Любавины 14 страница

- Ты не петушись тут, - осадила она Емельяна Спиридоныча. - Приехал... царь-горох.

- Поменьше вякай, дура. А то ведь и повернуть можем.

- Ладно вам, - вмешался Кондрат. - Чего схватились? Давай, Фекла, капусты, что ль...

Фекла пошла в погреб, а отец с сыном прошли в избу.

- Не глянется она мне, - Емельян Спиридоныч пьяно икнул. - Она сейчас должна перед нами на цыпочках ходить... - он опять икнул и плюнул на чистый половичок. - Что она, девка семнадцати лет?

- Я тоже не парень, - Кондрат скинул полушубок, привычно устроил его на гвоздь возле двери. - А одному с этих пор тоже несладко. Я не поп.

Емельян Спиридоныч пропустил это последнее замечание мимо ушей.

- Ты мужик, а мужик до сорока годов парень, - он тоже разделся. - Смотри не распускай перед ней слюни, а то живо скрутит в бараний рог. С ними - во как надо, - он показал сыну жилистый кулак. - Для первого раза обязательно выпори. Вожжами.

Вошла Фекла с капустой и с огурцами.

Сели за стол.

- Вот так, договоримся... - Емельян Спиридоныч положил темные лапы на свежестираную камчатную скатерть. - Ты перед нами не выгибайся, как вша на гребешке. Мы тебя не первый год знаем. Кондрат хочет взять тебя... подобрать, можно сказать. Жить будет у тебя. Все. Наливай, Кондрат. Я тебе, девка, советую: с нами поласковей. Мы не любим, когда хорохорются.

- Один у вас уж дохорохорился, - заметила Фекла.

- Цытъ! - Емельян Спиридоныч так треснул ладонью об стол, что бутылки подпрыгнули. - Ни разу не заикайся про это, толстомясая!

- Чего ты, на самом деле? - Кондрат неласково посмотрел на будущую жену.

- А чего он! Изгаляется сидит, как хочет. Как будто я ему потаскушка какая-нибудь, - Фекла отвернулась и заплакала молча.

- Ну ладно, - Кондрат налил ей полный стакан водки, повернул за плечо к столу, - пей.

Фекла вытерла слезы, взяла стакан.

- А сами-то чего же?

Емельян Спиридоныч взял стакан, потянулся к Фекле - чокнуться.

- Не сердись. Давай выпьем. Мы ж родня теперь.

- Давай.

Выпили. Стали закусывать.

- Капусту солить не умеешь. Вялая, - заметил Емельян Спиридоныч.

- Поздно срубила, заморозком хватило.

- У тебя сколько скотины-то?

- Две коровы, конь, овечек держу, курей... Хватает.

- Теперь больше будет. Пару коней я вам даю, две бороны, плуг... новенький плуг, из лопотины - само собой: тулупишко, пимы, шаровары... Обчим, не обижу, - Емельян Спиридоныч задумался, долго молчал. - Один теперь остаюсь. А ить мне уж скоро семисит. Турнет скоро курносая со двора... Налей-ка, Кондрат.

Еще выпили.

Потом еще. И еще. Отяжелели.

Ночевать остались у Феклы.

Проснулся Емельян Спиридоныч рано. Долго ходил по избе, кряхтел... Зажег лампу.

На широкой кровати спали Кондрат с Феклой.

Емельян Спиридоныч остановился над ними, долго смотрел на сына... Тихонько позвал:

- Кондрат! А Кондрат! Поднимись, ну тя к дьяволу, развалился тут, - ему стало почему-то очень грустно, и обида взяла на сына.

Кондрат поднял голову, посмотрел в окно.

- Рано еще, чего ты?

- Встань, не могу тебя видеть с этой дурой. Уйду - тогда уж спите. Давай похмелимся.

Проснулась Фекла. Потянулась так, что хрустнули кости.

- Чего ты, тятенька?

- Здорова спать! - с сердцем сказал Емельян Спиридоныч. - Другая давно бы уж соскочила, блинов напекла.

Фекла сыто улыбнулась.

- Все ворчишь?

