Говорливый визит молчаливого старичка

В другой раз в Москве она случайно зашла в автосалон, где он работал, хотя знала о машинах только то, что под них можно попасть. И даже зачем-то оглянулась, когда прошла мимо его компьютера. Но за его компьютером сидел в тот день совсем другой человек. Кроме того, он так никогда и не съездил в Томск, хотя его родной дядя жил от нее в двух улицах.

Но всю жизнь, неосознанно и хаотично, они искали друг друга.

Он был женат, она же так никогда и не вышла замуж, хотя и существовал некий немолодой, протертый до лысины человек, от которого она восемь лет безрезультатно прождала предложения.

Она работала в издательстве в Томске, он - в автосалоне в Москве. Он был высокий, грохочущий, вечно опрокидывал стулья и влипал в истории. Она же говорила всегда тихо, а двигалась гибко, и когда появлялась в комнате, казалось, что вошла кошка.

Из дневника невернувшегося шныра

РИНА

Царь – тот, кто любит до жертвенности и готов умереть за свое царство. Дождливой ночью он будет скакать лесом, усталый и голодный, потому что услышал, что где-то обидели нищую старуху. А все остальные так, князьки.

Он любил пиво, она же искренне считала, что любит вино, хотя пила его два раза в год у знакомых. Она слушала Берлиоза, он – обычное радио. Зато она застряла на детективах; он же порой читал Льюиса, чем нарушал привычное представление, что человека можно понять сразу, всего по нескольким чертам.

Несколько раз случалось, что они оказывались совсем близко. Один раз, в месяц летних отпусков, где-то между Тулой и Орлом, их поезда прогрохотали навстречу друг другу, и, оказавшись на миг рядом, разделенные лишь проглотившими их железными гусеницами, оба ощутили непонятное беспокойство.

Как бы там ни было, они так никогда и не встретились. И, возможно, это даже к лучшему, потому что он их любви взорвалось бы Солнце…»

Чья-то рука щелкает ногтем по монитору.

- Что за чушь ты пишешь? Вечно любовь и вечно несчастная! Ищут – не находят – рыдают – вешаются. Сколько тебе вообще лет???

Рина включает на компьютере калькулятор. Ей самой интересно.

- Если в минутах, то это примерно… ну чуть меньше 8 миллионов, - говорит она.

Мамася морщится. Она гуманитарий. Вся ее арифметика обычно существует в пределах: как растянуть гонорар, чтобы хватило до аванса.

- С чем тебя и поздравляю!!! – заявляет она. – Не торчи перед компьютером! С одноклассниками куда-нибудь сходи!

Рина морщится.

- Да ну их! Достали! Сидят по полночи в «контакте» и обсуждают, как будут кататься на велике. А когда на великах катаются, через сто метров сбиваются в кучу и обсуждают, как будут сидеть в «контакте».

- Всё равно бросай ты это дело! – обеспокоенно предупреждает Мамася. - В твои годы надо писать про пиратов, фантастику, наконец! А все прочее… да подожди хоть до полных восьми миллионов!

Рина смотрит на нее, быстро ныряет под стол и появляется с давно валявшейся там страницей. Возможно, что она и ленилась ее поднять именно для такого случая.

«Даже в одной погадке совы любознательный исследователь обнаружит массу интересного: подвздошную кость скворца, остатки двух полевых мышей, ржавый железнодорожный болт и часть черепа крольчонка», - читает она. - Бррр! И тебя не тошнит? Иметь маму-редактора – это кошмар!

- Иметь дочь графоманку – кошмар вдвойне! – не сдается Мамася. - Мне за это хотя бы деньги платят!

- И ты продаешься? В твои годы, мам, надо править тексты про пиратов, фантастику, наконец! – мстит Рина.

- Фантастики тоже хватает, - говорит Мамася и снова с тоской заглядывает в ноутбук. - Шла бы ты спать, а?

- Да я уже, в общем, сплю, - признается Рина и, выключив компьютер, ныряет под одеяло.

Всякая там вечерняя чистка зубьев и облачение в пижаму – все эти манипуляции давно завершены. С Риной вечно так. Почистит зубы, а потом еще разика два поест и часа три посидит за компьютером.

Мамася выключает свет. Слышно, как она топчется в дверях, но все никак не уйдет.

- Знаешь, в чем брак твоей логики? – внезапно спрашивает она. - Тебе кажется, что что-то хорошее может не произойти. Если войти не в ту дверь, или чуть задержаться, или сказать «привет!» не тому человеку. Это ошибка. События вытекают из нас самих. На поезд судьбы нельзя опоздать.

- Но можно пустить его под откос.

- Это запросто. Но опоздать всё равно нельзя. Так что эти твои два олуха просто сами хотели быть несчастными, - говорит Мамася.

Дверь за ней закрывается.

* * *

Порыв ветра. Березовая ветка хлещет по стеклу. За окном раскачивается белый ствол с прикрученным проволокой скворечником. Его вешал еще папа, до Артурыча. Скворечник здоровенный, щелястый, и живут в нем воробьи. Но скворец прилетел лишь однажды, в позапрошлом году, в конце марта. Посидел, подумал, повертел головой, послушал воробьиную истерику – серьезный, грустный, сам в себе пребывающий, и улетел искать место поспокойнее.

Перед воробьями Рина уже три месяца чувствует вечную вину. С тех пор, как Артурыч купил ей пневматический пистолет и потребовал пообещать, что она не будет стрелять в квартире. Рина сразу просекла, что это была скрытая взрослая капитуляция из цикла: «Делай что хочешь – только не лезь ко мне! А еще лучше: сиди в своей комнате».

Получив пистолет, Рина первым делом прострелила из нее фотографию самого Артурыча, на которой он был рядом с Мамасей. Первая пуля попала Артурычу в щеку, вторая вмяла глаз внутрь черепа, а третьей Рина нечаянно ранила Мамасю и, испугавшись, спрятала фотографию в химическую энциклопедию, куда Мамася никогда в жизни бы не заглянула.

