Любавины 10 страница

- Как выбросил?

- Сам не знаю. Рукой выбросил.

- Дак она не ужалила тебя! Ты, может, сгоряча не заметил?

Кузьма внимательно осмотрел ладонь.

- Нет, ничего.

- Господи, грех какой мог быть! - опять заговорил Никон. - Ты уж не говори никому, а то мать-то с ума сойдет.

- Ладно. Только ты смотри все же!.. - Кузьма поднялся. - Забыл, зачем пришел... А-а! Вилы. Вилы сломались.

Долго еще потом не мог очухаться Кузьма. Вздрагивал, вспоминая гладкий змеиный холодок в руке.

В обед, когда все разбрелись по балаганам соснуть часок-другой, пока не схлынет жара, Кузьма пошел в березник неподалеку - поесть костяники.

Ему нравилась эта ягода - кисленькая, холодная, с косточкой в середине.

Он сразу напал на такое место, где почти под каждым листиком была костяника. Долго ползал на коленях, не успевая собирать. И вдруг услышал негромкий разговор... Поднял голову. На сухой колодине спиной к нему сидели дед Махор и Никон. Курили "ножки", беседовали.

- Давно хотел узнать у тебя... Это правда, что ли?

- Что?

- Что черти увозили.

Никон как-то странно хмыкнул.

- Так и знал, - сказал дед Махор, глядя сбоку на приятеля. - Здоров!.. А как было-то?

- Зачем тебе?

- Пошел ты к едрене-фене. Умирать скоро, а у его все секреты!

Никон сдвинул фуражку на затылок.

- Заблудился с пьяных глаз. Хотел в Куйрак, а попал... вон куды.

- Так. А зачем в Куйрак?

- Ну вот... расскажи ему все! Ты что - поп?

- Хэх, ты, бес! Да ведь ты к этой, наверно... черная бабенка там жила... Забыл теперь, как звать ее было, греховодницу. Цыганиста така... Ворожейка.

- Может, к ней, - согласился Никон.

Дед Махор некоторое время молчал, потом тронул темной, как высохшее дерево, рукой морщинистую шею, сказал негромко:

- Я тоже бывал там, язви ее.

- Ворожил?

- Ага.

Долго тихонько хохотали, не глядя друг на друга.

- Ну и ну!.. Как на тот свет-то явимся?

Никон подумал и в тон приятелю сказал:

- Попросимся, может, пустят. А не пустят - здесь тоже неплохо.

Кузьма неслышно выбрался из березника и пошел к стану.

"Вот черти!.. Надо же такое придумать! И ведь как складно врал вчера!"

Когда стали собираться на работу, Кузьма не выдержал, отвел Никона в сторону.

- Я давеча невзначай подслушал ваш разговор... Так вышло. Я не хотел. Скажи, пожалуйста: для чего ты вчера так здорово... выдумал? Я не осуждаю... просто хочется знать. А? Я никому не скажу.

Никон ничуть не смутился. Заулыбался.

- А для антиресу. Скажи людям, что заблудился пьяный, - скучно. Они это давно знают, что пьяный может заблудиться. А так... редко бывает... Теперь узнал?

После обеда, благословясь, заложили первый стог.

Кузьма с ребятишками подвозил копны.

Федя Байкалов стоял под стогом. Без рубахи, бугристый, с неимоверно широкой грудью. Бабам он не нравился такой:

- Прямо смотреть страшно... Господи! Куда уж так?

Стогоправом стоял дед Махор - дело это не тяжелое, но искусное. Надо суметь так вывершить стог, чтобы он не скособочился через недельку и не подставил запавшие бока проливным осенним дождям, - иначе пиши пропало сено. Сгниет.

Бабы накладывали на волокушу большущие копны (чтобы окаянный Федя надорвался, а то вздохнуть не дает - все ждет), перехватывали копну веревкой, и копновоз волок ее к стогу. Федя показывал, где остановиться. Развязывал веревку, придерживал копну вилами, лошадь выдергивала из-под нее волокушу... Плевал на руки, некоторое время примеривался, с какого боку лучше взять! Всаживал вилы, подгибался рывком и...