Емельян Спиридоныч прищурился на нее, хотел, видно, что-то сказать, но не сказал. Долго сворачивал "ножку", мрачно сопел. Грусть и злость не унимались.

- У нас осталось чего-нибудь со вчерашнего? - спросил он.

- Все выпили, - ответил Кондрат.

- Сейчас сбегаю к Завьялихе, - сказала Фекла.

Емельян Спиридоныч сел к столу, подпер кулаком голову.

- Макарку во сне видал.

Кондрат промолчал.

- Пришел откуда-то. "Прости, - говорит, - меня, тятя, шибко я виноватый перед тобой", - Емельян Спиридоныч заморгал, отвернулся. Что-то непонятное творилось с ним. Ему до боли стало вдруг жалко Макара, жалко стало прожитую жизнь. И обидно, что Кондрат в чужой избе чувствует себя как дома. - Убили. А за что? Он сроду курицы не обидел. Эхх...

...Опохмелились. Емельяну Спиридонычу стало вроде полегче, захотелось с кем-нибудь поговорить о жизни. Но здесь он говорить не мог - Фекла злила его.

- Пойду к Егорке. Коня сам отведешь. Загуляю, наверно, - сказал он.

Егор стоял над зыбкой - всматривался в лицо ребенка. Он часто так делал: Марья из избы - он подходит к сыну и подолгу изучает его красную, сморщенную рожицу. Непонятно было, о чем он думал в такие минуты.

Когда в сенях заскрипели шаги отца, Егор поспешно отошел от зыбки и сел к столу.

- Здорово, - Емельян Спиридоныч огляделся. - Маньки нету?

- К своим пошла.

Емельян разделся, прошел мимо зыбки, мельком заглянул в нее.

- Не хворает?

- Ничего пока.

- Затосковал я, Егорка, - Емельян Спиридоныч тяжело опустился на лавку, навалился на стол. - Крепко затосковал.

- Чего?

- Хрен его знает, чего... От Кондрата сейчас иду. Женился Кондрат. Баба у него - дура набитая.

- Чем так не поглянулась? - Егор притаил в глазах усмешку - не везло отцу с невестками.

- Кобыла она. На ней пахать надо, а Кондрат угождает ей.

- Кондрат угодит... жди.

- Макарку во сне видал, - Емельян Спиридоныч поднял на сына красные, печальные глаза. - Жалко мне его. Убили, гады. Какого парня!..

Егор отвернулся. Промолчал.

- У тебя выпить есть чего-нибудь?

- Не знаю. Посмотрю, - голос Егора осел до хрипотцы.

- Посмотри. Выпьем хоть... за помин души Макаровой.

Егор слазил под пол, достал большую зеленую бутыль с самогоном.

Нарезали ветчины, хлеба.

Выпили по стакану. Сидели, склонившись локтями на стол, - лоб против лба, угрюмые, похожие друг на друга и не похожие. У старшего Любавина черты лица навсегда затвердели в неизменную суровую маску. Лишь глубоко в глазах можно еле заметить слабый отсвет тех чувств, какие терзали этого большого лохматого человека. У молодого - все на лице: и горе, и радость, и злость. А лицо до боли красивое - нежное и зверское. Однако при всей своей страшной матерости отец уступал сыну, сын был сильнее. Одно их объединяло, бесспорно: люди такой породы не гнутся, а сразу ломаются, когда их одолевает другая сила.

- Один знакомый мужик из Суртайки рассказывал - нонче быдто еще больше на нашего брата, кто покрепше, налогов навешают, - Емельян налил из зеленой бутылки. - От жись пошла! Руки опускаются... - выпил. - А ишо не то будет. Сейчас половину забирают, потом все начисто подметут, - Емельян Спиридоныч, как мог, подогревал свою злобу.

Егор слушал, обняв голову. Ему нездоровилось последнее время. Налил себе в стакан, выпил. Спросил:

- Знаешь, кто Макара убил?

- Яшка?

- Яшка.

Еще молча выпили. Лениво жевали хлеб и сало. Потом стали закуривать.