А еще примерно через день, когда дырявить стены ей окончательно надоело, Рина взяла кусок пластилина, скатала в шарик и продержала ночь в морозилке, чтобы не прилип к стволу. Влезла на подоконник и прицелилась в воробья, прыгавшего на ветке у скворечника. Береза качалась от ветра, и воробей то исчезал из прицела, но снова в нем появлялся.

Рина испытала странный жар, всегда возникающий, когда перешагиваешь через «нельзя». Ей чудилось, она залипает в горячее, пульсирующее, подталкивающее к чему-то злое облако.

- От пластилина ничего не будет! – успокоила себя Рина и, не стараясь попасть, потянула курок.

Ствол дернулся. Рина так и не поняла, куда подевался воробей. Решила, что улетел, но всё же на всякий случай спустилась вниз. Воробей лежал у корней на траве. Она искала, куда ударила его пластилиновая пуля, но так и не нашла. Просто мертвый воробей с подвернутым крылом и сгустком крови на нижней части клюва. И еще увидела по окраске, что ухлопала воробьиху.

Рина торопливо закидала ее прошлогодними листьями. Воробьихи не стало, а вместе с ней исчез и поступок. Рина постаралась выкинуть его из головы, но уже на другой день, случайно открыв форточку, услышала, как в скворечнике пищат птенцы. Уцелевший воробей-отец носился туда-сюда, но, похоже, плохо справлялся. Вечерами, отупев от собственных мельтешений, он сидел на крыше скворечника с задерганным и недоумевающим видом. Что такое «смерть жены» и «одинокий отец» он явно не понимал, но все равно ощущал какую-то неполноту и неправильность. Что-то шло не так, выходя за пределы птичьего сознания.

Шторы качнулись от сквозняка. Кто-то открыл дверь.

- Катерина! Подъем! – крикнула Мамася, заглядывая в комнату.

- Да-да! Уже! – сказала Рина бодрым голосом. - Выключите сон! Я его завтра досмотрю!

Чтобы тебе поверили, голос должен быть уверенным и, по возможности, ответственным. Но Мамасю не проведешь. Довольно и того, что раньше попадалась.

- Катерина, глаза!!!

Утренняя Мамася и Мамася вечерняя – два разных человека. Возможно, разные даже по документам. Надо будет как-нибудь проверить.

Рина открывает глаза. Мамася стоит в дверях и терпеливо ждет, облокотившись о косяк плечом. И Катериной ее называет, чтобы показать, что недовольна. Вечерняя Мамася называет дочь Риной, Триной и изредка Тюшей.

- Катерина, свесь с кровати ноги! И нечего руку на ковер ронять! Ноги, по словарю, это нижние парные конечности.

Рина послушно опускает на пол нижние парные конечности. Когда с ними жил папа, он решал проблему проще: просто брал ее на руки, относил на кухню и там опускал на стол. На кухонном же столе притворяться спящей тяжко, особенно когда ощущаешь под собой ложку или солонку.

- Теперь встань и сделай три шага к двери! – командует Мамася.

Вместо трех шагов Рина пытается сделать два. После двух шагов еще можно опрокинуться назад и вновь рухнуть на одеяло. А вот на три шага такой фокус уже не проделаешь. Рискуешь шарахнуться головой и испортить почти новую кровать, которую дедушка Гриша купил на свою первую зарплату.

- Три шага! – повторяет Мамася. – Нечего было вчера до двух ночи гномиков женить!!!

- Гномиков??? Это что, месть? – возмущается Рина.

Она делает еще шаг. Незримая пуповина, связывающая ее с кроватью, обрывается.

- Жду тебя завтракать! Кстати, ты муху кормила? – ехидно спрашивает Мамася.

Муха живет у Рины в трехлитровой банке. Горловина банки затянута марлей.

Рина качает головой.

- Муха страдает. Тоже хочет свободы от родительской опеки, - говорит она.

- Какая может быть свобода от родительской опеки, когда ты даже муху накормить не в состоянии? Таракана помнишь? И того угробила!!! – Мамася спокойно поворачивается и уходит.

Рина вспоминает, что до мухи у нее в той же банке проживал таракан, которому Мамася регулярно бросала размоченный хлеб, ужасно плюясь при этом и утверждая, что таракан – гадость. Рина кривит ей вслед гримасу номер восемь, которая отличается от гримасы номер семь более высоким поднятием бровей и «надувательством щек», как говорил папа.

Рина плетется в ванную и долго стоит, качаясь и размышляя смачивать щетку перед тем, как выдавливать пасту, или так сойдет. Вариантов только два, но Рина выбирает из них минут пять. И еще десять секунд чистятся зубы.

На кухне бьется скорлупа и стреляет яичница. Рина идет на звук. Она все еще на автопилоте. Мама Ася (отсюда и Мамася) стоит у плиты и ест стоя. Она вечно утверждает, что ей некогда присесть, а на самом деле просто не сидится.

Брови у Мамаси красивые, густые, а вот коса уже не коса, а крысиный хвостик. Опасно, когда твоя лучшая подруга парикмахер-самоучка, выучившая чикать по книжке и, за отсутствием практики, пока не наигравшаяся с ножницами. Рина еще помнит время, когда коса у Мамаси была такой длины и тяжести, что она привязывала к ней небольшую куклу, а Мамася даже и не замечала.

Рина подходит к маме сзади и прижимается. Волосы у них одного цвета, русые, и для какой-нибудь букашки, которая наблюдает за ними с потолка, головы наверняка сливаются в одну.

- Дай погреюсь! Ты теплая! – говорит она.

- Верно. Я ЕЩЕ теплая! – мрачно соглашается Мамася.

У нее два состояния, и оба крайние. Северный полюс и Южный. Или даже так: Северный полюс и пустыня Сахара. Одно состояние - спешки и быстрых несущихся рук. Другое – долгого и внезапного замирания. То бегает и хлопочет, а то вдруг цепенеет, глядя в стену, и тогда непонятно, о чем она думает.

Артурыча нет. Еще вообще никогда нет. Он вечно колесит на новом, приятно пахнущем прогретым маслом грузовичке. Продает шампуни, лосьоны и прочую гигиену. Покупает их на фабрике под Вологдой, привозит в Москву и расталкивает по точкам. И едет куда-нибудь в Казань за ушными палочками или жидким мылом.

