Пролог. Июль в Пампоне 9 страница

— А к тому, что идёт за нами кто-то, — сказал Мастдай. — Далеко, но кажется, что по следу…

Печкин оглянулся.

По далёкой насыпи двигалось нечто, вздымало пыль…

— Давай-ка живей, — сказал Мастдай. — Не хочу я сегодня встречаться с кем попало. Допустим, что проводов нет, а я тебя пугал. Но нет моих сил дожидаться. Бегом! Вон к тем развалинам! Хоть в Зоне и не бегают…

Проводов, на счастье, не оказалось, но…

— Аномалия! — крикнул Печкин. — Прямо передо мной!

— Молодец, — сказал Мастдай и ловко разбросал несколько гаек с ленточками, обозначив границы «плеши». — Теперь пошли…

Строение, судя по кирпичам, было очень старое, без крыши, с узкими окнами.

— Батюшка говорил, тут часовня была, — сказал Мастдай. — Капличка по-здешнему. Ну-ка, глянь в свою оптику — кто там по нашу душу? А я здесь осмотрюсь…

Печкин вытащил бинокль. Никто живой за ними не шёл просто пылевой вихрь мотался туда-сюда по насыпи, словно решая — стоит с неё сходить или ну его? — Это ветер, — сказал Печкин. — Ветер поднимается перед грозой…

— Ну и у меня чисто, — сказал Мастдай. — А мог бы и кровосос притыриться… Иди сюда.

— Печкин! — рявкнуло в ушах. — Вы что там, спите? Где вы?

— Прости, Матадор, — сказал Печкин. — Я про связь-то забыл…

— Где вы?

— Мы у этой… У каплички кукуем…

— Знаю, — сказал Матадор. — Подежурьте там пока, я скажу… Мастдай меня слышит?

— Теперь слышит, — сказал Печкин. — Белого нашли?

— Нашли, — сказал Матадор. — Только не Белого и не майора. Снайпера мы нашли, судя по винтовке. Как я и предполагал, в районе водокачки. Там, собственно, одна винтовка и осталась от киллера — она собакам ни к чему…

— Вот и ладно, — сказал Мастдай. — Вот только непонятно мне, почему же винтарь-то бросили…

— Так снайпера, наверное, псы порвали ещё до того, как до него майор добрался, — сказал Матадор. — Или никуда наш служака не добрался… Так что на всякий случай посидите, место тихое, если без ума не шарахаться… До связи!

— До связи, — сказал Печкин. И спросил: — Мастдай, а как же они так быстро дошли? Ну, сколько мы там двигались — полчаса от силы…

— Это Зона, — сказал Мастдай. — Тут бывает.

И рассказал о том, как сталкер Софрон, вознамерившись переночевать на хуторе Барсуки, целую неделю перебирался через город, заросший бурьяном. Он шёл и шёл, останавливался для отдыха и сна, а к дому всё никак не мог подойти.

Кончился у Софрона провиант, кончилась вода, радиофаг кончился, и двигался Софрон уже ползком, а перед глазами торчали всё те же высохшие будылья, и не было им краю. Хотя хата была уже совсем близко, и на подоконнике стоял старый патефон с раструбом, и бесконечно лился оттуда гнусавый лирический голос:

Я понапрасну ждал

Тебя в тот вечер, дорогая,

Ещё не знал я, что чужая

Ты для меня.

Мне бесконечно жаль

Твоих несбывшихся мечтаний,

И только боль воспоминаний

Гнетёт меня…

Хотелось счастье мне

С тобой найти,

Но, к сожаленью, нам

Не по пути…

И на связь не мог выйти злосчастный сталкер, потому что враз разрядились все батареи в ПДА. Он и в воздух палил в надежде привлечь хоть чьё-нибудь внимание, а потом отключился. И привели его в сознание не иные кто, как Мастдай и Дуче, ещё не рассорившиеся. И спросили, в кого же он все рожки разрядил…

— А назад он не мог повернуть? — сказал Печкин.

— Тогда ещё хуже было бы, — сказал Мастдай, но почему, уточнять не стал. — Уж такое там место. А песенка эта все мозги ему выжгла не хуже Радара…

Печкин свернул за угол по малой нужде и воскликнул:

— Ура! Здесь и покемарить можно!

