КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Имеются человеческие жертвы 11 страница
— А я займусь фигурами и персоналиями, так сказать, лидерами местных элит — губернатор, его окружение, руководство здешних силовиков, финансовые и промышленные тузы, лидеры оппозиции, криминальные «авторитеты». В общем, «кто есть ху». Кое-какой материал я заказал в Москве, чтоб порылись там и подобрали, но опять же, хоть Москва и высоко, однако же далеко. Так что самое интересное, будем надеяться, разгребем тут, в данной, так сказать, точке. Если, конечно, нам дадут это сделать. А что нам станут оказывать активное содействие, лично я сильно сомневаюсь, ребята. Практически мы не знаем сейчас ничего, ну, скажем так, почти ничего, за вычетом общих представлений о происходящих повсюду процессах. — Ну а тут диалектика, — кивнул Данилов, — единство интересов и близость подходов. Так что все однотипно, что в Москве, что в Саратове, что в Приморье. — Браво! — сказал Турецкий. — Однако мы не можем подходить ко всему этому шаблонно. Да, коррупция, да, сближение, а кое-где и полное сращение легальных и теневых групп и сообществ. Мне лично понятно одно, и плюньте мне в глаза, если окажется, что я сейчас ошибался, но впечатление, будто вся эта заваруха с убитыми и искалеченными приключилась чисто случайно, из-за рассогласований и нестыковок чьих-то распоряжений, то есть из-за нашего классического российского бардака, — это чистая фикция. Или, как говорят ученые дамы, — артефакт. Чтобы столь масштабные события да сами по себе... Абсурд! Закономерность нашего времени: сегодня все происходит потому, что кому-то лично выгодно и соответственно кем-то заказано и оплачено. Отсюда и будем танцевать, от старого правила: кому выгодно. А иначе можно прямо сейчас прихватывать вещички и дуть обратно в аэропорт. Но это, ребята, общеконцептуальные выкладки. А с завтрашнего утра — черный труд. Больницы, трупы, экспертизы, и свидетели, свидетели...
— Ясно, Александр Борисович, — кивнули члены следственной группы. — И прошу обоих занести на скрижали, что вам чертовски повезло, ибо попался вам, скажу без ложной скромности, исключительно головастый начальник. Все трое невесело усмехнулись, и Александр Борисович извлек из сумки маленькую плоскую стеклянную фляжку «Арарата»: — Поскольку теперь мы в узком кругу, считаю вполне допустимым и даже полезным нарушить мой «семилетний мораторий». Работы — море, и такое баловство мы в обозримом будущем не часто сможем себе позволить. Завтра в одиннадцать — совещание с местными, выработка общей стратегии и разделение фронта работ, а затем нам предстоит не самое веселое в нашей любимой работе. В пятнадцать ноль-ноль нас будут ждать наши коллеги у здешнего морга. А потом — по больницам, начнете допрашивать потерпевших и очевидцев. Проверьте всю документацию, запаситесь кассетами и батарейками для диктофонов. Ну а теперь самое время вздрогнуть и, поскольку мы размещаем здесь наш штаб, создадим подобающую обстановку. И Турецкий, развернув, прикрепил к стене кусочками скотча только что полученную большую карту Степногорска. Посидели недолго, от силы час, после чего Турецкий отправил «юную смену» в их соседний апартамент на двоих, где они на сон грядущий решили сыграть партию в шахматы и тут же глубокомысленно засели друг перед другом за маленькую походную доску с точеными фигурками на магнитах. А Турецкий, оставшись один, принял душ и, погасив свет в номере, некоторое время стоял у окна, глядя на чужой вечерний город, который загадал ему столько загадок. За окном был Какой-то тревожный и грустный пейзаж, нагромождение типовых домов и на склоне этого холма и на соседних холмах, светящиеся окна, густая синева уже почти ночного неба, мерцающие отражения огоньков, горевших на том берегу широкой реки.
