Действуют накопительные скидки!!! 10 страница

– Да, я знаю, мы проходили по биологии, – улыбнулась Карпик.

– Я не это имела в виду. – Я смутилась.

– Я тоже.

Я села в кресло, и Карпик забралась ко мне на колени. Несколько минут мы молчали.

– Мне жалко Мушку, – сказала Карпик, глядя перед собой. На глазах у нее показались слезы. Конечно же, она все знала. Я только молила бога, чтобы все подробности были от нее скрыты.

– Мне тоже.

– Он был такой хороший, такой добрый, хоть и гомик.

– Какое это имеет значение, девочка?

– Да… Когда человек мертвый, уже ничего не имеет значения. Но мы ведь живы, правда?

– Правда, – сказала я, хотя вовсе не была в этом уверена.

– С нами ничего не случится, правда?

– Правда.

– Я знаю, что все будет хорошо. И мы отсюда уедем. Улетим на нашем самолете… Мы возьмем тебя с собой, Ева… Ты полетишь с нами?

– Конечно.

– И Макс… Тебе нравится Макс?

– Думаю, что на него можно положиться, – осторожно сказала я.

– Еще как! – Карпик засмеялась и чмокнула меня в щеку. – Еще как можно положиться.

– Но ты должна пообещать мне…

– Да.

– Ты должна пообещать мне не ходить одной по кораблю. Где мы нашли тебя вчера, а? На палубе, куда и взрослый боится сунуться…

– Я ждала папочку…

– Я понимаю… – Я прижала Карпика к себе. – И все-таки. Это очень странный корабль, и нужно быть очень осторожной.

– Это самый обыкновенный корабль. – Карпик посмотрела мне прямо в глаза, и я увидела в них знание, еще недоступное мне. Или уже недоступное. – Вот увидишь… Мы можем поспорить с тобой, что я буду гулять где вздумается и делать что хочется, – и ничего со мной не случится…

– Я тебе верю, но лучше не будем экспериментировать.

– Нет, правда! – Эта идея так увлекла Карпика, что я даже испугалась. – Самое плохое случается потому, что люди боятся. А я ничего не боюсь.

– Так не бывает. Каждый человек чего-то, да боится.

– Ладно, ты меня поймала. Я боюсь, что ты можешь уехать, и мы с папой останемся одни…

– Ну, насчет этого не беспокойся.

– Я не хотела, чтобы он умирал…

– Кто?

– Муха… Я хотела, чтобы все остались живы.

– Если мы будем осторожными, то с нами ничего не случится…

– Мне жаль. У него такая густая кровь… Мы с Витей полночи убирали.

Я сжала плечи девочки и уткнулась ей в затылок. Бедняжка, что ей пришлось пережить! Тут даже взрослые не справляются, ломают себе хребты (я с легкой брезгливостью вспомнила Вадика и Альберта Бенедиктовича), не то что тринадцатилетняя девочка…

– Я никогда не видела такой густой крови…

Ну откуда же ты могла видеть кровь, девочка… Разве что когда у тебя брали ее из пальца на анализ… Ведь даже коленок ты никогда не сбивала, потому что твоя хромота не давала тебя возможности ни бегать, ни даже гонять на велосипеде… Густая кровь, конечно, густая, ведь Муха азиат, а там другое солнце, и другое небо, и другой ритм жизни, в котором кровь становится похожей на мякоть дыни или персика… Муха, самый безобидный человек.

В дверь кто-то постучал, и я вздрогнула: уж слишком настойчивым был стук, он не предвещал ничего хорошего.

– Я открою, – сказала Карпик спокойно, в отличие от меня она не ждала дурных вестей от каждого стука.

– Давай-ка я сама, девочка…

Я открыла дверь и увидела Антона: на лице его застыло выражение ужаса, и он даже не считал возможным скрывать его.

– Кто?! – выдохнула я.

– Андрей. – только и смог сказать он.

– Андрей?..

