Имеются человеческие жертвы 14 страница

— Ну хорошо, — сказал Турецкий. — Проверьте документы и выпишите пропуск на одного. Пусть поднимется.

«Черт их знает! — подумал он. — Все-таки чужой город, как другая планета. Лучше бы подготовиться».

И он вытащил пистолет из кобуры, передернул затвор и сунул оружие за пояс брюк. Минут через пять в дверь осторожно постучали.

— Открыто, войдите! — крикнул он.

В номер как-то боком вошел плотный кавказец среднего роста и средних лет в дорогой черной ко­жаной куртке и светлых брюках.

— Здравствуйте, — сказал он спокойно и вежли­во, почти без акцента. — Позвольте представиться: Али Арсланов, здешний предприниматель. Автоко­лонки, бензин, автосервис.

— Очень приятно, — сказал несколько удивлен­ный Турецкий. — Садитесь. Слушаю вас. Но моя машина в Москве.

— Не буду скрывать, — улыбнулся гость, — что я один из очень уважаемых людей в этом городе и моя деятельность намного шире, чем «резин-бензин». Вы понимаете, да?..

— Кажется, понимаю, — сказал Турецкий. — И что же вы хотите?

— Тут, когда весь это шурум-бурум был, ну, там, на площади, у меня два племянника пропали. Бра­тья. Они недавно приехали... из Гудермеса. Я их искал два дня, а сегодня... нашел.

— И я, кажется, даже знаю, где вы их нашли, — сказал Турецкий. — В морге Центральной больни­цы, так?

Тот кивнул, и в его черных глазах сверкнули искры ярости и горя.

— Мальчишки! — сказал он. — Дураки! Хотел их к серьезному делу приставить... А вышло вон что.

— Я выражаю вам, как родственнику, соболезно­вание, — сказал Александр Борисович, — но они впутались, кажется, в очень серьезное дело. Гораздо серьезнее, чем вы можете предположить. Что вы хотите и чем я могу вам помочь?

— Понимаете, уважаемый, — потише и довери­тельно заговорил гость. — Мы мусульмане, мы по­корны воле Аллаха. Коран запрещает, чтобы верный пророку столько дней оставался без погребения. Я хотел забрать их из морга, но мне не отдали. Я предлагал им такие деньги! — с искренним удивле­нием воскликнул Арсланов. — Очень большие

деньги! А они не хотят! Говорят: закон, порядок... Понимаете, — сказал он потише, — все говорят, это зависит только от вас. Я решил бы вопрос, но все здешние вас боятся: вы из Москвы.

Турецкий вспомнил судмедэкспертов из бюро судебной медицины, с которыми говорил вчера, и кивнул:

— Если говорят «нельзя», значит — нельзя, — подтвердил он. — Дело здесь не во мне. И я вам тоже ничем не помогу, закон есть закон.

— А, — махнул рукой Арсланов. — Закон, закон... А если я вас хорошо попрошу? Очень хоро­шо попрошу.

— Ничего не получится, — сказал Турецкий. — Пока не разберемся, вам придется смириться. Аллах милостив... Правда, не знаю, как по вашим законам Всевышний относится к наемным убийцам.

— А что, — глухо сказал чеченец, — есть сведе­ния, материалы?..

— Именно так, — кивнул Турецкий. — Очень похоже на то, что ваши племянники сыграли имен­но такую роль, а потом убрали и их, как исполни­телей, которые больше никому не нужны.

Арсланов вскочил, всплеснул руками, в бешен­стве воскликнул что-то на родном наречии и снова тяжело опустился на стул.

— Я должен знать, кто их убил. Ты знаешь кто? — От волнения он даже перешел на «ты».

— Пока нет, — сказал Турецкий. — Но я думаю, что и вы, как очень уважаемый человек, имеете возможность докопаться до правды и узнать, кто это сделал. Через свои, так сказать, связи и каналы.