Он печально вздохнул и полез в холодную одинокую постель, почему-то всегда одинаково пахнущую во всех гостиницах, поездах и теплоходах государства Российского. Невольно мысли унеслись в Москву, к жене, вновь обманутой им, уже невесть в который раз. Он полежал немного, невесело вздыхая и переворачиваясь с боку на бок. Потом, сам не зная почему и смеясь над собой, — уж больно было похоже на какое-то второсортное кино, — поднялся в темноте, достал со дна дорожной сумки тщательно завернутый в целлофан свой личный табельный пистолет ПСМ, на ощупь привычно извлек и вновь засадил в рукоятку обойму. Покачал на ладони эту особенную, ни на что больше не похожую, немного волнующую и какую-то очень серьезную, строгую тяжесть оружия и сунул «шпалер» под подушку. Он сам не ответил бы, чем продиктован был этот поступок. Он не слишком любил эти игры в советские вестерны. Но словно какая-то безотчетная неуловимая опасность витала в воздухе и струилась в комнату из синего окна. Что ждало его здесь? Что ждало его славных напарников? Что ждало сам этот город, его жителей и всю Россию, уже, кажется, окончательно утратившую и волю, и способность, и надежду выползти из заглатывающего ее болота. А он, в сущности, маленькая козявка, пусть и при больших полномочиях, но живая еще и имеющая дерзость пытаться вытащить своей тоненькой веревочкой этого неподъемного российского бегемота. Ужасная тоска по жене и дочери охватила его в этом пустом номере, и он, найдя рукой телефонный аппарат на тумбочке, набрал на диске сначала обычную восьмерку междугородки, потом код Москвы 095, а дальше свой домашний номер. И снова Ирка сняла трубку сразу, видно только и ждала, и это тронуло его. — Это я, — сказал Турецкий. — Мы на месте, вышли на точку. Сейчас приняли по маленькой. — Ты хорошо устроился? — спросила она. — Обалденно, — ответил Турецкий. — Это, кажется, единственное, что я умею на этом свете, — хорошо устраиваться. — Ха-ха! Ты там береги себя, слышишь? — Ты простишь меня когда-нибудь? — Проехали, Сашка, — сказала она грустно. — Что значит — простила, не простила? Это же наша с тобой жизнь, вот и все...
Он пообещал, что будет звонить как можно чаше, и вскоре заснул, как будто ощущая затылком сквозь жесткую казенную подушку суровую твердость пистолета.
Наташа Санина так и не заснула до утра. А едва рассвело, оделась и спустилась вниз, естественно вспоминая, как они бежали тут вчера (вчера? неужели только вчера?) вдвоем, рядом... Она уже готова была выйти из подъезда, когда заметила, что в круглых отверстиях-просветах ее почтового ящика что-то белеет. Для газет было слишком рано. Она открыла ящик и достала запечатанный ненадписанный конверт. Ничего не понимая, только чувствуя, как сжалось и часто-часто застучало сердце, она разорвала плотную бумагу, и ноги подкосились: в конверте были все документы Русакова. Все до единого, в целости и сохранности. Как пьяная, вышла она из подъезда, прижав к груди эту страшную посылку, прошла несколько шагов и опустилась на скамейку перед домом. Перед ней простирался обширный и безлюдный, по-утреннему оглушительно-тихий мертвенный двор — будто кадр из сюрреалистического фильма. Несколько минут просидела она так, безуспешно пытаясь что-то понять, связать... Но вот, наконец, в голове начало что-то проясняться. Так... Вот документы. Их нашли и подбросили. Нашли или вытащили, украли, отняли или... Ведь это же неспроста! Это какой-то сигнал, уведомление. Но о чем? Почему не в милицию? Почему ихподбросили сюда? Почему ей домой, в ее почтовый ящик? Если там нигде, ни в одном документе нет ее адреса? Даже в записной книжке нет. Зачем стал бы он записывать? И чем больше она думала, чем глубже вникала в смысл этого послания, тем страшней становилось. Значит, тот, кто доставил сам или послал кого-то в ее подъезд, все знал о них, об их отношениях, о том, кем приходятся они друг другу... Но кто был настолько осведомлен? Да многие, пожалуй... Ведь они не делали секрета из того, кем стали друг для друга. Их и принимали всюду за мужа и жену, и степень близости их была, наверное, понятна каждому со стороны, с первого взгляда. И что из того? Друзья, знакомые... Ну нет, они бы позвонили, принесли бы прямо в квартиру, а вот так, тайком...