- Опп!

Огромная копна с непонятной легкостью вздымается высоко вверх. Федя некоторое время танцует с ней, выискивая устойчивое положение.

Весь напрягся...

- Держи! - толчок - копна на стогу.

Там ее долго растаскивает, раскладывает, утаптывает дед Махор. А Федя выбирает из волос насыпавшееся сено. Ждет следующую.

- Чего там? Заснули? - кричит бабам.

Кузьма захотел пить, но воды в ведре не оказалось.

- Съезди напейся и нам заодно привезешь, - попросила Клавдя.

Кузьма поехал к ручью.

Еще издалека узнал Марью. Сердце подпрыгнуло и словно провалилось куда-то...

Он остановил коня, хотел повернуть, но Марья уже увидела его. Быстро надернула юбку на голые колени - она стирала мужнину рубаху - распрямилась.

Кузьма подъехал к ручью.

- Здравствуй... те, - сказал он и улыбнулся.

- Здравствуешь, - Марья тоже улыбнулась.

Некоторое время молчали, глядя друг на друга.

- Как живешь? - спросил Кузьма, слезая с коня. Он сделал это как во сне будто перелетел с горы на гору.

- Живем... Ты как?

- Да тоже.

Лошадь потянулась к воде, ссыпая глинистый край берега.

- Разнуздай коня-то, он пить хочет.

Кузьма суетливо и долго отстегивал удилину. Никак не мог.

Марья засмеялась. Негромко, необидно.

- Дай-ка, - подошла, разнуздала и осталась стоять рядом.

Кузьма услышал запах ее волос, тонкий отдающий сухостойным солнечным травняком. Увидел, как на шее, около уха, трепетно вспухает тоненькая синяя жилка. Шагнул. Глаза Марьи округлились, зеленоватые, с радужными стрелками-лучиками вокруг зрачка.

- Что ты? - спросила она.

Еще заметил Кузьма: когда она говорит, кончик носа ее чуть шевелится.

В груди даже больно сделалось - как горячая железка влипла.

- Ну, что ты?

- Не знаю, - Кузьма качнул головой.

- Люди же увидют, - сказала Марья, продолжая смотреть в глаза Кузьмы. Увидют, что стоим... Уезжай.

- Сейчас... - Кузьма не шевельнулся.

Марья осторожно провела мокрой ладошкой по его лицу - со лба вниз, легонько толкнула.

Кузьма повернулся, пошел к коню.

Марья зачерпнула в ведро воды, подала ему.

- На, - посмотрела строго, внимательно. - Уезжай, - и отвернулась.

Кузьма ни о чем не думал, когда ехал обратно. Все время чувствовал прохладную Марьину ладонь на лице. Никак не мог отвязаться от этого ощущения.

Его поджидали с водой.

Он отдал ведро и сказал Клавде:

- Я сейчас... Мне нужно.

Поехал в стан.

Зашел в свой балаган, лег вниз лицом, закусил рукав рубахи. Долго лежал так. Все. Короткое спокойное счастье его разлетелось вдребезги. Мир заслонила Марья. Стояла в глазах, какой была, когда подавала ведро с водой, - смотрела снизу.

Судьба словно сжалилась над ним.

Только он вернулся к работе, с косогора к ним скатился на коротконогой кобыленке молоденький парнишка из Баклани.

- Там пришли эти, с Макаром! Порох по домам ищут, лопотину забирают...

Федя уже надевал рубаху. Подхватили ружья, какие были, пали на коней и понеслись.

- Объехай всех, кто есть из деревни! - сказал Кузьма парню, с которым скакал рядом.

Тот кивнул головой, не сбавляя ходу, отвалил в сторону.

Лошади подравнялись на ходу одна к другой. Шли кучно. Дробный топот копыт слился в один грозный гул.

В деревню залетели на полном скаку.

Встретили на улице старика.

- Поздно хватились. Ушли...

- Куда?

- А дьявол их знает! У меня папаху отобрал один, чтоб ему...

- Куда, в какую сторону поехали?! - заорал Кузьма, танцуя возле старика на разгоряченном коне.