Мастдай встал за его спиной, схватил за плечи:

— Назад, дебил! Оружие к бою!

Перед ними высилась куча свежих опилок. Мастдай дал по опилкам очередь.

— В башку бей!

Кого в башку, хотел спросить Печкин, но тут опилки взлетели в воздух, и метнулась к сталкерам здоровенная тварь…

«Абаканы» стреляли и стреляли, пока тварь не затихла.

Печкин ничего не соображал, а Мастдай ничего не объяснял. Он пнул облепленную опилками тушу и сказал наконец:

— Оба мы дураки. Я — потому что здание не обошёл. Ты — потому что не подумал: откуда в Зоне свежим опилкам взяться? А кровосос третий с нами дурак, хоть и говорят, что кровососы умные. Он невидимым стал, а опилки-то его обрисовали! Хорошо бы ты покемарил!

И добавил:

— Кровососа всегда бей в башку! Хрен с ними, со щупальцами! Пусть их учёные сами добывают!

Печкин был спокоен, но знал, что страх придёт позже.

— Как-то уж больно быстро мы с ним управились, — сказал он. — В кино-то поединки вон какими долгими бывают… Регенерация, говорят, и прочее…

— Мы не в кино, — сказал Мастдай. — И не в книге. Бей в башку — и вся регенерация…

— Всё равно придётся расписывать схватку на три страницы, — сказал Печкин. — А то скажут — неубедительно…

— Те, которые пишут да снимают, — сказал Мастдай, — к Зоне и близко не подходили, развлекались в Зомбилэнде по профсоюзной путёвке. Конечно, в чучело можно до посинения стрелять, а оно всё ещё рыпаться будет…

— Зато можно теперь поваляться на опилках, — сказал Печкин, но быстро спохватился: — Откуда же опилки взялись? Привезли овощеводы полный кузов из ближайшего леспромхоза — рядки мульчировать?

— Вот об этом, — сказал Мастдай, — ты и напишешь в своей книге. Что-нибудь придумаешь. Что Батюшка решил восстановить капличку, нанял Техаса с пилой…

— А где он свежий лес взял?

— Тоже придумаешь. Ты же писатель. В принципе можно с белорусской стороны пригнать хоть лесовоз. Но кому оно надо?

— Будем считать, что опилки самозародились, — сказал Печкин — Или какие-то особые древоточцы завелись…

— От шашеля опилок не бывает, — сказал Мастдай. — Одна труха. Хреновая у тебя фантазия, писатель. Вот показывал тебе Матадор новенький грузовик на автобазе в Пирожках? Все остальные ржавчина съела, а он как с конвейера.

— Показывал, — согласился Печкин. — У него ещё вроде двигатель работает до сих пор…

— Вот видишь, а ты говоришь, — сказал Мастдай. — Если мог сохраниться со времён Союза грузовик на ходу, так куча опилок и подавно…

— Вот уж нет, — сказал Печкин. — Вот уж часовню восстанавливать при советской власти никто бы не стал. Небось не памятник архитектуры…

— Давай-ка кровососа обратно в опилки запихаем, — сказал Мастдай. — Чтобы собаки не сразу учуяли, а то набегут…

— И всё-таки кровососы умные, — сказал Печкин, когда закончилась грязная работа. — Он всё правильно рассчитал. Непременно нормальный человек свежими опилками в Зоне заинтересуется, подойдёт… Идеальная ловушка!

— Нет, — сказал Мастдай. — В Зоне нормальный человек сначала очередью шарахнет, а уж только потом заинтересуется. И то не всякий…

Они присели у кирпичной стены на дождевике, который расстелил Мастдай, набили автоматные рожки, положили оружие рядом. Печкин закурил…

— А вот это ты зря делаешь, — сказал Мастдай. — Нет, ты кури, кури, но в Зоне лучше бросить табачок…

— Почему? Чтобы дым никто не почуял?