- Яшка - он змей подколодный. Таких еще не было. Спроси, почему я его оглоблей не зашиб, когда он у меня до переворота ишо на покосе робил. Емельян Спиридоныч заметно пьянел. - А я мог... Имел права: он у меня жеребенка косилкой срезал, урод. А я - ничего... пожалел. Сирота. А сичас радуется ходит...

- Он нарадуется. - Егор провел ладонью по лицу. - Он нарадуется. - Ему передалась отцовская злость, охватило яростное нетерпение и страх. Показалось, что он навсегда упустил момент, когда можно было расквитаться с Яшей. Теперь Яша будет ходить и радоваться. А брат родной в земле гниет, неотмщенный. - Ты куда сейчас? - спросил он, поднимаясь.

- Никуда. Я загулял.

- Мне уйти надо...

- Иди. Я дождусь Маньку.

Егор оделся, вышел на улицу, надел лыжи и пошел скорым шагом из деревни. На окраине оглянулся - улица была пуста.

Он поправил ружье и скрылся в лесу.

Подойдя к знакомой избушке, Егор внимательно осмотрелся. От крыльца по поляне шла свежая лыжня. Больше следов не было. Егор двинулся по лыжне, старательно попадая лыжами в глубокие колеи.

Он шел так с час. Смотрел вперед, прислушивался... Один раз, остановившись, услышал далекий, похожий на треск сучка, выстрел. Прибавил шагу.

...В полдень он догнал Яшу.

Был ясный, морозный день. Снег слепил глаза.

- Здорово, Егор! - крикнул издали Яша.

- Здорово, - Егор глотнул пересохшим горлом. - Здорово, Яша, - он медленно приближался к нему.

Яша стоял, широко расставив ноги. На снегу рядом с ним лежала убитая лиса. Яша улыбался.

- Убил? - спросил Егор.

- Ага. Спускаюсь вон с той гривки, - гляжу: хромает, милая, - Яша показал носком валенка на переднюю левую ногу лисы: вместо ноги у нее был короткий огрызок. - Из капкана ушла, а под пулю угодила, дурочка.

Егор остановился шагах в трех от Яши. Снял рукавицы... странно улыбнулся. Яша чуть заметно приподнял одну бровь. Ружье у него было за спиной. У Егора ружье на плече. Он воткнул палки слева от себя...

- Что, Яша?.. - Егор опять не то улыбнулся, не то сморщился. - Погань ты такая, ублюдок...

Яша побледнел.

Мгновение смотрели друг на друга... Одновременно рванулись к ружьям...

Грянул одинокий выстрел. С Яши слетела шапка, точно невидимая рука сорвала ее и откинула далеко в сторону; Егор взял сгоряча выше. Яша не успел снять свое ружье. Он теперь стоял, опустив руки, и как завороженный смотрел на Егора, - у Егора двустволка, и палец лежит на спусковом крючке второго ствола.

- Не надо, Егор, - тихо сказал он, с трудом разлепляя сведенные судорогой губы.

- Ты Макара убил!..

- Егор... прости... - Яша глядел в глаза Егору.

- Ты Макара угробил... паскуда! - Егора трясло все сильнее. Ему было жалко Яшу. - Ты Макару в висок попал. Рвань... - Егор матерно выругался.

- Егор, не губи... Егор... Эх ты, гадина! Су...

Грохнул выстрел. Яша схватился за лицо, упал и засучил ногами, залезая головой в снег. Егор рывком перезарядил оба ствола, добил Яшу в затылок. Закидал труп снегом и пошел обратно, так же старательно попадая лыжами в глубокий след. В горле стояла теплая тошнота, не проходила. Раза два он останавливался, ел горстями снег. Он вдруг страшно устал. Напрягал последние силы, передвигая лыжи.

...Перед самой деревней его вырвало. Стало жарко; жаром дышала в лицо дорога; глаза застилал горячий туман. Глядя на Егора со стороны, можно было подумать, что он беспробудно пил неделю. Его шатало из стороны в сторону.

Держаться он уже не мог. "Ну, все...", - подумал. И лег на дорогу. И вытянулся. И погрузился в теплый, глухой, непроглядный мир, ласково и необоримо влекущий куда-то.