- Что ты на меня-то кричишь? Сказал - не знаю.

- Давно?

- Не шибко давно.

Разделились на три группы, кинулись по разным дорогам.

Группа, с которой был Кузьма, поехала по дороге, которой только что приехали, с тем чтобы потом свернуть к парому через Бакланы там начинались согры, чернолесье.

За деревней встретили еще человек пятнадцать, ехавших с покоса. Соединились.

Объездили километров двадцать в округе - банда как в землю ушла. Даже следов не оставила.

Вернулись под вечер. Приехали другие группы. Бандиты ушли.

Разошлись по домам посмотреть, что они натворили. Взято было немного: кое-что из одежды, сапоги, ремни... Зато порох подмели вчистую в каждом доме.

Кузьма заехал к Сергею Федорычу. Тот стоял в завозне и чуть не плакал.

- Топор взяли, паразиты! Ведь все равно иззубрят об камни. А он мастеровой.

Кузьма устало присел на верстак.

В завозне было прохладно, пахло стружкой и махрой. По стенам на деревянных спицах висели пилы, пилки, ножовки, обручи... В углу свалены неошиненные колеса.

- Ах, варнаки проклятые! - ругался Сергей Федорыч, сокрушенно качая головой. - Что я теперь без топора буду делать?

Кузьма встал:

- Спросят - скажи, я в район поехал. Скоро вернусь.

- Ты зачем туда?

Кузьма, не отвечая, вышел из завозни, сел на коня и выехал со двора.

Вернулся Кузьма через два дня.

Не заезжая домой, проехал прямо в сельсовет.

Его встретил на крыльце сияющий Елизар.

- У нас гость! - возвестил он, непонятно улыбаясь.

Кузьма почувствовал почему-то неприятный холодок под сердцем.

- Какой гость?

- Гринька Малюгин.

- Что ты говоришь!

Кузьма спрыгнул с лошади, прошел в сельсовет: подумал, что Гринька пришел сам.

- А где он?

- В кладовке.

- Его поймали, что ли?

- Ага. Федя Байкалов вчера привел. Накостылял ему, видно, по дороге. Едва приволок.

Гринька лежал в кладовой на лавке, закинув ноги на стенку. Харкал в низкий потолок, стараясь попасть в муху. Плевки ложились рядом с мухой. Муха почему-то упрямо не улетала, только переползала с места на место.

На стук двери Гринька повернул голову, широко улыбнулся старому знакомому.

- А-а! Здорово живешь!

- Здорово, - весело сказал Кузьма. - Со свиданьицем! Очень рад.

- Спасибо! - откликнулся Гринька, не снимая ног со стенки. - Опять меня поведешь?

- Нет, теперь по-другому будет. Как же ты попался?

- Бывает, - сказал Гринька и опять харкнул в потолок. - Бывает, что и петух несется.

- Федор тебя поймал, говорят?

- Этому человеку можешь от меня передать, - Гринька снял со стены ноги, сел на скамейке, - я у него в долгу.

- Какие вы грозные все! "В долгу-у"... Плевал он на таких страшных!

Гринька нахмурился, зловеще сломил левую бровь, но сам не выдержал этой гримасы, улыбнулся.

- Глянешься ты мне, парень, - сказал он. - По-моему, ты не дурак. Тебя как зовут?

- Отдыхай пока. Потом поговорим. Невеселые тебя дела ждут, могу заранее сказать.

Гринька вопросительно и серьезно глянул на Кузьму, но тотчас овладел собой.

- У меня, паря, всю жизнь невеселые дела. Так что не пужай, - лег и опять закинул ноги на стенку.

- Ну, такого у тебя еще не было, - сказал Кузьма, вышел и запер кладовку.

Елизар что-то писал, склонив голову на левое плечо и сильно наморщив лоб.

- Гриньку беречь, как свой глаз, - сказал Кузьма. Бросил на лавку красноармейскую шинель и шлем. - Да, и вот еще что: я теперь буду секретарем сельсовета.

Елизар поднял голову, долго смотрел на Кузьму.

- Понятно. Что секретарем. Я думал, ты оттуда председателем приедешь. Что-то меня долго не снимают.