И тут она вздрогнула, и все существо ее словно сотряс неслышимый удар близкого грома: стиль! Стиль, почерк, манера! Повадка! Повадка зверя! А через ее жизнь, через судьбу прошел лишь один зверь. И она знала его по имени. Он снова напомнил о себе, но нет, не просто напомнил, но заявил вполне определенно и почти не таясь, уверенный, что уж кто-кто, а она-то поймет. Поймет, разгадает, но никогда не докажет, что именно он расстарался. Так, значит, он не шутил и не блефовал, когда говорил, что знает о ней все, что следит и она в полной его власти... Но что тогда с Русаковым? Додумывать было страшно. Ей был оставлен единственный путь. Если документы Володи были здесь, у нее в руках, а его не могли найти в городе, где лицо руководителя «Гражданского действия» было известно едва ли не всем, значит, он не мог подать вести о себе. Либо лежал где-то в беспамятстве, либо был похищен и находился в каком- нибудь темном подвале, в квартире, или загородной даче, или... Выхода не было. Нужно было вернуться домой и, уже не полагаясь на телефон, звонить было бессмысленно, прихватив с собой адресную книгу, отправиться на самые страшные в ее жизни поиски. И она вернулась, и прихватила эту книгу, и вновь уже сделала шаг в сторону лестничной площадки, когда телефон зазвонил вдруг, и она, опрокидывая стулья, бросилась к нему, сорвала трубку: -Да!! Там молчали. — Да, да!! Слушаю! И снова тишина, какая бывает, когда звонят из сломанного автомата. — Говорите или перезвоните! — крикнула она. — Володя, это ты? В трубке молчали. И вдруг очень близко, нарочито чеканя каждое слово, раздался чей-то незнакомый мужской голос: — Госпожа Санина? — Да, да! — одновременно обмерев и ликуя, почти простонала она. — Вам просили передать... что случайностей не бывает. Связь оборвалась. Пошли частые сигналы отбоя. Она слишком хорошо помнила эти слова. Тот человек не раз и не два повторял их ей, как свое кредо, как излюбленное изречение. А впервые она услышала его на кладбище, среди могил. И какой- то тихий, но внятный голос, как бы пробившийся сквозь стены и перекрытия, со спокойной печалью шепнул ей прямо в душу, что да, случайностей не бывает и искать Русакова среди живых больше незачем. Она судорожно потерла виски. Пригрезилось? Почудилось? Она сходит с ума после бессонной ночи, после всего пережитого? И вот уже слуховые галлюцинации... А кто-то другой, и тоже незримый, так же спокойно и печально, будто подтверждая самую страшную догадку, негромко сказал, что если это и правда случилось, то виновата в этом она, она, и никто больше, и что это, самое страшное, — из-за ее молчания, из-за ее неумения, неспособности и боязни рассказать ему все, открыть эту мучительную тайну, которая столько лет тяготила ее. Круг замкнулся, и не мог не замкнуться. Потому что случайностей не бывает. И был путь, черный и мрачный, по всем шестнадцати городским больницам, — сначала в приемный покой, с двумя фотографиями Русакова, потом в больничный морг, в очередную убогую покойницкую, где хранились перед последней дорогой чьи-то безжизненные останки. Нет... Нет... Не видели... Не видели. Не поступал.... Сейчас проверим, подождите... Пойдем посмотрим... Нет... Нет... Ах, Русаков? Русаков, тот самый? А вы в милицию обращались? Так, минуточку... Нет, вы знаете, нет... Не было такого, не привозили... А вы кем ему приходитесь? Из больницы в больницу, из корпуса в корпус, по лестницам и переходам... Жалкие каморки, кафельные залы, пугающие коридоры... Кто-то сочувствовал, а кто-то даже почти злорадствовал. Из одного конца города в другой, с правого берега на левый и снова назад... Силы все убывали, истаивали, надежда то возрастала, то пропадала совсем... Она даже наткнулась в седьмой больнице на Русакова, но он оказался стариком лет семидесяти, доставленным накануне в связи с приступом ишемии. И вот к вечеру уже не осталось больше ничего, кроме двух адресов, тех, что она держала напоследок, на самую-самую последнюю, самую безнадежную очередь... Те два морга, где его тоже могло не оказаться, если он угодил в те... нет-нет, не руки... в те звериные лапы, которые она помнила так хорошо и о которых потом боялась даже думать. — Тебе приходилось убивать? И тот ответ после значительной паузы: — Да, доводилось... А после — монолог о войне. Но теперь она уже знала, солдатом какой войны он был и как убивал в районе своих боевых действий. И что-то мучило еще, неотвязное и настоятельное, терзало, и преследовало, и требовало, и дожидалось своей минуты. И она поняла вдруг: все это хотелось рассказать ему, Русакову, это нужно было рассказать, как всегда и всё она рассказывала ему о каждом прожитом дне, как она ходила и искала и все не могла найти... Одиннадцатый троллейбус вез ее на улицу Бабакина, 23, в морг бюро судмедэкспертизы областного города Степногорска, и это был самый последний адрес. Было около пяти часов вечера. И лишь несколько человек в этом городе уже знали то, что предстояло узнать ей через считанные минуты. Вот территория за желтым облупившимся забором. Вот похожее на такие же другие, уже виденные сегодня, приземистое длинное здание с замазанными белым большими окнами и гудящими где-то под кровлей вентиляторами холодильников... Ноги уже почти не шли. И она с усилием преодолевала пространство, боясь каждого следующего своего шага. Высокий человек в темной куртке вышел из этого здания. Лицо его было серьезно, по-своему красиво и чрезвычайно сосредоточено на какой-то мысли. Они шли навстречу друг другу, и он, подняв глаза, встретил ее не то молящий, не то вопросительный взгляд, нахмурился и, чуть мотнув головой, показал назад, за спину, негромко сказав: — Это — вон там...
Как бы то ни было, но Турецкий Александр Борисович, при всем своем опыте и высоких регалиях «важняка», оставался нормальным человеком, а нормальные люди в морги ходить не любят. И хотя за жизнь свою, за годы выдающейся своей карьеры, похожей, если изобразить ее на графике в виде диаграммы, на замысловатый зигзаг, в этих не самых веселых учреждениях ему довелось побывать, наверное, сотни раз, перед каждым таким очередным визитом он испытывал внутреннее напряжение. Когда-нибудь, если все-таки доживет до лет преклонных, несмотря на бандитские пули, гнусную экологию и самолеты отечественной гражданской авиации, и засядет от нечего делать за мемуары или очерки из жизни следователей по особо важным делам, он немало страниц, наверное, посвятит разнообразнейшим психологическим нюансам людей своей специальности. И в частности, тем переживаниям, какие испытывают они в прозекторских и моргах при судебно-медицинских исследованиях и вскрытиях трупов. Ну да ладно. Надо было ехать, и они поехали. Состояние этого мрачного медицинского заведения поразило Турецкого и его помощников. Понятно, что в связи с прорехами в городском и областном бюджете денег на содержание отпускали преступно мало, понимал, что, вероятно, как и положено у нас, тут навели кое-какой марафет по случаю прибытия именитых столичных деятелей, но все равно то, что открылось глазам и прочим рецепторам, могло вызвать только возмущение. О том же, что тут творилось весной, летом и осенью, не хотелось и думать. В связи с особой серьезностью события, повлекшего человеческие жертвы, следственную группу Турецкого встретили заведующий бюро судмедэкспертизы и лучшие судмедэксперты. На его выразительный взгляд и соответствующее выражение лица эти медики не то с железными, не то вовсе атрофировавшимися нервами только мрачно развели руками: что вы хотите? Приходится трястись над каждым литром формалина, над каждым литром спирта, бывают перебои с подачей энергии. А холодильники, как вы догадываетесь, пока еще от электричества работают. Вот так и приходится кувыркаться. Если почувствуете головокружение и дурноту, скажите, не стесняйтесь — дело обычное. Он оглянулся на своих — и Рыжков, и Данилов топтались за спиной у Турецкого, оба зеленые, с несчастными, затравленными глазами. — Вот так, — сказал заведующий областным бюро судмедэкспертизы. — В знойные дни работаем в специальных масках. — Вот-вот, — подтвердил Турецкий, это хорошо бы... Вот им двоим. — А вам самому? — Знаете, пожалуй, не откажусь. — Ну, идемте. И они вошли в небольшой зал с окнами, доверху закрашенными белой краской. Вдоль стен и посередине на трех столах лежали тела. Всего пятеро. — У этих потерпевших аналогичные повреждения: переломы, множественные ушибы, черепно- мозговые травмы, обильные кровотечения. Вот у этого, этого