— Не-а, — сказал Мастдай. — Чтобы самому чутья не терять. Я когда бросил, так на меня столько запахов обрушилось! Двадцать лет курил и не знал, что мир на самом деле такой вонючий! Теперь ко мне никакой зомби не подкрадётся — издалека услышу…

— Так многие же тут курят, — сказал Печкин. — Практически все.

— Курят — значит меньше моего жить хотят, — сказал Мастдай.

И только тут Печкина начало колотить.

— Выпей. — Мастдай протянул ему флягу. — Это домашний коньяк.

Печкин хлебнул, выдохнул:

— Да-а…

— Вот видишь, а ты говоришь… Присылают мне из дома…

Некоторое время они сидели молча, потом Печкин спросил:

— А почему ты в Зону подался?

Вообще-то такие вопросы здесь считаются неприличными — так же, как про заработки, интимную жизнь или вероисповедание. А все журналисты почему-то задают именно такие! Но Мастдай не возмутился и сказал:

— Неохота мне было становиться румыном. Какой из меня румын?

Тут только Печкин расслышал, что говорит известный головорез с приятным таким акцентом, как цыган Будулай в сериале.

— Кто тебе коньяк присылает? Жена?

Мастдай махнул рукой.

— Дед присылает. А жена — она в румынки подалась: Штефан чел маре, Романиа маре… И дочка вся в неё… А сын — в меня… У нас ведь тоже писатели есть, вот они-то и сбили народ с толку… Потомки даков и римлян… А я считаю, что румыны — это те же итальянцы, только made in China…

Печкин рассмеялся. Мастдай всё больше ему нравился. Вот он как раз подходит для киногероя — простой, да не очень-то простой парень, семейная драма, хрен-перец…

— Ой, — спохватился он. — Я же Матадору не докладывал…

Но так и не доложил он Матадору ничего…

— Так гроза же будет, — сказал Мастдай. — Потому и трещит…

— Тогда сидим, скучаем, — сказал Печкин.

— В Зоне не соскучишься, — сказал Мастдай.

И оказался, к сожалению, прав.

Всю округу потряс такой громовый раскат, что, мерещилось, застукали друг об дружку кирпичи часовенки, намертво скреплённые хитрым раствором давно похороненных каменщиков.

— Это, кажется, не гроза, — сказал Мастдай. — Это, кажется…

— Выброс? — спросил Печкин одними губами.

— Не знаю, — сказал Мастдай. — Только капличка нас не спасёт…

— Он идёт к нам… — сказал журналист.

— Кто?

— Тот, который на насыпи…

— Мама-мама, — сказал Мастдай и добавил несколько слов по-своему. И речь его действительно походила на итальянскую.

То, что взметало вдали пыль, приближалось…

— Таких больших «воронок» не бывает, — сказал Мастдай. — И «каруселей» не бывает… Разве что специально для нас…

— Обыкновенный смерч, — сказал Печкин. — Хотя тоже ничего хорошего… Придётся укрыться за стенами. Ладно, что ему на пути ничего серьёзного не попалось… Я видел торнадо в Канзасе — коровы летают, комбайны, брёвна… Коттеджи их картонные…

Огромная воронка без кавычек поднимала в воздух только выдранную траву, мелкие камешки да тельца неудачливых тушканчиков.

— За стенами не надо, — сказал Мастдай.

— Почему?

— Нехорошо там… И мы уже не в Канзасе, Тотошка…

И Печкин снова удивился ему.

— Прёт прямо на «плешь», — сказал Мастдай. — Она его и прикончит… Схлопнет…

— А так бывает? — сказал Печкин.

— «Плешь» и «вертушку» с неба сдёрнет, если низко летела, — сказал Мастдай. — Ах ты ж… Падай!!!

Печкин выполнил команду автоматически: упал ничком, обхватив шлем руками, что было уже совсем глупо — японское чудо способно защитить голову куда надёжнее.

Но оказалось, что смерч, захваченный «комариной плешью» весит много больше, чем подхваченная им мелочь. С такой силой грохнуться о землю мог разве что знаменитый Сихотэ-Алиньский метеорит, хоть никто при этом событии и не присутствовал…

Даже несколько кирпичей не выдержали — вылетели и попадали вниз. К счастью, мимо лежащих сталкеров… Прошло секунд примерно десять.