- Снимут, - добросердечно пообещал Кузьма. - Сами бакланцы снимут, - и вышел на улицу.

Федя был дома. У него расхворалась жена, и он старался не отлучаться.

- Как же ты поймал его? - спросил Кузьма, когда поздоровались и присели к столу.

- А он сам в руки шел. У нас телок вчера пропал, я пошел вечером поискать за деревней. Смотрю - Гринька идет. Ну... мы пошли вместе.

Кузьма улыбнулся, хотел передать Гринькину угрозу, но подумал и не стал: Хавронья слышала их разговор, могла перепугаться.

- Я теперь секретарь сельсовета, - сказал Кузьма.

Федя с уважением посмотрел на него.

- Теперь, я думаю, Гринька знает про них - в одних местах были.

- И Гриньку тряхнем. За всех возьмемся, - Кузьма был настроен воинственно.

- Давно еще сказывал мне один человек, - заговорила слабым голосом Хавронья, - что есть, говорит, дураки в полоску, есть - в клеточку, а есть сплошь. Погляжу я на вас: вот вы сплошь. Какое ваше телячье дело до той банды? Они сроду по тайге ходют... испокон веку. И будут ходить.

- Лежи поправляйся, - добродушно сказал Федя.

- Тебе, дураку, один раз попало - неймется? Он вот узнает, Макарка-то, про ваши разговорчики! Нашли, с кем связываться... с головорезом отпетым.

Федя и Кузьма молчали. Кузьма незаметно подмигнул Феде, они вышли на улицу.

- Я вот чего пришел: Любавины с покоса приехали?

- Приехали.

- Возьми Яшу, и подождите меня здесь. Я домой заскочу на минуту. Потом пойдем арестуем старика Любавина.

Федя задумался.

- Зачем это?

- У меня, понимаешь, такая мысль: банда где-то недалеко, так? Узнает Макар, что отца взяли, и захочет освободить или отомстить. Он мстительный. А мы его встретим здесь. А? Что с ним, со стариком, сделается? Посидит. Отдохнет.

- Можно, - согласился Федя.

- Я быстро схожу.

Любавины только пришли из бани.

Емельян Спиридоныч распарил старые кости, лежал на кровати в исподнем белье, красный. Кондрат ходил по горнице и тихонько мычал: ломило зубы. На покосе в самую жару напился ключевой воды и простудил их.

Михайловна собирала ужинать.

В избе было тепло, пахло березовым веником. Заливался веселой песней, мелко вызванивая крышкой, пузатый самовар. На полу два котенка гонялись друг за другом. Один, убегая от преследования, прыгнул на кровать, и ему попалась на глаза тесемка от кальсон Емельяна Спиридоныча. Он начал играться ею. Спиридоныч шваркнул его голой ногой.

- Щекотно, черт тя!..

- А? - спросила Михайловна.

- Не с тобой.

В сенях хлопнула дверь, заскрипели доски под чьими-то тяжелыми шагами.

- Ефим, наверно, - сказал Емельян Спиридоныч.

В избу вошли Кузьма, Федя и Яша.

- Здравствуйте.

- Здорово были, - Емельян Спиридоныч сел, тревожно разглядывая поздних гостей. "Макарка что-нибудь отколол", - подумал он.

Из горницы вышел Кондрат, остановился в дверях, держась рукой за щеку.

- Собирайся, отец, пойдешь с нами, - сказал Кузьма Емельяну Спиридонычу.

Тот продолжал смотреть на них, не шевельнулся.

- Куда это он пойдет? - спросил Кондрат.

- С нами.

- Для чего?

- Я там объясню... - Кузьма переступил с ноги на ногу: слишком покойно и мирно было в избе для тех слов, какие сейчас, наверно, придется сказать.

- Ты здесь объясни, - Кондрат отнял от щеки руку. - Где это там объяснишь?

- Одевайся! - строго сказал Кузьма, глядя на Емельяна Спиридоныча.

- Никуда он не пойдет! - тоже повысил голос Кондрат.

Емельян Спиридоныч потянулся рукой к спинке кровати.