Артурыч похож на моржа. Такой же усатый, толстый, медлительный. За рулем никогда не засыпает. И вообще непонятно, когда спит. Днем едет, ночью едет. Рина подозревает, что Артурыч так долго обходится без сна оттого, что никогда не просыпается окончательно. Он всегда в полуспячке или в полубодрствовании.

Лицо у Артурыча такое широкое, что очки, которые он носит, выгибаются дужками наружу. Мамася называет его физиономию «мордень». Делает Артурыч всё неспешно, а говорит так медленно, что все теряют терпение и начинают угадывать окончания слов.

Добрый Артурыч или злой Рина до сих пор не разобралась. Но одно она знает наверняка: он не папа. Папа нервный, папа быстрый, папа стремительный. Выпаливает десять слов в секунду. За одну минуту может схватить пять предметов и четыре из них уронить. Артурыч же за это время едва поднесет руку к носу. Но, правда, ничего не уронит. Это - да. Тут не поспоришь.

Вообще Артурыч нечто диаметрально противоположное папе. Похоже, Мамася, когда искала его, искала не живого человека, а «антипапу». Просто как набор качеств из конструктора «Сделай сам!»

Сейчас у них все хорошо. Мир. В первый год было хуже. Рина и Мамася не разговаривали порой по три дня. Иногда бывало, что обе сидели на кухне, повернувшись друг к другу спиной и, в нетерпении прорывая ручкой бумагу, писали. Затем одна, не глядя, бросала бумажку другой. Та читала, фыркала и тоже писала:

«Дочь! Я знаю, что ты меня не услышишь, но всё же попытаюсь!

Между людьми, лгущими друг другу, не может существовать доверия. Раньше я считала, что могу тебе доверять.

НО: а) ты пошла на ложь, сказав, что не пускала за мой компьютер посторонних. б) я знаю, что у компьютера сидел человек, которого я категорически не приемлю! в) не исключено, что он читал мою личную почту. г) Но опять же: это не принципиально. Принципиально, что ты мне лгала!!!»

«Между прочим, этот «человек» - твой муж и мой папа!»

«Кем является это существо, в данный момент не принципиально!»

«Ты ударила меня мокрым полотенцем! Я не буду разговаривать с тобой до тех пор, пока ты не попросишь у меня прощения!»

«Я! НЕ! СОБИРАЮСЬ! У тебя невнимание к обращенной речи. У людей, лгущих друг другу, не может существовать никаких обоюдных договоренностей».

Так и летала бумажка с одного конца стола на другой, пока все не заканчивалось слезами и примирением. Сейчас ничего, нормально. Бумажки не рвутся, полотенца не дерутся. Все решается словами.

Рина садится за стол и начинает краем вилки отпиливать белок вокруг яйца. Выкалывать яичнице желтый глаз ей жалко.

- А ножом слабо? – спрашивает Мамася с досадой.

Она не выносит, когда кто-то копается. Артурыч, конечно, не в счет. Но Артурыч не копается. Он просто живет в ритме трудолюбивой, упорной, но несколько замедленной черепашки.

Вместо того, чтобы взять кухонный нож, хотя он лежит рядом, Рина опускает руку под скатерть. Щелк! – и в руке у нее узкая хищная выкидушка. Ножны у Рины всегда пристегнуты к ноге, чуть выше носка.

Мамася косится, но ничего не говорит. Знает, что с ножом Рина все равно не расстанется. Рина есть Рина. Она не знает, что такое вовремя остановиться. Если разгонится – затормозить может только головой о кирпичный забор.

Всё это Мамася знает и атакует в другом месте. Относительно безопасном:

- Может, ты наденешь юбку? Хотя бы ради разнообразия?

Рина презрительно фыркает. Юбки она ненавидит. Во-первых, тогда станут видны пристегнутые ножны, что будет нервировать училок, а, во-вторых, у нее вечно сбиты колени.

- Может, у тебя комплекс, что у тебя кривые ноги? Кто-нибудь когда-нибудь ляпнул сгоряча, и у тебя на душе шрам? – продолжает вслух размышлять Мамася.

Она вечно ищет во всем скрытые комплексы, детские потрясения, скрытые течения психозов и прочее.

- У меня твои ноги! Ты сама это говорила сто раз, – спокойно говорит Рина.

- В таком случае, они прямые, - спохватывается Мамася.

Дальше мать и дочь едят в молчании. Все нормально, но потом на глаза Мамасе попадаются часы и, разумеется, мысль начинает работать в самом занудном направлении:

- Ты в курсе, что до звонка десять минут?

- Я не виновата, что у нас нет первого урока! – говорит Рина.

- У тебя никогда его нет!

Мамася отправляется в коридор, возвращается с рюкзаком, выуживает из него дневник и принимается нетерпеливо листать. Рина насмешливо ждет. Она лучше мамы знает, что можно увидеть в дневнике. Домашнее задание, записанное в пустоте, и изредка, перед проставленной оценкой, значится: «лит-ра», «хим.» или «ист.»

Самое примечательное, что оценки почти всегда или пятерки или двойки. Часто даже по одному предмету. Получается примерно так: «5,5,5,2,5,2». Ни четверки, ни тройки в этот дневник практически не забредают.

За двойки Мамася Рину не ругает. Это так же бесполезно, как и за нож. Она отлично знает, что это не столько двойки, сколько щелчки по лбу, которые учителя вынуждены давать, чтобы Рина не расслаблялась и бросила дурную привычку на литературе делать английский, а на физике – алгебру.

Наконец Мамася находит, что ищет.

- Вот! Среда! Первый урок есть! – говорит она с торжеством.

Пойманная с поличным, Рина закусывает губу.

- Где?.. А это в феврале, а сейчас май… Прошлая четверть!

- И что, за два месяца нельзя было найти время, чтобы заполнить расписание?

- Какой смысл? Все равно через две недели каникулы!

Мамася пыхтит и ищет к чему придраться. А когда ищешь – всегда находишь.

- А это что? – с торжеством говорит она.

