Сопротивление прогрессу

В «черной группе» проявился еще один феномен. Шуткам и веселью на вербальном уровне пришел конец, прежнее возбуждение улеглось и сменилось робостью, каждая сессия была отмечена долгими периодами молчания в надежде, что никто не заметит. Возникало такое ощущение, что эта высокоинтеллектуальная компания не знает, в какую сторону двинуться, и не способна сориентироваться в обстановке и выбрать направление коммуникации. Когда групповой аналитик привлек внимание группы к новому повороту событий, участники пожелали знать, что с этим можно сделать. Такое неожиданное невежество было для них способом избежать от путешествия в неведомое. Ведь нельзя же обвинить их в нежелании двигаться вперед, если они не знают, куда направиться! Спросить, что нужно делать, - это все равно что найти безопасный путь, который не приведет к непредвиденным последствиям.

Если участники настаивали на руководящих указаниях и аналитик говорил им, что нужно делать, им было трудно применить эту информацию в терапевтических целях. Они либо неправильно толковали сказанное, либо не двигались глубже поверхности и тем самым обеспечивали, чтобы указания остались невинными. На вопрос «Что вы чувствуете к В.?» следовал разве что такой ответ: «Он мужик что надо, прошаренный». А поскольку ничего особенного не происходило, аналитика можно было обвинить в том, что он направляет участников не туда.

Такое можно сказать обо всех группах, погрязших в сопротивлении прогрессу. Для этой фазы характерен высокий уровень тревожности – в количественном отношении в четыре-пять раз выше, чем в состоянии сопротивления «статус-кво».

Отсутствие направления скрывает огромный страх перемен. Участники боятся предпринимать шаги, которые продвинут их в сторону незнакомого состояния подлинного ментального спокойствия. Они никогда не ассоциировали себя со стабильным миром и не знали, чего ожидать, однако затишье, которое они только что пережили, их тоже не устраивало.

Поэтому препятствия возникают за каждым поворотом. Никто не хочет говорить другому участнику то, что нужно сказать, независимо от последствий. В сущности, участники группы говорят: «Сами скажите мне, что говорить. Возьмите на себя ответственность за это».

Многие терапевты довольствуются тем, что работают с тревожностью у каждого участника группы в отдельности. Групповым опытом они пренебрегают. Когда тревожность у кого-то из участников привлекает внимание терапевта, она становится предметом индивидуальной терапии в групповом сеттинге. Иногда терапевты упорно отзываются на просьбы группы о советах и руководстве.

С нашей точки зрения плодотворнее в ответ на требования дать руководящие указания подчеркнуть, что гораздо важнее изучать, как участники избегают эмоционально нагруженных тем при взаимодействии друг с другом и наедине с собой. Метания между стремлением придерживаться безопасных тем и влечением к новым становится возможностью выявить и разрешить неотвязные личностные паттерны. Давайте подробно рассмотрим группу в состоянии сопротивления прогрессу.

Один терапевт прекратил практику в городе и нанялся на работу в больницу, до которой 150 километров. Он дал своей единственной группе, которая проходила у него комбинированную терапию (combined treatment), список возможных ведущих, и участники после серии собеседований сделали выбор. Большинство из них приступили к совместной терапии, поскольку групповой аналитик не вел индивидуальный прием.

Это было тесно сплоченное сообщество, которое работало вместе много лет. Когда они начали терапию у нового аналитика, то собирались раз в неделю – в основном по привычке и из личной привязанности, а не потому, что у них было стремление что-то делать со своими сложностями в межличностном взаимодействии. Главной ареной для работы над своими внутренними трудностями участники считали индивидуальные сессии.

Сплетенная в группе сеть отношений между участниками то и дело содрогалась под напором сильных чувств, однако сохраняла более или менее симметричные очертания. В группе выделялась внутренняя подгруппа, участники которой были прочно связаны друг с другом, внешняя подгруппа, подчинявшаяся одному-двум участникам, и две периферийные фигуры, которых остальные почти все время игнорировали, однако поддерживали, когда те рассказывали о трудностях с супругами и родными.

Однако за последний год особого прогресса достигнуто не было. Участники группы единодушно считали, что группа обеспечивает им ценный опыт, за который они благодарны. В сущности, налицо были все признаки группового сопротивления «статус-кво».

Новый аналитик подождал, пока участники к нему привыкнут, и попытался начать работу с общим сопротивлением. Он спросил участников, что, как они считают, он думает о бесконечных, неделя за неделей, разговорах об одних и тех же людях с одними и теми же проблемами. Неужели они полагали, что он этого от них и хотел? Если да, какая ему польза с того, что он позволит им плыть по течению? Под его упорными вопросами запутанная сеть реакций, которая поддерживала этот паттерн, распалась.

