Итальянский фашизм. 3 страница

Разумеется, огромную, если не основную, роль во всех этих национально-государственных осложнениях играл экономический фактор. Италия - небогатая страна, и военное напряжение отразилось на организме ее крайне болезненно. Победа застала ее уже достаточно надорванной и, конечно, меньше всего была способна принести собой мгновенное исцеление. Скорее, напротив, наступил самый трудный, экономически наиболее опасный "переходный период", когда нужно было переводить жизнь государства с пути лихорадочного, изнурительного военного хозяйствования в русло нормальной экономики мирного времени. Правительства передовых западных государств заранее вырабатывали план действий на этот переходный период. Но в Италии страна вступала в мирную полосу неподготовленной и правительство не имело определенного, продуманного плана экономической политики.

Война создавала видимость промышленного процветания государства. Увлечение крупной индустрией, невероятно распухшей по военным соображениям, не прекращалось и после заключения мира. Правительство испытывало в сфере этого вопроса энергичное давление со стороны буржуазии, заинтересованной в государственной поддержке промышленных предприятий. Банки, связанные с индустрией, в свою очередь давили на власть и парламент всеми способами. Вместо сокращения убыточной промышленности (Италия бедна промышленным сырьем - железом, углем), правительство подчиняло свою политику ее нездоровым интересам, устанавливало ультра-протекционистский тариф на промышленные товары, тщетно добивалось перед союзниками распределения мирового сырья между державами-победительницами, шло на субсидии и т.д. Настаивая на поддержке, буржуазия пользовалась демагогическими аргументами, указывала на рабочих, которые пострадают, если закроются фабрики, запугивала призраком социальной революции и пела гимны индустриализации страны. В результате государство, продолжая жить не по средствам, погружалось в тяжкий финансовый кризис, лира неуклонно падала, угрожая уподобиться русскому рублю и германской марке. "Инфляция военной промышленности" в корне подрывала национальное хозяйство. Экономический и финансовый беспорядок стал явственно проявляться уже к осени 18 года и дошел до апогея к концу 21-го.

Италия - страна аграрная по преимуществу и земледелие является подлинной основой ее материального благополучия. Увлечение индустриализмом не могло не вести к ущемлению интересов сельского хозяйства. И хотя итальянская деревня, в свою очередь, переживала тогда острый период пестрых социальных брожений, - она не могла хотя бы инстинктивно не реагировать на разорительную политику города. В последующие годы фашизм широко использовал эту инстинктивную реакцию. Советский автор Н.Иорданский, несомненно, приближается к истине, неоднократно подчеркивая в своей статье о "судьбах фашизма" роль деревни в успехах фашистского движения; по его мнению, "фашизм - порождение крестьянско-кулацкой стихии, которая притягивает к себе мелкобуржуазные элементы городского населения".<<17>> Быть может, такая формулировка слишком одностороння и прямолинейна; но было бы еще более ошибочным недооценивать, как это делает другой советский автор Н.Мещеряков,<<18>> влияние социальных интересов крестьянства на политику фашизма. Из четырех миллионов участников войны не менее трех с половиной миллионов пришли из деревни. Могла ли партия комбатантов не считаться с ними!..

Как бы то ни было, переходный период от войны к миру протекал в Италии чрезвычайно болезненно. Патриотический гнев смешивался с патриотическим разочарованием, атмосфера была насыщена социальными конфликтами и политическими кризисами. Росло сознание необходимости каких-то радикальных мер, сильно действующих средств. Повсюду царило недовольство, подсказывающее большие революционные пути: "как некогда римская волчица вскормила пару близнецов, Ромула и Рема, - так это многоликое послевоенное недовольство вскормило новую пару близнецов - большевизм и фашизм".<<19>>

6.

