Сон десятый

Галя Астахова, 14 лет, Москва

Мне было тринадцать лет, когда меня изнасиловал родной дядя. Ну мы с девчонками уже покуривали, собирались вместе, выпивали. Домой поздно приходили, а иногда и не ночевали. Вот один раз я пришла домой утром, он стал кричать на меня, разозлился сильно, что я дома не ночевала, орать стал, бить, схватил и, говорит, сам не понял, как случилось. Мама на работе была, она на почте, отец — на заводе. Потом отец избил его страшно, сам отсидел пятнадцать суток, а его посадил в тюрьму.

В четырнадцать лет я познакомилась с одной взрослой компанией. Стояла, ловила такси, и тут возле притормознула машина. Двое впереди, двое на заднем сиденье, и там еще одно место было. Довезли меня до дома, взяли телефон. Я вообще больше люблю... мне и сейчас, и всегда нравились взрослые мужчины до тридцати — тридцати пяти лет. Они как раз такие и были.

Потом они позвонили, мы стали встречаться, они даже дома у меня были. Правда, потом мать наорала на меня: «Нечего здесь блат-хату разводить!» Но сделать она ничего не могла, не в ее власти. Одного из тех я полюбила, его Славиком зовут, ему двадцать семь лет. Стала бывать у них. В Перове у них квартира трехкомнатная, блат-хата. Там все в коврах, специально для кайфа оборудовано, чтобы с комфортом. Там ведь как вмажутся, все лежат с полотенцами на глазах. Так лучше на коврах, чем на простом полу.

Когда я первый раз туда пришла, они как раз гонца посылали к барыге в Новогиреево за кайфом. Я же ничего не знала, поинтересовалась. Ну дали попробовать, и мне сразу понравилось. Это был винт, они все винтовые и других наркотиков не признают. Ну вы знаете, что под винтом с девушкой можно делать все что угодно, она сама кого хочешь изнасилует, если ее направить, возбудить, слова какие-нибудь сказать, погладить. Но меня они не тронули. Там еще надо себя поставить, чтобы репутация была. Да, когда я укололась, это был не первый раз. Первый раз когда была, мы там просто напились. Ну и пошли со Славиком в ванную потрахаться. Он потом в комнату пошел, а в ванную другой входит, за ним — еще один. Я ему говорю: ты чего? А он: Славику дала, теперь мне дай. Я говорю: нет, дружок, такого не будет. Ну там базар начался, до драки дошло. Но с тех пор они меня зауважали, не трогали. Я у них зовусь малышом. Даже имени нет, а так: «О, малыш!»

Стала я у них вроде маленькой хозяйки дома. Они с утра уходят на работу... они все игроки, наперсточники, еще там игры есть, чтобы лохов обувать. Как это делается: один играет, другие вокруг него делают вид, что выиграли, третьи публику изображают, четвертые подальше стоят, следят за ментами, чтобы вовремя дать сигнал. В общем, с утра уколются — и идут. Когда под кайфом, под винтом, тогда, говорят, особенно хорошо получается, человек базарит не переставая, энергии много. Он сам заводится и лохов заводит. Всегда, когда на работу выходят под кайфом, денег приносят больше, чем обычно.

Мне нравится, как они деньги ложат. Все, что заработали за день, вынимают из карманов и ложат на стол: «Бери, малыш, сколько надо!» И я знаю, что, если там возьму последнюю сотню, мне никто слова не скажет.

Когда они мне первый раз сказали: «Малыш, хочешь попробовать кайфа?» — я сказала: «Попробую. Но если станет хорошо, я остановлюсь». Они мне: «Конечно, малыш, это твои дела».

Мне сразу понравилось. Правда, первый приход у меня был очень сильный, они боялись, что сделали передозняк. Но обошлось. Вот с тех пор я и стала колоться. Но сказала: каждый день не буду. Да я там и не бываю каждый день. Но раз в четыре дня для кайфа — колюсь. Они меня колют.

В общем, когда я в доме, готовлю им что-нибудь поесть, они приезжают, едят, посылают человека за кайфом. Потом мы укалываемся и я ухожу в соседнюю комнату, ложусь, ко мне приходит кто-нибудь из них, кого под базар разобрало, и мы разговариваем. А остальные там, с одной девочкой или с двумя. Ну да, они каждый раз привозят с собой какую-нибудь девочку на приход, из старых или из новых. Так и называется: девочка на приход. После прихода кайфа наступает возбуждение — и ее используют все по очереди, по три человека сразу: в зад, в рот и куда обычно. Потом другие трое подходят, пока все не кончат. Там нас обычно бывает человек десять, двенадцать иногда.

