и раненых временно поместили Б кондукторской каюткомпании. Многие из раненых были в сознании и, увидя адмирала, стали задавать ему вопросы о ходе боя.

— Подсыпали, значит, малость перцу японцам, коль они так скоро от нас отстали, — радовались матросы. — Пусть теперь будут поосторожнее в драке!

— Веселый адмирал, — заметил один из раненых, — он, сказывают, и морду бьет тоже весело, с прибаутками.

— Вот бы его заместо Витгефта. Тот с самого Артура сидит, как сыч, в кресле, — сокрушенно заметил один из флагманских сигнальщиков.

— Да. Нашему командующему настоятелем в монастыре быть, а не адмиралом. Все вздыхает да крестится. На него посмотришь — и на самого тоска нападает.

— Даже женину карточку ему вестовой принес, так он ее при всех поцеловал и в карман, как иконку, спрятал.

— Японцы с левого борта нас нагоняют, — сообщил вошедший фельдшер.

— Значит, еще будет драка, — угрюмо заметил сигнальщик.

В начале пятого эскадра адмирала Того, идя параллельным курсом с русской на расстоянии пятидесяти — шестидесяти кабельтовых, начала ее медленно нагонять. С каждой минутой становилось очевидней, что новый бои неизбежен.

На адмиральском мостике оба адмирала с командиром «Цесаревича»и флагманскими специалистами разбирали различные способы маневрирования эскадры, чтобы поставить неприятеля в невыгодное положение.

Начавшаяся перестрелка прервала совещание. Русская эскадра продолжала идти прежним курсом в кильватерной колонне, увеличив ход до пятнадцати узлов.

Японцы начали стрельбу с сильных перелетов по флагманским кораблям «Цесаревич»и «Пересвет». Но затем постепенно пристрелялись и стали засыпать русских снарядами. Русские очень энергично отвечали, так что бой шел с равным успехом для обеих сторон.

После пяти часов вечера в «Цесаревича» стало попадать особенно много снарядов. Воздух был буквально насыщен свистящими осколками. Но Витгефт упрямо продолжал оставаться на открытом нижнем боевом мостике. Поскольку здесь находился адмирал, рядом с ним поместился и весь штаб. Лица почти у всех побледнели и приняли то особенное, сосредоточенное выражение, которое бывает у людей, подвергающихся смертельной опасности.

Даже Матусевич перестал напевать и, стоя на правом крыле мостика, внимательно наблюдал за тем, что происходит на японской эскадре. Флаг‑офицер мичман Эллис украдкой крестился при каждом новом попадании. У Азарьева тряслись от волнения руки. Оба сигнальщика испуганно шарахались в сторону при близких разрывах Один Витгефт продолжал спокойно стоять, облокотившись на спинку своего кресла. Временами он в бинокль смотрел на шедшие в кильватер «Цесаревичу» броненосцы. Но тучи дыма, окутывавшие всю эскадру, мешали что‑либо разглядеть как следует. Видны были лишь облака черного дыма, сквозь который иногда проступали трубы и мачты.

Адмирал отошел к левому крылу мостика и погрузился в наблюдение за происходившим на «Пересвете». Броненосец был опоясан зеленоватыми огнями выстрелов.

— Молодцами отбиваются, — вполголоса проговорил подошедший к адмиралу Эллис.

— Сегодня наша эскадра ведет стрельбу более выдержанно, чем японцы. Они явно нервничают и зря бросают много снарядов, — заметил стоявший тут же лейтенант Азарьев.

— Через час начнет темнеть, и если мы продержимся, то это будет равноценно выигранному бою, — произнес Витгефт.

— Конечно, продержимся! Смотрите, «Микаса» горит и стреляет все реже, на «Асаме» пожар, «Якумо» на время совсем вышел из строя. Адмирал Того, верно, чувствует себя весьма неважно, — ответил Эллис.

Вдруг двенадцатидюймовый снаряд разорвался над мостиком, ударившись в середину фок‑мачты. Вслед за оглушительным грохотом все заволоклось густым дымом.

Сила взрыва была так велика, что даже матросы, стоявшие на верхней палубе около носовой башни, были сбиты с ног. Командир «Цесаревича», находившийся в этот момент впереди боевой рубки, воздушной волной был отброшен в сторону и потерял сознание. В самой боевой рубке сорвало с рельсов левый дальномер и сильно всех оглушило. У стоявшего около входа горниста Зубова лопнула барабанная перепонка в правом ухе. Решив, что его ударил кто‑нибудь из офицеров, он вскрикнул от боли и тотчас же скороговоркой проговорил:

— Виноват, вашбродь, сейчас отойду в сторону!