— Крандец котёнку, — с облегчением сказал Мастдай. — Поднимайся, писатель…

Печкин попробовал встать — и не смог.

— Брюхо прилипло, — сказал он. — Ноги не отрываются…

— «Жадинка» образовалась, — сказал Мастдай. — Не вздумай руками оттолкнуться!

— Да я уже, — виновато сказал Печкин. — Но с руками всё в порядке.

— Твоё счастье, — сказал Мастдай. — Хотя, по идее, должно и руки приковать…

— Липучка оказалась быстросохнущая, — сказал журналист. — Передние лапки у мухи свободны, да хрюли толку… А ты тоже?

— За компанию, — сказал Мастдай. — Что Илья — то и я… Плохо, что не видно мне ничего, только земля… Лучше бы я руки под голову положил, да кто ж знал… Спасибо каске, что хоть мордой не впечатался… Словила нас матушка Зона.

— Тогда и руки бы приковало, — сказал Печкин.

— Толку теперь от рук, — сказал молдавский грузчик. — Вот набегут тушканчики и начнут нас объедать с филейных частей… Связь! Связь у тебя работает?

— Связь у меня постоянно работает, — сказал Печкин. — Только в эфире всё тот же шум… Но Матадор ведь знает, где мы…

— Если живой ещё Матадор, — сказал Мастдай. — Если ему Зона тоже какой хитрый бенц не устроила… Накопила зла за солнечные деньки…

— А если…

— Помолчи, — сказал Мастдай. — Поздняк метаться. И не вздумай мне тут истерики устраивать…

— Да я и не собираюсь, — обиженно сказал журналист.

Как глупо, думал он. Какой позорный конец. Не в схватке до последнего патрона, не в «электре», убивающей мгновенно. Как мотыльки в паутине. Я в детстве пробовал освобождать мотыльков. Ничего хорошего не выходило. А теперь сам вот так. Пытка бездействием. Пытка беспомощностью. Пытка ожиданием…

Смерть ведь не знает, что официально меня уже нет. Она бюрократизмом не страдает. Она живого от мёртвого всяко отличит. Вот как позорно кончается мой сценарий. Или роман. Конечно, если сценарий, то непременно после фильма надо издавать роман. А также выпускать футболки, бейсболки, значки, авторучки и флэшки с соответственной символикой. И рекламный слоган: «Он шёл в Зону за вдохновением, а нашёл смерть». Муха шла, шла, шла — и копеечку нашла… Пошлость какая… Постер с красивым героем, автомат наперевес… И косые чёрные буквы: «Остальное — судьба». Тоже претенциозное название…

— Печкин, — подал голос Мастдай. — Ты голову повернуть можешь?

— Голову могу, — сказал Печкин. — Шлем не могу. Не отрывается.

— Хреново, — сказал Мастдай. — Грош цена теперь твоему шлему. У меня-то простая маска, её не жалко. Самая дешёвая.

— Нет, — сказал Печкин. — Грош укрепляет позиции на международных валютных биржах. У меня тут наконечник есть особый, сенсорный, как у Стивена Хокинга. Управлять можно языком и зубами. Так что обзор у меня, считай, круговой. Словно экран перед глазами. Хороший гаджет. А то бы я тоже только в землю пялился. Пока всё справа чисто и даже ветер стих… А слева — стена, там смотреть не на что. Разве что на тебя. А это не способствует оптимизму…

— Если тихо — значит сейчас хлынет, — сказал Мастдай. — Это даже хорошо, когда хлынет как следует, меньше живности будет шастать, попрячется мутня… Кроме зомбаков — тем погода по барабану. Ты верующий?

Журналист подумал.

— Теперь, наверное, да, — сказал он.

Теперь такие вопросы задавать друг другу можно, сказал он себе. Момент истины. Тоже затаскали выражение до полной пошлости. Уно, уно, уно моменто… Думаем готовыми блоками, чужими словами…

А надо мыслить позитивно. Как лягушка в притче. Шалишь, лягушачья смерть!

Он ещё раз попробовал приподняться на руках и только сейчас сообразил, что…

— Мастдай! — крикнул журналист.