Революционное наступление. Нитти. Социалисты. Пополяры

Война велась вооруженными народами. В демократических государствах правительствам приходилось особенно чутко прислушиваться к широким народным массам, особенно напряженно считаться с их настроениями. Подчас "курс на массы" выражался даже в "ухаживании за массами". Война принесла с собою не только подъем великого героизма, доблести, жертвенности, но также разнуздывала дурные страсти, разжигала жадность, развязывала аппетиты различных социальных групп - и буржуазии, и крестьян, и рабочих. Народ богател за счет государства; но, конечно, это было внутренно порочное и в конечном счете призрачное обогащение. Оно таило в самом себе расплату за себя.

В Италии радикальные лозунги безвозбранно гуляли по городам и весям, взбудораженным военной грозой. Социалисты пользовались удобным случаем усилить свою пропаганду на соблазнительные темы: "земля - крестьянам, фабрики - рабочим!" Посев попадал на благодарную почву и готовил пышные всходы.

Мир всколыхнул народное море, массы обратились к власти с требованием оплаты выданных им векселей, многие из которых, впрочем, были подложными. Не получая ожидаемых благ, даже, напротив, ощущая приближение крутых времен экономии, безработицы, обесценения денег, слыша призывы к терпению и самоограничению и, с другой стороны, вдохновляясь обольстительными призывами к революции, крестьяне и рабочие стали и впрямь переходить к методу "непосредственных воздействий". Они практически усваивали мысль, что их освобождение должно быть делом их собственных рук.

Крестьянам нравилась идея упразднения помещиков, и социалистическую агитацию они воспринимали прежде всего под знаком этой идеи. Деревня широким фронтом при всем своем внутреннем расслоении, пошла в атаку на "латифундии", где они сохранились, и на земледельцев. Крестьянство, - этот, по определению Ллойд-Джорджа, "наиболее устойчивый и благонадежный класс современного общества", - выходило в Италии, как и в других странах, на большую историческую арену. Но только в Италии ему пришлось, прежде чем стать "устойчивым и благонадежным", пережить краткий период брожений и борьбы.

По стране прокатывается волна аграрных беспорядков. В ряде местностей они кончаются благополучно: добровольным выкупом земли. Но там, где, как на юге, помещики упорствуют, волнения превращаются в погромы. Вместе с тем обостряются взаимоотношения различных групп внутри самого крестьянства, причем сельский пролетариат (braccianti) становится предметом воздействия наиболее крайних и решительных революционных элементов. Для батраков и хуторки в десяток-другой гектаров кажутся лакомой добычей и, следовательно, их нынешние владельцы - ненавистными кулаками, буржуями, которых не грех пощипать. Это усложняет и без того непростую аграрную проблему. Правительство стремится пойти навстречу разумным домогательствам крестьян, социалисты и католическая народная партия вносят в парламент законопроект о немедленной экспроприации необработанных частновладельческих земель. В октябре 1919 года король делает благородный жест: торжественным актом он отказывается в пользу государства от большей части своих владений. Но и проводимые властью некоторые мероприятия, направленные к устранению земельного крестьянского голода, не могут ввести в берега взволнованную народную стихию.

Центром развивавшихся событий в эти переходные годы суждено было, конечно, стать городам и рабочему движению. Требования рабочих непрерывно возрастали. Улучшив во время войны свое материальное положение за счет государства, рабочий класс не только не хотел расставаться с достигнутыми благами, но стремился их закрепить и приумножить. Препятствия лишь раздражали и озлобляли его. Ослепительным маяком освещал его борьбу огромный и шумный русский пример, - то, что теперь западная литература называет "русским мифом". Россия Ленина, больше почувствованная, нежели понятая, воспринималась итальянскими массами, как символ социальной справедливости, награда измученным окопникам, наказание военным акулам, Немезида коварной Антанте. Не коммунизмом, а "властью рабочих, солдат и крестьян" привлекала она сердца. Третий Интернационал, с своей стороны, внимательно следил за развитием итальянских событий и рекомендовал своим сторонникам испытанный русский метод: осуществлять всеми средствами коренное разрушение наличной государственной машины, дабы уже на обломках строить своими руками новый мир. "В Италии, - писал Исполком Коминтерна в октябре 20-го года, - имеются налицо все необходимые условия для победоносной революции, кроме одного, - кроме хорошей организации рабочего класса". Русские большевики досадовали, что итальянская социалистическая партия проявляет в критические моменты слишком мало революционного дерзновения.

