Что посеешь, то и пожнешь

Чума

Всего мы ожидали от этой жизни, но только не девятого вала детской беспризорности. Слово-то забытое — «беспризорники»… Посмотрите внимательно на улицы, на вокзалы, автостанции, полутемные скверы: кто эти мальчишки и девчонки с быстрыми глазами и чересчур свободными манерами. Да, дети. Еще — дети. Но уже дети — опасные. Растленные, с малых лет готовые на все. Ибо чего еще можно ожидать от мальчишки, который с десяти лет живет один на вокзалах в обществе бичей, бомжей, проституток и воров. Чего ожидать от десятилетней девочки, подобранной на Подольском вокзале, девочки, которая уже ворует и имеет половые связи...

У нас уголовная ответственность за нетяжкие преступления наступает с шестнадцати лет, а за тяжкие — с четырнадцати. Значит, до шестнадцати лет можно воровать, особо не боясь...

Как бы ни хотелось сторонникам жестоких мер, но этот порог снижать нельзя, ибо тогда мы повторим карательную практику двадцатых-тридцатых годов, когда у нас была введена уголовная ответственность детей с двенадцати лет. Но нельзя закрывать глаза и на то, что именно порогом уголовной ответственности детей пользуются взрослые преступники. Они подбивают подростков на мыслимый и немыслимый «беспредел», говоря, что «им все равно ничего не будет». И ведь верно. Не будет. Если, конечно, не считать «малолетки», то бишь колонии для малолетних преступников в частности и сломанной жизни вообще...

Но ведь подростки чаще всего не думают. Даже не знают, не представляют, на что их подбивают. И идут на все. Анаша, проституция, воровство и даже грабежи — это, простите меня, еще «семечки». А теперь представьте себе наемного убийцу в возрасте тринадцати лет и шести месяцев. Убийцу, который может сделать все, вплоть до сожжения жертвы заживо, — и ему «ничего не будет», поскольку даже за тяжкие преступления уголовная ответственность наступает только с четырнадцати лет. И представьте себе, кем он вырастет...

А у девчонок дорога одна — в проститутки.

Алине Сабитовой из Елабуги — шестнадцать лет. Кате Дерябиной из Казани — четырнадцать. Оксане Федоренко из Иркутска — пятнадцать. Но их судьбы, их рассказы о себе страшно одинаковые, словно под копирку. Прежде всего, конечно, неблагополучная семья. Мачеха или отчим. Издевательства. Пьянство безобразное или «в меру». Случайные ранние половые связи или изнасилование, оставшееся тайным, а потому и безнаказанным. Или и то, и другое — вместе. Тусовки в своем городе, среди местных «крутых» и коммерсантов, но чаще всего — просто среди местной шпаны. В своем городе «развернуться» малолеткам все-таки трудно: все знают, родители, школа, милиция... И тогда, сговорившись, вдвоем-втроем девчонки сбегают из дома, едут вроде бы мир посмотреть, себя показать. И конечно, в большие города — Москву, Петербург... А там все просто. Там их моментально вербуют.

Делается это так. К девчонкам, в растерянности толкущимся на вокзале, подходит их сверстница, а чаще всего девушка постарше. Она их, беспризорниц, определяет сразу по неряшливости, неухоженному виду, поведению: смеси провинциальной робости и наглости одновременно. И предлагает: «Девочки, хотите работать?» А те уже знают, что сие означает. Договариваются сразу, тут же. И взрослая девушка отвозит их на квартиру в Москве, как правило, на окраине, в большом жилом массиве. Квартира трехкомнатная. В каждой комнате живут по три-четыре девочки. Там новоприбывших отмывают, покупают кое-какие вещи, а вечером уже выводят на работу. Документы, разумеется, отбирают. Если они есть.

Работают на точках. Скажем, на Тверской улице в Москве такие точки может заметить любой внимательный прохожий. У телеграфа, у гостиницы «Минск», у ресторана «Баку», словом, через каждые двадцать — тридцать метров толкутся группы девчонок четырнадцати — шестнадцати лет во главе со взрослой девушкой или женщиной — сутенершей, «хозяйкой» дома, содержательницей. К точке подкатывает машина — клиент. Спрашивает у сутенерши: «Сколько?» Та называет цифру. Клиент передает ей деньги, выбирает девчонку себе по вкусу и увозит ее до утра. Утром девочка возвращается на квартиру, отмывается, отсыпается, а вечером ее снова выводят на продажу.