— Чего? — тревожно сказал сталкер.

— У нас же только комбезы прикованы! И берцы! Это не «жадинка», это что-то другое, вроде клея «Момент». Надо как-то освободиться…

— Точно, — сказал Мастдай. — Ты от природы умный или в институте хорошо учился?

— Да уж за экзамены не платил, — сказал Печкин.

Мастдай повозился, покряхтел и сказал:

— Хорошая была мысль. Только у меня все ножи на груди, не подлезешь… И комбез на правой руке прикован… Э-э-эх!

Послышался треск. Такого желанного звука Печкин давно не слышал…

— Остальное хрен оторвёшь, — сказал Мастдай. — А я-то ещё Сидоровича ругал, что старьё подсовывает! Если бы старьё!

— Мне и думать не стоит, чтобы отлепиться, — сказал Печкин. — Столько бабок впалил в снарягу! Броня крепка! Зато руки свободны, и я ножичек как-нибудь добуду…

Именно что как-нибудь — кармашек-то был на левой руке. Только бы нож не улетел далеко…

Но сумел журналист сделать всё правильно и зажал в правом кулаке кривой клиночек модели «десперадо». Очень подходит к случаю такое название…

— Ты бросишь его мне очень точно, — сказал Мастдай. — Потому что я ничего не вижу. Брось так, чтобы он коснулся моей руки, но не отскочил. Не торопись. Рассчитай всё.

Печкина пробил пот. Он никогда в жизни ни к чему не прилипал, разве что к девушкам. У него не было такого опыта. Журналист представил, что он калека. Как упомянутый Стивен Хокинг. Но этот замечательный человек держит в голове всю Вселенную. А ему нужно держать только ножичек. Тогда всё и получится…

Тогда всё и получилось.

А в фильме герой непременно бы промахнулся, думал Печкин. И тянулся бы за лезвием тщетно и долго, для пущего драматизма…

— Хорошая заточка, — сказал Мастдай. — Только за обстановкой не забывай наблюдать, чего на меня пялиться… Начнём с подбородного ремешка…

После чего затеял живую беседу с собственным комбезом, причём изъяснялся исключительно матом. Наконец дело дошло до берцев и шнурков… Потом Мастдаева глотка издала торжествующий рёв…

Печкин не выдержал, перевёл обзор вправо, повернул картинку на девяносто градусов…

Грузчик винзавода выглядел как чудом уцелевший пассажир после авиакатастрофы. Босой. В изрезанном солдатском белье, с которого свисали остатки камуфляжного комбинезона, закреплённые на плечах. Бронежилет был нараспашку, потому что сгоряча Мастдай перерезал и застёжки-липучки. На непокрытой голове сверкала залысина — пришлось отхватить и часть собственных волос. Мастдай гордился своими чёрными цыганскими кудрями и упорно не стригся под нулёвку, как прочие, хоть оно и причиняло неудобства…

— Балдеешь, падла? — сказал он. — Посмотрим, как ты-то сам предстанешь…

И прошлёпал по земле к связчику.

— Нет, — сказал он. — Не берёт твоя сталь такую кожу. Ну-ка я своим поковыряю… Тоже не берёт. Тут «ниточка» в сборке нужна, да не по карману она нашему брату. Но ты не печалься. Я тебя не брошу. Покуда край обоим не наступит… Обещаю пристрелить из твоего дамского пистолетика раньше, чем… Ну ты понял.

— Ты с детства такой гуманный или хорошо учился? — сказал Печкин. — Не возьмёт моя «беретта» этот композит, даже бронестекло у шлема не пробьёт… Девичья игрушка… Не вьём ей, как сказал бы Топтыгин…

— Тогда у нас проблема, — сказал Мастдай. — Потому что стволы тоже прикованные. Но с зачехлёнными стволами в Зоне не ходят… А гуманизму… Гуманизму меня Белый научил.

— Я идиот, — торжественно сказал Печкин. — Мне же надо просто отключить защиту. Она автоматически активизируется, когда мне опасно становится. Когда датчики сработают — ну, адреналин там и всё такое… Вот теперь попробуй…

Мастдай попробовал — совсем другое дело.

