Любавины 19 страница

- Родионов К.Н. - и добавила: - Красиво.

Родионов сидел на уголке стола и кричал в телефонную трубку:

- А что же ты-то?! Да перестань, слушай! Брось!.. - кивнул вошедшим, показал глазами - рассаживайтесь.

Рассаживались. Осматривались.

- Привет! - сердито воскликнул секретарь. Встал и заговорил резко и требовательно: - Слушай сюда. Ты эти четыре трактора перебрось... в Березовку... перебрось! Пойдут! Завтра доложишь. Все! - в трубке еще шуршало, пискало - говорили, но секретарь еще раз сказал: - Все! - и положил трубку. Повернулся к приезжим. Он был высокий, сухой, с веселыми глазами. На лбу через бровь - застарелый шрам. Улыбнулся, пошел знакомиться. - Ждали вас, дорогие товарищи. Как доехали?

Поднимались навстречу ему, пожимали сухую, мосластую ладонь. Вблизи глаза секретаря поражали усталостью.

- Родионов Кузьма Николаевич, - представился он. Ему в ответ говорили фамилии; фамилия Майи - Светличная, другая девушка назвалась: - Елена Борисовна, педагог.

Угрюмый Иван опять кратко сказал:

- Иван.

- Хорошо. Садитесь, пожалуйста, садитесь, - секретарь отошел к столу, чтобы видеть всех, присел на краешек. - Сколько же вас?.. Шестеро. Кто будете?

- Инженер-механик по ремонту и эксплуатации автотранспорта, - первым назвался длинный парень.

Секретарь посмотрел на инженера, кивнул.

- Хорошо.

- Врач.

Секретарь опять кивнул головой и внимательно посмотрел на врача.

- А мы вот, трое, педагоги, - весело сказал за всех педагогов парень-учитель.

Секретарь кивнул и глянул с любопытством на шестого.

У шестого было полнейшее равнодушие на лице.

- Я шофер, - сказал он, глядя на секретаря.

У того в усталых глазах промелькнуло не то удивление - как это, мол, шофер затесался в "молодые специалисты", - не то что-то другое, непонятно.

Иван усмехнулся и опустил голову.

- Хорошо, - подытожил секретарь и заходил по кабинету. - Я вам ничего объяснять тут не буду - вы сами грамотные. Что нужны вы здесь, вы это без меня знаете. Очень нужны, - секретарь остановился и опять посмотрел на шофера. Тот тоже смотрел на него... Короткий миг глядели друг на друга, потом Иван опустил голову, а секретарь, продолжая ходить, закончил свою короткую речь: - Сейчас устраивайтесь, отдыхайте, а завтра поговорим насчет главного. Федор Иваныч вот займется сейчас вами, на квартиры определит.

Грузный, большой Федор Иваныч (во время знакомства он сидел неподвижно и упорно смотрел на всех по очереди) с готовностью поднялся, ждал, когда все попрощаются с секретарем.

Улыбались, двигали стульями, говорили:

- До свидания, - и выходили.

Секретарь опять посмотрел на шофера и сказал вдруг:

- А вы задержитесь на минутку.

Иван прислонился плечом к дверному косяку и спокойно ждал.

Все вышли.

Секретарь подошел ближе к нему, уставился в упор. Долго смотрел.

- Как фамилия-то, говоришь?

- Любавин.

- Так, - секретарь кивнул седеющей головой, ушел к столу, сел в кресло, прикрыл глаза, слегка надавил на них прокуренными пальцами, некоторое время сидел так, молчал.

Иван ждал.

- Садись, - сказал секретарь, отнимая от лица руку. - Меня, конечно, не узнаешь?

Иван внимательно и серьезно посмотрел на секретаря. Тот усмехнулся, покачал головой.

- До чего же ты на мать свою похожий! Вылитый. Только... устал ты, что ли?

Иван все смотрел на секретаря.

- Не узнаешь?

- Нет.

- А ведь я тот самый дядя, который тебя в приют отвозил, - Родионов, продолжая смотреть на Ивана, задумался - вспомнил, видно, то далекое время. Очнулся, сказал с улыбкой: - Вот как. Вот тебе и гора с горой... Домой приехал?