– Муж Аники…

Андрей, муж Аники, мы с Карпиком идущие к каюте, приоткрытая дверь душа, смех, бесстыжий Муха, смущенный шоколадный король, его жалкие попытки все объяснить – тогда и сегодня ночью. Сегодня ночью, когда он цеплялся за меня, он что-то хотел доказать мне. Он хотел доказать и доказал. Конечно же, золотое ренессансное правило, не терпящее никаких исключений: чтобы доказать свою невиновность, нужно быть убитым…

Карпик подошла к двери, но, сжав зубы, я отогнала ее, выскочила из каюты и привалилась к ней всем телом; только бы девочке не пришла в голову мысль отправиться сейчас с нами.

Карпик отчаянно заколотила кулаками; она как будто била не дверь, а впивалась острыми костяшками в мой позвоночник.

– Пусти меня, Ева! Так нечестно, Ева… Каждый удар причинял мне боль, а передо мной стоял раздавленный Антон.

– Как? – шепотом спросила я, все еще боясь отойти от двери. – С ним случилось то же, что и с Мухой? Та же рана? – Большего выговорить я не могла.

– Нет. Нет… Его нашел этот дурак Вадик. Когда Макс послал его в душ…

Господи, тот самый душ, который скрывал их с Мухой случайные поцелуи, душ – самое закономерное место для случайной любви…

– Когда Макс послал его в душ, Вадик нашел его там, голого… В одной из кабинок, на железной стойке. Он… Он повесился, Ева…

…Когда мы с Антоном добрались до душа, то увидели в дверях Макса. Мокрый – то ли от воды, то ли от напряжения, – он не пускал внутрь Анику и, держа ее за плечи, что-то пытался объяснить ей.

– Вам пока не нужно быть здесь, Аника. Правда. Потом, не сейчас…

– Я пльохо говорить по-русски… – безостановочно говорила она. – Мнье нужен Андре… Я не видель его… Он ушель… Nuit… Ночь, ви?..

– Вам не нужно… Андрея нет, он мертв.

– Je ne comprends pas… (Я не понимаю)

– Его больше нет. Он умер. Он умер, и его больше нет…

– Je ne comprends pas…

– Уходите… Не сейчас… Нам нужно снять его… Вы не должны видеть…

– Je ne comprends pas…

– Уведите ее! – взмолился Макс. – Уведите ее кто-нибудь!

Странно, Макс, так свободно говоривший на палубе, полной тюленей, по-французски, как будто бы забыл, что знает язык… Или он не хотел быть первым, кто сообщит швейцарке о смерти мужа? Или она сама не хотела ничего слышать? Они не понимали друг друга, не хотели понять… Наконец большому и спокойному Антону удалось оторвать Анику от дверного косяка, и он медленно повел ее по коридору в сторону кают-компании.

– Где он? – спросила я Макса.

– Там, в душе… Я уже снял его… Черт, черт, черт… – В унисон ругательствам Макса я услышала чье-то тоненькое всхлипывание. В уголке предбанника, на полу, сидел голый Вадик. Он закрыл голову руками и тихонько подвывал. Антон сказал, что именно он обнаружил тело Андрея…

– Я знал об этом… Кто-то говорил мне… Кто-то говорил мне, что у повешенных наступает сильная эрекция…

– Что? – Я даже не поняла, о чем говорит Макс.

– Я знал… Но видел такое впервые… У него весь низ живота забрызган спермой… И бедра…

– О чем вы, Макс?

– Я видел… – Теперь и он показался мне полубезумным. Единственный трезвый человек на борту…

Я вошла в душ. Нет, меньше всего мне хотелось видеть мертвое тело Андрея, но нужно было забрать из предбанника оператора.

– Макс, помогите мне! Его нужно вывести из транса, иначе у нас будет еще одно тело…

Макс все-таки взял себя в руки. Вдвоем мы подняли почти не упирающегося Вадика, я с трудом натянула на него штаны, и, только когда попыталась застегнуть пуговицы, он наконец-то очнулся. И забился в наших руках, как пойманная в силки птица.

– Это не мои, не мои! – закричал он так страшно, что у меня заложило уши.

– Что – не твои? – Я готова была его ударить, но сдержалась.