«Выщипывала чучело!!! Родители, примите меры!» - читает Рина.

- Что это значит???

- Это значит: ты должна принять меры, чтобы я не выщипывала чучело! – коварно объясняет Рина.

Мамася задумывается. Принимать меры против выщипывания чучел она не умеет, но сознаваться в этом не желает.

- А тут? – палец Мамаси утыкается в закорючку. - Опять подделывала мою подпись?

Рина пожимает плечами.

- Ну и что? Ты мне сама разрешила!

Это сильный довод. Мамася задумывается.

- Я разрешила один раз и как исключение! И не под замечаниями! И не так криво! Ты даже не старалась! – беспомощно говорит она и швыряет дневник в рюкзак.

Рина торжествует. Это полная победа. Мамася садится рядом и опускает голову ей на плечо. Из утренней Мамаси на секунду проглядывает вечерняя.

- Ты невыносима! Ты уверена, что тебя не подменили в роддоме? – стонет она.

- Я сама подменилась. Переползла в соседнюю кровать, перевязала бирочки и притворилась твоей дочерью, - признается Рина.

- А дежурная медсестра? – спрашивает Мамася.

- Какая еще медсестра? А-а, эта, что ли? В халатике такая? – вспоминает Рина. - Оглушила ее криком.

Мамася вполне это допускает.

- Ну, - бормочет она. – Вполне логично. Защитная реакция на шок… Ну и где сейчас мой ребенок? Настоящий?

- У него все нормально. Это был мальчик. Я переложила его в кювету к миллионеру Врушкину. Он сейчас учится в Англии на почетного китайца, лопает на завтрак овсянку и плачет ночами, мечтая о соленом огурчике и докторской колбаске из медицинских работников.

Упомянув колбасу, Рина немедленно об этом жалеет. Сознание Мамаси напоминает бильярд. Если хочешь нормально общаться с ней – надо знать систему. Один шар ударяет другой, тот откатывается, ударяет третий. Если случайно не туда ударишь – не туда и прикатится.

Мамася отрывает голову от ее плеча. Морщится. Шар уже покатился.

- Колбаса… колбаса… А, да! Не знаешь, куда подевались сосиски?

- Нет, - машинально врет Рина, но обманывать ей неловко. Она вообще не любит лжи. Тухло это как-то. – Ну хорошо, я взяла!

- Не подумай, что мне жалко, но… Съела? Весь килограмм?

Рина молчит.

- Ясно. Всё как всегда! – горестно кивает Мамася, но сосиски обратно не требует. Она знает, что счастье не в них, хотя и сосисок жалко, конечно.

Рина идет в коридор и начинает обуваться. Обувается она чудовищно медленно, даже медленнее Артурыча. Ждет, пока у Мамаси иссякнет терпение.

Когда Мамася возвращается на кухню, Рина хватает рюкзак, открывает входную дверь, мгновение выжидает и громко захлопывает. Прислушивается. Всё тихо. Для Мамаси она теперь ушла.

Рина прокрадывается на балкон. Садится на корточки, притягивает к себе деревянный, военного образца зеленый ящик с надписью через трафарет «ХИМЗАЩИТА» (мерси запасливому Артурычу, который тянет все в дом как хомяк), и начинает рыться, нетерпеливо выбрасывая журналы, диски, старые колонки. Ящик почти пуст, уже видно дно, а Рина всё роется.

Кто-то барабанит ногтями в стекло. Она оборачивается. Мамася. Наивный фокус с дверью ее не обманул.

- Что-то ищешь?

- Ничего, - поспешно говорит Рина.

- Ну раз «ничего» – значит ты его уже нашла!

Рина сопит.

- Веревку и всякие карабины, правда? – продолжает Мамася.

Рина не выдерживает.

- Так я и знала! Куда ты ее спрятала?

- Я не хочу быть матерью трупа!

- Подумаешь: жалкий четвертый этаж! Я не могу всякий раз обходить дом!.. Целых пять подъездов! – взрывается Рина.

Мамася крутит у виска пальцем.

- Это альпинистская веревка, а не вонючий шнурок! Я спускаюсь в системе! Это не опасно! – вопит Рина.

- Если веревка не порвется!

- Ты ее видела? На нее можно подвесить пустой «Камаз» и ей ни фига не будет!

- Вот именно: е й ни фига не будет! – едко соглашается Мамася.

Её не волнует, что пишут липовые туристы с форумов в интернете, у которых никогда не было «Камаза», ни пустого, ни полного. Да и потом: одно дело абстрактный грузовик и совсем другое – больная на голову пятнадцатилетняя девчонка! Пусть Рина дождется совершеннолетия и тогда делает всё, что угодно. Это Мамася и озвучивает.

- Знаешь, чем взрослый отличается от ребенка? – спрашивает она.

- Взрослый больше врет! - мрачно говорит Рина.

- Не только. Ребенок видит на столе яблоко, тянет к себе скатерть и не понимает, почему на него опрокинулся чайник с кипятком. Взрослый же предугадывает! Последствия! Своих! Действий!

Когда Мамася разозлена, она всегда перерубает предложения и говорит с кучей восклицательных знаков.

- Как ты с Артурычем? Берем и предугадываем? – не выдерживает Рина.

Это почти подло. Разговор на эту тему у них под табу.

- Это проблема папы! Он первый нас бросил! - жестко отвечает Мамася.

- Он потом возвращался!!! – говорит Рина.

- Это уже его сложности. Хочешь, чтобы я бегала туда-сюда?! – отрубает Мамася.

Рина берет рюкзак и молча уходит, стараясь окаменевшими лопатками показать, как сильно она оскорблена.

* * *

От дома к школе ведут две дороги. Первая – цивильная, асфальтовая. Вторая – альтернативная: мимо помойки, дальше поворот за гаражи и вдоль покрытой перхотью ржавчины узкоколейки. «Загаражная» дорога на двести метров короче и в сто раз грязнее. Но, разумеется, Рина ходит только по ней.