- Приехал, - несколько охрипшим голосом ответил Иван.

- Ты садись, чего как столб стоишь. Удивляешься?

Иван сел на потертый кожаный диван, полез в карман за папиросами.

- Чего удивляться?

- Да-а... - секретарь смотрел на него. - Нет, это удивительно.

Иван закурил, помахал спичкой, спичка не погасла, он сунул ее, горящую, в коробок с тыльной стороны. Перевернул коробок и стал внимательно разглядывать этикетку.

- Ну, не вспомнил? - опять спросил секретарь. - Ты посмотри, может, вспомнишь.

Иван, не глядя на него, качнул головой.

- Нет, забыл.

- Тебе шесть лет было... Конечно, - секретарь поднялся и пошел к двери. Сказал на ходу: - Ничего, вспомним, - открыл дверь, позвал громко: - Ивлев!

Через пару минут в кабинет вошел Ивлев, лет тридцати человек, поджарый, смуглый, с резкими морщинами около рта, с живыми умными глазами. Тоже, видать, устал, он держится прямо, легко - подвижный. Одет с иголочки: новые галифе, новый китель, новые хромовые сапоги мягко горят черным блеском.

- Познакомься, - сказал секретарь.

Иван оторвался от этикетки, привстал.

- Иван.

- Ивлев.

- Это мой гость, - сказал Родионов. - Я уйду сейчас... ты побудь тут.

- Я ж хотел в Суртайку ехать.

- Потом. Побудь здесь.

- Ладно.

- Пошли, Иван.

Иван поднялся, положил в карман спички, вышел за секретарем в коридор.

- Твое барахлишко?

- Мое.

- Бери. Пошли.

Иван прихватил чемодан, перекинул через руку пальто, пошел за секретарем. Тот шагал впереди, не оглядываясь. Смотрел в пол, курил.

На улице Иван приостановился.

- А куда идем-то?

- Ко мне. В гости, - секретарь оглянулся. - Что?

- Ничего.

До самого дома секретаря так и шли - один впереди, другой сзади, в двух шагах. Молчали.

С секретарем то и дело здоровались встречные. Он поднимал голову, говорил глуховато:

- Здравствуйте, - и опять смотрел себе под ноги, о чем-то крепко задумываясь.

Дома встретила их немолодая, очень толстая женщина. Представилась заученно:

- Клавдия Николаевна.

- Это, знаешь, кто? - спросил ее Родионов.

- Нет. Кто?

- Погляди внимательно. Не узнаешь?

Ивану было не по себе от этих знакомств. Он с тоской посмотрел на секретаря. Тот невольно рассмеялся.

- Ладно, потом скажем. Сделай чайку нам.

- Сейчас, - суховато сказала Клавдия Николаевна и пошла на кухню.

Комнат в доме четыре. Родионов и Иван прошли в одну, в угловую, празднично убранную, очень уютную.

- Садись, Ваня, - сказал Родионов и рукой показал на всю комнату. - Водку пьешь?

- Пью.

- А у меня нету. Не обессудь, - Родионов сел на диван, улыбнулся, как давеча, в райкоме, просто, несколько устало. - Вот так... Ну и где ж ты был? Ты воевал?

- Пришлось маленько. Здесь курят?

- Кури.

Некоторое время молчали. Иван закуривал. Родионов с интересом разглядывал его.

- У тебя дядя здесь? Даже два?

- Да.

- Ефим Емельяныч... Ничего, хитрый мужик.

Иван коротко глянул на Родионова и опустил голову - опять стал рассматривать спичечную коробку.

- Да-а... - сказал секретарь.

И опять повисла пауза.

Вошла Клавдия Николаевна, принесла чай. Расставила все на столе, присела было на диван, с любопытством и некоторой тревогой разглядывая Ивана.

- Мы сейчас поговорим здесь, - сказал ей Родионов. - Подсаживайся, Иван.

Клавдия Николаевна, не обидевшись, вышла.

Иван погасил о коробку окурок, поискал глазами пепельницу...