Как только первый испуг миновал, все находившиеся в боевой рубке кинулись наружу. На мостике они увидели потрясающую картину. Вся палуба была забрызгана кровью. На ней вперемешку лежали тела офицеров и матросов, но Витгефта среди них не было. Матусевич, отброшенный к рубке, был придавлен другими. Он пытался приподняться, по, обессиленный полученными ранами, падал снова. Когда его освободили, он прежде всего спросил, где Витгефт, и потерял сознание. Его снесли на перевязочный пункт. Неподалеку подавали признаки жизни еще несколько человек.

— Но где же адмирал?! — испуганно озирался подошедший в это время уже оправившийся командир «Цесаревича» Иванов.

— Вот, — хрипло проговорил один из матросов, с ужасом указывая на валявшийся далеко на палубе окровавленный кусок мяса с болтавшимся на нем адмиральским погоном.

Бросились разбирать валявшиеся трупы и между ними нашли оторванную по бедро ногу. По метке на белье определили, что она принадлежит Витгефту. Тут же лежали обезглавленные трупы Эллиса и Азарьева

Тела убитых унесли вниз и окатили палубу водой.

Памятуя о той растерянности в эскадре, которая произошла во время гибели адмирала Макарова на «Петропавловске», когда командование было передано тому же адмиралу Ухтомскому, командир «Цесаревича» решил идти прежним курсом, не сообщая о гибели адмирала.

Между тем японцы, несколько обогнав русскую эскадру, стали охватывать их голову и отжимать ее к северу. Чтобы избежать этого, Иванов приказал положить право руля, повернув на два румба влево.

В это время двенадцатидюймовый снаряд ударился о верхний передний мостик и осыпал осколками боевую рубку. Часть из них попала в прорезь рубки, имеющую ширину около фута, переранила всех находившихся в рубке и уничтожила все приборы. Иванову перебило руку, и от боли он потерял сознание. Положенный направо руль так и остался в этом положении, вследствие чего никем не управляемый броненосец стремительно покатился влево и стал описывать циркуляцию.

Никто из находившихся вблизи рубки не заметил происшедшего в ней, и все решили, что эскадра по каким‑то причинам меняет курс. Но когда крен броненосца достиг опасного предела, то матросы в ужасе стали выбегать от внутренних помещений на палубу и кинулись к борту. Было очевидно, что с кораблем что‑то неладно. Офицеры бросились в рубку. Они увидели лежащего на палубе командира броненосца. Рядом, с развороченной грудью хрипел в предсмертной агонии старший судовой штурман лейтенант Никшич. Тут же вперемешку лежали раненые матросы и офицеры. Крикнули носилки, лейтенант Пилкип бросился к штурвалу, пытаясь вывести броненосец на курс, но руль не действовал. Тогда лейтенант решил перевести управление на центральный пост и одновременно послал за старшим офицером, который должен был вступить в командование броненосцем.

Капитан второго ранга Шумов находился в носовой батарее. До него только что дошло известие о гибели Витгефта, и он решил подняться наверх, чтобы выяснить обстановку, но в это время броненосец сильно накренился на правый бок. Почуяв неладное, старший офицер поторопился выйти на палубу, где он встретил шедшего на перевязку командира броненосца.

— Что случилось, Николай Михайлович? — спросил встревоженно Шумов. — Где адмирал Матусевич?

— Адмирал тяжело ранен и отнесен к себе в каюту. Примите командование броненосцем и сообщите эскадре, что адмирал передает командование младшему флагману.

— Есть. Все будет исполнено. — И Шумов побежал наверх.

Прошло несколько минут, пока наконец старший офицер с помощью лейтенанта Пилкина и вернувшегося с перевязки старшины рулевого Лосева перевели управление броненосца на центральный пост. Одновременно был поднят сигнал о передаче командования адмиралу Ухтомскому. Но вследствие дыма от пожара, окутывавшего «Цесаревича», не, все корабли разобрали этот сигнал и по‑прежнему продолжали следить за флагманским броненосцем. Они тоже начали поодиночке ложиться на обратный курс.

Между тем «Цесаревич» плохо удерживался на курсе и из‑за сильного повреждения дымовых труб начал отставать от других судов. Японцы, не осмелившиеся преследовать основную часть эскадры, поспешили напасть на израненный русский корабль. На нем сосредоточили огонь броненосцы и два отряда крейсеров. Но насупившая темнота мешала наблюдению за стрельбой, и «Цесаревич» не получил значительных повреждений.