Ну а что она? Это же винт. Если она первый раз кончает под винтом, он ей дает такое возбуждение, что она становится как ураган, четыре-пять раз подряд кончает, и все ей мало. Она там с ума сходит. Бывает, все десять человек на ней кончили, уже не могут, так она врывается в комнату, где я лежу с каким-нибудь парнем и базарю, набрасывается на него, сосет и садится верхом. Винт с первого же раза так действует, если ее только тронуть, специально возбудить и направить. Начать только, а там уже она с ума сходит, у нее вроде бешенства матки, так, кажется, называется. Бывает, что приходят постоянные, а бывает — новенькие. Побазарили с ней на улице, пообещали, что будет кайфово, она и пошла. Но я так считаю: раз пошла, могла бы и догадаться, что не просто так зовут, не дура, не сегодня родилась. Говорят, что девочки на приход долго не протягивают, за несколько лет в тряпку превращаются, в старух. Наверно, это точно. Я одну видела, не старуху, молоденькую, но с ней такое сделали, что она сразу изменилась. Ее так использовали, что я даже не знаю, что с ней потом было. Она какой-то трехнутой оказалась, ее с винта под хи-ха-ха разобрало, и она стала сервизом кидаться. Хохочет и бросается, хохочет и бросается. А сервиз был «Мадонна», даже для них большие деньги стоит. Она там еще что-то натворила, вот они и набросились на нее, во все щели, да не по трое, а кто куда мог. Такая куча тел, орут все, мне даже страшно стало. А когда все там кончилось, я посмотрела на нее и не узнала — ну вся изменилась, вся другая. Грудь у нее такая высокая была — вся грудь опала, и вообще — сразу стала маленькая... Я ее больше не видела, больше она туда не приходила.

Я старалась не соваться в ту комнату, когда они начинали хоровод. Лежу, базарю с кем-нибудь, мне хорошо. Чаще всего со Славиком. Правда, он тоже иногда уходил, говорил: «Пойду встану в хоровод. А я ему: «Только презерватив одень, а то я тебя к себе не подпущу».

Если мне понравится девчонка, новенькая, которую привели, я ее отзывала в сторону и говорила: «Дура, ты знаешь, куда ты пришла? Знаешь, что с тобой сделают? Вали отсюда, пока цела». Чаще всего не слушались, иногда слушались, и тогда я говорила ребятам, что это я ее отправила. Они не обижались: «Ну ладно, тогда пойдем под базар».

Что вы говорите? Заманивают, ждут, когда мне шестнадцать исполнится? И мама так говорит. Ну маме я сразу сказала: «Ты не лезь, это мои дела, я сама буду расплачиваться». А что заманивают, то это не так. Я их знаю, верю, они меня не тронут. Да и Славик защитит. Я ведь из-за него туда хожу. Скоро отец и мать на месяц в Питер уедут, так поживем у меня, устроим временную блат-хату.

Правда, с этим делом, с наркотиками, я хочу покончить вообще. Мне рассказали, что мозги разрушает, можно дурой стать надолго. С одной стороны, я поняла уже, что это такое, и не хочется, как говорится, дурой стать. А с другой стороны, мне нравится, и так хочется, чтобы все вокруг балдели...

Для справки. По анонимным опросам медиков, в Москве каждый третий школьник уже попробовал, что такое наркотики.

А если наркотики продавать в аптеках?

Как вы понимаете, вопрос более чем рискованный.

У врачей, милиционеров, наркоманов я спрашивал, как они относятся к тому, чтобы открыть свободную продажу наркотиков в аптеках. Что будет, если государство само возьмется производить наркотики в достаточных количествах и довольно дешево продавать их всем желающим? Скажем, как водку...

После долгих, горячих дискуссий наркоманы все, за редким исключением, посчитали, что такой шаг был бы не то что гуманен, но и полезен.

После столь же долгих, сумбурных дискуссий врачи и милиционеры все же склонялись к тому, что этого делать нельзя, это будет страшно, это чересчур...

В то же время всем ясно, что запретами порок не победить. Там, где порок, — там и преступность, которая паразитирует на этом пороке. А в наших условиях смешно говорить — «паразитирует». Деньги наркомафии уже вкладываются в концерны, в фирмы, ассоциации, то есть - в экономику страны. Все это знают, и, похоже, никого сие особо не волнует. А вернее, относятся к сему, словно к атмосферному явлению: дождю, снегу, граду. Ничего, мол, не поделаешь...

А во-вторых, и это главное, пока существует запрет — до тех пор будут существовать, плодиться миллионы и миллионы мелких и средних преступников, несчастных пацанов и девчонок, идущих ради одной дозы на все: на воровство, обман, грабеж, проституцию. Пацанов и девчонок, составляющих армию, рядовой личный состав уголовной империи, которой правят не известные никому императоры.

Приведу один пример. Героин – один из самых дорогих наркотиков, мало кому доступен, тем более молодежи. Однако я знаю, что тысячи и тысячи подростков, юношей и девушек в Москве почти регулярно употребляют героин. Откуда деньги? А они денег не платят. Они - работают в героиновой цепочке. То есть - распространяют наркотик. И за это получают свою дозу. А ведь распространение наркотика - уголовная статья. То есть мы имеем десятки тысяч уголовных преступников, которые совершают уголовные преступления всего лишь - за дозу...

На пристрастии больных людей к зловещему дурману, как на фундаменте, воздвиглось многоэтажное здание организованной преступности. Начать государственное производство и открытую продажу наркотиков — значит выбить фундамент из-под здания наркомафии, лишить этот чудовищный раковый нарост его питательной почвы. Конечно, останутся боссы, успевшие легализовать свой новый бизнес, но сама наркомафия, как таковая, просто-напросто перестанет существовать.

И самое главное — исчезнет почва для миллионов и миллионов преступлений, десятки миллионов подростков избегнут уголовной участи, исчезнут миллионы и миллионы мелких и средних преступников.

А будут только больные люди.

Люди, которых надо лечить.

Но у легализации нароктиков есть и другая сторона. О ней – в главе "Что такое голландский опыт".

Для справки. Семь процентов молодых мужчин-наркоманов официально признаны инвалидами.

Дата добавления: 2015-06-30