- Нету. Здесь дочь живет. На вот, в блюдце, - секретарь пододвинул Ивану блюдце, налил из чайника чай. Подал один стакан Ивану. - Держи.

Иван пил без сахара. Секретарь удивился, предложил класть сахар, Иван мотнул головой.

- Не люблю. Пить просто хочу, - пил, смотрел в стакан.

- Что-то мы никак разговориться не можем. А?

Иван пожал плечами.

- Расскажи о себе, что ли... Как жилось, где бывал, что видел?

- По-разному жилось, - неохотно ответил Иван.

- Ты все время в Москве жил?

- Нет. Жил одно время во Владимире, потом в Калуге, под Москвой тоже...

- Мгм. Женат?

- Был.

- А сейчас?

- Разошлись, - Иван посмотрел прямо в глаза секретарю, улыбнулся. - И в тюрьме сидел, между прочим.

Секретарь не удивился, только спросил:

- Много?

- Давали шесть, отсидел три.

Секретарь кивнул головой.

Иван почему-то обозлился.

- За драку сидел-то, - добавил он. - С поножовщиной.

Секретарь опять понимающе кивнул. Наверно, это его спокойствие и невозмутимость и разозлили Ивана. Секретарь как будто заранее знал все и расспрашивал только так, для порядка. И смотрел еще при этом спокойно и весело.

- Дети остались?

- Нет. Ну, что еще?.. - в глазах Ивана почувствовалась некая решимость. Не общественник, на собрания не хожу, не перевариваю болтунов, - он сам налил себе из чайника, подул на чай - хотел казаться спокойным, даже зачем-то оглядел комнату. Не вытерпел и еще добавил: - Вообще жизнь наша мне очень не нравится. Так что вот. Все?

- А что в жизни не нравится?

- Много... Болтовня, например. Воровства много, хамства тоже хватает... Жадности... В общем, хватает. А говорим, что все хорошо, - Иван посмотрел на секретаря. Тот задумчиво щелкал кривым прокуренным ногтем по краешку стакана. Долго молчал.

- В общем, разложил, - сказал он серьезно.

- Тут и раскладывать нечего - и так все видно.

- Ну, ладно, - устало сказал секретарь. - Хамства много, болтовни... - ему не хотелось об этом говорить. Не об этом хотелось говорить. - Ну и что?

- Ничего, все.

- Успокоился?

- Я и не волновался. Мне непонятно: к чему весь этот допрос?

- Поговорить хотел, - в голосе секретаря прозвучала нотка искренней обиды.

Иван молчал. Смотрел в стол.

- Я тебя с первого твоего дня знаю. Думал... Интересно же узнать.

Иван молчал.

- Пойдешь в райком работать?

Иван удивленно посмотрел на секретаря.

- Как это?

- На "Победе"... Начальство возить.

- Нет.

- Хм, - секретарь улыбнулся. - Не торопись, подумай. Жить у дяди пока будешь? У Любавина?

- Да.

- Он знает, что ты приехал?

- Нет. Нас сразу к... в райком повели.

- Сразу видно, что сидел: в райком повели. В райком не водят. В райком приглашают, вызывают, просят прийти, - секретарь объяснил это с каким-то дурашливым, веселым удовольствием. - И скажи, пожалуйста: чего ты сразу в бутылку полез? Не понравилось, что спросили, как жил? Не буду спрашивать, черт с тобой, раз ты такая барышня. Это раз. Во-вторых: ты что, все время такой мрачный?

- Все время.

- Не в мать, значит. Я тебе как-нибудь расскажу про мать. Хочешь?

Иван сразу не ответил:

- Не знаю... Вообще-то не хочу.

- Ладно. Значит, разговор у нас не вышел. Жалко, - секретарь поднялся.

Иван тоже встал. Ему не было ничего жалко.

- До завтра. Подумай насчет моего предложения.

Иван пожал протянутую руку секретаря, кивнул головой. И пошел к двери. И вышел не оглянувшись.

Секретарь сел, прикрыл глаза, положил на них пальцы, долго сидел так...