– Это не мои штаны… Это его штаны… Его, висельничка… Корешочка мандрагоры… Зачем ты натянула на меня его штаны? Ты разве не знаешь, что нельзя надевать вещи умершего… Ты моей смерти хочешь, да? Так я и сам умру… Не надо только приманивать ее раньше времени, не надо, я сам умру… Отпусти меня… Вшивый боже, мать твою Деву Марию, да не хочу я этого, не хочу…

Конечно, я спутала, их вещи лежали рядом: дорогие брюки Андрея и загаженные джинсы Вадика, но как же я могла спутать?.. Вадик змеей выполз из брюк Андрея и отшвырнул их так далеко, как только это было возможно. Наспех надев свои собственные, он выскочил из душа. Макс сел на скамью и привалился к стене.

– Ну, – спросил он у меня, – кто следующий? На кого ставите, Ева?

Я не отвечала. Я молча собирала одежду Андрея (дорогие брюки, ремень из крокодиловой кожи, нежная рубашка нежного цвета, белая шелковая майка). Я собирала его вещи и аккуратно складывала их на скамейку рядом с Максом – только чтобы хоть чем-то занять себя. Сложить все вещи и уйти из этого страшного места… А где на корабле есть нестрашные места?.. Макс сидел, закрыв глаза.

– Может быть, это будет ваш друг, а? Я вздрогнула: кого он имеет в виду?

– Оператор, которого вы умудрились втиснуть в штаны мертвеца. Не очень хорошая примета, я об этом слышал.

– Не говорите чепухи, Макс. Хоть вы не говорите чепухи.

– А вы, я смотрю, обладаете железными нервами. Видеть все это и не тронуться мозгами – это гражданский подвиг, знаете ли. Медаль за это вам на грудь.

– Вы тоже. Макс.

– Да, мы друг друга стоим. – Он по-прежнему не открывал глаз. – Если бы мы поженились, то наши дети непременно стали бы палачами. Ни нервов, ни сомнений, вы как думаете?

– Думаю, что вы стали поддаваться общему психозу.

– Трудно не поддаться общему психозу, когда вокруг творятся такие безобразия. А вы молодец, держитесь. Или вы знаете что-то такое, чего не знаю я?..

"Не бойтесь ничего. Вам ничто не угрожает”. Я постараюсь не бояться. Храбрость и ясный ум нужны мне для встречи с тобой…

– Сейчас придет доктор. – Я даже не знала, кому Макс говорит это – мне или себе самому. – Сейчас придет доктор, и мы возьмем еще одно тело, чтобы перенести его на холод. Интересно, для чего мы их сохраняем? И что будет с последним, который останется в живых? Может быть, ему тогда сразу перебраться в цех, вы как думаете, Ева?

– Думаю, что черный юмор все-таки лучше, чем отсутствие всякого юмора…

– Когда-нибудь кто-нибудь найдет этот проклятый корабль. Через много лет климат на земле поменяется, тюлени подохнут от жары, а наш кораблик отправится дрейфовать… Отправится дрейфовать с шестнадцатью трупами на борту…

– Пятнадцатью, – поправила я.

– Почему пятнадцатью? Нас же шестнадцать.

– Мы до сих пор не знаем, что произошло с Лаккаем. Или вы знаете, Макс? – Тоже, нашла время ловить несчастного Харона со шрамом на щеке, который уже умаялся гонять плавсредства через Стикс…

– Не больше, чем вы, Ева. Ладно, будем считать, что пятнадцать и один в запасе, Все очень удивятся в каком-нибудь году… Лет этак через семьдесят. На каком-нибудь другом “Эскалибуре”… Вы как думаете, Ева?

– Думаю, что это произойдет гораздо раньше. – Я бросила носки Андрея на стопку одежды и аккуратно поставила его туфли. – Вы оденете его, Макс?

– Кого?

– Андрея.

– А-а… Да, конечно.

И тогда я увидела смятую белую бумажку, валяющуюся в одной из туфель шоколадного короля. Слишком плотную, чтобы быть случайной. Хорошо, что Макс сидит с закрытыми глазами. Стараясь казаться естественной, я подняла ее и сунула в карман.

– Я пойду, Макс.

– Конечно, идите…

Оставив Макса дожидаться Антона в предбаннике душа, я бросилась по коридору к своей каюте.

Вадика не было.

Опять пошел надираться. Теперь его ничто не остановит.

С колотящимся сердцем я достала из кармана скомканную бумагу и расправила ее. Это снова был конверт: смертельная почта работает на “Эскалибуре” исправно. В правом верхнем углу стояла цифра, которую я уже видела на своем конверте: “3”. А в конверте лежал такой же скомканный листок бумаги. Андрей – если, конечно, этот конверт предназначался Андрею – удостоился даже меньшего внимания, чем я. Никаких увещеваний, никаких предупреждений:

"Душ. Пять утра. Вы должны прийти”.

Да, эта записка принадлежала Андрею. Теперь я была в этом уверена. И время было выбрано самое подходящее: пять утра, час быка, лучший в сутках час для самоубийц. И почерк был таким же, что и в моей записке. Но почему Андрей ушел из жизни способом, отличным от того, какой был выбран для Мухи? Или ему было предоставлено право выбора? Право, от которого он не смог отказаться…

Солнце сияло нестерпимо.

Самое яркое солнце за все время нашего пребывания на “Эскалибуре”. Льды казались такими острыми, что вполне могли бы разрезать на части железный корпус корабля: как ножницы режут бумагу. Могли, если бы захотели. Ночная оттепель сменилась морозом: здесь был странный климат, в этой воронке времени, куда нас засосало вместе с другим, английским “Эскалибуром” Возможно, он скоро появится на горизонте, выбросит флаг “Я хочу установить связь с вами” – полотнище, вертикально разделенное на две части, желтую и серую. Он приблизится и под рев тюленей войдет в нас. И только тогда мы исчезнем, поглотив друг друга. В нашей кают-компании будет председательствовать капитан Николас О'Лири, а отдельный столик займут Клио, Лаккай, преподобный сэр Оливер Бейли и сэр Алан Маршалл, так зеркально повторившие друг друга. Все может быть, все может быть…

* * *

– Не надо принимать поспешных решений, Витя, – ласково сказала я Мещерякову.

– Нет, – твердо ответил он. – Я не останусь на этом корабле ни одного лишнего часа, ни одной лишней минуты…

Мы стояли у лееров на кормовой палубе, и ветер ерошил волосы хоккеиста. Макс, Антон и Филипп спускали на воду фанц-бот. Макс сидел в кабинке управления портальными лебедками, а Антон с Филей возились у бота. Сейчас Мещеряков должен сесть в него, спуститься на воду и уйти от нас навсегда. В боте уже лежал запас, который приготовил сам хоккеист: тяжелый рюкзак с шоколадом, спиртом, веревками, галетами и парой бутербродов, – ничего легкомысленнее и печальнее, чем эти бутерброды и придумать невозможно.

– Останьтесь, – безнадежно попросила я. – Ведь это верная гибель.

– Нет. Я так решил – пусть так и будет. Я была в отчаянии, я не знала, какие аргументы привести.

– Пусть вы доберетесь до берега, пусть. Здесь не так далеко, четыре километра – не расстояние…

– Доберусь, конечно, доберусь. – Мещеряков ободряюще улыбнулся мне.

– А потом?

– А что – потом?

– Что вы будете делать потом?

– Пойду вдоль берега. – Он сказал это вовсе не так уверенно, как мне хотелось. И как хотелось ему самому.

– Вдоль берега… Вдоль скал, да? Здесь на четыреста километров ничего нет. И растительность может появиться только… Я даже не знаю, когда она может появиться. У вас нет даже ружья…

– У меня есть нож. – упрямо сказал юный Мещеряков.

– Нож! Таким ножом можно резать только хлеб.

– Это хоть что-то… Во всяком случае, у меня хотя бы будет надежда.

– Надежда? Какая надежда?

– Надежда на то, что если я и умру, то умру сам. Я не хочу дожидаться смерти на этом проклятом корабле. Все равно у вас осталось не так много дней… Я постараюсь продержаться дольше. Я не буду ждать, пока за мной придут. Что-тo или кто-то. Я ухожу.

– Это путь в никуда, Витя.

– Оставаться здесь – это путь в никуда.

– Вы не дойдете…

– Куда-нибудь да дойду. Хотя бы до своего конца. Но это будет мой собственный конец. Потому что я сам его выбрал… Я сам.

– Я … Я не знаю, как помешать вам.

– Никак Я все решил. Может быть, – глаза его на минуту загорелись и тотчас же погасли. – вы пойдете вместе со мной? Вы все?

– Нет. – Я в отчаянии сжала руки Мещерякова.

– Так и будете ждать? Так и будете ждать, пока уйдете по одному?

– Идти даже без палатки.

– У меня есть брезент. Прощайте, Ева. Все так здорово начиналось…

– Прощайте, “московская торпеда”…

– Уже нет. – Он вспомнил свое прозвище и грустно улыбнулся мне.

– Подождите! Подождите… Витя, подожди меня… – На палубу выскочила Карпик. Она была в плюшевой шубке, с шарфиком, накинутым на голову.

С разбегу она ткнулась в полушубок Мещерякова – полушубок отдал ему Антон. Мещеряков крепко обхватил Карпика, а потом нагнулся и поцеловал ее в щеку.

– До свидания, Карпик. Ты очень хорошая девочка. Было очень приятно с тобой познакомиться…

– Зачем ты уходишь?! Ты просто на тюленей?

– Да, – соврал Мещеряков.

– Ты врешь. – Карпик уличила хоккеиста и рассмеялась. – На тюленей не ходят без ружей.

– Ты же знаешь, у нас нет ружей.

– Да. – Карпик нахмурилась – Ты уходишь насовсем?

– Не знаю. Наверное, насовсем. Пойду искать помощи. Может быть, мне удастся.

– Но Макс… Макс говорит, что отсюда невозможно выбраться.

– Я проверю. Не всегда можно доверять Максу, Карпик. Он не истина в последней инстанции.

– Не всегда можно, но всегда нужно, – заступилась Карпик за своего обожаемого Макса. – Ты должен остаться.

– Нет. Я уже решил.

– А… А если я пообещаю, что с тобой ничего не случится? Тогда ты останешься?

– Нет.

– Я правда обещаю тебе.

– Нет, Карпик. До свидания.

Мещеряков еще раз поцеловал Карпика в щеку, почтительно приложился к моей руке и пошел к боту. Когда он сел в него, Макс привел в движение портальные лебедки, и бот плавно опустился на чистую воду.

Теперь, с борта, фанц-бот казался совсем игрушечным. Мещеряков поднял руку и помахал нам на прощание. А потом завел мотор, и маленькая лодка заскользила между льдами.

Мы стояли у борта и провожали глазами “московскую торпеду”, восходящую звезду НХЛ, центрфорварда Витю Мещерякова. Единственного человека, который посмел бросить вызов кораблю. Лодка все еще стояла в наших глазах, хотя давно уже должна была скрыться. Она не приближалась и не удалялась, и это подтверждало все то, о чем нам так настойчиво пытались сообщить. “Эскалибур” попал в ловушку времени, в мертвую зону, в стеклянную банку, очень ограниченную в пространстве. Если Мещеряков не сможет уйти от корабля… Не уйти от корабля – еще страшнее, чем уйти… Мне даже не хотелось думать об этом. Если он вернется, значит, мы все пленники… Значит, мы все обречены, все – грешные и праведные, мертвые и живые, убитые и убийцы…

– Ну, давай, давай же, уходи, прорывайся, – шептала я.

Наконец бот завернул за один из торосов и окончательно скрылся из виду.

– Все это ни к чему не приведет, – мрачно сказал Макс. – Он обречен. Добираться до людей по берегу – дохлый номер. Скоро у него кончится пища, а ночи на побережье… Нет, он не дойдет…

– Зачем ты так говоришь, Макс? – В голосе Карпика стояли слезы.

– Я говорю правду.

– Почему ты не отговорил его?

– Его отговоришь… Каждый выбирает то, что ему нравится больше. Мещеряков всю жизнь на льду, может быть, во льдах ему повезет…

– Ты же сам в это не веришь, – уличила Макса Карпик. Она умела чутко определять интонации.

– Ну и что, что я не верю. Главное, чтобы он верил… Пойдемте.

Он скрылся в чреве корабля первым. За ним потянулся Филипп. Мы остались на палубе втроем: я, Антон и Карпик. Каждый из нас ждал, когда другой уйдет, ну и ситуация, глупее не придумаешь.

– Пойдем к папе, Ева… – решилась наконец Карпик. – Ему очень плохо, его нельзя надолго оставлять одного.

– Мне кажется, сейчас ему нужно побыть одному, – сказала я, и Антон посмотрел на меня с надеждой: сейчас мы отвяжемся от девчонки, и он сможет хотя бы поцеловать меня.

– Ему нельзя быть одному. Это его убивает. – Она сказала это так по-взрослому, что я даже поежилась.

– Тогда ему лучше быть с тобой. Я ведь, в сущности, чужой человек…

– Нет, – с жаром ответила Карпик и вцепилась в мою ладонь. – Ты не чужой человек.

– Я приду к вам попозже.

– Может быть, сейчас?

– Нет. Иди в каюту, Карпик. Здесь холодно, ты можешь простудиться…

– Макс говорит, что никогда не нужно бояться холода.

– Макс всю жизнь во льдах, он привык.

– Хорошо, – неожиданно согласилась Карпик. – Я буду ждать тебя.

Она ушла, а мы с Антоном остались на палубе. Он сразу же взял меня за руку и поднес ее к губам.

– Ты тоже замерзла.

– Какое это имеет значение, Антон… Я нашла записку в душе.

– Какую записку? – Он непонимающе посмотрел на меня, он был так далек сейчас от этого.

– Записку, которую получил Андрей незадолго до смерти. Я думаю, ее написал убийца…

– С чего ты взяла?

Потому что я сама получила записку, написанную тем же почерком, милый… Как жаль, что я не могу сказать тебе об этом…

– Кто-то назначил ему встречу в душе.

– Странное место, ты не находишь? Даже носовой отсек трюма, где мы нашли Клио, выглядел правдоподобнее…

– Я не знаю… Я знаю только то, что после этой встречи Андрей покончил с собой.

– Думаешь, он решил больше не марать руки?

– Нет, я думаю о другом. – Эта мысль пришла мне в голову только сейчас, на этом ослепительном солнце, и я попыталась изложить ее Антону, больше всего опасаясь, что он не поймет меня. – Я думаю, что мы приближаемся к развязке…

– К развязке? А мне кажется, что все только набирает ход. – От странного цинизма этих слов повеяло холодом, и Антон страшно смутился. – Прости меня…

– Я думаю, мы приближаемся к развязке, – настойчиво повторила я. – Ты видишь, что происходит?

– А что происходит? Цепь убийств, вот что происходит…

– Heт, не то… Корабль устал играть с нами. Никаких гудков, никаких флагов, никаких новых страниц из судового журнала двадцать девятого года… Ничего нового.

– Ну и что? Прошло не так уж много времени.

– Корабль устал… Или убийца устал?

– Убийцы никогда не устают, ты же знаешь…

– Теоретически… Но… Он либо устал… либо выбрал лимит времени. Ты помнишь, я рассказывала тебе, что когда маньяк выходил на охоту, то вся его жатва длилась сорок восемь часов. Двое суток. Ты понимаешь? У него больше нет времени убивать. Наступил новый день, в котором мы, возможно, будем в безопасности… Двое суток, сорок восемь часов. Странно, он убивал в строго определенный день, 30 июня… Четыре года подряд. Сейчас апрель, но это не меняет дела… Возможно, что-то спровоцировало его. Возможно, тюленья кровь…

– Ты никогда не пробовала писать ужастики? – улыбнулся Антон.

– Нет, но можно попробовать на досуге, когда все кончится…

– Когда все кончится, я заберу тебя с собой. Я куплю тебе письменный стол. Компьютер у меня есть – Он обнял меня, он уже не мог сдерживаться. – Я устрою тебе кабинет, повешу на стену картину, которая бы тебя вдохновляла… Ты будешь писать, а я буду приносить тебе кофе и сигареты…

– “Житан Блондз”, пожалуйста. – Я прижалась к нему и закрыла глаза.

– Отлично, “Житан” Но при одном условии.

– При каком?

– Ты должна выйти за меня замуж.

– Так серьезно?

– Нет, несерьезно. – Он вытащил из кармана очки. Очки, которые так нравились мне. Очки, которые так шли ему. Он водрузил их и прижал пальцем к переносице. – Вот теперь серьезно! Я прошу твоей руки…

– Я подумаю.

– Я прошу твоей руки.

– Нет. Нет.

Он сразу осунулся и выпустил меня из рук. И мне стало так одиноко, что я снова потянулась к нему и уткнулась липом в его грудь.

– Милый… Ты же сам говорил это. А я запомнила… “Нет”, повторенное два раза, означает “Да”…

* * *

– Зачем ты выгнал Филю? – спросила я и поцеловала Антона в мокрые волосы.

– А ты хотела, чтобы он торчал здесь и наблюдал, как мы занимаемся любовью? – Он так крепко прижал меня к себе, что у меня заныло сердце. – Это извращение.

– А заставлять человека целый день и половину ночи бродить неизвестно где – это просто свинство…

– Целый день и половину ночи… Боже мой, как это звучит… Целый день и половину ночи мы любили друг друга…

– Ты устал?

– Нет… – Он снова придвинулся ко мне. – Я никогда не устану любить тебя…

– Любить…

– Любить – как любить… Не только спать.

– Но и спать – тоже.

– Да. – Он покрыл мое лицо поцелуями. – Черт, я готов целовать тебя вечно…

– Вечно не получится… Я состарюсь, и ты будешь натыкаться на морщины. Не очень жизнеутверждающий пейзаж…

– Мне все равно… Я буду любить тебя любую… Даже тогда, когда ты родишь и не будешь влезать ни в одно платье…

– Ты даже об этом думаешь?

– Только об этом и думаю. Хочу от тебя ребенка.

– Нет-нет. – Я положила ладонь ему на губы. – Ты говоришь то, что обычно говорит женщина….

– Разве? Мужчины ведь не меньше хотят детей. Я хочу.

– Ты хочешь сына, ясно.

– Мне все равно… Если родится девочка – еще лучше. Она будет похожа на тебя.

– А если на тебя?

– Тогда пусть лучше будет мальчик. – Антон тихо засмеялся. – Когда он родится и подрастет, я расскажу ему, что свою первую ночь его родители провели…

– Нет. Я никогда не позволю тебе рассказывать об этом. Я забуду этот корабль, как только все кончится… Я забуду его с таким наслаждением, с каким еще не забывала ничего…

– Хорошо, успокойся, все будет так, как ты скажешь…

– Интересно, как будет звучать моя фамилия? Улманис, но ведь у латышских женщин другие фамилии…

– Я хреновый латыш Обрусевший до безобразия в пяти поколениях… Наверное, это будет Улмане.

– Нет, мне не нравится. Улманис лучше.

– Хорошо, пусть Улманис. Все будет так, как ты скажешь…

– Тогда я скажу – поцелуй меня…

И он снова стал покрывать поцелуями мое лицо, он спустился ниже… Это были спокойные волны, которые накрывали меня с головой. Наконец-то я обрела то, что всегда искала, то, чего была лишена, – покой… Теперь ты отдохнешь, Ева, теперь ты отдохнешь…

Но он не дал мне отдохнуть. Он спрятал меня в своем большом теле, как в большом доме с камином, высокими окнами, с деревянным полом и двумя спящими далматинцами в прихожей… Это был мой собственный дом. Там появятся дети и тяжелые шторы на окнах, и немного коньяка перед сном, и огромная спальня. И влажные птицы во влажном от дождя лесу… Мое собственное тело, мой собственный дом… Да, да, говорила я ему; да, да, говорил он мне, все будет так, как ты захочешь…

* * *

…Все-таки он уснул первым. Первым, хотя и не хотел этого. И даже во сне не выпускал меня из своих объятий. Каждой клеточкой своего тела я чувствовала его тело и уже не знала, как разделить их. Он уснул, а я все еще лежала без сна. Чуть-чуть горечи на губах, самый лучший финальный аккорд любви… Он уснул, как будто ушел, вышел ненадолго, на прогулку с нашими детьми и нашими собаками, – кормить белок в лесу, сшибать шишки с высоких корабельных сосен, мокнуть под дождем, – чтобы вернуться домой, обсохнуть и снова любить меня…

Это то, о чем ты мечтала, Ева? Да, да… Так же, как говорил он, когда любил меня, – да, да…

Но теперь он спал. И я была так одинока в его объятьях… Я хотела говорить с ним – обо всем, обо всем на свете, обо всем, что не касается проклятого корабля.

Корабль. Чертов “Эскалибур”.

Я осторожно высвободилась из объятий спящего Антона и села в кровати. Реальность возвращалась ко мне. Она вернулась яркой вспышкой, внезапно озарившей мое сознание, – как только я вспомнила эту дату, тридцатое июня. Ну конечно, как же я не сообразила сразу, мы с Иваном так долго толклись на этом пятачке.

Тридцатое июня тридцать четвертого года. Ночь длинных ножей. Казни штурмовиков гомосексуалиста Рема, которые продолжались сорок восемь часов.

Вот я и вспомнила.

Но это знание ничего не дало мне, кроме морального удовлетворения. Оно никуда меня не продвинуло. Оно не приблизило меня к убийце, даже отдалило. Точное соблюдение дат и времени, отпущенного на убийства, было не больше чем ритуал, внешнее обрамление. Во всяком случае, хотя бы это…

Сейчас меня куда больше интересовали, записки. Их было три. Адресованные мне, Андрею и Клио. Содержание двух я знала. Но как и почему выманили Клио? Господи, почему я не настояла, чтобы Макс обшарил ее карманы, почему я сама не сделала этого?

Может быть, записка, отделенная от конверта, еще спрятана в одежде мертвой Клио?.. Нужно дождаться утра и сходить в трюм морозильного цеха… Клио не поймалась бы на несколько ничего не значащих фраз. Пойти одной в носовой отсек и ничего не сказать об этом любовнику, нет… Для того чтобы надменная Клио согласилась на встречу, нужны более веские причины. И эти причины вполне могли быть изложены в послании…

Стоп.

Но ведь убийца не дурак, он сам уже несколько раз мог навести шмон в одежде Клио, обыскать ее труп и найти записку… Но ведь записку, адресованную Андрею, я все-таки нашла, убийца не подчистил за собой, не убрал… Должно быть, он не так дотошен, не так удручающе пунктуален, как его обожаемые немцы. Значит, у меня еще есть шанс.

А если есть шанс, не стоит откладывать его на завтрашнее утро.

Я быстро оделась, поцеловала спящего Антона (господи, как не хочется от него отрываться!) – и выскользнула из каюты, никого не встретив по дороге. Еще бы, все забаррикадировались на маленьких, еще не оккупированных смертью, пространствах кают, – ждут своей очереди… Только раз мне показалось, что кто-то следит за мной: у выхода на кормовую палубу. Я даже остановилась и проворила, нет ли за мной “хвоста”. И сделала лишний круг.

Нет. У тебя просто разыгралось воображение, Ева…

Я решила попасть в трюм не через морозильные камеры – черт его знает, может быть, Макс запирает их на ночь, – а через двери самого трюма. Я хорошо помнила трапы, по которым выводила Сокольникова.

Нижняя дверь в трюм никогда не закрывалась, я знала это точно.

Перед дверью я постояла несколько минут, собираясь с духом. Сейчас я увижу мертвые тела: Андрей, Мухамеджан, Клио. Тела, окоченевшие еще при жизни. Там, наверху, рядом со спящим Антоном, все выглядело просто. Совсем по-другому было здесь, у самого порога смерти. Но можно ведь не входить, можно дождаться утра и прийти сюда с Антоном и Максом… Будет немного страшно, но не будет ощущения вселенской пустоты, которая сейчас пытается обойти меня со всех сторон и взять в кольцо. Но ведь я уже пришла. Значит, нужно закончить все сегодня.

Дата добавления: 2015-07-02