Еще час, полтора - и Егор уже не вернулся бы из этого непонятного, сладостного мира. Даже молодая неистребимая сила не вернула бы его к жизни: он замерзал.

Подобрал его один мужик, ехавший в деревню с сеном.

Неделю Егор пластом покоился в жаркой перине, не приходя в сознание. Марья кормила его с ложки. Егор тихо стонал, не хотел открывать рот; Марья ножом разжимала стиснутые зубы и вливала молоко или бульон.

Мерещились Егору какие-то странные, красные сны... Разнимали в небе огромный красный полог, и из-за него шли и шли большие уродливые люди. Они вихлялись, размахивали руками. Лиц у них не было, и не слышно было, что они смеются, но Егор понимал это: они смеялись. Становилось жутко: он хотел уйти куда-нибудь от этих людей, а они все шли и шли на него, Егор вскрикивал и шевелился; на лице отображались ужас и страдание.

Чьи-то заботливые руки, пахнувшие древним теплом, укладывали ему на лоб влажное полотенце... Две женские головы склонялись над ним.

- Снится, что ли, ему?..

...Очнувшись, Егор увидел около себя Галину Петровну.

- Как вы себя чувствуете?

- Ничего, - Егор хотел посмотреть по сторонам, но тотчас прикрыл глаза: они так наболели, что в голове, подо лбом, заломило. - Где я?

- Дома. - Галина Петровна положила ладонь на лоб больного. Ладонь чуть вздрагивала.

- А где... Марья?

- Она ушла. У нее отец тоже заболел.

- А ты чего здесь?

- Я? Так просто. А вам что, неприятно?

- Почему?.. Ничего, - Егор отвернулся к стене и замолчал.

Яшу нашли через три дня. Охотники с гор.

Притащили в избушку к Михеюшке:

- Знаешь такого, отец?

Яша стукнулся об пол, как чурбак, - застыл скрюченным.

Михеюшка заглянул в лицо покойнику, медленно выпрямился и перекрестился.

- Наш... Яша Горячий... Царство небесное... Кто его?

- Кто-то нашелся. Кто он был-то?

- Человек... кто? Надо сказать нашим-то.

Охотники поколготились в избушке, отогрелись и ушли.

Один на лыжах побежал в Баклань.

Кузьма, когда узнал об убийстве Яши, побледнел и, стиснув зубы, долго молчал.

- Из ружья? - спросил он Николая, который сообщил ему эту черную весть.

- Из ружья. Всю голову размозжили.

Кузьма накинул полушубок и пошел к Любавиным. Но по дороге одумался:

"Нет, так не пойдет. Надо умнее делать".

А как умнее, не знал. Пошел медленнее. Незаметно пришел к Фединой избушке.

Федя сидел в переднем углу, около окна, подшивал жене валенки.

- Здорово, Федор!

Кузьма присел на табуретку.

- Здорово, - откликнулся Федя.

И нахмурился... Швыркнул носом и низко склонился над валенком. Смерть Яши удивила Федю, крепко опечалила. Он ходил смотреть друга, долго стоял над ним, потрогал его холодную руку... Лицо Яши было закрыто полотенцем. И вот это полотенце, небольшая, конопатая, холодная рука, белая чистая рубаха - все это странным образом не походило на Яшу, а вместе с тем это все-таки был Яша...

- Что, Федор? - спросил Кузьма.

Федя медленно поднял большую взлохмаченную голову.

- Угробили Яшу, - тихо сказал он и снова склонился к валенку.

- Пойдем посмотрим то место? - попросил Кузьма.

На месте, где убили Яшу, была неглубокая ямка в снегу, несколько больших темно-красных ягодин крови - и все. Сколько ни искал Кузьма, ничего больше не обнаружил. Пошли обратно.

Когда подходили к деревне, Кузьма твердо решил:

- Федор, пойдем к Любавиным. Это они за Макара.

- Я не пойду, - сказал Федор.

- Почему?

- Так. Не могу пока... Шибко горько.

- Тогда я пойду один. К Егору сперва.

- Егорка хворый лежит.

- Он на этой неделе тоже охотился.

- Сходи. А я... не сердись - не могу. Я, может, выпью пойду.