и этого обнаружены разрывы внутренних органов, переломы ребер и размозжение тканей лица, — пояснил высокий мужчина, один из судмедэкспертов. — У меня вопрос, — глухо сказал Турецкий. — Характерны ли эти телесные повреждения для тех, что наносятся в толпе и давке? — Разумеется, — ответил другой эксперт. — И хотя у большинства смерть наступила в результате множественных повреждений, мы можем с высокой степенью вероятности утверждать, что вот эти, номер четвертый и пятый, погибли вследствие ударов по голове твердыми тупыми предметами, вероятно все-таки дубинками, и в результате падений. — Все потерпевшие опознаны? — спросил Данилов. — К настоящему моменту почти все. У четверых в одежде обнаружены личные документы. А вот этот, номер второй, сотрудник ОМОНа Иванчук, семьдесят седьмого года рождения, скончался в больнице вследствие проникающего ранения в плевральную область грудной клетки колющего орудия, видимо заточки. Так что, как понимаете, схватка была нешуточная. — Ну а это, — они подошли к столу, на котором лежало тело светловолосого мужчины лет тридцати, — ну а это как раз труп Русакова Владимира Михайловича, лидера общественно-политического движения «Гражданское действие». Поступил без документов, но его тут все знали. — Так, — кивнул Турецкий, — обстоятельства и причины его гибели меня интересуют в первую очередь. Вы же знаете, что поднялось в городе в связи с его смертью на площади. Все газеты только об этом и пишут. Прошу описать все, что вам удалось установить, максимально подробно. И еще попросил бы господ экспертов в актах судебно-медицинских исследований трупов изложить все детали точно и подробно. — Мы исходили из тех же посылок, — сказал заведующий бюро судмедэкспертизы области. — И здесь мы действительно столкнулись с медицинскими фактами, позволяющими утверждать, что имело место целенаправленное физическое устранение с намерением дальнейшего сокрытия убийства посредством создания впечатления, что убитый получил множественные несовместимые с жизнью повреждения в результате давки. Я могу твердо заявить, что налицо признаки убийства, исполненного достаточно грубо, но... надежно. — Все это в высшей степени важно, — заметил Турецкий. — Это может пролить свет на множество прочих обстоятельств, связанных с этими событиями. Насколько мне известно, Русаков был одним из ведущих деятелей оппозиции регионального масштаба. — Если не просто ведущим, — добавил высокий эксперт. — Он пользовался в городе огромной популярностью, и авторитет его, в отличие от большинства других демократов, неуклонно повышался. Так что... — Итак, — прервал его другой эксперт, низенький толстячок, — Русакову был нанесен смертельный удар сзади тонким, остро заточенным, колющим предметом. В результате этого проникающего ранения были повреждены: левое легкое, крупные сосуды сердечной сорочки и собственно сердце. Смерть наступила мгновенно. — Что это могло быть за орудие? — Нечто наподобие длинного шила, остро заточенной вязальной или велосипедной спицы. Надо сказать, что в городе и области за последние несколько лет отмечено несколько случаев убийств, произведенных именно таким способом и таким же орудием. Кроме того, обнаружена черепно-мозговая травма левой затылочной кости, также смертельного характера, причем, судя по рисунку раны и осколкам костей, удар был нанесен не дубинкой, а кастетом. Как тот, так и другой удары были нанесены в момент, когда Русаков еще стоял, удары, скорее всего, были нанесены очень сильным физически человеком на десять — пятнадцать сантиметров ниже Русакова, а рост Русакова — сто восемьдесят семь сантиметров. Второе повреждение, вероятно, было нанесено с контрольной целью, но это не компетенция медиков, это суждение имеет право вынести лишь следствие, а не экспертиза... — Чтобы добить жертву наверняка... — понимающе кивнул Турецкий. — Совершенно точно. Первое ранение — шилом или спицей, помимо поражений жизненно важных органов, повлекло обширное внутреннее кровоизлияние с очень малым наружным кровотечением, что сопряжено с чрезвычайно узким раневым отверстием. Все остальные повреждения должны рассматриваться как посмертные, хотя как те, так и другие вряд ли разнесены во времени более чем на несколько минут. — То