Ближе к школе «загаражная» дорога дает ответвление к домам. Домов два. Первый – двадцатишестиэтажный, заселенный, но вход в него с другой стороны, с улицы. Другой, его близнец, недостроен. Рине он напоминает скелет динозавра. За ржавыми железными воротами - вагончик сторожа, но Рина видела его там только два раза. В первый раз он пил кефир, а во второй стоял босиком на снегу, качался и думал о чем-то печальном.

Рина любит бродить по пустым этажам и ощущать себя хозяйкой громадного дома. Изредка она прихватывает веревку, систему и спускается, допустим, с двадцать первого этажа на тринадцатый. Спустилась бы и ниже, но веревки не хватает. Знай об этом Мамася, четвертый этаж показался бы ей невинной детской забавой.

Между домами-близнецами из-под земли выползает толстая труба теплоцентрали. Осенью Рина самолично оббила ее досками, утеплила стекловатой и накрыла сверху полиэтиленом. Получилось надежное убежище для местного зверья.

- Эй, кто там есть? А ну выходь по одному! Лапы за голову, хвостом вперед! – Рина махнула сосисками. Крайняя сосиска в связке больно мазнула ее по уху, доказав, что и сосиски в опытных руках могут стать оружием.

Из убежища вынырнули четыре кошки, десятка полтора подросших котят и мелкая, но прожорливая дворняжка Боба со склочным характером. Вся орава окружила Рину и принялась шипеть и рычать друг на друга, нагнетая зависть и конкуренцию. Дворняжка Боба внезапно вспомнила, что она собака, хотя еще минуту назад ей это было фиолетово. Она завалила одну из кошек, набила пасть ее шерстью и принялась давиться и клокотать.

- Продала друга за сосиску? А ну кыш!

Рина решительно оттащила дворняжку Бобу за хвост и высыпала сосиски на траву. Кошки сомкнулись. Боба с истеричным визгом впрыгнула в середину, и похищенные у Мамаси сосиски в шесть секунд превратились в ничто.

Рина собралась уходить, но машинально пересчитала кошек и обнаружила недостачу в одного котенка. Это ей не понравилось. Когда кормят, у уважающих себя котят не должно быть других важных дел. Присев на корточки, Рина позвала его и ей почудилось, что она слышит мяуканье.

Стало ясно, что с котенком что-то случилось. Другие кошки, среди которых была и его мамаша, помогать не рвались. Бобе тем более было не до котенка. Она обнюхивала Рине ботинки и чихала, надеясь чего-нибудь выклянчить.

- Неужели ты всерьез думаешь, что я полезу в вашу блохастую нору? – поинтересовалась Рина у котенка.

Котенок ничего не думал, только орал. Рина вздохнула, сняла рюкзак, постелила картон и полезла. Запах, как не странно, был не такой уж отвратный. Во всяком случае, пока в ту же дыру не полезла пахнущая помойкой Боба и не принялась, пользуясь теснотой, лизать ее в лицо.

Рина попыталась двинуть эту жертву неудачного скрещивания по голове, но в залазе было слишком тесно. Она даже локтем заслониться не могла. Только ругалась, мотала головой и пыталась боднуть дворняжку Бобу хотя бы лбом. Дворняжка Боба принимала это за особую форму нежности, умилялась, и ее пахнущий рыбой язык автомобильным дворником ерзал по лицу Рины.

Под конец у Рины всё же получилось удачно боднуть дворняжку Бобу и добраться до котенка. Оказалось, он запутался когтем в одной из тех тряпок, что она накидала осенью для тепла. За зиму тряпки раскисли, и теперь было неясно: то ли кошки пахли тряпками, то ли тряпки - кошками.

Выпутав котенка, здорово мешавшего ей своей паникой и тем, что он выпускал когти, вместо того, чтобы их втягивать, Рина стала выползать. Попутно ее посетила мысль, что неплохо бы убрать тряпки. Ну хотя бы часть… Заранее морщась, потому что это «многообещало» кучу вони, она поймала за карман старую куртку, валявшуюся с краю, и потянула ее за собой. И тут внезапно ощутила, что в кармане куртки что-то есть.

Смотреть здесь Рина не стала. Темно, да и дворняжка Боба вертится, пыхтит и щедро делится блохами. Не так часто увидишь человека в одной горизонтальной плоскости с собой.

Осторожно выбравшись из залаза, Рина первым делом посмотрела на колени джинсов, потом на ладони, вздохнула и разложила на траве куртку.

Куртка была из очень толстой и грубой кожи. На груди и спине - узкие металлические пластины. Рина провела по ним пальцем, соображая, зачем они нужны. Если как доспех – между пластинами слишком большой промежуток. Если украшение - слишком исцарапанный у них вид. Хотя куртка и пролежала всю зиму вместе с раскисшим тряпьем, но сама не раскисла и не провоняла.

«Еще бы! Такая кожа!» – подумала Рина, прикинув, что ее можно проколоть только шилом, да и то надо постараться.

Куртку Рина видела впервые, хотя должна была во второй раз. Осенью она притащила ее от мусорного контейнера в общей куче тряпья, но подробно не разглядывала. Так и тащила, отвернувшись и переживая, что кто-то из знакомых увидит, как она побирается по помойкам. То есть, с одной стороны, ей было наплевать. Пусть думают что хотят. С другой же, вроде как и не совсем наплевать. Получалось лицемерное равнодушие к чужому мнению, добивавшее Рину своей двойственностью.

Она ощупала карман снаружи и, не разобравшись, что в нем, сунула внутрь руку. В кармане обнаружилось некоторое количество мелочи. Рина разочаровалась. Такая романтическая, точно из рыцарских времен выпрыгнувшая куртка – и вдруг заурядная мелочь. Скучно, господа!

В другом кармане Рина нашла небольшой камень. С виду самый обычный, разве что не холодный, а чуть теплый. Она хотела вернуть его обратно, но в этот момент дворняжке Бобе померещилось, что ей уделяют мало внимания. Она подпрыгнула и толкнула мордой ее руку.

Камень упал на асфальт и, хотя высота была небольшой, мгновенно покрылся трещинами. Рина наклонилась, собираясь поднять его, но внезапно оказалась на земле. Самого момента падения она не запомнила. Сидела и озиралась. В ушах стоял гул. Ей казалось, ее оглушило одиночным ударом колокола. Таким близким, что звук перестал быть звуком, а стал физическим толчком.