— Молодцы японцы, — сказал он.

— Умная материя, — сказал Печкин. — Сперва как сталь, потом как лёд, потом как воск, потом как мёд… Правда, это про женщину поётся, но к нашему случаю как раз в тему… Да ты не режь по живому!

— Берцы жалко, — вздохнул Мастдай. — Наверное, тоже умные?

— Увы, — вздохнул журналист.

— А эту хрень зачем таскаешь? От хулиганов защищаться?

— Это Синильга от меня хотела защититься, — сказал Печкин. — Надо ей вернуть с глубочайшими извинениями…

Потом Мастдай ухватил его за бока и вытащил, как личинку из кокона.

— Орёл и сокол, — сказал он. — Король Зоны.

— Поглядел бы ты, товарищ, на себя со стороны, — сказал Печкин. И расхохотался потому что на груди у Мастдая красовалась татуировка:

«Ars longa — vita bre…»

Ай да Мастдай!

Хотя было не до веселья. Без комбеза человек в Зоне просто голый. Без обуви — вообще покойник. Или пройдёт по радиоактивной земле, или наступит на кого-нибудь ядовитого. Воистину — «vita bre…».

Берцы пришлось долго пилить ножами. Получились странные обутки, из которых торчали пальцы.

— Как перчатки у велосипедистов, — сказал Мастдай. — Хорошо, что я с собой ношу инструмент и держу во внутренних карманах… А вот упасть бы нам на плащ, так и проблем бы не было…

Он быстро выкроил из обрезков кожи, оставшихся на Печкине, что-то вроде мысков или союзок на сапогах-бурках.

— Вот, запихай, потом пальцами прижмёт, — сказал Мастдай. — В Зоне любому ремеслу научишься, если выживешь…

Оружия у них считай что не было, ножи и «беретта» разве только против людей годились, да и то на Материке.

— Может, повезёт нам и до «Хардчо» доберемся? — сказал Печкин. — Проскочим?

— Нет, — сказал Мастдай. — Уже не проскочим. К нам собаки бегут.

Глава двенадцатая

В стае было десятка два, и при наличии автоматов большой беды стая не представляла бы…

— Может, всё-таки уйдём в часовню? — сказал Печкин.

— Там ещё хуже, — вздохнул Мастдай. — Там кровососиха рожает…

— Дядя, ты меня шутишь… А чего ты сразу не сказал?

— Не хотел расстраивать. Пока мы не войдём внутрь, она для нас безопасна. Супруг хотел её подкормить за наш счёт, но не вышло. Теперь она и разродиться не может, и двигается медленно, но когда мы войдём без оружия… Уж лучше собаки!

— Ага, — сказал Печкин. — А мы с голыми пузами, метательными ножами и пистолетиком для уик-энда…

— Ты хорошо стреляешь? — сказал Мастдай. — Ребята хвалили, — сказал журналист.

— Тогда постарайся завалить одну сразу и наверняка, — сказал Мастдай. — Остальные на неё бросятся, а я ножики стану метать в кучу малу… Может, испугаются, если с ними чернобыльского пса нет…

Совершенно безумная мысль пришла в голову Печкина. А почему бы и нет?

В конце концов, собака — это собака. А собака палки боится… Она боится её уже десять тысяч лет, и за годы мутаций не мог инстинкт не сохраниться… Увидит, что человек нагибается за камнем…

Нет. Ничего она не увидит. Она слепая. Она движется на запах. У неё идеальное чутьё. Обычная дворовая шавка чует много лучше человека. Слепая собака Зоны — много лучше дворовой шавки и даже натасканной на взрывчатку и наркотики профессионалки в аэропорту. Значит…

Стая приближалась. Вот она разделилась надвое и аккуратно обежала «плешь» — то ли чуяли они опасность, то ли гравиконцентрат действительно сдох. Тогда зачем его обегать… Боже, о чём я думаю… Какие они мерзкие… Мало их академик Павлов терзал. Обнаглели тут, распустились…