Иван шагал серединой улицы, думал об этой странной встрече. Он не понимал, что с ним произошло - почему наговорил резкостей секретарю. Почему в душе поднялось вдруг едкое чувство обиды? На кого, за что?

Ефим был дома, копался в завозне.

- Здравствуй...те, - негромко сказал Иван, останавливаясь на пороге завозни.

Ефим обернулся.

- Здорово.

Некоторое время стояли, смотрели друг на друга.

- Я Иван Любавин, - сказал Иван.

Ефим подслеповато прищурился, моргнул несколько раз... Высморкался прямо на пол завозни, сел на верстак, полез за кисетом. Сказал хрипловато:

- Ванька... Ничего себе!.. Ты откуда?

- Из Москвы. По путевке.

- Как это? - не понял Ефим.

- Пошел, попросился, чтобы сюда направили. Надоело в городе, - Иван поставил чемодан, сел на него. Пальто положил на колени. Тоже стал закуривать. Ефим, прищурившись, изумленно смотрел на него.

- Так... Ну, и как же теперь? - спросил он.

- Что? - Иван вопросительно посмотрел на дядю.

- Ничего себе! - еще раз сказал тот. - Не ждал. Я думал, уж не увижу тебя. Думал, пропал где-нибудь.

- Нет.

- Что же не написал ни разу? Что жив-здоров... У тебя же родня тут.

- Та-а... чего писать? - Иван нахмурился, поднял с пола золотистую стружку, стал ее внимательно разглядывать.

- Семья есть?

- Нету. Я первое время у тебя поживу пока?

- Ну, а где же еще? Ты только... это... правильно все говоришь-то? Что по путевке, что посланный... Все по закону?

- Конечно.

- У нас одно время слух прошел, что будто ты в тюрьму угодил. Из райкома, что ли, в приют писали... Родионов сам, однако, посылал на розыски...

- Сидел. Три года.

- Вышел?

- Вышел.

- Да-а... Вот так встреча. Ну, пошли баню заказывать. А потом уж поговорим, - Ефим сморщился, вытер рукавом пиджака повлажневшие глаза, кашлянул. - Я уж и не чаял, что увижу тебя. Пошли в дом.

Пошли в дом.

В сенях им встретилась белолицая молоденькая баба, пышногрудая и глазастая. Уставилась на Ивана.

- Вот, Нюрка, - сказал Ефим, - это Иван наш, Егора нашего сын.

- Мамочки!.. - Нюрка всплеснула руками.

Ефим засмеялся. Иван улыбнулся, перехватил из одной руки в другую чемодан, поздоровался с молодухой. Она покраснела и тоже улыбнулась.

- Это сына мово младшего жена, - пояснил Ефим. - Он сам-то в армии. Последний год дослуживает. А она вот с нами тут... А старшего-то, Ивана тоже, у меня на войне убило, а средний, Пашка, со мной живет, никак не могу женить кобеля такого. Нюрка, натопи баню пожарче. Чтоб камни лопались в каменке.

- Конечно! Я сейчас это... Господи, радость-то какая!..

Иван отвернулся и стал смотреть в сторону - он не выносил, когда при нем говорили, что рады его видеть. Он считал, что люди врут, притворяются. С какой стати радоваться, например, этой Нюрке, когда она его и в глаза-то сроду не видела.

Вошли в дом.

- Вот так мы и живем, - сказал Ефим, опять внимательно разглядывая племянника. - Ты ничего вымахал-то - в отца. А лицом - в мать. Семьи-то нету?

- Нету, я говорил уже.

- Что же, и не было?

- Была жена... Когда в тюрьму посадили, она вышла за другого.

- Понятно. А моя старуха приказала долго жить - в войну померла, царство ей небесное. Да, Ванька... Ну, хорошо, что приехал. Отмечаться-то никуда не надо идти?

- Я был уж. У секретаря был, чай пил с ним... - Иван посмотрел на дядю, усмехнулся.

- У Родионова? Ишь ты! А как же это получилось-то?

- Узнал он. В райком когда пришли, он говорит: "Останьтесь".