Что-то произошло и с ее глазами. Привычный московский мир, состоящий из серых домов, мокрой земли и длинного забора, подсветился изнутри. Внешне красок не стало больше, но вылезли те мелкие детали, которые раньше не имели значения. Втоптанный в грязь яркий фантик. Желтый глаз одуванчика. До озорства яркая полоска неба над домами, дразнящая весенний город. Белый кот, брезгливо задирая лапы, переходил мелкую лужу. Внизу же, в луже, возмутительно повторяя его движения, скользил другой такой же, параллельный кот.

Рине стало легко и хорошо. Ничего не изменилось, но ей показалось, что в груди у нее вспыхнула звезда. И почему говорят, что человек маленький? В нем поместится целая вселенная, если уложить ее в правильном порядке.

На глаза Рине попался черный, косо спиленный пень. Она вспомнила, что прошлым летом тут росла старая сирень, но кто-то додумался облить ее бензином и поджечь. Листья свернулись от жара, а ствол стал живой свечой. И вот теперь Рина смотрела на пень и видела сирень и с бутонами, и цветущую, и облетевшую, и занесенную снегом, и усиженную воробьями. В одно мгновение она зачерпнула глазами все, что составляло сирень от первого робкого ростка до зрелого растения.

От непривычности этого ощущения Рина пугливо моргнула, и целостность предмета уступила место его размазанной по времени дробности.

Не встречая сопротивления, дворняжка Боба лизала ее в щеку языком, пахнущим сырой рыбой. Рина оттолкнула ее морду. Треснувший камень лежал у нее на коленях. Рина легко надломила его. Внутри оказалась куколка бабочки. Темная, внешне хрупкая, неправильной формы, истончающаяся к краю.

«Здравствуй, дядя Глюк! Пора в школу!» - сказала Рина, загоняя себя в тесное стойло быта.

Она сунула куколку в свой карман, перебросила куртку через руку и стала озираться, соображая, где ее спрятать, чтобы захватить на обратном пути. Не обнаружив поблизости вызывающих доверия мест, Рина двинулась вдоль бетонного забора стройки.

Погода стремительно портилась, причем не во всем городе, а как-то точечно, над кварталом. В белых легких тучах появилась червоточинка. Ветер налетал короткими яростными порывами. В недостроенном доме-близнеце захлопал и завыл лист жести.

Рина коснулась носа тыльной стороной руки и увидела пятнышко крови. Невероятно! Последний раз кровь из носа шла у нее в пятом классе, когда ей попали в переносицу мячом.

Внезапно кустарник справа от нее затрещал. Рина оглянулась и увидела красного, взмокшего парня в камуфляжной куртке. Высоко вскидывая колени, парень мчался к ней. Невысокий, коротконогий, но невероятно мощный, он проламывал кустарник как молодой лось.

Рина сразу забыла, что из носа у нее идет кровь. Она была девушка московская, с фобиями и предрассудками. Ей не нравилось, когда кто-то выскакивает из кустарника, да еще со стороны железной дороги. Она завизжала и побежала, пользуясь тем, что парень еще не выбрался из кустарника. В первое мгновение Рина рванулась назад, к гаражам, но опомнилась, что там ее проще будет схватить, и побежала в другую сторону, вдоль забора.

Хронически недовольная жизнью дворняжка Боба мчалась за ней, обгоняла, путалась под ногами и обиженно огрызалась, когда Рина на нее налетала. Единственной реальной помощью, которую Боба могла оказать – послужить тому, кто гнался за Риной, случайным препятствием.

Несмотря на то, что парень вынужден был бежать по диагонали и ему мешал кустарник, двигался он гораздо быстрее Рины. Он не просто мчался. Он несся так, как несется солдат, которому нужно пробежать вдоль палящей в него цепи. Кустарник трещал, колени подлетали к груди. Рина видела его красное, перекошенное, но в то же время страшно сосредоточенное лицо.

Вначале их разделяло десять метров, потом пять, потом два. Рина уже видела конец бетонного забора. Еще секунд десять, и она вырвется на широкую дорогу, где всегда ходят люди. И там появится смысл орать.

Парень в камуфляже вырвался из кустарника и догнал её. Рина была уверена, что он собьет ее с ног, но вместо этого он сгреб ее ладонью за шею и побежал дальше, толкая перед собой. Рина не понимала, бежит ли она сама или ее тащат за голову. И куда тащат? На дорогу, где люди? Она едва успевала переставлять ноги.

За их спинами сгустилась нечто, чему не было названия. Рина ощутила давящий жар. Она хотела оглянуться, но громадная ручища сдавила ей шею.

- Не надо! Оглянешься – конец!

Рина хотела закричать, укусить его или испугаться, но внезапно поняла, что ей уже абсолютно все равно: бьют ее, режут из ее кожи ремни, или заставляют бежать.

Непонятный жар усиливался. Теперь он был везде: даже внутри ее тела. Рине казалось, что он не имеет источника. Он не столько жег, сколько расслаблял. Уныние, вялость. Рине ничего не хотелось. Ни переставлять ноги, ни смотреть, ни дышать. Просто упасть и сдохнуть. Именно сдохнуть, потому что «умереть» предполагает всё же минимальную мобилизацию воли.

Парень отлично понимал, что с ней происходит, потому что то и дело подтягивал Рину к себе и заглядывал ей в лицо.

- Не успели! Еще бы чуть-чуть! – его огорченный голос пробился к ней точно сквозь песок.

- Плевать! – хотела ответить Рина, но внезапно поняла, что даже не знает, как это «плевать!» Слово утратило всякое значение. Она была почти в беспамятстве. Максимум, на что она была способна – держать глаза открытыми и выставлять перед собой ноги.

Внезапно парень остановился. Рина по инерции пронеслась вперед, но шеи-то он не выпустил! Поэтому она только воткнула ноги в пространство и завалилась назад.

- Приготовься! Придется немного полетать! – он дернул свой рукав и мимоходом коснулся какой-то штуки.