- Я только штаны надену, - сказал он сыну.

Все молча стояли и смотрели, как он надевает штаны. Он делал это медленно, как будто нарочно тянул время.

- Побыстрей можно? - не выдержал Кузьма.

- Ты не покрикивай, - спокойно сказал Емельян Спиридоныч. - Мне некуда торопиться.

- Ты арестован.

Емельян Спиридоныч прищурился на Кузьму.

- Это за что же?

- За дело.

- Вот что!.. - Кондрат решительно стронулся с места и пошел на Кузьму. Ну-ка поворачивайте оглобли - и... к такой-то матери отсюда!

Из-за Кузьмы на полплеча выдвинулся Федя, в упор, спокойно глянул на Кондрата.

- Не ругайся.

Кондрат остановился... Смерил Федю глазами.

- А ты-то чего тут?

- Так... на всякий случай.

Кондрат сплюнул, повернулся и ушел в передний угол. Сел на лавку.

- Земледав.

- Не ругайся, - еще раз сказал Федя.

- Ты чего, в партизанах, что ли? - спросил его Емельян Спиридоныч. - Ты, может, перепутал?

- Пошто? - не понял Федя.

- Чего ты тут командываешь?

- Я не командываю.

- Хватит разговаривать, - сказал Кузьма. - Собирайся.

Емельян Спиридоныч стал одеваться.

Вышли, громко стуча сапогами, спустились с крыльца.

- Хочу зайти по малому, - заявил Емельян Спиридоныч.

- Пойдем вместе, - сказал Кузьма.

Отошли за угол. Через некоторое время вернулись.

- Куда теперь?

- В сельсовет.

Ночью Кузьма беседовал с Гринькой.

- Дело плохо, Гринька, - грустно сказал Кузьма. - Есть такая бумага, в ней говорится, что к тебе применяется высшая мера наказания.

- Ха-ха-ха! - Гринька от души расхохотался. - Камедь!

- Мало смешного, Гринька, - не меняя выражения лица, продолжал Кузьма. - Я тебя не пугаю. Ты объявлен вне закона. Первый, кто тебя поймает, может убить без суда и следствия. Даже обязан.

- Покажи.

- Чего?

- Гумагу эту.

- У меня нет ее.

- Ха-ха-ха!.. Про банду хочешь выпытать, - я тебя наскрозь вижу.

- Она в районе. Но завтра я получу ее. Покажу тебе.

- Не верю.

- Как хочешь. Я тебя не уговариваю верить.

Замолчали.

Гринька сидел в небрежной позе, но в глазах его залегла тоскливая тень.

- Не верю я все ж таки, - опять сказал он.

Кузьма пожал плечами.

Гринька закурил.

- В районе знают, что меня поймали?

- Нет еще.

- Тогда давай говорить, как умные люди: я тебе рассказываю, где банда, ты отпускаешь меня на все четыре стороны. Тебе выходит повышение или награда какая, а мне жизнь дорога. Идет?

У Кузьмы загорелись глаза.

- Где банда?

- А отпустишь?

- Отпущу. Но сначала скажи: где банда?

Гринька оглушительно расхохотался.

- Все! Влип ты, парнища! По маковку! Никакой такой гумаги у вас нету. Эх, милый ты мой!..

Кузьма понял: поторопился. Однако быстро совладал с собой, выражение лица его стало скучным.

- Я думал, ты действительно умный человек. А ты - дурак в клеточку.

- Никогда товарищей своих я не выдам, - важно, даже торжественно сказал Гринька. - Отсидеть три года или пять - отсижу. Ничего. Убегу. Но с гумагой ты ловко придумал, дьявол. Я ведь правда поверил...

- Ладно, иди порадуйся последние минутки.

Гринька ушел веселым. Из-за двери хвастливо сказал:

- Редко кто обманывал Гриньку Малюгина. Это ты запомни.

- Запомню.

"Эх, черт! Поторопился...".

Домой Кузьма пришел перед светом. Хотел соснуть пару часов, но не мог. Ворочался на жаркой перине, кряхтел...

- Чего ты? - сонным голосом спросила Клавдя.