- Узнал. Ну, конечно. Я потом расскажу тебе про него. Он, конечно, узнает. Ну, посиди пока. Сполоснись с дороги-то да приляжь. А я в лавку сбегаю. Да к дяде твоему, к Николаю Попову зайду... Сейчас прилетит на крыльях. Он у нас председателем сельсовета работает. Ничего, хороший мужик. Остальных ребят у них тоже в войну всех побило. А сам Сергей Федорыч, дед твой, еще до войны скончался. Ну, давай тут... Чего надо, спроси у Нюрки. А к вечеру Пашка подъедет. Он тоже шоферит. Боюсь, сломит где-нибудь голову - шибко отчаянный, гад. В дядю Макара уродился. Тот у нас сызмальства на винтах ходил. Ну, давай тут...

- Может, денег надо? - спросил Иван.

- Зачем? У меня есть. Я ничего живу справно. Плотничаю сейчас. А так все эти годы бригадиром полеводческой бригады был. А сейчас перевели наш колхоз-то в совхоз, молодые понаехали... А я плотничать пошел. Ну, давай, вопчем, устраивайся, - Ефим ушел.

Иван задвинул чемоданишко под кровать, повесил пальто, прошел в передний угол, сел. И впервые за много-много дней почувствовал себя успокоенным...

Дом у Ефима большой, светлый. В комнатах - в горнице и в прихожей - не нарядно, но чисто. Когда в городе, бывало, Ивана охватывала беспричинная глухая тоска, когда он мучился без сна на узкой койке в общежитии, ему мерещился такой вот дом - просторный, уютный, с крашеными полами. Может быть, детская цепкая память схватила на всю жизнь образ дома, может быть, он его выдумал, этот дом, но дом был точно такой, Родина... Что-то остается в нас от родины такое, что живет в нас на всю жизнь, то радуя, то мучая, и всегда кажется, что мы ее, родину, когда-нибудь еще увидим. А живет в нас от всей родины или косогор какой-нибудь, или дом, или отсыревшее бревно у крыльца, где сидел когда-то глухой весенней ночью и слушал ночь...

Вошла Нюра.

- А где же тятенька? - улыбнулась и опять покраснела.

- В магазин пошел.

Нюра не знала, что еще спросить, еще раз улыбнулась Ивану, прошла в горницу, побыла там немного... Потом взяла из кути ведро и вышла.

"Хорошая баба", - отметил Иван. Где-то, когда-то он усвоил одну привычку всех встречных и поперечных женщин довольно, в общем, равнодушно определять: "хорошая" или "плохая". Вспомнилась девушка в красном плаще, Майя, спокойно подумалось: "Хорошая. Только доверчивая, налететь может".

Иван прошелся по комнатам, посмотрел фотографии незнакомых людей в рамках на стенах, опять сел. Все-таки ужасно приятно иметь еще на земле уголок, куда можно приехать, сесть и слушать, как тикают ходики, и ни о чем почти не думать...

"Устал я, наверно, в этих городах, намыкался".

Вспомнился секретарь Родионов, захотелось как-то определенно подумать про него, но тотчас расхотелось.

"Ну его все!". Завалиться бы сейчас на кровать, положить ногу на ногу, руки под голову и смотреть в потолок - было бы совсем здорово. И чтобы еще ни о чем не расспрашивали и не гадали, на кого ты похож.

Пришел Ефим.

- Дядя твой без ума сделался от радости. Скоро придет. У них там совещание какое-то. Осмотрелся?

- Осмотрелся.

- Так, - Ефим начал доставать из карманов бутылки с водкой. - Узнал, говоришь, тебя Родионов-то? - бутылок оказалось много; Ефим все доставал и доставал их.

Иван промолчал.

- Этот узнает, - продолжал Ефим. - Он узнает. Как не узнать! Он ведь почти всю нашу породу на корню вывел, - Ефим сказал это без особенной ненависти устал, видно, ненавидеть, израсходовал всю ненависть. Вообще он сильно сдал к шестидесяти годам. От прежнего хитрого, крепкого Ефима осталось очень немного.

- Раскулачивал он? - спросил Иван.

- Он, кто же еще. Он. Давай выпьем пока до бани. Я маленько расскажу тебе.