У каждой сутенерши, как правило, две крыши: уголовники и — милиционеры. Установлена такса за охрану каждой «головы»: чем ближе к центру города, тем выше.

То есть детская, малолетняя проституция — налаженный преступный бизнес. Деньги там вращаются громадные. Бизнес практически безопасный, потому что никто и никогда в милицию там не обращается: ни крутые, ни сутенерши, ни сами малолетние проститутки. Они только одного боятся: как бы не попасть на ночь к «люберецким» или «солнцевским»... Те, как говорят девчонки, отличаются особым садизмом: купленную на одну ночь малолетку насилуют всем кагалом, по несколько суток не выпускают. А в остальном беспризорные девчонки-проститутки даже довольны своим существованием, говорят, что так, мол, получше, чем с бичами и бомжами на вокзалах ошиваться... О том же, что с ними будет, как правило, никто из них не думает. Не думают даже о том, что могут нарваться на маньяка или группу маньяков, садистов, что их могут замучить, растерзать, выбросить где-нибудь на помойке и никто о них не узнает: тысячи и тысячи мальчишек и девчонок в розыске по России, кто и когда определит, чей там труп нашли на пустыре...

По данным государственного доклада о положении детей, сейчас в России сирот больше, чем было после Великой Отечественной войны. А беспризорников – по заключению Российского детского фонда и движения "В защиту детства" – от 3 до 4 миллионов. Они живут вне времени, пространства, страны, государства. Попадут в облаву - окажутся в приемнике-распределителе, не попадут - так и бродят.

Кстати, сейчас решено паспорта выдавать с четырнадцати лет. Мол, они взрослые уже, нечего лишать их прав. Только я с беспризорной кочки зрения подозрительно думаю: а уж не для того ли затеяно, чтобы уже с четырнадцати лет судить их на полную катушку!? Нечего, мол, цацкаться... Вполне возможно, что я чересчур подозрителен. Но вот раньше любое вступление в половую связь с несовершеннолетними каралось законом, а сейчас - можно с четырнадцати лет, если «по взаимному согласию». Да за такой уголовный кодекс совратители малолетних, педофилы, сутенеры и сутенерши теперь на всех углах (где торгуют детьми) будут возносить хвалы родному им государству! Следствия такой глупости (о злом умысле говорить не имею права) сказались тут же: число преступлений против малолетних выросло втрое. Но, кажется, депутаты опомнились и в 2002 году, через четыре года после своей же ошибки, внесли изменения и дополнения в Уголовный кодекс, по которым планка половой неприкосновенности с 14 лет повышается до 16 лет. Кстати, в США, на которые часто любят ссылаться наши сторонники неограниченных свобод, законы, защищающие детей, отличаются особой суровостью и бескомпромиссностью. Там вообще каждого человека, не достигшего 18 лет, рассматривают как ребенка. А если, не приведи случай, кто-то посягнул на невинность ребенка, пощады, как у нас, не будет. Вступление в половую связь с несовершеннолетними карается заключением до 10 лет, а изнасилование не достигших 14 лет – пожизненным заключением.

Беспризорники. Откуда-то из двадцатых годов вдруг пришло в нашу жизнь это слово. Только их, нынешних, лишила детства не гражданская война... Дети бегут из домов, из семей, из своих маленьких городков и стекаются в мегаполисы, где легче затеряться, легче пристроиться к банде. И с каждым днем их все больше и больше. Из них, из беспризорников, и набирается сейчас значительная часть армии преступников.

Не хочу пугать, но, по некоторым наблюдениям, чума только еще начинается.

Стелла Шармина, психолог

Сейчас мы пожинаем то, что посеяли давно. Как направились в тридцатые годы «девушки на трактор», так до сих пор не могут остановиться. Мать с утра до вечера на работе, а ребенок с трех лет — в казенном заведении. А раньше — так и с полутора! Больше маме «гулять» и «бездельничать» не позволяло родное государство. Давайте марш-марш энтузиастов на производство, «ковать чего-нибудь железного».

А в казенном заведении, куда попадает вчерашний еще грудничок, жизнь и нравы жесткие, без деликатничанья. Помню, заграничных гостей в наших детских садах больше всего поразила комната с горшками, в которой малютки всем коллективом и садятся на эти самые горшки. Если уж акт испражнения, более чем интимный, с детства происходит «в коллективе», на глазах у всех, то какой душевной чуткости, тонкости можно ожидать от людей, с первых шагов жизни выросших в таких условиях?