Арсланов задумался на две-три минуты, а потом сказал:

— Я понимаю вас, вы понимаете меня. Скажите только, кого зарезали мои, тогда мне легче будет понять, кого искать, с кем говорить...

— Это следственная тайна, — покачал головой Турецкий. — К тому же у меня нет еще всех объек­тивных доказательств. Но завтра все газеты уже будут кричать об убийстве этого человека и всюду будут его портреты. К этому преступлению, вероят­нее всего, имеют отношение ваши племянники. Тот, о ком сегодня уже сообщили по телевидению, а завтра будет в газетах, был убит очень тонким, очень острым колющим холодным оружием, чем-то вроде особого кинжала или стилета, причем с над­пиленным клинком. У одного из ваших племянни­ков нашли такое оружие с надпиленной пикой. А у второго — одну рукоятку. Пика осталась в теле уби­того, прямо в сердце... Это был очень хороший че­ловек. Сейчас мы проводим ряд экспертиз крими­налистического и медицинского характера.

Чеченец молчал, опустив голову. Потом произ­нес скрипуче и гортанно:

— А их как убили? Моих, ну?

— Их застрелили, — сказал Турецкий, — недале­ко от площади.

— Ну, хорошо, — сказал Арсланов. — Ведь вы уже все узнали. Быть может, их души в аду. Но отдайте тела.

Турецкий покачал головой:

— Поймите, я не имею права. Через день-два вы их получите. Пока тела ваших родственников нужны для проведения экспертиз.

— Ладно... — Арсланов снова вскочил и не­сколько раз прошелся по номеру из угла в угол. — Может, так — вы даете мне их, чтобы предать земле, а я, Аллахом клянусь! — да покарает меня Аллах, и весь род мой, и всех детей моих, если слукавлю и обману, — я достану тебе тех, кто расстрелял моих племянников.

Турецкий задумался, глядя ему в глаза. Нет, этот человек не должен был обмануть. Если удастся, он и правда принесет имена тех, кто вывел в расход его лихих племяшей. Но принесет вместе с головами убийц.

— Я, наверное, мог бы вам помочь, — сказал Турецкий, — вошел бы в положение и попытался бы ускорить проведение комплексной экспертизы,

чтобы побыстрее отдать тела вам. Сегодня это ис­ключено, но завтра-послезавтра вы сможете их по­хоронить.

— Дорогой, — сказал Арсланов, — выручи...

— Но, — сказал Турецкий твердо и непреклон­но, — мое условие будет такое: если вы сумеете выяснить, кто убил ваших, — кстати, как их звали?..

— Ахмат и Руслан... — с готовностью сказал ува­жаемый дядя убийц.

— Так вот, — продолжил Турецкий, — мне нужны только имена. Никаких расправ, никакой кровной мести! Если вы их прикончите раньше вре­мени, главный убийца останется безнаказанным. Ведь согласитесь, Али, куда нужнее знать, кто на­правил убийц, кто отдал приказ... Кстати, можно допустить, что, если вы поспешите, это плохо кон­чится и для вас, и для ваших детей.

— Обещаю! — воскликнул чеченец. — Хотя вы­полнить эту клятву будет трудно.

— Нам всем трудно, — сказал Турецкий.

— Ну что же, — поклонился Арсланов. — Прошу извинить за беспокойство. Надеюсь, до скорой встречи. Когда мне можно будет забрать моих роди­чей?

Турецкий снял трубку и, пролистав свою запис­ную книжку, позвонил заведующему бюро судмед­экспертизы области, поздоровался и, извинившись, что звонит прямо домой, спросил, когда можно будет выдать родственникам тела убитых чеченцев. Поскольку их личности установлены, эксперты взяли необходимые пробы и произвели вскрытие, он, как следователь, теперь не видит к тому никаких препятствий.

И, положив трубку, повернулся к своему гостю:

— Можете все готовить к погребению в четверг.

— Мы благодарны, — сказал Арсланов, — не только от себя, но и от всего рода. Мы вам тоже еще сможем помочь.

— Чем? — грустно усмехнулся Турецкий и чуть прищурил глаз. — «Резин-бензин»?

— Зачем? — пожал плечами уважаемый авто­предприниматель. — Ваша жизнь.

В тот же вечер Турецкий связался со спецотделом МВД и попросил сообщить ему информацию на рос­сийского гражданина Али Арсланова, жителя Степногорска, пятидесяти пяти лет, владельца сети бензоко­лонок, автомагазинов и предприятий автосервиса. А уже утром следующего дня на его факс поступила информация из спецотдела МВД РФ о том, что, по оперативным сведениям, указанное лицо является лидером чеченской группировки, частично контроли­рующей регион, весьма уважаемым криминальным «авторитетом» по кличке Алибек.

Пора было отправляться... Машина уже ждала внизу, люди были собраны и готовы. Мэр Степногорска Клемешев взглянул на свои золотые швей­царские часы, поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Оставалось еще несколько минут... Надо было подумать, собраться, подготовить себя.

Ну что же... Человек суеверный, он трижды по­стучал по темному полированному дереву длинного стола. Сомнений не было: ему шел фарт. Ему вооб­ще часто фартило. Но такой недели он не помнил уже давно.

Он отошел в угол и окинул взглядом эту боль­шую светлую комнату. Все, как обычно, как во всех таких кабинетах: два стола, состыкованных буквой «Т», высокое черное кресло, так называемое «кресло руководителя», за спиной — российский флаг на американский манер... А вообще довольно скромно, никакой роскоши. Да и мыслимо ли, чтобы градо­начальник позволял себе лишнее, если в его городе, в полуторамиллионном гиганте, где стоят или пере­биваются разовыми заказами огромные заводы, а люди питаются какой уж месяц одной российской спасительницей — картохой.

Нет уж! Это пусть в Москве катаются себе как

сыр в масле, будто знать не зная, что творится по всей стране. А тут жизнь своя и свои правила, и, если в твой кабинет приходят твои сограждане-го­рожане, просят, взывают, только в ноги не кидают­ся, ты обязан быть «на высоте» той роли, которую взялся играть, ввязавшись во всю эту катавасию. Пусть приходят и пусть видят, пусть убеждаются и говорят другим, пусть весь город будет наслышан, что мэр катается не на немецком броневике ценой в двести тысяч долларов при двух джипах охраны, как губернатор, а в обычной «Волге».

Он взял в руки черную коробочку мобильного телефона, поднес ко рту:

— Ну что? Как там?

— Все готово, — ответили из трубки. — Все, как надо. Ни заминок, ни чехарды.

— Все должно быть четко, как в Москве, только лучше... Ну, о'кей, буду на связи...

Он и обрядился сегодня так же, как в тот вечер, когда выступил по телевидению, — простой черный костюм, черная водолазка. Никаких казенно-офи­циальных галстуков, траур есть траур.

Он вернулся к столу и спокойно, властно уселся в свое кресло — заметно похудевший за минувшие три-четыре года, но все еще массивный, с тяжелы­ми покатыми плечами штангиста или борца. Чуть опустил голову на грудь, прикрыл глаза и задумался, словно задремал на несколько секунд. И промча­лись перед ним видения, пронеслись, неуловимые, как облака, и сам он будто перенесся на много, много лет назад.

В тот год, восемьдесят третий по счету этого жаркого века, на свете приключилось много всяко­го, и, наверное, мало у кого отложились в памяти семь пожаров, случившихся на протяжении года в самых разных местах великой советской империи. По каждому из них возбуждались уголовные дела, которые, впрочем, решительно ни к чему не приво­дили и бесславно прекращались как сотрудниками внутренних дел, так и органами госбезопасности.

То ли обширная территория страны тому виной и причиной, то ли отсутствие тогда компьютеров, но как-то уж так незадачливо вышло у отечествен­ных оперативников, что все эти чрезвычайные про­исшествия остались нераскрытыми, в разрозненном беспорядке, и никому не пришло в голову объеди­нить их и провести следствие по совместным делам, хотя случаи как бы сами напрашивались на это.

Никто не допетрил, не сообразил, что если, пусть и на дистанциях огромного размера, на рас­стоянии в тысячи верст, вдруг начинают сгорать особо охраняемые помещения с картотеками пас­портных отделов милиции, столов личного учета отделов кадров, военкоматов, учебных заведений и промышленных предприятий, то это, скорее всего, неспроста и некая связь между ними наверняка прослеживается.

Но в конце концов спохватились, объединили и свели оперативные сводки, однако, видно, поздно уже было, и сгорела, обратилась в пепел та красная нить, которая, может, и привела бы к тому, кто повадился подпускать в самые серьезные и тщатель­но охраняемые помещения красного петуха.

Ну, что сгорело, то сгорело, обратилось в прах, в черную бумажную золу.

Клемешев открыл глаза и снова закрыл. Где найти талантливого писателя, способного расска­зать о его жизни? О мальчишке-сироте, попавшем в суворовцы, а после в командное офицерское учили­ще, откуда вырвали, едва дав доучиться, и с первы­ми колоннами перебросили на юг. Затем — не­сколько дней минимальной подготовки и через гра­ницу, в горы, где уже в первые часы началась смерть, а он — командиром над мальчишками лишь двумя годами моложе, испуганными, трясущимися, ни черта не понимающими...

А после — два года там, в этих проклятых горах, где его заставили и научили убивать, а он оказался исправным учеником и делал это, в отличие от

большинства других, на удивление легко и не му­чась бессонницей и ночными кошмарами.

И сам много раз только чудом увертывался от пуль и осколков и все смотрел, вглядывался в то, что видел вокруг... Вот так смотреть, вдумываться и делать выводы он научился сызмальства, еще в детдоме. А тут, в составе «контингента», он доволь­но скоро смекнул, что не все тут воюют за идею, в которую, честно говоря, и не верил никто, даже последний салага, что тут башковитые люди нала­живают связи и делают деньги, а значит — это шанс, быть может, единственный, чтобы вырваться из нищеты и бездомья.

Оружие из России шло эшелонами, потом, через горы и перевалы — автокараванами, летело набиты­ми до предела транспортными самолетами. Но не все уходило по назначению. Перепадало и врагу, и это было часто совсем несложно в условиях, когда жизнь не стоила ни копейки и люди гибли и исче­зали десятками,, пропадали безвозвратно — то ли в «вертушках» сгорали, то ли падали в пропасти, то ли навеки канули в плену.

Он ненавидел тех, кто затеял все это и жировал и нагревал руки. А кто он был? Всего только стар­ший лейтенант, а после — капитан. В их частях, в вечно обманутой и обделенной матушке-пехоте, с прохождением по званиям было туговато. Его пере­вели в спецназ. Операции и рейды, захваты, трупы у дувалов, дым и копоть... Он давно перестал счи­тать, сколько их там, за спиной, этих «жмуров». Но однажды, где-то в районе Герата, ночью, капитан Юрасов Сергей, а так звали его от рождения, вдруг почувствовал, что дольше тут оставаться нечего. Слишком долго берегла и хранила заступница-судь­ба. А оружие, золото и наркота уже двинулись на север, обратным путем, тайными тропами, через нужных людей на блок-постах, в спецкомендатурах и на погранзаставах.

Тут ему подфартило опять, да и сам посодейст­вовал судьбе-индейке: оказался при трех полковни­ках, приторговывавших амуницией и боеприпаса­ми, по-тихому гнавших свой товарец то под видом техники, отправленной для ремонта и восстановле­ния, то под видом военных грузов, а то и в цинко­вых коробках, предназначенных для «прижмурен­ных» шурави.

Полковники взяли его посыльным, сопровожда­ющим их груз, вроде экспедитора. Он свое откапитанил, отправляли в Россию. Юрасов понимал: таких порученцев грохают без задержки, а стало быть, надо было соблюсти свой в полном смысле жизненный интерес.

У него же, как потом стали говорить, уже «все было схвачено», и по части каналов «дури», и по части «железа». Он уже знал на ощупь и на запах, какой он из себя, господин доллар, и завел с ним крепкую мужскую дружбу.

Вот тогда-то там и исчез, в одночасье сгинул и распылился в молекулы капитан Юрасов. Будто бы попал в засаду, отбивался от «духов», колонна час­тью сгорела, частью грохнулась в пропасть со всей командой и бесценным грузом.

Но он ушел в Россию, уже с чужими документа­ми на имя прапорщика Калинчука, и переправил груз, и оставил там, в горах, крепкие концы и на­дежные связи. А после и Калинчук куда-то исчез, а он, уже под третьим именем, наладил дорожку пря­мехонько в блатной мир, где стал человеком полез­ным, а то и просто необходимым, известным под кличкой Адмирал, возможно, потому, что еще не­сколько лет щеголял в десантной тельняшке.

Вот тогда-то и полыхнули одна за другой секрет­ные комнаты. И о том, как удалось это, чьими ру­ками и за какие деньги, тот, кто взялся бы описать коловращения его пути, наверняка должен был бы настрочить целую главу. Тогда и растаяли, как сон, воспоминания о суворовце, курсанте училища и юном лейтенанте. Да не о том речь, не про то песня...

Его парни, кто остался жив, не запропал ни под

Кабулом, ни под Кандагаром, возвращались, и он сам находил их, умелых, обстрелянных, не боящих­ся никого и ничего и совершенно ненужных этой обыкновенной жизни. Из них понемногу набира­лась команда, сколачивался отряд, отлично воору­женный, мобильный, по-военному организован­ный.

Каждый, кто вливался в его бригаду, получал и деньги, и машину, а если требовалось, и чистые документы. И это были уже не только бывшие «аф­ганцы», но и совсем другие парни, прошедшие за­калку не войной, а тюрьмой. Селекция была жест­кой. Всякий, казавшийся ненадежным, готовым свалить, вильнуть, уйти «на гражданку», почти сразу же исчезал без малейших следов пребывания этого человека на земле.

Довольно долго, несколько лет, они почти не «гуляли», не шумели по-крупному. Закрепляли по­зиции, накапливали силы.

А после, когда наступили новые времена и попер главный фарт, большая лафа, тут уж все пошло в дело — и нефть, и компьютеры, и первые коопера­тивы, и банки, и охранные фирмы, и городские рынки, маленькие войнушки, прозванные газетами «горячими точками».

Вот тогда-то они и вылезли из укрытий и двину­ли на передовую, наводя ужас на растерянную стра­ну, — беспредельно жестокие, не знающие состра­дания, всегда и на все готовые и как бы неуязвимые. Это был совершенно новый тип криминального со­общества, поначалу решивший просто вытеснить и смести старый воровской закон. Однако лучшие го­ловы новейшего преступного братства, посовещав­шись и прокачав проблемы, пришли к убеждению, что проще и выгоднее заключить с ворьем кон­структивный союз ко взаимной выгоде и ради под­держания порядка.

Среди этих лучших голов, сумевших подняться над мелким и частным ради общего и основного, был и некто известный в уголовном мире под про­звищем Адмирал. Благодаря обретенному чужой кровью, собственным потом и смекалкой авторите­ту в «параллельном» криминальном мире, он был коронован в тридцать три года на «сходняке» в Пи­тере «вором в законе» и стал одной из самых засек­реченных фигур в российском уголовном мире, осо­бенно ценной тем, что его знал в лицо, по имени и по месту в преступной иерархии лишь самый узкий, предельно узкий круг лиц из числа высшего блатно­го общества.

Еще там, в Афгане, а может, и чуть позже имен­но он одним из первых почуял, куда движется стра­на. А это значило, что в скором времени придется менять все, весь уклад и стиль жизни, что впервые в истории появляется совершенно реальный шанс для преступного сообщества тихой сапой подмять и сделать своей собственностью целое государство, со всем его движимым и недвижимым и со всем наро­дом.

А для того чтобы добиться этого, чтобы решить эту воистину всемирно-историческую задачу, тре­бовалось быть на высоте, на уровне современных знаний. И хотя ему ничего не стоило привлечь и купить самые смелые и талантливые мозги страны, он, неведомо откуда выплывший в Степногорске бизнесмен средней руки Геннадий Клемешев, не погнушался и пошел учиться, закончил заочно эко­номический, причем учился без дураков, постигал и впитывал основы тех знаний, без которых, он уже понимал, в будущем не обойтись. Тут надо было разбираться самому, не полагаясь только на гени­альных наемников, надо было петрить по-настоя­щему, чтобы не обвели вокруг пальца, не «кинули» как-нибудь ненароком свои или чужие. И потом, это действительно был серьезный капитал.

Он много читал, пристрастился к книжкам еще пацаном-суворовцем, и все пошло впрок и должно было принести стократную прибыль, когда пришел бы наконец его час. Он понимал и всегда говорил, что страну, то есть государственную машину, прежде чем крепко ухватиться за руль, необходимо рас­качать и обескровить, ослабить во всех сочленениях и узлах, и, когда загрохотали пушки и полетели бомбы в Чечне, тот мир, которому он принадлежал и которым руководил на доставшейся ему немалой делянке, тоже не остался без навара, к обоюдному выигрышу и российских и чеченских планов. И эта общая взаимовыгодная работа временно связала предпринимателя Клемешева с влиятельными кав­казскими группировками в разных регионах Рос­сии, которые тоже надо было использовать в своих целях и устранить умно и грамотно — чужими или их собственными руками. С той же тактической целью Клемешев заключил союз и с чеченской группировкой в Степногорске, в городе, который он определил себе на жительство.

Причина такого выбора было вовсе не случайной.

Он любил этот город, и, заглядывая в будущее, где ему предстояло выступить в новой роли респек­табельного политика, эта площадка казалась наибо­лее привлекательной и подходящей. Пришла пора выходить из тени и становиться тем, кем он должен был стать: народным любимцем, своим в доску пар­нем, который все понимает, живет и дышит одним воздухом со своим народом, хлебает с ним из одной миски и не даст в обиду, как говорится, ни вдову, ни сироту.

Он захотел, решил и стал мэром и честно оттру­бил почти весь свой срок, и все знали, что их моло­дой мэр не нажил ни палат каменных, ни дворцов с бассейнами... И если он и считал кого-то своими реальными противниками, то это были губернатор Платов и социолог Русаков. И оба мешали ему.

Люди, жители, горожане, среднестатистические представители электората могли думать, что не кто иной, как Платов препятствует осуществлению пла­нов и начинаний их мэра, ограничивает бюджет города — одним словом, не дает развернуться моло­дому градоначальнику в полную силу.

Между тем его отношения с Платовым были внешне уважительными, корректными, вполне соот­ветствующими положению каждого. Никто не мог бы упрекнуть его, Клемешева, в нелояльности гу­бернатору, но сам образ и стиль жизни каждого в понимании любого беспристрастного человека должны были говорить сами за себя и свидетельст­вовали о принципиальном различии их амбиций и характеров. Клемешев даже порой удивлялся, что такой опытный человек и прожженный политик, как Платов, не чувствует этого, не слышит тиканья пущенного в ход часового механизма этой заложен­ной под него мины замедленного действия и про­должает жить, как живет, согласно старым номен­клатурным цековским стандартам, что, естественно, ожесточало далеко не процветающее население.

А Русаков мешал совсем по-другому. Этот, на­против, соперничал в популярности, отнимал очки, уводил приверженцев, заслонял, затмевал. И на самом деле он был, наверное, даже более опасен не только своей логикой, но и той бесхитростной от­крытостью, которую так сильно чувствует и на ко­торую так падок доверчивый простодушный народ, а это давало Русакову преимущество совсем другого качества и другого значения.

Он не играл — ему не надо было что-то изобра­жать, перелицовывать себя, и в том состояла его главная сила и главная опасность.

Впрочем, мешал он Клемешеву и еще по одной причине, достаточно весомой, а потому был к нему и особый счет...

Теперь этот главный противник исчез, был ней­трализован самым надежным и радикальным спосо­бом. И вот сейчас надо было подняться из кресла и отправляться на его похороны.

В разных концах города туда же, во Дворец спор­та, где со вчерашнего дня были выставлены для прощания шесть красных гробов (еще одним, при­бавившим счет, стал молодой омоновец, получивший перелом основания черепа и умерший в госпи­тале), собирались одновременно несколько человек.

Собирался старший следователь по особо важ­ным делам российской Генпрокуратуры Александр Турецкий со своими коллегами и помощниками Рыжковым и Даниловым, собирались, словно оси­ротевшие, руководители «Гражданского действия», собиралась мать Русакова, собирался губернатор об­ласти Николай Иванович Платов, который о многом сумел передумать за эти два дня и ко много­му был готов теперь.

Но к звонку, который раздался минут за сорок до выезда из здания, где размещалось губернское правление, он все же готов не был.

— Николай Иванович! Дело вот в чем, — зады­хаясь и забыв даже поприветствовать, взволнованно заговорил исполняющий обязанности начальника областного УВД Калмыков. — Поступил сигнал: на вас готовится покушение!

— Полная чушь! — решительно тряхнул головой губернатор. — Чушь и еще раз чушь! Мало того, я даже могу предположить, откуда ветер дует. Эле­ментарная провокация. Просто кое-кому надо, чтобы я на посмешище всему городу сидел, как мышь в норе, боясь и нос высунуть. Я не собираюсь принимать на веру...

— Да нет, Николай Иванович, к сожалению, все гораздо серьезнее...

— Поясните! — отрубил Платов.

— Наши люди действительно зафиксировали на крыше одного из зданий в районе площади появле­ние снайпера с оружием.

— Опять же чепуха, — раздраженно проговорил Платов. — И уверяю вас, что этот так называемый снайпер держался достаточно открыто, чтобы его ничего не стоило обнаружить. Так ведь?..

— К сожалению, нет. Напротив, он был замечен чисто случайно. По-видимому, это человек с боль­шим боевым опытом: как только был зафиксирован, сразу почувствовал это и покинул укрытие.

— Но вы, надеюсь, блокировали здание и взяли его?

— К сожалению, нет.

— Почему? — спросил Платов, которому вся эта история и правда начинала очень сильно не нра­виться.

— Потому что... тут же на соседнем здании наши люди заметили еще одного и...

В это время зазвонил другой телефон, аппарат прямой связи с начальником областного Управле­ния ФСБ.

— Подождите! — бросил губернатор и снял вто­рую трубку, сразу узнав знакомый голос. — Слушаю вас, товарищ Чекин!

— Здравствуйте, Николай Иванович! Звоню, чтобы сообщить: к нам сейчас поступило предуп­реждение по форме «три ноля». По поводу вас... Мы считаем недопустимым ваше присутствие на похо­ронах.

— Я уже имею такие сведения, — сказал губер­натор. — А что у вас конкретно?

— По информации, поступившей из центра, в Степногорск прибыл высококлассный снайпер-че­ченец... Некто Исса.

— Да эти-то тут при чем! И при чем здесь я? Мои пути с чеченцами как-то не пересекались, — уже не скрывая гнева, воскликнул Платов.