Позвали Нюру. Она собрала на стол - нарезала ветчины, огурцов, хлеба. Поставила два стакана и ушла топить баню.

Выпили по полному стакану.

Ефим долго кряхтел, сопел... Хрумкал малосольными огурцами и говорил:

- От так... Ничего. Кхэх... Ничего.

Иван закусывал молча. Закусил и полез в карман за папиросами.

- Ты ешь больше, - сказал Ефим. - Ешь.

- Не хочется.

- Как там, в Москве-то? Большая она, поди?

- Большая. Строят ее сейчас здорово.

- У нас тут тоже строится народишко, поднялись маленько.

- При совхозе-то лучше стало?

- Не шибко. Оно, вишь, какое дело: работай, говорят, за деньги, как рабочий, - Ефим отвалился от стола, стал тоже закуривать. - Давай, я буду за деньги. Мне даже лучше. А чего? Отработал часы - отдыхай, - Ефим икнул раза три кряду. - Поминает кто-то. Ну... давай за деньги. Но ты мне тогда дай, чтобы я на эти деньги мог мяса купить, солонину всякую, яиц, молочишко... А то придешь в магазин-то, а там одни концэрвы. А, допустим, захотел ты себе сапоги сшить - где товар брать? Дубить кожу самому не дают, и в магазинах ни хрена нету. А пимы захотел скатать - опять: где шерсть брать? Положено только двух овечек держать, а мне надо пятерых обуть.

Иван слушал, кивал головой и думал: "Ну это ерунда. Два-три года, и вся эта дребедень будет кончена. Тогда и жаловаться не на что будет. Так и переделают они мужика в рабочего".

- А коров-то дают держать?

- Держат. Я, правда, не держу. Сил больше нету. Пашка все время в разъезде, Нюрка тоже работает - я один тут нянчись с ней!.. Продал к чертям. Свиней держу пару. Без мяса нельзя.

- Шофера хорошо зарабатывают?

- А ничего, ничего - грех жаловаться. У Пашки до тыщи выходит в среднем. Может, в городе это небольшие деньги, а тут хорошо. Да Нюрка пятьсот с лишним приносит, да я в месяц-то рублишек шестьсот все наколупаю... Деньжонки есть. Вот купить на них нечего, вот беда. Это ж в город приходится ездить за каждой мелочью. Шутка сказать.

- А где Нюрка-то работает?

- Библиотекарем.

- О!

- Как же. Она десятилетку кончила, да еще потом где-то два года училась. Она ничего, хорошая баба, послушная. И не зряшная. Четвертый год вот уже пошел, как без мужика живет, а чтобы там... чего-нибудь такое - это нет, зря не скажешь. К Новому году посулился Андрей-то.

- Он во флоте, что ли?

- Ага. Стосковался уж без него, язви тя... Старею, - Ефим шаркнул ладонью по щекам - стер слезы.

- Ничего еще, чего ты...

- Ну-у! Я рази бы такой сейчас был. Сколько я перенес тогда, это ужасть! Сперва Макара убили, потом с отцом твоим эта беда случилась... Николай-то писал тебе про это?

- Писал.

- Вот. А в тридцать третьем отца с Кондратом забрали - все пережить надо было.

- А тебя ничего, не тронули?

- Я поумнее был. Они тогда напролом поперли, а куда тут попрешь, когда эта самая коммуния всю власть забрала. Соображать надо. Грех виноватить покойников, но они тоже неправильно тогда делали. Я, помню, вступил тогда в колхоз, так они на меня с кулаками... Кхэх! Ладно...

- А с отцом как?

- С Егором-то? Ушел он тогда в тайгу, в Чернь, и сгинул. Я ездил потом к старику-то, к которому он уходил... Пожил, говорит, у меня с месяц и ушел. Куда? Неизвестно. С шайкой спутался с какой-нибудь и сломил голову. Они у нас, Макарка да отец твой, такие были - потемные, царство им небесное. Егорка еще ничего, а тот вовсе... У меня Пашка в него выродился. Боюсь за дурака, свернет где-нибудь шею.

- Подраться любит?