- Ничего. Кто это у вас перины такие сообразил? Потолще нельзя было?

- Ты все чем-нибудь недоволен. Ему делают как лучше...

- Что ж тут хорошего? Лежит целая гора, елки зеленые! - усни попробуй! В кочегарке и то прохладней.

Наконец он ушел совсем от Клавди - на пол. Но и там не мог заснуть. Дело было не в перине.

Утром, чуть свет, он вскочил, выпроводил из горницы Клавдю, закрылся и стал что-то вырезать из резинового каблука.

Клавдя несколько раз стучала в дверь, звала завтракать, Кузьма не выходил. Он делал печать.

Таким ремеслом еще никогда в жизни не доводилось заниматься. Но сейчас эта печать нужна была позарез. На столе лежала какая-то справка с губернской печатью - для образца.

В глазах у Кузьмы рябило от мельчайших буквочек, черточек, точечек, колосков... Наконец к полудню печать была готова.

Кузьма пришлепнул ее к бумаге. Сравнил с настоящей... Грустно стало. От его печати так явно несло липой, что надеяться можно было только на Гринькину "великую" грамотность.

Потом он написал бумагу. Она гласила:

"Приказ по Запсибкраю No 1286.

Настоящим подтверждается, что Малюгин Григорий..."

Кузьма не знал отчества Гриньки. Вышел, спросил у Агафьи.

- Ермолай у них отец был, - сказала Агафья.

"...Григорий Ермолаевич, уроженец д. Баклань, за свои безобразные поступки объявляется вне закона.

Местным властям, где Малюгин Гринька будет пойман, следует применить к нему высшую меру наказания, т.е. расстрел.

Начальник краевого управления ГПУ".

Кузьма долго придумывал фамилию начальника. Хотелось какую-нибудь такую, чтобы у Гриньки поджилки задрожали. Подписал: "Саблин". И - печать.

Долго любовался своим творением. Сейчас даже печать выглядела солидной и внушительной. "А - ничего! Что ему еще нужно?"

Пошел в сельсовет.

Гринька чувствовал себя превосходно.

- Что, дитятко?

- Вот, почитай, - Кузьма протянул ему сложенный вчетверо приказ.

Гринька вскинул брови, взял бумажку, развернул. Внимательно стал разглядывать ее.

- Ты читать-то умеешь?

- Читать-то?.. - Гринька посмотрел бумагу на свет. - Читать я, парень, не умею.

- Давай я тебе прочитаю.

- Пусть другой кто-нибудь...

- Почему?

- А ты прочитаешь не то. Я ж тебя знаю.

- Да почему не то? - загорячился Кузьма. - Почему не то?! Что ты ерунду говоришь?

- А-а... - Гринька понимающе оскалился. - Пусть другой прочитает.

- Другому нельзя, - Кузьма растерялся: он не знал, что Гринька совсем не умеет читать, надеялся - по складам прочтет. - Это секретный приказ.

Гринька вернул бумагу.

- Тогда сходи с ней в одно место.

Кузьма озлился:

- Ну, Гринька!.. Не проси милости. Как человеку... помочь хотел. Не хочешь - не надо. Сегодня расстреляем. Все.

Гринька пошел вразвалку. Прежде чем войти в кладовую, оглянулся:

- Ты такими шутками не шути.

- Все. Кончен разговор.

Лунной ночью Гриньку повезли на "расстрел".

Ехали с ним в телеге трое: Кузьма, Федя и Яша.

Гринька лежал на траве со связанными руками. Несколько раз пробовал заговорить со своими мрачными спутниками - ему не отвечали.

Выехали за деревню, в лес.

Гриньке помогли сойти с телеги, привязали к дереву. Сами отошли на несколько шагов.

Федя и Яша зарядили ружья.

Гринька внимательно наблюдал.

В лесу было сумрачно. По макушкам деревьев время от времени дергал верховой ветер, и они зловеще шумели. Тоскливо ухала сова.

Кузьма достал из кармана приказ, зажег спичку и громко прочитал его. Стал медленно складывать бумагу. На Гриньку не глядел.