И всё-таки их жалко. Когда-то они служили человеку верно, за косточку и будочку. А человек их предал, забыл, в панике убегая от незримой беды много лет назад. Им было страшно, больно и одиноко. Они подыхали и они выживали. В них перемешались все породы — овчарки и доги, таксы и двортерьеры… Нет, не было среди них такс, мелких разорвали в первую очередь…

И они не лают. Им нет нужды предупреждать жертву. Проплешины на тощих боках, белая муть в глазах, белая слюна стекает из пасти… Они не лают, они только воют по ночам, тревожа чуткий сталкерский сон у костра…

В журналистской своей молодости Дэну Майскому случалось брать интервью у разных звёзд. Как правило, звёзды селились в особняках. Как правило, особняки, помимо бодигардов, охранялись собаками бойцовых пород — питбули, амстаффы, бультерьеры, фило бразильеро, мастино наполетано… Эти вообще с телёнка. Пару раз дерзкого журналюгу покусали, вот он и стал носить в кармане баллончик с перцовым аэрозолем. Очень даже помогало, только потом прибегали бодигарды…

Как раз такой баллончик он и отобрал вчера у Синильги.

— Стреляй! — кричал Мастдай. — Стреляй, падла!

И совсем очумел молдавский грузчик, когда увидел, что собаки вдруг остановились, завыли жалобно, некоторые завертелись на месте — и вдруг побежали назад не разбирая дороги, иные прямо через «комариную плешь» — она, оказывается, ещё действовала…

— Ты чего не стрелял-то? — по инерции спросил Мастдай.

— Не смеют они меня тронуть, — сказал Печкин. — Мы, журналисты, уж такой поганый и беспринципный народ, что благородные создания нами брезгуют… Заодно и тебя прикрыл!

— Ты шаман, — сказал Мастдай. — Точно шаман. Такого я ещё на видел…

— А ты говорил — хрень, — сказал Печкин и продемонстрировал связчику причину бегства смертоносной стаи. — Скажем спасибо Синильге… Хотя — не начал бы я к ней клинья бить, не достала бы она перец… Да здравствуют мои порочные поползновения!

Связчик всё ещё не мог прийти в себя.

— Так никто не делает, — сказал он наконец. — В Зоне так не бывает… Чтобы так просто…

— А вы пробовали? — сказал Печкин. — Вот таким же макаром в древние годы один мужик изобрёл колесо… Если у них чутьё много сильней, чем у обычной собаки, так и перец подействует в сто раз крепче…

— Подумать только, — сказал Мастдай. — Патронов на них извели — террикон из гильз можно насыпать… Народу они погрызли… А ты пришёл — и на тебе! Вот с ними, оказывается, как можно…

— Это нам повезло, — сказал Печкин. — А вот начался бы ливень или ветер поднялся в нашу сторону… В Зоне же обычно всё время дождик, воздух сырой… Так что это одноразовый случай, как чудо. Воспроизводству не подлежит…

— Тут главное — идея, — сказал Мастдай. — Теперь наши оружейники что-нибудь придумают…

— Можно, например, пейнтбольные шарики взвесью заполнять, — сразу же, не дожидаясь оружейников, предложил Печкин.

— Хотя бы, — согласился Мастдай. — Теперь тебя во всех барах будут угощать… Кроме тех, которые на Милитари, — поспешно добавил он. — Военным мы ничего не скажем: хрен им!

— Запатентую «ноу хау», тогда и без угощений обойдусь, — сказал журналист. — Сам буду всех поить… Слушай, может, на кровососихе перец попробовать? Что-то неуютно мне жить полуобнажённому в чистом поле…

— Не стоит пробовать, — сказал Мастдай. — Кровосос не чутьём берёт… Не буди лихо, пока спит тихо. И автоматы наши… И связь… Как теперь её проверишь. Мой ПДА прилип вниз дисплеем. Его, считай, совсем нет…

— То же самое, — сказал Печкин. — И шлем не оторвать…

Не без опаски прилёг он на обрывки своего бесценного комбеза и засунул голову в шлем. И сразу же услышал:

— …вы там, сучьи дети? Или сдохли?

— Живы, Матадор, — сказал Печкин. — Заберите нас отсюда, дяденьки. Мы голы, босы и безоружны, нас всякий может обидеть…

— Вам там есть где укрыться?