В 1919 году у власти было министерство Нитти, представителя новой итальянской прогрессивной буржуазии, профессора, впоследствии прославившегося своими книгами о послевоенной Европе. Всецело проникнутый демократическими и социальными идеями, он хотел изжить надвигавшийся кризис путем гуманных мероприятий в духе "священных идей о новой демократии труда" (из его декларации 9 июля 1919 года). Он преломленно отражал своей политикой настроения промышленной буржуазии и связанных с нею банковских кругов. На него впоследствии много клеветали, - напрасно: лично это был вполне чистый человек. Он говорил о том, что нужно "связать капитал с трудом", и потому старался ладить с левыми группировками. В сущности говоря, он всего и всех боялся - боялся союзников, собственной армии, социалистов, волонтеров д'Аннунцио. Грозящую революцию он рассчитывал предотвратить реформами; - правильная идея, но только не тогда, когда революция уже у ворот. Тогда мало хороших намерений, - нужна сила, чтобы претворить их в жизнь, нужна власть, способная повелевать, принуждать и действовать. Нужна идея, покоряющая и завораживающая, жгущая сердца людей. Такой силы, такой власти и такой идеи у парламентарного итальянского правительства в те времена не было. Невольно по аналогии вспоминается русское Временное Правительство 1917 года...

"Никто не имел мужества быть тем, чем ему быть надлежало, - характеризует эти годы Муссолини. - Буржуа принял социалистоидный облик, а социалист оказывался обуржуазенным до мозга костей. Вся атмосфера состояла из полутонов - mezze tinte". Особенно приметно ложились эти сумеречные блики на лик официальной государственности...

Между тем, рабочая революция наступает безостановочно. В феврале 1919 года металлургические предприятия принуждены заключить с главной конфедерацией металлургов коллективный договор, на основании которого устанавливается восьмичасовой рабочий день и признается за рабочими ряд прав и выгод. Исполнение договора обеспечивалось фактическим рабочим контролем. Но уже вскоре после этого компромисса вспыхнула забастовка 300 000 рабочих, выдвинувших новые требования. Предприниматели, в значительной степени под давлением Нитти, пошли на новые уступки. Конечно, они надеялись - и не без основания - переложить на плечи государства тяготы, обусловленные этими уступками: война их избаловала.<<20>> Но революция не останавливалась в своих домогательствах: напротив, каждая победа вдохновляла ее на дальнейшую борьбу. Наиболее крайние, наименее осмысленные притязания рабочих поощрялись ее идеологами: им нужно было доконать буржуазию окончательно и всерьез.

Наряду с рабочими волнениями под флагом защиты экономических интересов трудящихся, происходят и открытые политические выступления пролетариата. 18 февраля - спустя четыре месяца после перемирия - на улицах Милана шумит десятитысячная демонстрация ярко большевистского стиля. В апреле разражается забастовка протеста против запрещения манифестации в честь Ленина. Особенно бурно протекает она в Милане. Весь май полон стачек. В июле чествуют память К.Либкнехта и Розы Люксембург, причем Турин отмечает скорбь общей забастовкой. Там и здесь - осложнения, схватки, кровь. Возникновение фашистской организации, сначала скромной и немногочисленной, относится к этому же времени: 23 марта в Милане состоялось первое ее собрание.

Осенью, в атмосфере разгорающейся анархии, начинается предвыборная компания к выборам в новую палату. В эти же дни, в начале сентября, пресловутые "ардити" Габриэля д'Аннунцио захватывают Фиуме. 17 сентября депутат-социалист Модильяни под шумные аплодисменты левой произносит парламентскую речь с провозглашением итальянской республики. Улицы городов пестрят манифестациями под ярко большевистскими лозунгами. На конгрессе Federazione dei Lavoratori della Terra, представляющем до полу-миллиона членов, раздаются недвусмысленные предложения насчет обобществления средств производства.