Все крупные и средние орудия на нем продолжали действовать безотказно. Несколько удачных выстрелов броненосца вызвали пожар на одном из крейсеров противника, после чего и остальные поспешили отойти за пределы досягаемости русских орудий. Броненосцы вследствие значительных повреждений тоже вскоре отстали.

Налетевший туман скрыл броненосец от вражеских взглядов. «Цесаревич» остался один. На норд‑осте, в направлении уходящей эскадры, слышалась учащенная стрельба легкой артиллерии. Было видно, что японские миноносцы продолжали преследовать ее.

В наступившей темноте броненосец некоторое время двигался по неизвестному курсу, — все компасы на нем были испорчены. Пользуясь временным затишьем, Шумов собрал на мостик старших специалистов корабля, которые все были ранены, и начал советоваться с ними о дальнейшем. При свете ручного электрического фонарика по карте приблизительно определили местонахождение корабля: почти в ста милях к юго‑востоку от Артура.

Первым высказал свое мнение флагманский артиллерист лейтенант Кетлинский:

— Я полагаю, что при наличных повреждениях нам до Владивостока не добраться и необходимо вернуться в Артур.

— Сейчас попасть туда еще труднее, чем во Владивосток, так как на подступах к нему нас ожидают десятки японских миноносцев, от которых мы не сможем ни уйти, ни отбиться, — возразил минный офицер лейтенант Пилкин.

— Остается одно — пробираться в нейтральный порт, там починиться насколько возможно и затем идти во Владивосток, — решил Шумов.

— Но это — бегство от войны! Там нас, конечно, тотчас же разоружат, — взволнованно говорил весь забинтованный старший артиллерийский офицер лейтенант Ненюков. — Честь Андреевского флага не позволяет нам принять такое позорное решение.

— Что же вы предлагаете? — спросил Шумов.

— Немедленно идти на соединение с остальной эскадрой.

— Это невозможная вещь, — вмешался поднявшийся на мостик старший механик Корзун. — В левой машине снарядом погнут гребной вал, в передней кочегарке выведены из строя все котлы, трубы разрушены. Тяги нет, это вызывает огромный перерасход угля. Мы не можем давать больше тридцати оборотов в минуту, то есть иметь ход свыше шести‑семи узлов при самой напряженной работе кочегаров. Уж по одному этому мы не в состоянии ни догнать нашу эскадру, ни уйти во Владивосток. Нам остается одна дорога — в нейтральный порт Хорошо еще, если нам туда удастся добраться.

— Вы всегда, Алексей Владимирович, любите псе представлять в мрачном свете, — возразил Ненюков.

— Факты, дорогой Дмитрий Васильевич, вещь упрямая.

Постепенно на мостике собрались и другие офицеры броненосца. Завязался горячий спор. Молодежь была за Ненюкова и настаивала на возвращении в Артур, если нельзя идти во Владивосток. Более пожилые находили целесообразным уход в нейтральный порт.

— Зайдем в Циндао. По правилам нейтралитета, существующим там, корабль любой воюющей страны может в порту починиться, пополнить запасы угля и продовольствия и затем продолжать свой путь, — предложил лейтенант Щетинин, размахивая забинтованной рукой.

Это мнение примирило всех. Решено было по способности двигаться в Циндао, расположенный на юге Шантунгского полуострова. До него оставалось около ста двадцати миль.

— Самая главная наша задача сейчас — это скрыться от японских миноносцев. Поэтому прежде всего необходимо произвести возможно большее затемнение броненосца. В случае же обнаружения противника не открывать боевых фонарей и вести огонь лишь в крайности, уклоняясь от мин изменением курса, — отдавал распоряжения Шумов.

Сухой и педантичный, он не пользовался любовью ни команды, ни офицеров. Но за истекший день он проявил столько хладнокровия и мужества в самые трудные минуты боя, что сразу приобрел авторитет у своих подчиненных.

— Есть, есть, — обрадованно ответили офицеры и разошлись по своим местам.

В то время как артиллеристы с обоих бортов усиленно вглядывались в окружающую темноту, остальные матросы, как могли, приводили в порядок все, что было возможно при отсутствии света. Палубы очищались от загромождавших их обломков, вместо снесенных трапов наскоро прилаживали деревянные, трюмный дивизион наспех заделывал многочисленные пробоины в корпусе корабля, которые, к счастью, были почти все надводные, и откачивал воду из затопленных помещений.

На перевязочном пункте два врача едва успевали перевязывать раненых. Больше половины раненых матросов вернулись в строй, и только человек пятнадцать были размещены но офицерским каютам и в адмиральской столовой. Известие, что «Цесаревич» идет в Циндао, было встречено общим одобрением.