— Тем не менее мы не можем допустить вашего появления на публике, в гуще народа.

— Но я должен там быть, понимаете? Обязан! — злобно рявкнул губернатор. — Что же я, по-вашему, должен ввести в фарватер реки подводную лодку, залечь на дно и руководить областью оттуда?

— Мы несем ответственность за вашу жизнь.

— В общем, так, — сказал Платов. — Мы сейчас обсудим этот вопрос с начальником моей личной охраны. Как он решит, так и поступим.

Вошел начальник личной охраны, майор ФСБ Гущин.

— Николай Иванович, сведения серьезные, точные... В такой ситуации, даже если мы сегодня за­действуем резерв, прикрыть вас и обеспечить сто­процентную безопасность мы не сможем. Надо от­казываться. Народу будет море, там, вполне вероят­но, будут рассеяны киллеры. Все знают, что вы не трус, но судьба не любит, когда с ней шутят.

— А вы можете допустить, что все эти фокусы со снайперами, возможно, и не ради меня. Вдруг пла­нируют убрать кого-нибудь другого?

— Возможно, но...

— Ну что, что? — неожиданно усмехнулся Пла­тов. — Кажется, мой начальник охраны всерьез по­лагает, будто я в этом городе больше всех достоин пули? Ладно, ждите! У нас есть еще минут двадцать на раздумья.

— Вы позволите, Николай Иванович, на случай, если вы все же решите выехать в город и принять участие в церемонии, вручить вам и передать моему прямому руководству соответствующий рапорт?

— Валяй, майор, — усмехнулся Платов, — твое право. Чего, правда, страдать-пропадать, ежели объект ответственности сам прет на рожон, так? Валяй, пиши! А теперь ступай!

Гущин закрыл за собой дверь, и Платов вышел в соседнюю, секретную комнату для переговоров, где находились трое из его группы анализа, уже введен­ные в курс дела...

— Что будем делать, господа хорошие? — Он внимательно, зорко всматривался в лицо каждого, переводил взгляд с одного на другого. Все трое мол­чали. Наконец один из них кашлянул и тихо сказал:

— Собственно говоря, нам надо сделать выбор перед убийством физическим и политическим...

— Знаете что? — зло сказал Платов. — Мне от вас не афоризмы нужны, а дельные советы. Будь я на вашем месте, я бы, конечно, тоже молчал В общем, еду! Иначе завтра мне просто нельзя будет на люди показаться. Что ж! Попробуем и мы на их идее намыть свое золотишко.

Он снова взял со стола трубку радиотелефона и связался с руководством городской телерадиоком­пании:

— Приветствую вас! Примите два распоряжения! Первое: немедленно прервать передачи и передать в эфир текст экстренного сообщения: «Как только что стало известно, во время проведения сегодняш­него траурного шествия и митинга готовится поку­шение на губернатора области Платова». И второе: извиниться за изменение в сетке программ и объ­явить, что... по просьбе трудящихся оба городских канала будут вести прямую трансляцию с траурного митинга и похорон. Работать не менее чем тремя камерами. Одна камера — постоянно на губернато­ре. Всё поняли?

— Но... — смешался директор телерадиокомпа­нии, — простите, Николай Иванович, мы уже не успеем. И это что, серьезно?

— Разумеется, серьезно, — грубо сказал Пла­тов. — И именно поэтому вы должны успеть! У вас же есть дежурный автобус ПТС! Так что, если меня... ухлопают, получите сенсационный матери­ал, так сказать, мирового класса.

— Значит, вы... едете? — почти шепотом прого­ворил один из его ближайших советников-аналити­ков.

Платов не ответил и даже не взглянул на него. Он задумался о жене и дочери. Обе были сейчас дома, в особняке, и вполне могли стать свидетель­ницами этого крутого шоу. Он позвонил в особняк, коменданту губернаторского дворца.

Дата добавления: 2015-07-02