Федя и Яша вскинули ружья...

- Стой! - крикнул Гринька. - Я расскажу про банду.

Яша и Федя ждали с поднятыми ружьями.

- Говори, - велел Кузьма.

- Я скажу, а эти... стрельнут.

- Нет, - Кузьма немного помедлил. - За то что скажешь, тебя помилуют. Не совсем, конечно: сидеть все равно придется.

- Расскажу, черт ее бей.

В деревню гнали вмах. Телега подскакивала на рытвинах, трещала и скрипела по всем швам.

У первых домов Кузьма и Яша соскочили, побежали собирать людей.

Федя отвез Гриньку в сельсовет, запер в кладовой и помчался домой за лошадью.

Когда он верхом вернулся к сельсовету, там было уже человек пятнадцать мужиков и парней - все на лошадях и с ружьями.

Кузьма был в сельсовете: ждали еще с дальнего края деревни человек восемь надежных ребят.

Наконец подъехали и эти.

Тронулись в путь.

Кузьма ехал впереди с Федей. Федя знал место, которое указал Гринька. Верст двадцать от Баклани, в таежном предгорье.

Ехали уже часа два. Луна спряталась за плотный облачный полог.

Дорога сначала была торная, но потом, в тесных увалах, сузилась в еле различимую тропку, зажатую с обеих сторон плотной стеной леса и огромными камнями. Отряд далеко растянулся, даже две лошади не могли идти рядом.

"Выбрали место, сволочи", - думал Кузьма.

Федя ехал впереди.

- Далеко еще, Федор?

- Верст семь-восемь.

Прошло еще полчаса. Федя остановил коня.

- Скоро уж... Надо, чтоб не шумели.

Кузьма передал назад: не шуметь!

Медленно и тихо двинулись вперед. У Кузьмы сильно колотилось сердце. Он напряженно, до боли в глазах, всматривался во тьму. Но ничего, кроме размытых очертаний гор на темном небе, не видел.

Лошади осторожно ступали по каменистой тропе, шуршала под ногами мелкая галька. Неожиданно тропинка расширилась и завернула вправо.

- Тут, - шепнул Федя, останавливаясь.

Кузьма осторожно выехал вперед, долго всматривался и вслушивался в ночь. Ничто не подсказывало присутствия здесь людей. "Неужели обманул Гринька?", со злостью подумал Кузьма.

Сзади подъехал Федя.

- Тут небольшая ложбинка, как тарелка... А в ней полно камней. Они, наверно, в этих камнях.

- Надо сейчас брать. Верно?

Кузьма слез с коня и пошел к отряду. Объяснил, как лучше действовать. Разделились на две группы: одна двинулась в обход слева, другая начала карабкаться по камням вверх, чтобы обойти ложбину справа; справа ложбина примыкала к горе с отвесным почти уклоном. Коней оставили под присмотром двух парней.

Стрельбу открывать договорились по выстрелу Кузьмы.

Он пошел с группой вправо.

Путь был трудный. Лезли по узкому карнизу уклона, цепляясь за выступы камней, за ползучие чахлые кустики. Вдруг сзади под кем-то сорвался большой камень и с треском полетел вниз, в ложбину. Сделалось тихо. Все замерли.

- Кто там? - спросил снизу сонный голос.

Тягучая, томительная тишина.

- Кто там? - спросили еще раз встревоженно.

Опять никто не ответил.

Внизу прошумели шаги. Неразборчиво заговорили. Кто-то приглушенно кашлянул.

Кузьма, сжимая в руке наган, лихорадочно соображал: сейчас начинать или выждать? Внизу вспыхнул факел. Огонь начал приближаться к ним, вверх, освещая ноги в сапогах и замшелые валуны.

Кузьма выстрелил немного выше этих ног. Факел дрогнул, описал путаную кривую и покатился по земле. И сразу со всех сторон начали лопаться ружейные выстрелы. Долина загудела.

Снизу стали отвечать. То там, то здесь во тьме брызгали узкие стремительные огни. Вразнобой, сухо грохотали винторезы, гулко и дураковато бухали переломки большого калибра, редко пробивались собранно-четкие, тукающие винтовочные выстрелы.