— Думал я, что наш старшой только и умеет, что жалкие слова говорить да под винтовку ставить. АН, оказывается, он очень даже башковитый командир, — разглагольствовал раненный в обе ноги сигнальный старшина Мокин.

— Да, многие его за сегодня добром помянут, — заметил старший врач Шплет, перевязывая писаря Кутова. — Можно ручаться теперь, что все наши раненые выживут, а у Гаврилова останется нога, — кивнул он на стонавшего рулевого с раздробленной ногой.

— Николе‑угоднику свечку поставлю за старшого, ежели так будет, вашескородие, — прохрипел тот с трудом. — Мне без ноги лучше не жить. Что я буду делать у себя дома? Жена да трое детей, я один работник в семье.

— Не волнуйся. Как придем в порт, тебя первого отправим на берег. Сложим кость и загипсуем. Через полтора месяца танцевать будешь, — улыбнулся младший врач.

— Федор Лукич, — обратился к нему Шплет, — побудьте здесь, а я пойду проведать Матусевича. — И вышел в коридор.

Адмирал уже пришел в себя и стоически переносил боль. Он читал рассказы Мопассана, изредка громко смеясь. При этом он тотчас же начинал болезненно морщиться — тяжелое ранение в живот и ноги давало себя знать при малейшем движении.

— Как дела, дражайший эскулап? — фамильярнодружески обратился он к вошедшему врачу.

— Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.

— Значит, Шумов молодцом справляется с делом?

— Офицеры им не нахвалятся. Матросы — и те добром вспоминают.

— Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай Михайлович? — осведомился он о командире «Цесаревича».

— Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.

— Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.

— Ваше самочувствие как, Николай Александрович?

— Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак. Сколько времени мне придется лежать?

— С месяц.

Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему марсалы.

— Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек. Мягкий, добрый, отзывчивый, храбрец первейший, только вот духом слабоват. Ну, да бог с ним, царствие ему небесное. Передайте Шумову мою благодарность и одобрение принятого решения. А Иванову посоветуйте от меня по‑дружески поскорее поправиться, — говорил он, прощаясь с врачом.

Когда доктор вышел, Матусевич налил в бокал марсалы, поглядел на свет и начал пить мелкими глотками, причмокивая от удовольствия.

Командир броненосца полулежал у себя в каюте, положив раненую руку на подушку. Его слегка лихорадило, и он то и дело проводил ладонью здоровой руки по своему горячему лбу.

«Гангрена, отнимут руку», — беспокойно думал капитан, прислушиваясь к боли.

О судьбе броненосца с момента передачи командования он не думал.

«Пусть там Шумов выкручивается, как хочет. Да и едва ли теперь кто нападет в темноте на след» Цесаревича «, — утешал он себя.

Приход врача отвлек его мысли.

— Адмирал рекомендует вам вступить в командование броненосцем, — проговорил врач, осмотрев больного.

— Но я себя очень плохо чувствую.

— На свежем воздухе вам будет лучше. Положите руку на повязку и будете спокойно сидеть в кресле. Я сейчас позову двух матросов. Они вас под руки проведут.

Поднявшись на мостик, капитан тотчас же сел в кресло, положил раненую руку на подушку, понюхал нашатырного спирта и затем уже подозвал к себе Шумова.

— Адмирал приказал мне вступить в командование, по я чувствую себя очень плохо. Так что прошу вас распоряжайся по‑прежнему. Каков наш курс?

— Я приказал править по Полярной звезде, имея ее за кормой, так что можно считать, что мы идем на кн.

— Прекрасно. Когда доберемся до Шантунга, то свернем вдоль его берега и выйдем в Циндао. Где находятся ее пики адмирала и его штабных?

— Снесены в его каюту и накраты адмиральским флагом.

— Завтра мы их погребем, если все будет спокойно. В случае особой нужды — разбудите, а я подремлю. — И командир, отпустив Шумова, поудобней уселся в кресле.

Ночь проходила спокойно. Постепенно нервное напряжение пережитого дня спадало. То тут, то там раздавался храп спящих матросов, прикорнувших на своих местах. Было очевидно, что японцы окончательно потеряли из виду» Цесаревича «. Нашел низовой туман, плотно закрыв весь горизонт. Кое‑как исправили один из компасов и, взяв курс на юг, пошли на малых оборотах. Команде разрешили повахтенно спать около орудий.

На рассвете открылись огни южного Шантунгского маяка. Продрогши на заре, Иванов очнулся от дремоты и, увидев маяк, взял курс на восток. Вскоре увидели берег Шантунгского полуострова и пошли вдоль берега на юг.