Правительство мечется между враждующими станами, стремясь удержать равновесие. Нитти выступает против д'Аннуцио с горячей речью 13 сентября в палате: "Кто возбуждает умы, - говорит он, - тот предает интересы родины. Италии необходимо создать заграницей впечатление, что она заслуживает доверие, столь ей необходимое. Политика авантюр приведет нас к анархии и нищете. Рабочие и крестьяне должны парализовать всякую опасную авантюру. Они должны нам показать пример самоотречения и долга". Но в это время "рабочие и крестьяне" были меньше всего с правительством. Пугая д'Аннунцио революционной демократией, а последнюю - "угрозой реакции", ища поддержки рабочих, но вместе с тем опираясь на банки и развращенную войной промышленную буржуазию, Нитти терял повсюду опору и престиж. Государство переживало кризис. Острее всего это сказывалось в кризисе правительства. До чего оно было запугано, ясно хотя бы из такого анекдотического факта: отправляясь на конференцию в Сан-Ремо, не одобряемую итальянскими рабочими, премьер побоялся ехать по железной дороге и тайком пробрался туда на миноносце.

Выборы 16 ноября 1919 года происходили по новому избирательному закону, проведенному Нитти. От прежнего он отличался большею демократичностью и применением пропорциональной системы. Если в выборах до закона 1912 года принимало участие менее трех с половиною миллионов человек (т.е. 8,5% населения), если в 1913 к избирательным урнам явилось до восьми с половиною миллионов (21,5% населения), то в 1919 г. общее число избирателей поднялось до 11.115.441 (29,3%). Не без основания утверждали, что политически новый закон означал собою самоубийство старой либеральной олигархии. Что касается пропорциональной системы, то она умеряла политико-исторические контрасты Италии: не будь ее, представительство Севера было бы в 1919 году сплошь социалистическим, а Юг не имел бы вовсе депутатов-социалистов.

Результаты парламентских выборов были благоприятны двум левым политическим группировкам: социалистам и народной католической партии (popolari). Первые получили 156 депутатских мест, вторые - 100. Нитти, ожидавший более благоприятных правительству результатов, пережил неприятное разочарование.

Среди социалистических депутатов были представители умеренного, реформистского течения (Турати), но преобладало левое крыло. Московское влияние крепчало: социальная революция, увенчанная советским государством, представлялась большинству итальянских социалистов желанной и ближайшей целью. В марте 1919 исполнительный комитет партии вынес постановление о присоединении к Третьему Интернационалу, а в октябре того же года на партийном съезде в Болоньи прошла коммунистически звучащая резолюция, предложенная Сератти и его группой: провозглашались насильственные методы революционного действия во имя диктатуры пролетариата и установления советов. Правда, "присоединяясь" к Москве, итальянские социалисты не отдавали себе полного отчета в подлинном значении и последствиях этого акта. Но могла ли протекать спокойно и плодотворно работа парламента при наличии таких связей у 30% депутатов?

Нужно, однако, сказать, что социалистической партии не посчастливилось: в критический период она вступала без ярких фигур. Пылкий деятель левого, революционного ее фланга, волевой и темпераментный Муссолини, круто порвал с нею. Министериабельный Биссолати уже давно отошел вправо от ее основной линии. Турати тоже менее всего разделял экстремистские симпатии и, при всем своем славном прошлом, вовсе не годился в революционные герои. Правые, реформистские элементы социализма были вообще чужды нарастающему движению, усматривая в нем, согласно выражению д'Арагона, не более, нежели коллекцию "псевдо-революционных безумств". Сератти, лидер тогдашнего партийного большинства, несмотря на свое москвофильство, не был склонен слепо следовать русской указке, а собственные его рецепты неизменно страдали тою "центристской" половинчатостью, которая опять-таки мало подходила для победоносного углубления революции. Из экстремистов тоже никто не обнаруживал качеств, необходимых для общепризнанного и общенародного революционного вождя.