Звонко, с надсадой тявкали узкоствольные ружья. Свистела дробь.

Кузьма стрелял из-за камня, ругаясь сквозь зубы. "Не так, не так надо было!.. Черт их достанет там, за камнями! Не окружили... Могут уйти, если поймут, что та сторона свободна. А понять легко, потому что оттуда не стреляют".

- Федя! Зайдем с той стороны! - крикнул Кузьма. И тут же увидел, что его опасения сбываются: огоньки выстрелов внизу начали продвигаться именно в ту сторону.

- Уйдут! - заорал Кузьма. - Уходят! Братцы!..

Тахх! Tax! Тумм! Тахх! - гремели ружья.

- Пошли-и! Не давай им уходить! - Кузьма вскочил и, спотыкаясь, бросился вниз. Слышал, как сзади громко ломится Федя. Один Федя.

- Ну что-о?! - отчаянно закричал Кузьма тем, кто оставался наверху. Что-о?!

Еще два парня спрыгнули вниз. Остальные постреливали из-за камней. Не очень хотелось выходить под выстрелы.

Другая группа не могла услышать - далеко.

"Провалили дело", - понял Кузьма, перебежками двигаясь вперед, стрелял по огонькам.

- Ушли! - крикнул ему на ухо Федя.

Кузьма перебежал к следующему камню, зарядил наган и снова начал стрелять. "Надо преследовать", - решил он.

Кто-то - человека три - из той группы тоже увязались за отступающими бандитами. "Правильно делают, - похвалил Кузьма. - Мы их замотаем к утру".

- Ушли, - еще раз с тоской сказал Федя. - У них там кони...

Кузьма чуть не застонал: заранее не угнали коней-то! Действительно, с той стороны горы у бандитов паслись кони.

Приученные к выстрелам, они не разбежались. Бандиты ловили их и группами рассыпались по тайге. Оставшиеся отстреливались. Их становилось все меньше. Наконец последний, часто стреляя, вскочил на коня и ускакал. Все. До обидного просто и быстро.

Кузьма сел на камень, закусил губу, чтоб стало больно. Хотелось зареветь, заорать на кого-нибудь. Но орать нужно было только на себя.

Пристыженные неудачей, злые и мрачные, собирались к лошадям. Сморкались, кашляли. Материли перепуганных коней. Подобрали двух раненых бандитов и поехали домой.

К рассвету были в деревне.

Кузьма расседлал коня, вошел в дом, разделся, завалился к стенке, за Клавдю, долго не мог уснуть.

Ночью в окно Егоровой избы несколько раз осторожно стукнули.

- Кто? - спросил Егор.

- Отвори.

- Макар?! - Егор открыл дверь. - Ты что, сдурел? Тебя же ищут!

- Огня не зажигай, - сказал Макар. Ощупью прошел к лавке, в передний угол, тяжело опустился. Вздохнул. - Марья дома?

- Дома, - откликнулась с кровати Марья.

- Здорово, Марья.

- Здравствуй, Макар.

- Заделай чем-нибудь окна... хочу посмотреть на вас, - попросил Макар.

Егор завесил окна: одно - одеялом, другое - скатертью со стола. Зажег лампу.

Макар сидел, навалившись боком на стол. В высоких хромовых сапогах, в крепких суконных брюках и в зеленой атласной рубахе, подпоясанной наборным ремешком, - красивый и бледный.

- Соскучился, - сказал Макар, устало улыбнувшись. - Как живете?

- Тебя ж поймать могут! - Егор невольно глянул на дверь.

- Не поймают, - Макар поднялся, достал из кармана какую-то золотую штуку, какое-то женское украшение на шею... Подавая Марье, качнулся - он был пьян. На... подарок мой тебе. На свадьбе-то не подарил ничего.

- Господи!.. Красивая-то какая! - Марья примерила золото на себя.

- Носи на здоровье. Дай закурить, Егор. Все есть, а вот табачок - не всегда, - закурил, сел, опять навалившись боком на стол. - Хорошую избенку срубили, я смотрю.

Дата добавления: 2015-06-30