Проиграли побудку. Матросы, спавшие кто где придется, торопливо бежали к умывальникам и мылись холодной забортной водой. Затем быстро позавтракали и во главе с боцманами ринулись на приборку корабля.

Одновременно комиссия из старшего офицера и старших специалистов занялась осмотром полученных в бою повреждений.

На броненосце оказалось пятнадцать крупных пробоин выше и ниже ватерлинии. Фок‑мачта была перебита посредине и удерживалась от падения только верхним мостиком. При каждом размахе она грозила рухнуть. Все попытки закрепить ее талями оказывались безуспешными. Трубы были изрешечены, задняя же разворочена сверху донизу; все прожекторы снесены, шлюпки избиты.

Вследствие подводных пробоин два отсека с правого борта оказались залитыми водой. Рулевое отделение было совершенно разрушено, руль поврежден. Внутри оказались разбитыми адмиральская каюта, лазарет и много других помещений.

— Здорово же нас разделали, — резюмировал Шумов после окончания осмотра. — С такими повреждениями нечего и думать о Владивостоке.

— Да. Для починки нам нужно не меньше месяца, — заметил Пилкин.

— Придется, видимо, разоружиться и выйти из игры, — задумчиво проговорил Ненюков. — Отвоевался наш» Цесаревич «.

Эти слова тотчас же распространились по всему кораблю.

— Ежели до порта доберемся, там, значит, и станем на мертвые якоря до конца войны, — разглагольствовал Гаркуша. — Эх, и выпью за упокой души покойного адмирала!

— Погоди, неизвестно, что еще будет. Вдруг япошка откуда ни возьмись наскочит. Тогда не миновать нам рыбьего царства, — ответил Котин.

Около полудня команду выстроили на палубе перед уложенными в ряд трупами убитых. Все погибшие были зашиты в брезент, к ногам привязан груз. Справа, прикрытая адмиральским флагом, лежала отдельно нога Витгефта, рядом тела четырех офицеров и восьми матросов под общим Андреевским флагом. Судовой священник, отец Рафаил, все еще бледный от вчерашних переживаний, с трясущейся головой, слабым прерывающимся голосом служил панихиду. Летнее полуденное солнце палило обнаженные головы; ослепительно блестело море под глубокой синевой бездонного неба. Все это плохо гармонировало с разрушениями на броненосце, с лежащими на палубе трупами, от которых уже шел запах тления.

— Преклониша колени, господу помолимся! — провозгласил священник и опустился на избитую и исковерканную снарядами и пожарами палубу. За ним последовали матросы.

—» Вечная память, ве‑е‑ечная память «, — выводил судовой хор печальную мелодию.

— Из земли взят и в землю отыдеши, яко земля есть, — пробормотал священник, осыпая покойников землей, принесенной матросом‑причетником в ведре.

Панихида окончилась.

— Накройсь! — скомандовал вахтенный начальник. — Слушай на караул!

Матросы вскинули винтовки, офицеры блеснули обнаженными палашами. Приспустили наполовину кормовые и стеньговые флаги. Музыка заиграла» Коль славен «. Командир броненосца, старший офицер и уцелевшие чины штаба эскадры подняли гроб с останками адмирала. Резко прогремел траурный салют из кормовых трехдюймовок. Останки адмирала Витгефта в последний раз торжественно проплыли под заунывные звуки музыки вдоль выстроенных во фронт матросов. Слабо плеснулась вода, принимая то, что осталось от незадачливого адмирала.

Затем был, и спущены остальные тела. Когда последнее соскользнуло с доски, Иванов скомандовал:» К ноге!«— и, выступив вперед, поблагодарил матросов за боевую работу.

— Мы направляемся в нейтральный порт, там починимся и с божьей помощью попытаемся прорваться во Владивосток, — закончил он свою речь.

Затем матросов распустили, а командир броненосца отправился с докладом к Матусевичу. Адмирал не имел уже такого бодрого вида, как накануне. Беспрерывные боли наложили отпечаток страданий на его побледневшее лицо. Он сильно нервничал. Выслушав доклад, Матусевич одобрил решение идти в Циндао.

— В сорочке вы родились, Николай Михайлович, — улыбнулся адмирал. — Надо быть очень счастливым, чтобы благополучно вывести из боя весь избитый броненосец и избежать при этом встречи с многочисленными японскими кораблями.

— Помимо счастья, необходимо также и уменье, — обиделся Иванов.

— Тут никакое уменье не помогло бы. Я объясняю нашу удачу лишь полной растерянностью японцев после боя. Не добить едва передвигающегося» Цесаревича — это непростительное упущение со стороны японцев.

Дата добавления: 2015-06-04