Егор опять впал в беспамятство. Около него сидела Марья. Кузьма в первую минуту пожалел, что пришел сразу сюда, но отступать было поздно.

- Здравствуйте! - громко сказал он.

Марья от неожиданности приоткрыла рот... Молча кивнула.

Кузьма снял шапку прошел к столу. На Егора не посмотрел.

Вытащил из кармана замусоленную тетрадку, аккуратно расправил ее.

- Когда твой муж пришел с охоты? - спросил он.

- Неделю, как... - Марья вопросительно и удивленно смотрела на Кузьму.

- Он принес чего-нибудь с собой?

- Чего?

- Дичь какую-нибудь?

- Нет.

- Ничего не принес?

- Нет.

- Где его полушубок?

- Вон висит.

Кузьма подошел к полушубку, похлопал по карманам. В одном что-то звякнуло. Кузьма вытащил четыре пустых гильзы.

- Так, - значительно сказал он. Осмотрел весь полушубок, снял со стенки ружье, заглянул в стволы. - Понятно.

Надел шапку и вышел, не посмотрев на Марью.

В тот же день он собрался и уехал в район.

Не было его три дня.

Возвратился обновленным: похудевший, собранный, резкий.

Забежал на минуту домой. Клавди не было в избе. Дверь в горницу закрыта. По глазам домашних понял: что-то случилось.

- Что такое? - не поздоровавшись, с порога спросил он.

- Ничего, - усмехнулся Николай. - С прибавлением нас...

- Родила?

- Ага. Девку. Хорошая девка получилась.

Кузьма прошел в горницу - там никого не было.

- А где она?

- У наших. Вечером съездим за ними.

Кузьма пошел в сельсовет.

Приехал он не один - в сельсовете сидел тот самый работник милиции, которого привозил Платоныч.

- Жена родила, - сообщил ему Кузьма.

- Дело, - похвалил мужчина.

- Девку... елки зеленые! - Кузьма сел к столу и рассеянно стал смотреть в окно.

- Где председатель-то? - спросил мужчина.

- Сейчас придет. Сына хотел...

- Ничего. Девки тоже нужны.

Пришел Елизар, вопросительно уставился на приезжего.

- Здравствуйте, товарищ.

- Здравствуйте. В каком состоянии Егор Любавин?

- Ходит. Давеча видел - по ограде ходил.

- Надо вызвать его.

- Для чего?

- Для дела. Не надо ничего говорить. Вызывают - и все, - работник милиции говорил молодым звучным голосом, короткими фразами, уверенно. Был он в том же костюме, в каком приезжал прошлый раз.

Елизар ушел.

- Сына, говоришь, хотел?

- Сына, - упавшим голосом сказал Кузьма; он сразу как-то устал. Он, конечно, обрадовался, но он так свыкся с мыслью, что у него будет сын Василий, так много думал об этом, что теперь несколько растерялся.

- Ну-у... уж ты совсем что-то скис, брат! На, кури.

Кузьма закурил. Попытался представить свою дочь... Усмехнулся.

- Ничего. Я так просто, думаю.

...Егор сильно похудел за эти несколько дней. Держался, однако, прямо. Смотрел спокойно, угрюмо.

Кузьма так и не привык к любавинскому взгляду; всякий раз, когда кто-либо из них смотрел на него, его охватывало острое желание сказать что-нибудь резкое, вызывающее.

- Садись, - сказал приезжий.

Егор сел.

Елизар, сообразив что-то, вышел.

Кузьма и приезжий внимательно смотрели на Егора.

- Ты убил Горячего? - неожиданно, в упор, спросил приезжий.

Не столько спросил, сколько сказал утвердительно.

Голова Егора дернулась, точно его кто позвал сзади.

"Он", - подумал Кузьма.

- Нет.

- Это чьи гильзы? - приезжий расставил на столе рядком четыре штуки.

Егор посмотрел на патроны, потом на следователя и на Кузьму, на душе у него стало немного веселее: он думал, что им известно больше.

- Не знаю. Может, мои, - у меня такой же калибр.

- Ты охотничал в среду? Перед тем, как захворать?

- Охотничал.

- Видел Горячего?