Однако вместо того, чтобы двинуться в сторону прогрессивной коммуникации, участники восприняли «бестактные расспросы» как оживление старых призраков, которых они только-только загнали в могилу. Они почувствовали, как погружаются в пучину прежних несчастий. Они пришли за облегчением симптомов и добились своего – а новый ведущий бесцеремонно предлагал им пострадать еще.

Поначалу было много разговоров о том, чтобы «разузнать» о других групповых терапевтах. Было даже два пробных собеседования с другими профессионалами. Когда групповой аналитик предположил, что участники бегут не столько от него, сколько от чувств, которые им в себе не нравятся, от этого плана отказались.

Тогда участники регрессировали и вернулись к разговорам о внешних событиях и проблемах реальной жизни. Групповой аналитик не стал ловиться на эту наживку. Отчаянные крики о помощи услышаны не были. Аналитик просто переадресовывал подобные проблемы другим участникам. Он понимал, что если поможет им разобраться с подобными внешними проблемами, то лишь подтолкнет участников к тому, чтобы и дальше избегать тревоги, которая сопутствует разведыванию новых психологических территорий, и отдалит тот день, когда нужно будет вступить в конфронтацию с сопротивлением переноса на него как на того, кто обострил у пациентов тревогу.

Участники полагали, что новый терапевт не приносит им особой пользы. Они сравнивали его со своим первым групповым терапевтом, который был «всегда готов» помочь им сделать выбор на распутье, и сравнения эти были нелестными. На это групповой аналитик лишь задавался вслух вопросом, почему же он так мало может дать группе.

После долгих разговоров о его черствости участники группы решили, что просто снабжали его неверной информацией. Ведь он, в конце концов, почти ничего о них не знает. Участники добровольно вывалили на аналитика массу сведений, в основном автобиографического характера. Реакция других участников подтверждала подозрения аналитика, что на самом деле здесь ничего не болит. Когда сведения были новыми – о нынешних переживаниях участников группы – их сообщали ради того, чтобы произвести «фурор». Делался сильный упор на секс и сексуальный опыт. Даже когда терапевт объяснил участникам группы, что это за паттерн, это никогда не вызывало подлинного инсайта.

Было очевидно, что подобные душевные излияния – бессознательный маневр, призванный обойти непредсказуемое. Как только ведущий замечал подобную диверсию, он тут же привлекал к ней внимание участников.

Противоречие становилось все заметнее. Участники стремились вперед – и при этом не хотели этого делать. Страдания толкали их к прогрессу, а страх заставлял топтаться на месте. Одновременно случались тяжелые приступы нерешительности по поводу перехода на новую работу, расставания со старыми бойфрендами, поездок на отдых в Европу, записи на кандидатские экзамены. Группе было разъяснено, что подобное смещение – это способ избежать более важного материала в здесь-и-сейчас.

Внезапно разразилась эпидемия соматизации: затяжные простуды, периоды субфебрильной температуры, с которой никак не удавалось справиться, необъяснимые расстройства желудка и головные боли. Все это становилось предлогом для пропуска сессий или для недостаточно активного участия во взаимообмене. Хотя это явление было объяснено как то, что тело выражает чувства, которые отрицает психика, отыгрывание упорно продолжалось. Только когда аналитик исследовал каждый симптом отдельно – например, спрашивал, что хочет сказать головная боль, - подобные отговорки сходили на нет. Их вытеснило совсем загадочное отыгрывание. Скажем, участники группы, обращаясь друг к другу, забывали имена. Тем, кому становилось интересно, почему так получается, было дано объяснение: это способ забыть что-то, что участники могли бы сказать друг другу. Они не хотели выдавать свое неоднозначное отношение друг к другу.

Аналитик спросил участников, против чего они возражают – может быть, вообще против того, чтобы говорить что бы то ни было, невзирая на последствия? На это было высказано много рационализаций и масса опасений. Участники группы с относительно более серьезными нарушениями психики, когда у них повышался уровень тревожности, прибегали к относительно более примитивным защитам. Один из них смог выйти из диссоциированного состояния только с помощью товарищей по группе. На одной из сессий он пустился в путаные рассуждения с использованием непонятных слов, которые сам же и изобретал. Остальные участники потребовали, чтобы он говорил осмысленно. Это привело его в ярость, однако, выпустив пар, он стал вести себя рациональнее.