есть убийство, никаких сомнений? — Вероятнее всего, — подтвердил завбюро. — Но, повторяю, подробные выводы — компетенция следствия, а не врачей. — Ну что, можно закрывать? — Один из экспертов взялся за край белой простыни. — Подождите минутку, — сказал Турецкий, и, сделав шаг к столу, вгляделся в бледное, осунувшееся лицо лежащего. Его невольно поразила тонкость черт этого как будто погруженного в какую-то важнейшую мысль прекрасного русского лица — столько было в нем внутренней одухотворенности и глубины. И он представил, каким было оно еще два дня назад, при жизни, и невольно подумалось о том, куда попала Россия и что ждет ее завтра, если сегодня убивают последних людей вот с такими лицами — Закрывайте! — сказал он и резко повернулся. И кажется, все, кто был здесь, живые среди мертвых, отлично поняли и внутренне разделили эти его невысказанные мысли. Вышли на улицу через узкую служебную дверь, и все дружно закурили. — Это был действительно замечательный человек, — сказал завбюро. — Он ведь тут воевал действительно не на жизнь, а на смерть, и не только за студентов, понимаете? За всех, кто угодил под очередное колесо нашей истории. И за нас, за врачей, в том числе. — И за рабочих, — сказал высокий эксперт. — Как вы думаете, — спросил Турецкий, — он действительно мог рассчитывать и претендовать на крупную и серьезную роль в регионе? — Даже вопросов нет, — ответил тот же эксперт. — Собственно, он и был уже таким лидером. Люди пошли за ним, понимаете? Поверили. Все знали: это человек без пятна. — А как вы думаете, — продолжил свою мысль Турецкий, — вот приближаются здешние выборы. В разгаре предвыборная кампания, так? Ведь он мог, вероятно, принять в них участие? И мог всерьез потягаться с нынешними кандидатами? — Этот вопрос волновал весь город, — сказал завбюро. — И у него еще оставалось время, чтобы включиться в гонку. Формально я имею в виду. — Однако, как я мог заключить, он не воспользовался этим правом? — Либо не воспользовался, либо не успел. — То есть логично было бы предположить, — вдруг приостановился Турецкий, — что кому-то как раз было бы на руку, чтобы Русаков не успел? — Логически — да, — сказал высокий эксперт. — Русаков хоть и слыл романтиком, насколько я могу судить, был трезвым политиком, а значит, должен был понимать, что соответственно этим самым нынешним так называемым избирательным технологиям у него должно было быть маловато шансов... — Вы имеете в виду, — сказал Миша Данилов, — что его высокие избирательные потенции ограничивались скромными возможностями финансовыми? — Это во-первых, — кивнул высокий эксперт. — Ведь его электорат — бедные люди, неимущие люди, люди униженные и выдавленные на обочину жизни. Те же заводские рабочие без зарплат, те же врачи, те же учителя, бюджетники с их постыдными грошовыми зарплатами, даже, наконец, люди из сферы мелкого и среднего бизнеса, обложенные безумными налогами и поборами всех этих «крыш» и рэкетиров. — В таком регионе, как наш, — сказал завбюро, — чтобы обеспечить даже не победу, а только вероятность победы, нужны были бы даже не сотни тысяч, а миллионы долларов. А у Русакова — и это все знали — не сложились отношения с крупным бизнесом. — Да и не могли сложиться, — сказал высокий эксперт, — иначе он просто не был бы Русаковым. Он был человеком в высшей степени честным, не мог и не хотел вести двойную игру, обличать этих самых местных и московских олигархов и в то же время идти к ним на поклон и просить денег, имея одним из главных пунктов программы действия своего движения именно ограничение амбиций этих олигархов, обуздание их аппетитов. — О, тут все завязалось очень, очень круто, поверьте, господин Турецкий! — подтвердил еще один. — Ну да, — кивнул Александр Борисович, — плох тот политик, который не умеет жить по двойной морали. Его выбрасывают за круг. — Все могло быть иначе, — заметил третий эксперт. — И политик он был, как мне думается, одаренный. Но он не сумел заручиться ни поддержкой Москвы, что опять же, как вы понимаете, претило его убеждениям, ни тем более содействием заинтересованных сил за рубежом. Он отлично видел, понимал, писал об этом и говорил, что там, на Западе, слишком многие только и мечтали бы до конца разрушить основной