- Любит, стервец. В прошлом году затеялись с целинниками - кое-как замяли это дело. Райком уж вмешался: неудобно - целинники. А то бы сидеть шалопутному - драку-то он затеял.

- Целинников много здесь?

- Было сперва много, а сейчас меньше стало. Одни разбежались, других туда вон, за Катунь перебросили. У нас ведь ее почти не было, целины-то. Так зашумели тогда: давай! Давай! А дали бы столько же техники, сколько с ними пришло, мы бы ее сами распахали, залежь ту. Техники много понавезли.

Вошла Нюра.

- Тятенька, баня готова. Собирайтесь.

Иван полез в чемодан за бельем, но Нюра вынесла из горницы заготовленную пару - кальсоны и майку.

- Вот, Андрюшено наденьте пока...

- Да у меня есть.

- Надевай, чего там, - сказал Ефим. - Свежее белье. А твое она простирнет потом - извалялось, поди, в чемодане-то.

- Берите, что вы!

Ефим усмехнулся.

- Что эт ты его на "вы"-то величаешь? Свои люди.

- Привыкнем, - сказал Иван, забирая у Нюры белье.

Нюра раскраснелась в бане, от нее пахло мылом и горклой копотью.

- Веник на полке, а мыло на подоконнике найдете, - говорила она. - Горячая вода в маленькой кадочке, а холодная в кадушке и во фляге...

- Найдем... Давай теперь, мы разболокемся.

Нюра ушла в горницу.

- Если Николай Попов придет скоро, посылай его тоже в баню, пусть заодно помоется, - сказал Ефим, снимая штаны.

- Ладно, - откликнулась Нюра из горницы.

Иван тоже снял штаны, рубаху, накинул на плечи старенький полушубок и вышел на улицу.

Серенький осенний день был на исходе. На землю - на улицы, на огороды пал негустой туман. Вся картина деревни, звуки ее, приглушенные, низковатые, показались Ивану давным-давно знакомыми. Как будто когда-то слышал он и это мирное тарахтение движка, и скрип колодезного журавля в переулке, за плетнем, и лай собак, и голоса человеческие - все это когда-то он уже слышал. И на душе от этого было спокойно. И думалось неторопливо, и хотелось заложить руки в карманы и пройтись по деревне медленным, тяжелым шагом, и смотреть встречным людям в глаза, и здороваться негромко и просто: "Здоров". Вспомнился опять секретарь Родионов. Именно так шел давеча Родионов по улице - медленно и здоровался со всеми одинаково: "Здравствуйте".

На крыльцо вышел Ефим.

- Чего задумался?

- Так... Интересно: мне кажется, я помню все это, - Иван кивнул в сторону огородов.

- Что? - не понял Ефим.

- Деревню.

- Ну-у навряд ли! Тебе тогда лет пять было.

- Шесть.

- А может быть... Но она уже другая стала, деревня-то. Пошли. Попаримся сейчас!.. Любишь париться?

- Люблю.

- А где в Москве париться-то?

- Там бани есть... с парильнями.

- Какие уж там парильни, поди.

Пошли огородом в баню. Иван шел за дядей, трогал рукой сухие бодылья подсолнухов... Наклонился, поднял с грядки застарелый огурец-семенник, понюхал. Шершавый, с коричневой полопавшейся кожицей, огурец издавал запах сырой огородной земли - пресной, с гнильцой.

- А зачем он меня тогда в приют-то увез? - спросил вдруг Иван.

- А хрен его знает! - с живостью откликнулся Ефим. - Наших тогда раскулачили, он пришел, говорит: "Дай Ваньку, я его в приют отвезу". Ему говорит, там лучше будет. Я подумал-подумал и отдал. Время тогда голодное было...

- А у деда Сергея?

- У деда Сергея у самого шестеро по лавкам сидело. Он всю жизнь в бедности жил.

...Парился Ефим на славу. Три раза принимался, Иван пережидал в предбаннике, курил. Слушал, как охает и стонет Ефим, и думал: "Все, буду здесь жить. Хватит".

Потом Ефим вывалился из бани, долго отхаркивался... Еле выговорил:

- Иди... ху-у!..