Пока Рина заторможенно размышляла, что такое «летать», ее схватили за пояс и без церемоний перекинули через бетонный забор. Окажутся ли с той стороны плиты, или битый кирпич, или стекла – парня не волновало. Рина шлепнулась на живот. Проехалась щекой по рыхлой земле и ткнулась лбом в автомобильную покрышку.

- Чуть не упала! – объяснила Рина покрышке.

У нее такое порой случалось: когда надо плакать – она ржет, а когда надо паниковать – шутит. Вот и сейчас Рина попыталась хихикнуть, но ощутила, что у нее страшно, до дикости, болит голова. Просто раскалывается. Она стиснула виски руками, до того реальным было ощущение, что череп сейчас разлетится вдребезги.

Рина перевернулась на спину и увидела, как через забор летит тот парень. Вроде бы переваливался мешком, головой вперед, но в последний момент ухитрился с обезьяньей ловкостью задержаться пальцами за край забора, перекатился и через секунду уже сидел на корточках с ней рядом. У него на лице Рина видела крупные капли пота. Почему-то это ее успокоило: она почувствовала, что и сам он волнуется ничуть не меньше.

- Если хочешь жить, придется потерпеть! Ведьмарики засекли тебя с гиелы и запустили колобка! – пояснил он ей.

- Какого колобка? – отупело спросила Рина.

- Доброго маленького колобка. Через забор он не перекатится, но если найдет где-то проход – ты труп! Но мы его обманем.

- Как?

- Да очень просто. Похороним тебя! – добродушно объяснил парень.

В руках в него оказалась саперная лопатка. Видавшая виды, с пятнами ржавчины, но острая настолько, что ей можно было бриться. С силой втыкая ее, парень наваливался на ручку и со скоростью крота забрасывал Рину землей. После каждых трех-четырех гребков, он вскидывал голову, замирал и напряженно прислушивался к чему-то, после чего начинал рыть еще быстрее.

С другой стороны забора что-то прокатилось. Вначале к дороге, затем обратно. И снова дикая боль в висках. Рина и сообразить не успела, что происходит, а этот крот уже зарыл ей ноги. Тут только она рванулась и хотела вскочить. Парень бросил лопатку и, схватив ее за плечи, буквально вжал в грунт.

- Не вскакивай! Очень прошу! Моргни два раза, чтобы я убедился, что ты меня понимаешь!

Рина моргнула два раза, стараясь притвориться вменяемой. Мало-помалу боль отступала. Она вновь понимала смысл слов.

- Почему я не должна вскакивать? – спросила она.

- Потому что я ненавижу глушить девушек саперной лопаткой!

- Жалко?

- А ты думала не жалко? А если ручка треснет? – заметил он.

Пока Рина пыталась убедить себя, что это было произнесено с юмором, парень закидал ей землей грудь и руки. А еще спустя мгновение она поняла, что ей насыпают землю на лицо и пальцем заботливо расчищают у рта и носа.

- Дыши глубже и ни в чем себе не отказывай! – велели ей, и Рина услышала звук, какой бывает, когда, закончив работу, саперную лопатку втыкают в землю.

За забором что-то хлопнуло. Омерзительно запахло аммиаком. Парень еще немного подождал, затем его ручища решительно сгребла Рину за ворот и, как морковку, выдернула из земли.

- Слышишь вонь? Вот и нету «колобка»! Вовремя мы тебя похоронили… Отбой команде «не вскакивать!» Теперь можешь даже вопить! – разрешил он.

Остановило Рину то, что вопить ей официально разрешили, а хочется делать именно запрещенное.

Она начала отряхиваться, отплевываться, тереть лицо. С волос и одежды сыпалась глина. На зубах скрипел песок. Рина посмотрела на джинсы, на когда-то бежевый свитер и, перестав втирать грязь, беспомощно опустила руки.

- Я – Ул! Еще Ул не нравится, можно Олег. Но лучше – Ул, - весело сказал парень.

- Ул, сгинь, очень тебя прошу!

Рина толкнула ногой саперную лопатку. Она торчала рядом, только наклонись. Ул явно не опасался, что Рина схватит ее и начнет размахивать.

Она рассматривала его. Широколицый как Артурыч. Только у Артурыча физиономия равномерно круглая, как блин. У Ула же лицо грушей. Виски узкие, а челюстные мышцы мощные, как у лошади. В общем, красавЕц. Зубы стоят крепкой, всераскусывающей, но далеко не белоснежной стеной. На одном из боковых - зазубрина.

«Тоже любит перекусывать лески, нитки и распускать зубами веревки!» – подумала Рина, машинально облизывая языком свою такую же. «Cэкономь на ножницах – отложи на стоматолога!» - всегда говорит Мамася.

- И часто ты развлекаешься беготней и лопатками? – спросила Рина кисло.

- В детстве с песочком не наигрался, - ответил Ул спокойно.

Рина уныло кивнула. В школу она сегодня не попадает. Надо сидеть на стройке и ждать, пока Мамася уйдет в издательство, а там пробраться домой и отмыться. Хорошо еще, если в подъезде никого не встретит.

- Рюкзак! - спохватилась Рина.

- Что рюкзак?

- Я его потеряла! Бросила, когда ты за мной гнался!

- А… ну да! Сторожи мою лопату и сдувай с нее мух! Я сейчас!.. – Ул подпрыгнул, перевалился животом и исчез с другой стороны. Рина подумала, что он похож на упругую каплю. Вроде водяного из старого мульта про летающий корабль.

Вскоре через забор перелетел ее рюкзак, а затем соскочил и сам Ул. Отобрал у Рины саперку и молча перемахнул на ту сторону еще раз. Вернулся он минуты через две.

- Куда ты ходил?

- Да, в общем, никуда. Там собаченция одна за тобой бежала… - ответил он, отводя взгляд.

- Боба?

- Ну уж не знаю, как ее звали.

- Звали???

- Моя вина. Что стоило ее тоже через забор перекинуть? Хоть бы и за хвост, без церемоний, - сказал Ул с досадой.

Рина рванулась к забору, но он поймал ее за запястье.