Нельзя отрицать, что в дни оживленнейшего революционного подъема взволнованных масс итальянский социализм оставался по существу социализмом парламентских кулуаров и газетных статей. Муссолини презрительно называл его "макаронным социализмом" и в свое время неоднократно его призывал сменить кулуары на площадь, вдохновиться прямым революционным действием. Но революционное массовое действие нарастало в послевоенные годы само по себе, "коммунизм улицы" накипал стихийно, и оформить его, дать ему разум и душу не суждено было паркетному бомонду партийного социализма.<<21>>

Другой политической группировкой, вышедшей на парламентскую авансцену в результате новых выборов, была католическая народная партия, Partito Popolare. Она пользовалась на первых порах огромным успехом в стране. "Если 1922 г. был час, когда вся Италия была более или менее фашистской, то в 1919 был час, когда она была вся более или менее пополяристской" - утверждают итальянцы. Официально сформировавшаяся лишь в январе 1919 г., уже через несколько месяцев, на выборах, молодая партия получает 1.200.000 голосов и сотню депутатских мест: успех молниеносный!

Она им обязана своей программе, своей идейной окраске, своему социально-политическому облику. Благочестивые католики Италии, согласно знаменитой папской энциклике Non expedit, долгое время не принимали участия в парламентских и даже муниципальных выборах. Итальянское государство создавалось в конфликте с Ватиканом, и последний призывал своих верных сынов бойкотировать учреждения ненавистного королевства: "ne elettari, ne ellitti". Но в 1913 году Джиолитти, дабы предотвратить торжество социалистов на демократических выборах, просил Святой Престол разрешить католическим избирателям исполнить свой долг. Согласие папы Пия X на известных условиях было получено ("Pakt Gentiloni"), и католики голосовали за либералов, обеспечив тем самым правительству большинство.

Война отдалила католические массы от либералов, и образовавшуюся пустоту непосредственно наполнили свои люди, лидеры католических организаций, сочетавшие преданность церкви с ярко выраженным радикализмом политической и социальной программы. Они не были интервенционистами, но приняли войну как национальный долг. Они не были социалистами, но настаивали на широких реформах существующего государства. Они не были революционерами и стремились к мирному преобразованию, но не всегда обходились без демагогии революционного оттенка. Вот почему некоторые из них заслужили прозвище "черных революционеров".

С согласия Ватикана, 18 января 1919 года группа таких вождей католических организаций провозгласила образование особой католической народной партии и обнародовала ее программу. Видно было, что при ее составлении принимались во внимание прежде всего интересы деревенских масс. Но в то же время новая партия отнюдь не хотела замыкаться в какие-либо классовые рамки и претендовала на общенародное признание. Было в ней нечто от идей "христианской демократии" и даже, пожалуй, "христианского социализма". Она стремилась обнять в своей деятельности разнообразные стороны государственной жизни. Неприкосновенность семьи, свобода образования, защита синдикальных организаций, развитие кооперации, процветание мелкой земельной собственности (против централизаторского капитализма), административная децентрализация (вопреки централистской тенденции либералов), свобода и независимость церкви, налоговая реформа с введением прогрессивного обложения, политическое равноправие женщин, преобразование парламентских учреждений на основе представительства интересов - вот какие пункты содержала в себе программа народной партии. В области внешней политики подчеркивался, с одной стороны, принцип национальной защиты и национальных интересов, упоминалось о необходимости урегулировать проблемы эмиграции, колоний и сфер влияния, а, с другой стороны, провозглашались почтенные начала международной солидарности, прогресса, гуманности: участие в Лиге Наций, международный арбитраж, недопустимость тайных договоров, обязательное межгосударственное разоружение, международное социальное законодательство.

Партия объявляла себя христианской, но не клерикальной в привычном смысле слова, а "внеконфессиональной", светской и свободной в своих действиях. Однако во главе ее, в качестве генерального секретаря, стоял священник Дон-Стурцо, подчиненный дисциплине католической церкви. Руководя партией, он руководил и парламентской ее фракцией, сам не будучи депутатом. Сухой, тощий, черный, он был воплощенной энергией, живым и властным организаторским порывом. В его крови сицилийское солнце смешивалось с католической выучкой.