Иван ливанул на каменку слишком много. Распахнул дверь, переждал, пока схлынет жар, залез на полок и, обжигаясь, начал хлестаться.

Потом мылись. Разговаривали. Ефим рассказывал про секретаря Родионова.

- Его ж в тридцать седьмом самого сажали. Года два где-то не было, потом приехал снова. Сперва в Старой Барде работал, потом, когда район сюда перевели, сюда приехал.

- Воевал?

- Воевал, ага. Одна баба тут за него оставалась секретарить. Она и сейчас здесь, в клубе работает.

- А детей много у него?

- Дочь одна. Рослая такая, красивая. Твоих лет. Вы тогда, по-моему, в одно время и родились-то. Училась в городе, потом работала там, замуж раза три выходила. С одним приезжала сюда - ничего парень, здоровый. Ну и с этим разошлась... Шибко распутная, говорят. Сейчас вот, с год уж как, сюда приехала, в школе работает физкультурницей. Красивая, ведьма! Идет по улице что тебе царевна. Но, говорят, распутная.

С улицы мужской сильный голос окликнул их:

- Вы живые там?

- Живые! - крикнул Ефим. - Давай с нами! Дядька твой, Николай.

- Я мылся недавно, - сказал голос. - Вылезайте скорей, я на Ивана хоть гляну.

- Кончаем.

Ополоснулись. Иван вышел в предбанник... На низенькой приступке, прислонившись спиной к косяку, сидел широкоплечий, плотный мужчина с серыми веселыми глазами. Увидев Ивана, встал, широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы.

- Ну, здорово, племянничек!

Иван вытер руку чистыми кальсонами, поздоровался с дядей. Некоторое время смотрели друг на друга, улыбались.

- Ну, одевайся, - сказал Николай.

Иван начал одеваться. Старательно, чтобы не смотреть на молодого дядю, завязывал подвязки кальсон, застегивал пуговицы на ширинке. Было почему-то неловко.

Вышел Ефим, кивнул Николаю.

- Зря не пошел мыться, хорошая баня получилась: жару много и не угарно.

- Я мылся недавно, - Николай все улыбался.

Оделись, пошли в дом.

В прихожей избы сидели уже человек восемь мужиков и баб. Все поздоровались с Иваном, разглядывали его - с любопытством, но не очень настырно.

- Никого тут не знаешь... Все родня твоя, - сказал Ефим.

Иван надел в горнице новые брюки, рубаху, причесался у зеркала, вышел опять к гостям.

Приехал Пашка. На машине. Зарулил в ограду, заглушил мотор, вошел в дом, вопросительно уставился на всех...

- Никак браток приехал?

- Браток, - сказал Ефим. - Не Андрей только, а Иван.

- Ну?! - Пашка подошел к Ивану, запросто поздоровался, засмеялся и сказал: - Хорош браток!

Иван невольно улыбнулся и подумал, что с этим парнем ему наверно, легко будет сойтись. У Пашки был редкий дар от природы - сразу вызывать в людях радостное желание быть самими собой. Он смотрел просто и прямо. И смело. Он был красив той несколько хищной, дерзкой красотой, какая даруется людям отчаянным и бесшабашным, одинаково готовым к подвигу и к преступлению. Пашка действительно очень походил на дядю Макара - та же едкая насмешливость в глазах, те же сросшиеся брови, прямой нос, девичьи губы... Взгляд смел и нахален, добр и жесток - вместе.

- С приездом, значит! - сказал Пашка.

- Спасибо.

- Шофер тоже, - сказал Ефим.

- Ну, это совсем здорово! В общем, газанем сегодня, насколько я понимаю? Пашка опять засмеялся. И все тоже засмеялись. Иван поймал себя на том, что любуется Пашкой. Хорош, должно быть, этот паренек в драке, красив, наверно. С таким можно идти в огонь и в воду - не подведет.

- Хочешь в баню? - спросил Ефим сына.

- В баню? Можно. Но только вы без меня не начинайте! Ладно? Ваня, останови их в случае чего, а то они забудут про меня.

Дата добавления: 2015-06-30