Многие участники объявили, что сказали друг другу все, что нужно. Казалось, они погрязли в нерешительности навеки. Участники язвительно отмечали, что то, что аналитик сообщил им о них самих, в группе особенно не помогает, зато помогает в повседневной жизни. Некоторые обнаружили, что приносят пользу окружающим, однако им самим никто не помогает. В общем и целом им казалось, что терапевт не слишком рвется им помочь.

Групповой аналитик понял намек и поинтересовался, почему участники группы думают, будто он не хочет им помочь. Они уклонились от ответа. Тогда аналитик смягчил формулировку и спросил, какую именно помощь они хотят получить. Одни участники ответили, что хотели бы, чтобы их оставили в покое, другие – что инсайтов слишком много, а третьи пожелали, чтобы терапевт перестал указывать им на попытки уклониться от ответа и не объяснял, чего именно они пытаются избежать.

Аналитик с ними согласился. Он признал, что, пожалуй, нет необходимости высказывать все, что они чувствуют друг к другу или к аналитикам. Никто не давит на них, чтобы они добивались прогресса. У них есть право потратить на работу в группе сколько угодно времени. Он будет сидеть с ними столько, сколько они пожелают.

Подобная процедура присоединения вызвало у негативно внушаемых участников волну возмущения. Для одних это стало приглашением снабдить группу информацией, которая использовалась для низменных целей – манипуляций, соблазнения, неявного поддразнивания – ради того, чтобы привлечь внимание. В конструктивную коммуникацию все это не переходило. Для других это смягчило ситуацию, они стали чувствовать себя в большей безопасности. Однако в целом это стало соломинкой, которая сломала спину группового сопротивления. Большинство участников решили, что проходили терапию достаточно долго. Они устали от игр, в которые играет терапевт. Участники упрекали его в том, что он держит их в состоянии неопределенности. Чего он на самом деле хочет? «Правды, - ответил терапевт. – Неприглаженной и подробной правды обо мне и друг о друге». Тогда участники продолжили в красках описывать терапевта; получившийся портрет был смесью фактов и фантазии.

Излив свои чувства к терапевту, участники обратили внимание друг на друга. Между ними начался долгожданный взаимообмен. Всплыли насущные вопросы, о которых раньше никто не заговаривал, и стало понятно, где остались нерешенные задачи. Коммуникация по большей части приобрела совершенно новое качество и содержание. Вскрылись нарывы раздутых страхов: участники боялись чувства собственной никчемности, ощущения, что они никому не нравятся, что их отторгают. Когда аналитик интерпретировал неуверенность в группах и подгруппах, возник сильный положительный перенос на него. Уровень тревожности упал. Группа в целом ступила в неразведанную быстрину.

Когда мы начинаем работу с новой группой, всегда возникает искушение первым делом разрешить сопротивления прогрессу, а работу над разрушительными для терапии конструкциями или над болотом статус-кво отложить на потом. Тревоги и насущные нужды участников отчаянно требуют нашей поддержки. Однако по этому опыту отдавать приоритет сопротивлению прогрессу в ущерб работы с контрактом, межличностными связями, феноменом группы и осознанием неизбежного застоя ведет к тому, что работа в группе будет бурной и излишне поспешной, а участники будут то и дело покидать ее раньше времени. Если играть партию группового терапевта на слух, это не поможет создать порядок в группе.

Мы обнаружили еще одну причину, по которой не следует первым делом заниматься сопротивлениями прогрессу. Групповая терапия может сработать и очень быстро. Иногда у участников наблюдается улучшение в относительно краткий период. И чем сильнее впечатление, которое производят на них результаты работы, тем менее они склонны говорить об отрицательных чувствах к товарищам по группе или к ведущему. Когда же в них накапливается агрессия, они не выражают ее, опасаясь последствий.

Чтобы разрешить это противоречие, участники, в частности, стараются просто сбросить это бремя, придумав какую-нибудь уважительную причину для прекращения терапии. Если участники группы склонны к саморазрушению, они иногда начинают функционировать расщепленно (fragment their functioning) или совершать недопустимые поступки ради того, чтобы их исключили из группы.

Подобная тенденция накапливать подавленную враждебность особенно сильна у тех участников, которые при любых обстоятельствах подавляют у себя агрессивные импульсы, если на них «давят». При терапии таких пациентов показано прежде всего прорабатывать склонность разрушать отношения, а стремлением к прогрессу пока пренебречь.

Дата добавления: 2015-06-29