— Нет, — сказал Печкин. — Там занято. Там кровососиха рожает.

— Врёшь! Знаешь, сколько щенок кровососа стоит?

— Я к ним в акушеры не нанимался, — сказал Печкин. — А что Белый с бугаём?

— Не встретили мы Белого, — сказал Матадор, и тут снова затрещало всё и загулькало…

Печкин выждал ещё некоторое время, выпростал голову из шлема, поднялся и весело сказал Мастдаю:

— Хорошие новости! Цены на щенков кровососа повысились!

Связчик не отвечал, и Печкин вдруг с ужасом увидел, почему он не отвечает.

Там, где стоял Мастдай, улыбалась окровавленной пастью химера.

Сталкеры описывают химеру по-разному, а некоторые даже считают, что химера полагается каждому своя, персональная.

В одном они сходятся: она большая, неодолимая и не похожа ни на одно животное — как на Материке, так и в Зоне. Она слишком красива даже для зверя. Она воплощает собой расхожее выражение «Красота — страшная сила».

Вряд ли это существо было мутантом, хотя многие считали, что ухватки у химеры кошачьи. Она любит играть со своими жертвами.

Действительно, на первый взгляд можно найти в ней известное сходство с пантерой — не с настоящей, а со стилизованной скульптором-анималистом — такие чёрные литые пластмассовые фигурки украшали серванты в шестидесятые годы прошлого века. Она казалась отлитой из одного куска. И вообще — химера-пантера-Багира… По ассоциации…

И не была она чисто чёрной — по её бликующему телу непрерывно скользили радужные волны — такие цвета бегут по чешуе тайменя, выведенного на берег удачливым рыбаком. У древних римлян тоже была какая-то подобная рыба, кажется, дорада — патриции на пирах балдели, как она подыхает. У патрициев не было другой цветомузыки.

Но сама химера, видимо, балдела от того, как подыхают люди. И не столько физически подыхают, сколько морально. Как будто для неё человеческий ужас был куда привлекательней, чем людская плоть.

Иногда, насладившись лакомой пищей, она отпускала человека — без видимых причин. А то откуда было бы взяться рассказчикам.

Печкин много слышал и читал о том, что в последнюю предсмертную секунду проносится перед человеком вся-то его жизнь от первого сознательного впечатления до…

А если не проносится, думал журналист, значит — всё-таки не последняя? Потому что сейчас он не мог припомнить почти ничего из своей достаточно бурной биографии.

Химера глядела на него прекрасными золотыми немигающими очами, словно хотела что-то сказать — или, наоборот, услышать что-то от него. Один сталкер даже утверждал, что химера вошла с ним в телепатический контакт и они договорились…

Господи, думал он, пусть она уйдёт. Пусть появится Белый и прогонит её — говорят, он это умеет. Пусть то, что говорят, окажется правдой. Или пусть окажутся правдой слухи о её внезапном великодушии. Отойди от меня, сатана. Ты добилась своего — мне страшно. Мне так страшно, что я даже не могу обгадиться, потому что все мышцы мои стали каменными.

Господи, думал он, пусть она уйдёт. Ты ведь только что совершил маленькое чудо с собаками. Ты внушил мне мысль пристать к официантке, Ты приказан ей вытащить баллончик с перцем. Так почему бы не продолжить в том же духе? Ведь Ты зачем-то оставил меня в живых — неужели для того, чтобы это создание, явно не Твоей работы и не Твоей фантазии, меня прикончило? Или Ты потому и не можешь приказать ей, потому что — не Твоей работы?

Господи, думал он, пусть она уйдёт. Пусть я останусь жить дальше, сознавая своё полное ничтожество. Нет во мне больше гордыни, ни грамма не осталось. И достоинства не осталось. Да, я хотел бы, чтобы Мастдай остался в живых, но я же не виноват, что она начала с него. Ведь это у него наколка. Надо же. «Искусство вечно — жизнь коро…». И всё. Даже на последнее слово не хватило жизни. Может быть, никакой он не грузчик был, а режиссёр или художник.

Дата добавления: 2015-06-29