- Нет. Я не дошел до избушки... плохо стало, я вернулся.

- В кого же ты стрелял?

- В зайцев.

- Не попал, что ли?

- В одного попал, но испортил шкурку, не взял. А зачем это все?

- Ты четыре раза стрелял?

- Четыре.

- Так... - следователь уставился на Егора угнетающе долгим, насмешливым взглядом.

Егору снова сделалось не по себе, он лихорадочно вспоминал: четыре раза он стрелял или больше? Один раз промазал, потом попал, двумя выстрелами добивал Яшу в голову - четыре. Двумя добивал или тремя?

- Вспомнил?

- Что?

- Сколько раз стрелял?

- Четыре.

Следователь пружинисто выкинул свое тело из-за стола, рявкнул в лицо Егора:

- А пятый раз в кого стрелял?!

Это было так неожиданно, что даже Кузьма вздрогнул.

- Почему у тебя в кармане было пять патронов? Почему?! Ну?!

- Ты не ори, - негромко сказал Егор. Он заметно побледнел; момент был жуткий.

- В кого стрелял?!

- Не ори, понял! - Егора душили страх и злоба. - А то не погляжу, что ты власть. Нечего орать.

Шрам у Кузьмы багрово накалялся.

- В кого стрелял? - сквозь зубы, тихо спросил он. Он сам в эту минуту верил, что в полушубке Егора было пять патронов.

Егор не шевельнулся, только настороженно прихмурил глаза. Он отчетливо вспомнил ясное морозное утро, Яшу, его побелевшее, растерянное лицо... Выстрел. Негромкое: "Не губи, Егор". Еще выстрел. Потом еще. И еще. Откуда же их пять?

- У меня на полатях еще двадцать пять патронов, - что же, я за всех покойников отвечать должен? - Егор обретал уверенность. Поднял глаза на следователя. На Кузьму упорно не смотрел. - Забыл, наверно, в кармане - и все. А где он, пятый-то? - Егор кивнул на патроны.

Следователь прошелся по комнате, закурил.

Егор отдыхал от великого напряжения.

"Его вовсе и не было, пятого-то, - думал он. - Ах, сволочи!.. Чуток не влопался".

За спиной Егора следователь поманил Кузьму, вышли в сенцы.

- Отпустим его, - негромко заговорил он. - Сделаем вид, что все кончилось. Потом продолжим следствие.

- Я думаю, это все-таки он.

- Мало мы слишком знаем. Думать - одно, а... Пойдем. Извинись для блезиру... Надо успокоить его.

- Нет уж, сам извиняйся.

Вошли в избу.

- У меня один вопрос к тебе, - как ни в чем не бывало, добродушно заговорил следователь, - не знаешь, у Горячего не было врагов среди охотников с гор?

Егор не сразу ответил. Молчал, думал: "Подвох какой?".

- Не знаю. Может, в тайге встречались...

- Ну ладно, - легко примирился следователь. - Иди. Извини нас.

Егор спокойно поднялся, медленно пошел к выходу. В дверях излишне низко склонил голову, чтоб не удариться о притолоку.

"Ослаб, - подумал он, спускаясь с высокого сельсоветского крыльца, ноги дрожали. - Ослаб совсем".

- Где председатель-то твой? - спросил приезжий. - Позови, я ему передам... А то еще заартачится.

Кузьма нашел Елизара в соседней избе.

- Пошли, с тобой поговорить хотят.

- Про чо? - испугался Елизар.

- Скажут.

Елизар подозрительно посмотрел на Кузьму, пошел неохотно.

- Собери в субботу на сходку всех нелишенцев, - заговорил сразу приезжий.

Но Елизар перебил:

- В субботу - баня, черт их вытянет.

- Ну, в воскресенье.

- Мгм, так...

- Будут тебя переизбирать.

- Понимаю, - Елизар нисколько не удивился. - Его, да? - показал на Кузьму. - А мне какое место?

- Дело покажет. Я только передаю... В общем, приедут к вам два товарища из укома. Встретите.