сектор нашей региональной экономики. — То есть оборонную отрасль, — сказал Рыжков. — Понимаете, да? — кивнул завбюро. — Тот, кто получил бы под свою избирательную кампанию необходимые деньги на Западе, тем самым в дальнейшем был бы связан по рукам и ногам и был бы принужден окончательно скрутить шею этой самой «оборонке». А Русаков этого не хотел. Потому что это сделало бы безработным весь город. — Да, — заметил Турецкий. — Послушать наш разговор, какими мы все политиками заделались. Все невесело усмехнулись. Ему нравились эти люди. Он вообще с глубоким почтением относился к этой трудовой провинциальной интеллигенции, сумевшей сохранить в себе нечто стержневое, подлинное, с чем все реже и реже доводилось встречаться у себя в Москве. — Так что когда говорят, знаете эти клише, в некрологах и на похоронах, «мы понесли тяжелую утрату», так вот действительно понесли... Утрату невосполнимую, — сказал заведующий областным бюро судмедэкспертизы. — Он был в каком-то смысле символом надежды. А теперь... теперь все будет уже совсем иначе. И добром все это, поверьте мне, как врачу, уже не кончится. Врач отслеживает динамику состояния, развитие болезни, тенденции, скрытые защитные возможности организма. И если верен диагноз, при должном опыте легко может предугадать, каков будет финал. То же самое и с социальным организмом. — Рад был познакомиться с вами, — сказал Турецкий. — От души рад. Жаль только, повод... — он замолчал, потому что не нашел слов. Они вошли обратно в здание морга и двигались по коридору, когда в проеме одной из дверей им открылась на миг часть еще одного схожего помещения, где лежали рядом на столах еще два тела, прикрытых белым. Турецкий мог бы пройти мимо, но, сам не ведая почему, приостановился и заглянул туда: — А это что? — Да это вряд ли вам будет интересно, — сказал один из экспертов. — Обычная наша городская рутина. Так сказать, хроника текущих событий. Два трупа без документов. Оба не опознаны. Оба кавказцы. Оба — огнестрел. Честное слово, Александр Борисович, такое у нас чуть не каждый день... — А когда они доставлены? — поинтересовался Данилов. — Да тоже вчера, ближе к полудню. — А ну погодите, — сказал Турецкий. — Дайте- ка глянуть на них. — Они только что доставлены из холодильной камеры, — объяснил один из судмедэкспертов. — Где-то через час-полтора мы займемся ими. Хотите посмотреть? Сделайте милость. Нельзя сказать, чтобы Турецкий рвался любоваться еще и этими покойниками. И все же он подошел и сам осторожно снял с лиц белую ткань. Да, кавказцы. Оба довольно молодые, лет двадцати пяти, массивные, скорее всего, из бывших спортсменов, метатели или борцы, — как правило, основной состав уголовного миманса, шестерки, «черные бычки». — По характерным признакам, — говорил один из медэкспертов, — оба мусульманского вероисповедания, хотя этнический тип и того и другого заставляет предположить их принадлежность к одной из народностей Северного Кавказа... — То есть скорее чеченцы, нежели азербайджанцы? — Совершенно верно. Возможно, ингуши, возможно, осетины из мусульман. Но все же, скорее всего, чеченцы... Их довольно много у нас. В основном мигранты. Диаспора — около пяти тысяч человек, а это немало для такого города. — Да-да, — Турецкий задернул белым оба лица. — Скажите, у вас есть милицейская сводка насильственных преступлений по городу и области за то воскресенье? И еще: зафиксированы ли лица схожей внешности в сводке по пропавшим и разыскиваемым? Если есть, давайте ее сюда. Мне нужны точные сведения по обоим этим трупам: где обнаружены, время наступления смерти, орудие убийства, в общем, все, что положено. — Да зачем это вам? — удивился один из экспертов. — Это же действительно повседневность, рядовое явление... — Надо проверить все факты. Все связано в этом мире, — ответил Турецкий и взглянул на часы. — Значит, так, сейчас мы едем в областную прокуратуру, а часа через два-три я либо позвоню, либо заскочу к вам. Как думаете, будут ли готовы к этому времени акты вскрытия? — Только в самом первом приближении, то есть в черновиках. — Ну, хорошо. А теперь давайте все-таки посмотрим милицейскую сводку.
Дата добавления: 2015-07-02; Просмотров: 306; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |