Часть I. 2 страница

Перебирая в памяти прошлое, вспоминаю, как прихо­дилось мне постигать на практике, что означают «законы» мира взрослых. Особенно памятен следующий эпизод. В школе проходили выборы командира бойскаутов, я тогда учился в шестом классе. Стать командиром бойскау­тов было заветной мечтой многих мальчишек. Мало того, что командир и его помощники, в отличие от рядовых бойскаутов, носивших белый пояс с серебряной бляхой, имели особую форменную одежду и бляху; командир бой­скаутов в начальной школе был равен, ко всему прочему, капитану футбольной команды средней школы. Искуше­ние стать командиром было слишком велико, и я во что бы то ни стало решил добиться победы. Можно предста­вить мою досаду, когда в результате голосования коман­диром стал другой мальчик, получивший 22 голоса против моих 20.

На следующий день, в воскресенье, я пошел на днев­ной сеанс, чтобы посмотреть фильм Тома Микса. Впереди меня сидел самый рослый ученик из нашего класса. Уви­дев меня, он злорадно прошипел: «Проиграл-таки, тупой итальяшка».

«Почему ты обзываешь меня тупицей? Ведь проиграл я вовсе не поэтому», — в отчаянии спросил я.

«Тупица ты потому, что вовсе не умеешь считать. Ведь у нас в классе всего 38 учеников, а голосов подано 42».

Для победы были использованы поддельные бюллете­ни. Мне стало очень обидно и я пошел к учительнице. Выслушав меня, учительница сказала, что этот случай лучше забыть. Она не хотела скандала и решила скрыть обман учеников. Я был глубоко потрясен случившимся. Фактически это был мой первый жизненный урок, из ко­торого я узнал, что по-честному бывает далеко не всегда.

Вся остальная школьная жизнь не вызывала у меня никаких огорчений. Я был прилежным учеником и пото­му любимчиком многих учителей. Из-за особого распо­ложения они поручали мне стирать мел с доски, давать звонок на урок или переменку. Их фамилии я помню до сих пор, в отличие от преподавателей колледжа или аспирантуры. Из них я запомнил самое большее трех или четырех.

Все дело в том, что мои будущие достоинства сфор­мированы именно этими учителями начальной или сред­ней школы. Умению общаться с другими людьми я нау­чился в школе. В девятом классе мисс Рэйбер, наша учи­тельница, заставляла нас каждый понедельник писать со­чинение на самые разные темы объемом в 500 слов. Правильно излагать мысли на бумаге — такова была цель. К концу года мы ее все-таки достигли. Но это еще не все. Контрольный опрос по материалам «Игры в сло­ва» из журнала «Ридерз дайджест» — это была следующая «экзекуция» учительницы. Без всякого предупреждения она затевала проверку нашего словарного запаса. Мне очень нравилась эта занимательная игра, я даже ею увле­кался. И сейчас у меня осталась привычка, перечитывая очередной номер «Ридерз дайджест», выискивать пере­чень слов. Я проверяю сам себя. В результате проведения таких викторин в течение нескольких месяцев наш сло­варный запас значительно пополнялся. Благодаря стара­ниям мисс Рэйбер я приобрел навыки выступления перед аудиторией. Она давала нам блестящие уроки импровизированной речи. Поскольку учеником я был способ­ным, то в результате стал активным участником дискус­сионного клуба, организованного нашим учителем ла­тинского языка Вирджилом Парксом. Именно участие в этом клубе дало мне возможность раскрепоститься перед слушателями, хотя я и сейчас несколько нервничаю пе­ред публичным выступлением. Но вначале я боялся этого до боли в животе.

Вы можете быть автором прекрасных идей, однако этого мало, надо уметь довести их до ума людей, иначе вы ничего не добьетесь. В четырнадцать лет мое мастерство убеждать других было отшлифовано на таком диспуте, как, скажем, «Следует ли отменять смертную казнь?». Это была одна из главных тем общественных дискуссий в 1939 году. Отстаивать противоположные точки зрения я дол­жен был не менее 20 раз.

Через год я сильно заболел — у меня был страшный приступ ревматизма. Ощутив сильные сердцебиения, я испугался, что умру от страха, тем более что врач посове­товал положить на сердце кусок льда. Я решил, что все-та­ки умираю. Ведь тогда от этой болезни умирали многие люди. Ревматизм лечили хиной. Это лекарство прекраща­ло воспалительный процесс в суставах. Таблетки хины были сильнодействующими, поэтому каждые 15 минут надо было применять другое лекарство для предотвраще­ния рвоты. Сегодня-то уже есть антибиотики. Тогда я по­худел на 15 килограммов и пролежал в постели полгода, чтобы избежать осложнений на сердце от этой коварной болезни. В конце концов мне повезло и я выздоровел. Время от времени мне вспоминаются тугие повязки из ваты, пропитанные маслом зимолюбки, чтобы снять боль в суставах. Боль действительно утихала, но на коже оста­вались следы ожогов. Так что я знаю истинную цену вы­сокоэффективным препаратам, изобретенным уже после моей болезни. Надо сказать, что болезнь все же многое испортила в моей жизни. Я был неплохим игроком в бейс­бол и страстным болельщиком команды «Янки». Среди моих любимых героев были Джо Ди Маджо, Тони Лаццери и Фрэнки Кроссетти — все итальянцы. Как и многие мальчишки, я мечтал играть в самых знаменитых коман­дах. Но болезнь поломала мои планы. Спорт пришлось оставить, а вернее, выбрать другие его виды: шахматы, бридж, покер. Особенно я полюбил покер и люблю его до сих пор. Иногда даже играю. Дело в том, что это очень умная игра. Надо знать, когда следует воспользоваться преимуществом, когда пасовать, а когда и блефовать. В жизни, в трудных переговорах с профсоюзом, я часто вспоминаю именно игру в покер и ее особенности.

Во время болезни я прочел очень много книг. Соб­ственно, это было мое главное занятие, поскольку все остальное было невозможно. Я читал все что. мог. Но больше всего мне нравились произведения Джона О'Хары. Самый популярный его роман «Свидание в Самарре» мне принесла тетя. Я был очень взволнован прочитан­ным, и доктор запретил мне в дальнейшем читать подоб­ные книги. Но книга эта мне все-таки запомнилась. Через много лет я упомянул о ней в интервью журналу «Эск­вайр». Гейл Шихи, бравшая у меня интервью, спросила, не повлиял ли этот роман о менеджерах на мою карьеру. Но она ошиблась. Проблемы пола — вот чем взволновала меня эта книга. Изучал я не только учебники, но и учеб­ные пособия. Благодаря этому я был в числе первых уче­ников в школе, а по математике и вовсе был отличником. С прилежанием я изучал латинский язык и завоевывал по этому предмету главный приз в течение трех лет. Однако за сорок лет я ни разу не употребил ни единого латинско­го слова! Но именно благодаря латыни я прекрасно усваи­вал английский язык и хорошо понимал священника, слу­жившего воскресную мессу.

Много времени я отдавал дополнительным предметам, а также с большим удовольствием и энтузиазмом зани­мался в драматической студии и дискуссионном клубе, о котором уже упоминал. К сожалению, после болезни пришлось оставить спорт. Но кое-какое участие в спортивной жизни я все же принимал. Например, стирал плавки и подносил полотенца команде пловцов, старос­той которой был избран. Музыка также оставила след в моей жизни. Я пристрастился к джазу, особенно его разновидности — суингу. Кстати, это была эпоха поваль­ного увлечения джазом. Я ходил на концерты знаменитых джаз-оркестров в концертные залы «Эмпайр болрум» в Аллентауне и «Санибрук» в Потстауне, в нашем штате. Если у меня бывали деньги, я с радостью ездил в Нью-Йорк, чтобы послушать джаз в отеле «Пенсильвания», по­сещал театр «Медо-брук» Фрэнка Дейли на Помптон-Тэрнпайк. Обычно я только слушал музыку, хотя неплохо танцевал шэг и линди-хоп. А если быть честным, то музы­ку я очень любил. Я оформил подписку на серию пласти­нок «Даунбит» и «Метроном», ходил на конкурс джаз-оркестров Томми Дорси и Глена Миллера. Кстати, стоило это всего лишь 88 центов. Вскоре я и сам стал играть на саксофоне и даже играл на первой трубе в школьном оркестре. Но вскоре я бросил музыку, поскольку у меня по­явилось более серьезное, во всяком случае на мой взгляд, занятие.

Я был избран председателем ученического совета в седьмом и восьмом классах. Это было уже ближе к поли­тике. Продолжение моей «политической» карьеры состоя­лось в девятом классе. Я выдвинул свою кандидатуру на пост председателя совета всей школы. Мой ближайший друг, Джимми Леби, оказался гениальным организатором моей избирательной компании. Он создал целый полити­ческий механизм. Подавляющим большинством голосов я был избран на эту должность и этот успех вскружил мне голову. Я почувствовал себя центром вселенной и тут же потерял контакт со своими избирателями. Ведь я считал себя на голову выше сверстников и стал вести себя со­ответствующе. Я тогда многого не понимал и даже не по­дозревал, что умение контактировать с людьми — залог успеха в любом деле, а уж в таком, как политика или бизнес, — подавно.

В следующем семестре я потерпел поражение и моя политическая карьера потерпела крах. Так и должно было случиться: ведь я перестал общаться со своими друзьями, а со многими даже перестал здороваться. В конце концов я понял, что значит быть лидером, и это послужило мне хорошим уроком в дальнейшем. Среди более чем 900 вы­пускников школы я был двенадцатым по успеваемости. Но отец был очень недоволен моим результатом.

«Почему ты не занял первое место?» — спросил он с таким выражением лица, будто я вовсе провалил выпус­кные экзамены. Имея солидную подготовку по общеобра­зовательным дисциплинам — чтению, письму и навыки выступлений перед публикой, я собирался поступить в колледж. Я считал, что смогу далеко пойти, опираясь на свои знания. Когда мои дети спрашивают, чему надо учиться, я неизменно советую получить хорошее образо­вание в области гуманитарных наук. Большое значение придаю истории, хотя мне безразлично, как они запомни­ли все даты и названия мест сражений Гражданской вой­ны в США. Грамотная письменная и устная речь, проч­ные знания в области литературы — это главное для буду­щей карьеры.

В последний год моей учебы в школе Япония совершила внезапное нападение на Пёрл-Харбор. Всю страну взволно­вали речи президента Рузвельта, гнев против японцев на­полнял нас. Страна моментально объединилась вокруг на­ционального флага. Это событие запало мне в душу, я по­нял, что внезапная катастрофа может сплотить людей.

В декабре 1941 года я с нетерпением ждал призыва в армию.

Однако моя прошлая болезнь спасла мне жизнь: военно-медицинская комиссия признала меня лишь частично годным и я не мог участвовать в военных действиях. Я был потрясен таким решением, но в армию не брали тех, кто болел ревматизмом. Через два года при прохождении медицинской комиссии для оформления страховки ос­матривавший меня доктор сказал: «Ваше здоровье в порядке и вы вполне могли быть за океаном». Многие мои одноклассники, призванные в вооруженные силы, по­гибли за океаном, защищая демократию. Им, выпускни­кам 1942 года, было тогда всего лишь по 17—18 лет. Чувство скорби охватывает меня, когда я просматриваю альбом выпускников школы Аллентауна. Молодые чита­тели, которые лишь слышали о вьетнамской войне, но хо­рошо знают, что она не имеет ничего общего со второй мировой войной, не в состоянии понять, что может испытывать юноша, лишенный возможности послужить своей стране, когда она в этом остро нуждается. Я был горячим патриотом и жаждал сесть за штурвал бомбарди­ровщика, чтобы отомстить фашистам. Но я был в поло­жении человека, не допущенного медицинской комисси­ей в действующую армию. Испытывая чувство стыда, я ощущал себя неполноценным гражданином. Мне даже казалось, что я единственный юноша в стране, не уча­ствующий в боевых действиях. В лихорадочном поиске выхода из этой ситуации я не нашел ничего другого, как уйти с головой в свои книги. К тому же меня очень увле­кало инженерное дело, и я начал присматриваться к нес­кольким колледжам технического профиля и подал за­явление о приеме со стипендией в один из лучших кол­леджей в стране — колледж Пардью. Но получил отказ и был совершенно сражен этой вестью. Однако подобные факультеты имелись в других учебных заведениях Амери­ки: Массачусетском технологическом институте, Корнеллском и Лихайском университетах. В получасе езды от Аллентауна находился Лихайский университет. На него и пал мой очередной выбор. А если сказать точнее, то Ли­хайский университет в Бетлихеме находился в штате Пенсильвания и был как бы вузом-спутником при ком­пании «Бетлехем стил». Его металлургический и химико-технологический факультеты были лучшими в мире.

Но учиться там было очень тяжело, особенно на пер­вых курсах. Процесс учебы многие сравнивали с пребыва­нием в армейском лагере для новобранцев. Если студент не справлялся с высокими требованиями, его могли веж­ливо попросить даже со второго курса.

Занимались мы шесть раз в неделю, а каждую субботу с восьми утра читался курс статистики. Многие студенты пропускали именно эти утренние занятия, поскольку не могли проснуться после вечерних кутежей по пятницам.

Я же регулярно являлся в аудиторию и добился выс­шей отметки по статистике. Но нельзя сказать, что я не уделял внимания развлечениям во время учебы.

Иногда я играл в футбол или сидел с друзьями за кружкой пива в местном ресторане. К знакомым девуш­кам я предпочитал ездить в Филадельфию или Нью-Йорк. Я понимал, что идет война и проводить время зря было абсолютно недопустимо. Еще со школьных лет у меня было заведено выполнять все домашние задания сразу же после возвращения из школы. Так же я поступал и в уни­верситете. Вернувшись с лекции, я выключал радио и сра­зу же склонялся над книгами. От этого меня ничто не отвлекало, поскольку я дал себе установку работать изо всех сил. Отправляться в кино я мог только через три часа. Сейчас могу утверждать, что ваш успех в бизнесе во мно­гом зависит от того, умеете ли вы сосредоточиваться и ра­ционально использовать свое время. В дальнейшей своей жизни, когда учеба была позади, я упорно работал всю не­делю, чтобы в выходной иметь свободное время для семьи. Правда, могли возникать и чрезвычайные обстоя­тельства, когда приходилось работать и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье.

Еще в Лихайском университете я выработал в себе привычку составлять план на предстоящую рабочую неде­лю в воскресенье вечером. Поэтому я и сейчас поражаюсь, отчего многие люди не в состоянии строго следить за сво­им распорядком. Некоторые мои коллеги-менеджеры в разговоре сообщали с гордостью, что очень много работа­ли и не смогли даже побывать в отпуске. Мне всегда хоте­лось ответить: «Гордиться здесь нечем! Ты убеждаешь себя в том, что отвечаешь за объект стоимостью 80 миллионов долларов, но вот отправиться отдохнуть с семьей ты не можешь. Значит, ты не можешь целесообразно использо­вать свое время, не можешь отделить главное и затем отдать себя целиком осуществлению этого главного».

Еще во время учебы в Лихае я научился определять приоритеты. В один день у меня могли быть занятия по пяти предметам и на одном из них я должен был сделать устное выступление. Для того чтобы выступление было успешным, надо к нему хорошо подготовиться. Это же происходит и в бизнесе, только в несколько ином времен­ном масштабе. По своему опыту знаю, что рациональным мышлением надо овладевать как можно раньше. Умению определять приоритетные дела и правильно распределять время не учатся.мимоходом, даже в самой лучшей школе бизнеса. Можно много об этом знать и говорить, но осу­ществить на практике, не выработав в себе навыков, не­возможно. Умение сосредоточиться способствовало успе­хам в учебе. Но все больше студентов призывали в армию, численность учебных групп сокращалась. В результате преподаватели Лихайского университета читали лекции не перед пятьюдесятью студентами, а перед пятью. И это принесло свои результаты, поскольку в малочисленных учебных группах каждому студенту уделялось очень много внимания. Получилось, что исторические обстоятельства дали мне возможность получить отличное образование.

Сразу же после войны был принят закон о льготах для демобилизованных. Группы в Лихайском университете насчитывали уже не по пять, а по семьдесят пять студен­тов. Соответственно изменился и объем знаний. Может быть, я с легкостью говорю о свой учебе, но на самом деле она была отнюдь не легкой. Особенно тяжелым был пер­вый семестр. Я не попал в список студентов с наивысши­ми отметками. Отец был очень недоволен этим. Он не мог понять, почему я, один из лучших выпускников школы, через несколько месяцев превратился в недоучку. По его мнению, я просто бездельничал. Но я настаивал на том, что Лихайский университет все же отличается от средней школы. Я провалился по физике уже на первом курсе, и дело было не в моих способностях, а в том, что преподавал ее иммигрант из Вены по фамилии Бергманн. Он го­ворил с сильным акцентом, поэтому лекции его были ма­лопонятны. Он был крупным ученым, но плохим препо­давателям. Чтобы учить первокурсников, необходимо было терпение, а его предмет был обязательным. Несмот­ря на все затруднения, мы даже подружились с профессо­ром Бергманном, совершая постоянные прогулки вокруг здания университета. С большим вниманием я слушал' рассказы профессора о новейших достижениях физики. Вспоминаю, как он рассказывал мне о расщеплении ато­ма, что тогда считалось научной фантастикой.