Шел Егор из сельсовета и упорно думал: почему сразу вызвали его? Все сделано было аккуратно. В чем же дело? В чем дело?.. И вдруг пришла догадка: проболтался в бреду. Когда бредил, наверно, поминал Яшу. А эта учительша слышала... тварь глазастая. Ее нарочно подослали.

Он завернул к своим.

- Эк тебя перевернуло! - заметила мать. - Не рано поднялся-то?

- Ничего... Где отец?

- Ушел куда-то. Не знаю, - Михайловна опять принялась месить тесто.

Егор сел на припечек, закурил. Стало отчего-то тоскливо - пусто было в родительском доме.

- Не хворает парнишка-то? - спросила мать.

- Нет пока.

- У Авдотьи Холманской запоносила девчонка. Говорят, поветрие ходит. Если прохватит, поите черемуховым отваром. У Маньки-то нет, наверно, черемухи? Пусть придет, я дам.

- Кондрат бывает здесь?

- Редко. С Феклой анадысь зашли посидели... Не любит наш ее чегой-то. Зря, - баба хорошая, работящая.

- Он всех их не любит, - Егор бросил в шайку недокуренную папироску, поднялся. - Не придет скоро, однако. Он не загулял?

- Нет вроде. А там бес его знает.

На крыльце заскрипели знакомые шаги. Зашуршал по валенкам березовый веник.

- Вон он... идет.

Емельян Спиридоныч вошел раскрасневшийся с мороза. Долго раздевался, кряхтел.

- Моро-оз, язви тя в душу! До костей пробирает. Скотине давала?

- Давала, - откликнулась Михайловна.

- Сейчас поболе давать надо. Такой навалился, черт те что... Воробьи падают. Поправился? - обратился к сыну.

- Поправился.

- Заходил к тебе раза два... Думали уж, каюк пришел. А чего училка около тебя сидела?

Егор нахмурился, полез за кисетом.

- Пойдем в горницу, поговорить хочу.

Отец искоса, вопросительно глянул на сына, прошел в горницу.

- Вызывали сейчас в сельсовет, - сказал Егор, прикрывая за собой дверь.

- Зачем?

- Думают, я убил Яшку.

Емельян опять внимательно посмотрел на сына.

Егор присел на подоконник.

- Ну? - спросил отец.

- Допросили.

- А ты что?

- Что? Ничего.

- А почто сразу к тебе пришли?

- А я откуда знаю? Патроны какие-то нашли в полушубке, привязались. Я в тот день тоже на охоте был.

- А Яшку видал? На охоте-то?

- Стречались, - уклончиво ответил Егор, не выдержав отцовского откровенного взгляда.

- А больше ничего? Кромя патронов-то, ничего больше не нашли?

- Ничего не нашли.

- Посылай их подальше. Нет такого закона, чтобы зазря клепать на человека.

- Ты, когда был у меня, не слышал, я бредил?

- Нет вроде. Не помню. А что?

- Сидела там эта городская... Боюсь, не слыхала ли она чего.

- У Маньки-то не спрашивал?

- Нет, я только сейчас подумал про это.

- А чего она там сидела? - опять поинтересовался Емельян Спиридоныч.

- Черт ее душу знает! Я думаю, ее подослали.

Емельян Спиридоныч долго молчал, посасывая рыжую усину... Сплюнул, полез за кисетом.

- Жись, мать ее... - и вдруг пришла ему в голову такая мысль: - Вот чего: прикинься опять хворым, она, эта училка, снова придет, а ты турусь чего попало. Про хлеб скажи... Поговаривают, ишо будут нас облагать, сверху налогу. А я налог не отвез. Придут скоро. Налог, конечно, придется отвезти, а этот я зарыл. Под баней. Чижало догадаться, но все же... опасно. А ты, когда туруситъ-то будешь, дык вроде под пол мне советываешь. А я вроде не соглашаюсь - в завозню велю. Вроде ругаемся с тобой. Пусть тогда роются. Нету, - и все съели.

- Не получится у меня, - с сомнением сказал Егор, удивляясь про себя отцовской хитрости.

- А тут же, - продолжал увлеченный Емельян Спиридоныч, - брякни насчет Яшки: мол, не убивал я его, чего зря привязались!.. Нет. Вроде опять со мной говоришь: жалуйся мне, что на тебя такой поклеп возводют, - старик даже устал от таких вывертов, но был доволен.

- Не получится, - еще раз сказал Егор.

- Получится! Чего тут не суметь-то? Только не все подряд рассказывай, а вперемежку. А то догадаются.

Егор ушел от отца с нетерпеливым желанием немедленно увидеть учительницу.

Марья подрубала топором ледок на крыльце.

- Давеча чуть не брякнулась, - сказала она. - Наросло черт те сколько.

- Пойдем в избу, - буркнул Егор.

Марья положила топор, вошла в избу с недобрым предчувствием.

- Я хворый турусил или нет?

- Турусил чего-то...

- Ну и что?

- Чего ты?

- Что говорил-то? - почти крикнул Егор.

- Господи, чего ты орешь-то? Неразборчиво было... Да я и не слушала.

- А эта... твоя слушала? Учительша-то?

- А я откуда знаю! Она тут много раз одна оставалась. Может, слушала.

Егор с ненавистью глянул на жену.

- Не можешь, чтоб кого-нибудь не тащить в дом.

- Господи!.. Да она ко всем ходит читать. А когда ты захворал, она сказала, что умеет выхаживать. Училась, говорит, этому делу. Спасибо надо...

- Вот что, - оборвал Егор. - Призови ее счас, а сама куда-нибудь выйди...

- Зачем это?

- Надо! Не разговаривай много!

Марья пошла к учительнице.

...Галина Петровна пришла сразу.

- Здравствуйте!

Егор молча кивнул.

- Как вы себя чувствуете?

- Где Манька-то? - спросил Егор, чувствуя, что скоро может сорваться; особенно злили большие, чистые глаза девушки. "Сука... Святая".

- Она сказала, что зайдет на минутку к соседям, - Галина Петровна присела на табуретку. - А почему вы ее так - Манька?

- Я слышал, что тебе надо уехать отсюда, - негромко заговорил Егор. - Пока живая. А то у нас тут... есть ухари - враз оторвут голову.

Большие глаза Галины Петровны сделались еще больше.

- Как это?.. Вы что?

- Уезжать, говорю, надо, откуда приехала! Нечего наших баб от дела отваживать. В городе надо книжки читать. А здесь надо работать. А ишо ребята обижаются, что девки по вечерам с тобой сидят - им тоскливо одним, ребятам-то.

- Пусть тоже приходят...

- Я ей одно, она другое. Уезжать, говорю, надо!

- Но почему?

- Да потому, что ты, змея ползучая, суешь нос куда не надо, - оттого ли, что он ослаб здорово, или оттого, что давеча в сельсовете сильно перепугался, Егор уже не мог сдерживать себя. - Последний раз тебе говорю: не уедешь пеняй на себя.

Галина Петровна словно онемела, только моргала голубыми глазами.

- Два дня тебе на сборы, дальше... смотри сама, - подытожил Егор. Жалеючи говорю. Все. Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел.

- Вы в своем уме? Как вы смеете...

- Еще раз говорю: хлопнут - и концов не найдешь.

Галина Петровна поднялась с табуретки. И молча вышла из избы.

Через два дня она уехала. Вместе с Кузьмой, которого вызвали в район, и следователем. О причине отъезда сказала неопределенно:

- Нужно...

В Баклань больше не вернулась.

Из района Кузьма ехал с заданием: срочно, кто не отвез хлеб по продналогу, чтоб вывезли. И поговорить на сходке с крестьянами: может, кто сверх налога раскошелится. Хотя бы помаленьку. Богачей, если не дадут, обыскивать. Спрятанный хлеб считать достоянием государства. Задача нелегкая. Это не то, что собрать ворчливых мужиков на лесозаготовку на семь дней или на строительство школы на день. Это - хлеб. Хлеб есть, но... половина по ямам, половина - семенной, неприкосновенный. В районе строго-настрого предупредили: не махать наганом без дела, убеждать словами. Сознательность крестьян повысилась, этим надо пользоваться. Богачей, зажимающих хлеб, всенародно осуждать.

Дата добавления: 2015-06-30