Пополяры самоопределились как партия центра в эти тревожные, боевые годы, когда никогда не торжествует центр. Выступая против старых партий за их консерватизм и против революционеров за их революционность, лидеры пополяристов надеялись стать устойчивым элементом неустойчивого равновесия. Сначала они привлекали симпатии: буржуазия ценила их эволюционизм и хотела в них найти якорь спасения от социальной бури, рабочие видели в них партию социального прогресса, враждебную классовому эгоизму старых либералов, в деревнях их кооперативы, сберегательные кассы, кредитные товарищества имели успех. В их "белых синдикатах" многие пытались нащупать оплот государственного и социального порядка. Впоследствии сами они ставили себе в заслугу, что в 1919-20 годах их организации спасли Италию от красной анархии.

В парламенте партия принимала деятельное участие в различных кулуарных комбинациях, помогала организации министерств, но для себя воздерживалась от портфелей: по-видимому, она сама сознавала некоторую несвоевременность своих децентралистских устремлений. Она с головою ушла в "малые дела", а от нее ждали если не "великих", то ярких и смелых, полных инициативы и понимания момента. В зигзагах парламентской политики, неизбежно изворотливой и оппортунистической, она постепенно растеряла симпатии, ее окружавшие, и не оправдала надежд, на нее возлагавшихся. По существу, она, пожалуй, и не могла привнести чего-либо существенно нового к линии тогдашних кабинетов: тот же ассортимент радикальных идей и добрых намерений, которыми вымощен ад! Не того требовала логика углубленной революции: ей нужен был энтузиазм веры, закрепленной властною волей непреклонного авторитета.

Но откуда же прийти вере и авторитету? - Вот проклятый вопрос, во всей своей неумолимости стоявший тогда перед страной. Прежде, чем на него ответить, истории угодно было подвергнуть итальянскую государственность достаточно крутым испытаниям.

Джиолитти. Захват фабрик и соглашение 19 сентября 1920. Красный призрак

Положение страны ухудшалось с каждым месяцем, все ярче разгорался костер анархии. Правительство Нитти продолжало свою политику усиленного покровительства промышленности и снисходительного отношения к растущим аппетитам рабочих союзов. Но изменившееся после выборов соотношение сил в парламенте не могло все же не отразиться на его судьбе. Пополяры, опиравшиеся по преимуществу на деревню, восставали против нездорового сверх-индустриализма, невыгодного крестьянству. Социалисты, со своей стороны, отказывали в поддержке буржуазному правительству, связанному с банками. И в июне 1920 г., в разгар рабочих волнений, министерство Нитти пало, поскользнувшись на вопросе о "политических ценах" на хлеб: искусственное понижение цен на продукты сельского хозяйства, проводимое еще со времени войны в угоду рабочим, больно било по карманам и государства, и крестьянства.

На посту премьера, вместо ушедшего Нитти, появился старый знакомец, мудрый и опытный Джиолитти, le conspue, "торговец августовским солнцем", казалось, войною вовсе загнанный в небытие. Трудно было думать, что он воскреснет после своего нейтрализма 1914 года. Его воскресило послевоенное похмелье, примирившее с ним "общественное мнение", и в трудные, критические минуты национальной жизни он снова очутился у государственного руля.

В отличие от Нитти, он был далек от новорожденной финансовой и промышленной аристократии, шиберской знати. Всегда и раньше отстаивал он идею приоритета сельского хозяйства перед индустрией в Италии, бедной промышленным сырьем. Тем более теперь он ставил своею задачей в первую очередь обуздать непомерно распухшую индустрию, непосильным бременем лежащую на государстве.

Задача эта повелительно диктовалась экономическим положением государства. Однако практическое решение ее неизбежно сталкивало власть не только с капиталистами, но и с рабочими, также кровно заинтересованными в сохранении наличного порядка поддержек и субсидий. По обстановке, это было опасно, и Джиолитти стремился всячески завуалировать сущность своей программы внешним заострением ее не против рабочих, а против капиталистов. Он обещал провести закон о конфискации военной сверхприбыли, нарядить следствие по вопросу о военных издержках и, учитывая "разочарование в войне", декларировал, что будет настаивать на переходе к парламенту права объявлять войну и заключать трактаты.