А для меня это и вовсе означало китайскую грамоту. Хоть я мало понимал из того, что он мне говорил, но суть я все же уловил. Фигуру Бергманна окружала какая-то тайна, его не было в университете с пятницы до понедель­ника. Это время он проводил в Нью-Йорке, работая над «Манхэттенским проектом». На самом деле он работал над созданием атомной бомбы. Но об этом мы узнали лишь через несколько лет. Однако моим успехам в физике и математике не помогла даже дружба с Бергманном и его частные уроки. На первом курсе по физике я имел лишь отметку «Д» — самую низкую за время моей учебы в Ли­хайском университете. Мне не хватило математической подготовки, полученной в средней школе, для того чтобы справиться с миром математического анализа и диффе­ренциальных уравнений.

Пришлось мне «поумнеть». Я решил сменить специа­лизацию и переключился с машиностроения на организа­цию производства. Я больше не изучал гидравлику и термодинамику, а перешел к изучению экономических дисциплин по вопросам рабочей силы, статистики и бух­галтерского учета. Эти проблемы я изучал с гораздо боль­шим успехом. На последнем курсе у меня уже были выс­шие отметки по всем предметам. Мой средний коэффи­циент отметок составил 3,53, хотя я ставил себе целью добиться 3,5. В конечном итоге я говорю не только о себе лично, но и о целом поколении. Мы упорно работали и поэтому сумели за себя постоять.

Программа подготовки специалистов Лихайского уни­верситета включала не только экономические дисципли­ны. Четыре года я изучал психологию и психопатологию человека. Без капли иронии могу сказать, что эти предме­ты были самыми ценными из всех университетских дисциплин, во всяком случае для меня. В дальнейшем я постоянно пользовался этими уроками, особенно в обще­нии с ловкими дельцами в мире бизнеса. Три раза в неде­лю, на одном из курсов, вторую половину дня и вечер мы проводили в Аллентаунском госпитале. Расположен он был в пяти милях от университета. Больных там было много и страдали они разными заболеваниями психики — маниакально-депрессивным психозом, шизофренией и даже буйным помешательством. Психологию преподавал нам профессор Россман. Специалист он был блестящий, и мы имели редкую возможность наблюдать за его обще­нием с душевнобольными людьми.

Мы изучали аспекты и основы поведения человека в различных ситуациях, причем не только теоретически. Имея пациента перед собой, мы должны были объяснить, каким образом может решить свои проблемы та или иная молодая женщина или пожилой мужчина. На экзамене от нас потребовалось за несколько минут поставить диагноз каждому из группы пациентов. Трудностей с этим у меня не было. Конечно же, мне предстояло работать не с ду­шевно больными людьми, а с нормальными, и даже более того, умными и грамотными. Но все эти знания по психо­логии мне очень пригодились — я мог довольно быстро распознавать характер людей. И это было очень важно, ведь менеджер должен нанимать (отбирать) на работу людей.

А сейчас я могу сказать о человеке очень многое, если не все, уже после первой беседы. Хотя, конечно же, невоз­можно выявить лишь в одной беседе по поводу предстоя­щей работы все достоинства и недостатки человека. Я точно знаю, что нельзя выявить сразу, ленив ли человек, обладает ли здравым смыслом.

Нет такой методологии качественного анализа, по ко­торой можно определить, свойственно ли кандидату прилежание к труду, хватит ли у него ума или хотя бы смекал­ки, когда надо будет принимать решение. Жаль, что до сих пор не изобретен прибор, который мог бы определять эти свойства человека.

В Лихайском университете я прошел семь семестров подряд, не имея летних каникул. Отец советовал мне вы­делить время для отдыха, но я не мог себе этого позво­лить, так как не забывал, что за океаном идет война и многие мои друзья воевали и погибали. Кроме учебы, я принимал самое активное участие в общественной дея­тельности.

Меня очень увлекла работа в университетской газете «Браун энд уайт». Я даже помню свое первое репортерское задание — взять интервью у преподавателя, который изо­брел автомобиль с двигателем, работавшим на древесном угле (энергетический кризис возник гораздо позже). Ма­териал получился весьма удачным и был перепечатан сот­нями газет и даже агентством Ассошиэйтед Пресс. После такого успеха меня назначили выпускающим редактором. Вскоре я понял: это та должность, от которой зависит ре­альное влияние прессы. Спустя годы я прочел книгу Гэя Тэйсли, посвященную газете «Нью-Йорк тайме». Так вот здесь я нашел заявление одного из редакторов газеты, ко­торый считал, что наибольшим влиянием в любой газете пользуются выпускающие редакторы, а не редакторы пе­редовиц. Дело в том, что выпускающие делают заголовки и первые абзацы. Сами понимаете, что это значит в газете. Ведь большинство людей не читает целиком газетные ма­териалы, а читает вначале заголовки и подзаголовки. Многие даже ограничиваются этим. Таким образом, полу­чается, что первоначальное восприятие новостей читате­лями идет от заголовков, а значит, от человека, который их формулирует. Еще одной моей обязанностью в газете было устанавливать объемы публикаций. Эту обязанность я выполнял исключительно по своему усмотрению.

Даже самую прекрасную статью я безжалостно урезал, чтобы освободить место для рекламных объявлений. Не­много позже я уже держал в определенных рамках наших репортеров и делалэто вполне сознательно путем исполь­зования заголовков и подзаголовков.

Через годы, когда обо мне писали самые влиятельные газеты и журналы страны, я представлял, как они это дела­ют, а вернее разделываются! Желание работать в фирме «Форд» возникло у меня еще до окончания университета. А случилось это потому, что у меня уже был обшарпанный «Форд» 1938 года выпуска. Автомобиль был старый и не раз случалось, что при подъеме на гору внезапно летела шесте­ренка в коробке передач. А случалось это еще и потому, что Лихайский университет был построен на горе. Некий не­известный менеджер из центрального офиса фирмы «Форд» в Дирборне, штат Мичиган, предложил уменьшить расход горючего, снизив мощность У-образного 8-цилиндрового двигателя до 60 лошадиных сил. Я считал бы эту идею отличной, если бы автомобиль ездил по равнинным рай­онам вроде штата Айова. По этому поводу у меня была даже шутка, где я уверял своих друзей, что подобным конструкторам нужна моя помощь, как и всем остальным, кто конструирует автомобили, подобные этому.

Мой потрепанный автомобиль предоставил мне воз­можность досконально изучить его конструкцию. В то время автомобильное производство было загружено воен­ными заказами и новые легковые автомобили ни один за­вод не выпускал. Дефицитными были даже запчасти, мы добывали их на «черном» рынке или на свалках. Каждый, у кого был тогда собственный автомобиль, имел возмож­ность хорошо его изучить. Легковых автомобилей не хва­тало. После окончания университета я продал свой «Форд» за 450 долларов, хотя отец купил его за 250, таким образом я совершил неплохую сделку. Из-за войны существовал дефицит горючего, хотя на самом деле он был недорогим.

Поскольку я был студентом инженерного факультета, мне выдали удостоверение с литерой «С». Это означало, что моя учеба имела военное значение, и я был весьма рад этому. Я не мог проявить свой патриотизм участием в во­енных действиях, но это удостоверение подчеркивало, что я могу принести пользу стране.

Моя учеба подходила к концу. На специалистов с ин­женерным образованием был большой спрос. Раз двад­цать мне предлагались вакансии. Так что я мог выбрать место по своему усмотрению. Но меня влекло только к автомобилям и желание работать в компании «Форд» ос­тавалось неизменным. У меня даже была назначена встреча с представителем этой фирмы. Линдер Гамильтон Маккормик-Гудхарт подъехал к зданию университета на автомоби­ле «Марк-1», одной из необычных моделей «Линкольн-Континентал» несерийного выпуска. От внешнего вида этой машины, от запаха кожи, которой был отделан ее са­лон, у меня захватило дух. Мое желание работать у Форда стало еще большим.

Способ подбора инженерных и управленческих кад­ров в компании «Форд» был достаточно жестким. Пред­ставитель фирмы посещал пятьдесят университетов и в каждом из них выбирал одного способного выпускника. С такой практикой я был не совсем согласен. К примеру, окажись вместе Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн, в компанию «Форд» попал бы только один из этих вели­чайших ученых.

Маккормик-Гудхарт беседовал с несколькими выпус­книками Лихайского университета, но счастливый выбор пал на меня.

Прежде чем приступить к работе у Форда, я решил не­много отдохнуть вместе с родителями в Шипботтоме, штат Нью-Джерси. Находясь в отпуске, я получил письмо от Бернардин Ленки, занимавшейся в университете устройст­вом выпускников. Она прислала мне рекламное объявле­ние Принстонского университета о вакансии в аспирантуре. Это было очень хорошее место со стипендией, включаю­щей стоимость обучения, бесплатные книги и даже деньги на текущие расходы. Бернардин настоятельно советовала подать заявление, поскольку таких стипендий ежегодно выделяется только две. «Вы, конечно же, — писала она,— не намерены были поступать в аспирантуру, но не стоит упускать этот редкий шанс». Я связался с Принстоном и попросил сообщить дополнительные сведения. Вскоре запросили мои документы, а еще через несколько месяцев мне была назначена «мемориальная стипендия Уоллеса».

Как только я оказался на территории Принстонского университета, то сразу понял, что попал именно туда, куда хотел попасть. Неожиданно для себя самого, я имел две потрясающие возможности продолжить свою карьеру. Но я должен был узнать, как смотрит на это Маккормик-Гудхарт. Он положительно отнесся к моему решению получить степень магистра и пообещал зарезервировать для меня место, пока я буду учиться. Условия для учебы в Принстонском университете оказались самыми благоприятными.

В Лихайском университете нагрузка была очень боль­шая, а здесь все было гораздо спокойнее. В качестве про­филирующих Л выбрал политические науки и новый предмет — материалы из пластмасс. Как и в Лихае, в Принстоне количество студентов и преподавателей было немногочисленным. Зато среди моих преподавателей ока­зался самый знаменитый специалист по гидравлике, рабо­тавший на многих стройках мирового масштаба, в том числе и на строительстве плотины Гранд-Кули. Этот пре­подаватель по фамилии Муди имел группу всего лишь из четырех аспирантов. Я получил возможность слушать лекции Эйнштейна. Понять то, что он говорит, было практически невозможно, но находиться с ним в одном зале было чрезвычайно приятно и почетно. Эйнштейн чи­тал свои лекции в здании Института новейших исследова­ний. Наша аспирантура помещалась в здании рядом и я мог иногда наблюдать за этим ученым.

Я так стремился побыстрее приступить к работе у Форда, что решил написать диссертацию не за три семес­тра, как было назначено, а за два. В практической части моей работы я должен был сконструировать и изготовить, причем вручную, гидравлический динамометр.

Моим руководителем был преподаватель по фамилии Соренсен.

Он предложил мне помощь. Вместе мы изготовили ди­намометр и закрепили на двигателе, переданном универ­ситету корпорацией «Дженерал моторе».

После сдачи всех экзаменов я работал над диссертаци­ей и вскоре ее закончил.

Я был так горд своей работой, что даже поместил ее в кожаный переплет. Как выяснилось, Линдера Маккормика-Гудхарта призвали в армию. По своей недальновидности я не поддерживал с ним связь во время своего пребывания в Принстоне. Письменного подтверждения зарезервировать для меня место я не имел, поэтому о моей личности в компании «Форд мотор» никто ничего не знал. Я вынуж­ден был сам связаться с начальником Маккормика-Гудхарта, Бобом Данэмом и объяснить ему ситуацию, в которой я оказался. Он сказал, что группа стажеров уже полностью укомплектована, но ради справедливости он готов оказать мне содействие и взять меня пятьдесят первым. Но приезжать надо немедленно.

На следующий день отец отвез меня в Филадельфию. Далее я отправился в Детройт на поезде «Красная стрела».

Я ехал продолжать свою карьеру и был так возбужден, что не сомкнул глаз всю ночь. Вышел на станции Фортстрит со спортивной сумкой через плечо и пятьюде­сятью долларами в кармане. На вокзале я спросил первого попавшегося, как доехать до Дирборна. Ответ был доста­точно кратким: «Молодой человек, вам надо отшагать де­сять миль на запад!».

Дата добавления: 2015-07-02