Каждое поколение, изуродованное советской системой, воспитывало потом не то чтобы себе подобное, а еще хуже. Раньше подростков держали всеобщая казарма, жестокая идеология и мораль. Но они с каждым десятилетием размывались все больше и больше. Все чаще подростки стали говорить нам, родителям: «Вот ты два института закончил, тридцать лет на заводе прокорпел, а чего добился?» Особенно страшен этот вопрос сейчас, когда пятидесятилетний профессор перебивается с хлеба на квас, а двадцатилетний неуч, но «крутой» торговец, раскатывает на «мерседесе». Иначе говоря, происходит полная смена ценностей, моральных критериев, общественных ориентиров.

Мы даже не задумываемся, в каких условиях живет подросток и как он смотрит на эту жизнь, быт, нам привычные. Нам, но не ему. Кошмар нашей действительности — квартиры. Бабушки хороши, когда живут отдельно. И тети с дядями — тоже. Но когда в двухкомнатной квартире толкутся три, а то и четыре поколения, когда от тесноты и спертости жизни люди то и дело срываются в скандалы, когда ребенок может побыть один только в туалетной комнате, то он живет с единственной мыслью: лучше я сдохну, но больше этого я выносить не могу...

Наконец, дети абсолютно бесправны. Ребенок — своего рода собственность родителей. До восемнадцати лет он неправомочен. Юридически его как бы не существует. В Москве только-только пересмотрели законодательство о приватизации квартир. Но ведь за прошедшие годы уже тысячи детей стали обездоленными. Родители-пьяницы продали приватизированную квартиру кому попало, деньги пропили, а их сын или дочь на всю жизнь остались без крыши над головой: их права в приватизации жилья не были оговорены. Сейчас, вроде бы, опомнились. Но ведь тем, кто потерял, квартиры уже никто не вернет…

Душа подростка — особенно ранима. В мире должен быть человек, с кем он может поговорить, посоветоваться, поделиться. С кем? Родителям чаще всего не до него. После работы — по магазинам, а дома хватает сил только поесть да залечь на диван. Вот характерный пример. Пришел ко мне на консультацию отец, рабочий из Подольска. Жена умерла, оставила троих детей. Он их растит, воспитывает, не женился. Старшие — уже большие, а младшему — только девять лет. И он регулярно убегает из дома. Ездит с шоферами день-другой, возвращается, потом снова убегает. Его уже все шоферы знают. Отец недоумевает, не понимает. Поговорила я с ним и убедилась: хороший он человек, добросовестный, работяга, добытчик. Но в доме — одни мужчины. Отношения сдержанные, суровые. В общем — казарма. А мальчишке нужно тепло, общение. И он находит это тепло у шоферов, чужих людей, которые в дороге говорят с ним за жизнь, интересуются его взглядами, соображениями, сами о себе рассказывают. Согревшись у чужого огня, мальчишка возвращается в свой холодный дом.

И это ведь еще благополучная семья, где хоть и матери нет, но отец — чудный человек, заботливый, об алкоголе там даже и речи не может быть.

А уж о семьях, где отчим или мачеха свирепствуют, где отец и мать совместно пьянствуют и издеваются над ребенком, — и говорить не приходится. Оттуда дети бегут сразу же, как только входят в сознательный возраст.

Да, раньше не было такого повального бегства подростков. Так ведь раньше система была жесткой, больше было контроля, меньше свободы. А свобода имеет свойство вскрывать многие нарывы, что накапливались годами. Так, «вдруг» обнаружилось, что для многих детей жизнь в семье, в доме — невыносима. Раньше-то, при жестком режиме, куда ему было податься, уйдя из дома? Как прожить? Да никак. А сейчас оказалось, что подростки могут обойтись без родителей: можно пристроиться возле коммерческого ларька, что-то подать, принести и даже заработать. Но дорога в таких условиях одна — в уголовный мир. Девчонок делают малолетними проститутками, а мальчишки попадают в шайки взрослых воров.

Думают ли подростки о будущем? Как психолог могу с уверенностью сказать: нет! На наш, взрослый взгляд, их жизнь в подвалах, на чердаках, на вокзалах — сплошной кошмар. Но в том-то и дело, что подростку она не в тягость. Во-первых, свобода. А во-вторых, психология подростка такова, что он живет одним днем и даже одним часом. Захотелось ему поесть — начал думать, где бы и как бы ему перекусить. Захотелось спать — стал искать место для ночлега. Нашел — и все прекрасно, никаких проблем. Даже о завтрашнем дне он не думает — вот в чем дело.

Дата добавления: 2015-06-30