Но когда правительство устами министра труда Лабриолы выдвигало примирительную формулу: "нужно готовить новый режим", - слева запальчиво отвечали: "он уже готов". Революция не хотела ждать, - она противополагала себя реформе. Она вдохновлялась убеждением, что освобождение рабочих должно быть делом их собственных рук.

При всей серьезности своих стремлений оздоровить хозяйство страны и при всем понимании причин его расстройства, Джиолитти не был в состоянии осуществить намеченные мероприятия. Он спотыкался на каждом шагу, встречая оппозицию одновременно предпринимателей и рабочих, банков и кооперативов. Он принужден был рекомендовать предпринимателям идти навстречу требованиям рабочих: "во имя мира". Когда в палате ему указывали на чрезмерность требований и пагубность бесконечных уступок, он восклицал не без отчаяния: "да, но мы же не можем допустить заводы закрыться!" И военная ситуация в экономике искусственно продолжалась, затопляя население бумажными деньгами, углубляя кризис. К 1921 г. в стране вращалось 22 миллиарда банковых билетов: за два года их сумма возросла на 8 миллиардов! Курс доллара за 1920 год поднялся с 13 до 28 лир. Коммерческий баланс на 1921 г. выражался в угрожающих цифрах: 20 миллиардов импорта на 9 экспорта. "Перераспределение богатств!" - кричали шумливые политики. "Растрата национального богатства" - констатировали экономисты.<<22>>

Революция имела два штаба: социалистическую партию и Всеобщую Конфедерацию Труда. Как "вещь чрезвычайно авторитарная", она требовала властного и централизованного руководства, проникнутого сознанием поставленной цели и средств ее достижения. Внешние события развертывались для нее более или менее благоприятно. Многое зависело от воли, ее организующей, цели, ее направляющей, и разума, ее осмысливающего.

Всеобщая Конфедерация Труда насчитывала уже в 1919 году свыше двух миллионов членов. Социалистическая партия к моменту своего предельного расцвета, осенью 1920, обладала 156 местами в палате, 2022 коммун (между прочим, муниципалитетами в ряде крупных городских центров, напр., в Милане, Флоренции, Болоньи, Ферраре), тремя тысячами партийных секций и тремястами тысяч членов. Силы, несомненно, немалые. Но внутри руководящих органов непрестанно шли трения, нестроения, горела внутренняя борьба. Иначе, впрочем, и быть не могло: всякая революция развертывается "диалектически", через противоречия.

Тактика Третьего Интернационала по отношению к международному социалистическому движению была, как известно, направлена к "вышелушеванию" монолитных коммунистических когорт из наличных социалистических партий. Отсюда и знаменитые "21 условие" вступления в Коминтерн, выработанные в августе 1920 вторым его конгрессом. "Условия" обеспечивали жесткий централизм партийного аппарата и безоговорочную дисциплину партийных рядов, предписывали строгую коммунизацию всей организационной и пропагандистской деятельности партии, предрешали верховную гегемонию Москвы и предписывали суровую "чистку" партийных рядов от всяких реформистских, "соглашательских" элементов. По отношению к итальянской партии специально был заклеймен Турати и особенно подчеркнута необходимость прочистить парламентскую фракцию.<<23>>

Московские требования вызвали глубокие разногласия внутри итальянских социалистов. Сначала, 1 октября, в Центральном Комитете партии семью голосами против пяти (в том числе Серрати) прошла коммунистическая резолюция. Но уже 11 октября в Реджио Эмилия правое крыло открыло конференцию протеста, прошедшую под знаком триумфа Турати. А в январе 1921, в атмосфере начавшегося революционного отлива, конгресс в Ливорно формально завершил партийный раскол, превратив одну партию в две: социалистов и коммунистов. Последним, однако, бедным людьми и влиянием, так и не удалось удержать революцию от угасания.

Дата добавления: 2015-07-02