- Не надо! Ты ничего уже не увидишь! Не повезло ей: под «колобка» попала, - сказал Ул настойчиво, и Рина всё поняла, вспомнив о саперке и об его способности рыть быстрее крота.

Рина увидела, что в руках Ул держит ту кожаную куртку, которую она нашла в доме для кошек. Должно быть, подобрал вместе с рюкзаком. Его широкая ладонь скользнула вначале в один карман, а затем в другой. Достала огрызок карандаша и заметно дрогнула, сжимая его. Но всё же заметно было, что искал он не карандаш.

- Где? – спросил он у Рины.

- Что где? – она думала о глупой дворняжке Бобе, которая всегда облаивала ее как чужую, неслась, будто хотела укусить, а потом начинала вилять хвостом и прыгать.

Ул поморщился.

– Давай сюда! Не валяй дурака! Меня и так все валяют! – приказал он.

Рина безошибочно ощутила, что отдать придется. Или ее снова откуда-нибудь уронят или где-нибудь прикопают. Она достала куколку и уронила ее Улу на ладонь.

- Держи!

Мамася нередко с досадой говорила, что делать одолжения – ее призвание. Даже если Рина просто передает вилку – она и то ухитрится сделать одолжение. Больше всего Рину удивила реакция Ула. Лицо его смягчилось. Стало как у человека, который слушает море. Рина увидела, что он улыбается, а глаза влажные.

- Я так и знал… - сказал он тихо.

Задерживать куколку в ладони Ул не стал, а осторожно положил ее в нарукавный карман. Затем моргнул и энергично, будто желая его смять, провел рукой по носу.

- Больше там ничего не было? – спросил он.

- Мелочь, - ответила Рина.

- В нашей работе мелочей не бывает! – строго сказал Ул.

Рина разжала ладонь.

- А, это!.. Так бы и сказала, что монеты! Оставь себе!

- Ну уж нет! По утрам не побираюсь! – и, непонятно на что рассердившись, Рина высыпала монеты на землю.

Ул присел на корточки. Рина кратко восторжествовала, но внезапно поняла, что вместе с мелочью высыпала и Обезьяна.

- Что это за мартышка? – спросил Ул.

- Дай сюда! – краснея, велела Рина и, ударив его ногой по руке, вышибла Обезьяна.

Потирая руку, Ул наклонился и удивленно посмотрел на него. Копеечная игрушка из прозрачного пластика, в которую насыпаются конфеты. Такие болтаются на кассе в любом супермаркете, где их назойливо пытаются всучить вместо сдачи.

- Чего ты?

- Ничего! – Рина убрала Обезьяна в карман.

Ул усмехнулся. Он не обиделся, что получил ногой по руке.

- Ты всегда такая колючая?

- Колючие – ежи.

- А ты не еж?

- Вообрази: нет. Мальчика от девочки не отличаем? Как минимум, ежиха!!!

Ул принял уточнение к сведению.

- Как зовут?

- Екатерина… Рина…

- Даже не знаю, чего с тобой теперь делать, Рина-Катерина! Да, ввинтила ты всем шуруп в мозг!.. – проворчал он задумчиво. – Закладку ты в руках держала, а себе не взяла. Значит, получается, ты теперь шныр. А раз шныр – придется тебе со мной пойти.

- Никуда я не пойду! – решительно заявила Рина.

Ул ухмыльнулся, выстраивая всю ту же далекую от белизны стену зубов. Потом посмотрел на куртку, и улыбка его погасла.

- Разве я говорил: сразу? Зайди домой, отмойся. Через пару деньков я за тобой заскочу. Когда ты ее нашла? Сегодня?

Рина рассказала. Ул слушал, разглядывая свои заляпанные глиной высокие ботинки.

- Первый раз это не могло быть осенью, - сказал он, когда Рина замолчала.

- Почему? Где-то конец ноября… Холодно уже было.

- Шестое декабря. Сразу после снегопада. Именно тогда вернулся Эрих. Обожженный, с выбитым стрелой глазом.

- Эрих – пес?

- Не пес, - коротко ответил Ул.

Рина поняла, что про Эриха ей не ответят.

- Это куртка твоего погибшего друга?

Ул непонимающе посмотрел на нее:

- Разве я говорил что-то про друга? - он наклонился и, выдернув саперку, тщательно очистил ее от земли.

- В каком я примерно районе? Какое тут метро?

- «Преображенская площадь», - Рина показала примерное направление.

- Ну всё, Рина-Катерина! Счастливо отмыться!..

Ул сунул саперку под мышку и пошел. Для Рины это оказалось неожиданностью. Она не предполагала, что разговор вот так вот оборвется. «Ну и пусть валит!» - подумала Рина. Внезапно она заметила, что куртку он оставил лежать на покрышке, с которой уже познакомился ее лоб.

- Погоди! А это? – растерянно крикнула Рина.

Ул вернулся. Присел на корточки и провел ладонью по куртке. Рине показалось, он гладит умирающего пса, которого должны усыпить.

- Ну раз уж так вышло… Пусть останется у тебя! Я, конечно, небольшой спец во всех этих делах, но просто так наши куртки не находятся… В общем, она теперь твоя! – сказал он твердо.

Рина тоже склонилась над курткой. Теперь они вдвоем касались ее толстой, в складках кожи.

- А зачем пластины? – спросила Рина.

- Защитное усиление. До встречи! – Ул встал и пошел.

- Может, возьмешь мой телефон? – крикнула Рина, поняв, что он сейчас уйдет. И, возможно, насовсем.

Ул отмахнулся.

- Зачем мне твой телефон? У меня их много, - отказался он.

Ул сделал пару шагов к забору, потом обернулся и сказал:

- Ты тут спросила: был ли тот, кто погиб, моим другом?

- И…?

- Это была моя девушка, - Ул дернул пуговицы камуфляжки. Под ней Рина обнаружила такую же куртку.

Глава пятая.

Если человеку надо что-то объяснять, то ничего объяснять не надо. Чаще неспособность понять связана с нежеланием понять. Когда и если пробьет час, человек поймет всё сам. Но вот если ты перестал терпеть, то это уже твоя вина.

Дата добавления: 2015-07-02