О речи короля Англии 1 страница

X

IX

VIII

VII

Американский кризис

К английскому народу

В серьезных жизненных делах бывают периоды, когда пустые обещания – жестоки, а обман равносилен гибели; и в конце концов безразлично, обманывают ли люди самих себя или, по обоюдному согласию, лгут друг другу. Чтобы убедиться, что уже в течение длительного времени Англия находится во власти обмана или ошибки, достаточно взглянуть на то ужасное положение, в котором она неожиданно очутилась; власть эта оказалась столь сильна, что о принятии каких-либо мер для предотвращения постигшего страну несчастья, сама возможность которого и в голову никому не приходила, не позаботились и даже не подумали.

В парламенте считали, что успешное сопротивление всего американского народа, капитуляция Бургоина и война с Францией существуют лишь в мечтах недовольной оппозиции, в [ее] болезненном воображении. Такая возможность всерьез не принималась, и даже простое упоминание о ней вызывало в кабинете смех. Однако веселье это оказалось недолговечным! Все предсказания оправдались, ни одно обещание не было выполнено. Политика, сопровождающаяся непрерывными неудачами, которым нельзя найти никакого оправдания, должна наверняка заключать в сущности своей нечто порочное. А этого вполне достаточно, чтобы вызвать подозрения даже у наиболее легковерных и заставить призадуматься самых твердолобых. На самом деле, или в вашем распоряжении было недостаточно средств, или же вы плохо продумали свои действия; или виной всему плохое исполнение, или же задуманное дело нереально; выражаясь яснее, либо вы бездарны, либо само небо против вас. Иначе почему вы не одержали над нами победу? Кто или что помешало вам? Ведь вы располагали всеми возможностями, каких только могли пожелать, и вам удалось подготовиться так хорошо, как только вы того хотели.

Флот и армия благополучно прибыли в Америку. Удача неизменно сопутствовала вам. Ни одна иностранная держава не вмешивалась, пока не прошел срок, который вы сами назначили для окончательной победы. Оппозиция, как в парламенте, так и вне его, не смогла расстроить ваши планы, замедлить их исполнение или ослабить вашу решимость. Она лишь предсказала вашу судьбу. Планы, предлагаемые министрами, принимались с таким энтузиазмом, словно их единодушно поддерживал весь народ. Все, что было нужно, испрашивалось, а все, что испрашивалось, – предоставлялось.

Вы послали [в Америку] самую большую армию, которую смогли собрать в то время, и обстановка для отправки войск была самая благоприятная. Вы жили тогда в мире со всеми странами, кроме нас; ваш высокий престиж у всех европейских дворов еще не был поколеблен нами. Отвлекая нас разговорами о мирных уполномоченных, вы обманули наше доверие, собрали многочисленную армию и почти внезапно напали на нас. Войск у вас оказалось гораздо больше, чем мы предполагали, а мы смогли выставить против вас лишь небольшую, плохо вооруженную и слабо дисциплинированную армию. Кроме того, она просуществовала недолго и через несколько месяцев после вашего нападения распалась совершенно. Нам предстояло создать правительство, согласовать мероприятия, обучить армию, ввезти или произвести все необходимое. Наша политика отказа от импорта истощила наши запасы, а ваше господство на море нарушало снабжение [извне]. Мы были [никому] неведомым народом, не имели политических связей и не знали о настроениях иностранных держав. Могли ли вы мечтать о более благоприятном для вас стечении обстоятельств? Но теперь все это уже в прошлом, и вы очутились в смешном положении. Ведь такие необыкновенно благоприятные условия никогда не смогут повториться, разве только из глубин океана вдруг поднимется еще один континент.

Если что-либо способно послужить уроком для самонадеянности, так это обстоятельства настоящей войны. Если бы Англия потерпела поражение от руки любой европейской державы, то гордость ее была бы утешена сознанием мощи своих победителей; но в данном случае ее побили те, к кому она всегда питала глубокое презрение; на этот раз ее высокое мнение о себе обернулось против нее самой и еще более усугубило ее позор. Если люди переносят несчастье и страдания, не задумываясь над ними и не стремясь ничего изменить, то они проходят для них совершенно бесследно. Однако, подобно ядам, несчастья могут приносить известную пользу, и есть болезни, от которых нет других лекарств. Англия обнаружила преступную глупость, объявив себя непобедимой; она забыла при этом, что добрую треть своих ресурсов выкачивала из страны, с которой она сейчас вступила в войну. Рука Англии сравнивалась с рукой Всевышнего, а в последнее время Англия вела себя так, словно весь мир существует лишь ей на забаву. Вместо того чтобы быть проводником цивилизации, Англия своей политикой способствовала одичанию человечества. Прикрываясь пустым и бессмысленным лозунгом «защитника веры», Англия, подобно индейцам, объявила войну религии человечества. Зверства англичан в Ост-Индии никогда не будут забыты! Знаменательно, что продукт, привезенный из этой несчастной страны, разжег в Америке пожар войны за отмщение разрушителям. Цепь тянется дальше, и притом с каким-то загадочным сходством как в преступлении, так и в наказании. Последнее вытекает из первого, [и] время и судьба [еще] послужат тому прекрасной иллюстрацией.

При отсутствии информации неведение становится законным оправданием, поэтому хочется верить, что английский народ поощряет жестокость не сознательно, а по недоразумению. Живя на острове, окруженном морем, англичане не знают ужасов войны и не представляют себе поведение своих собственных армий. Они не видят, а значит, и не чувствуют. Они говорят то, что слышат, и верят в это, и, привыкнув только к своим собственным источникам новостей, они получают эти новости уже очищенными от какого бы то ни было упоминания о зверствах и приноровленными ко вкусу нации благодаря стараниям London Gazette. Англичан заставляют верить, что их генералы и солдаты не похожи на генералов и солдат других армий, что их нельзя назвать ни грубыми, ни жестокими, поэтому люди считают их такими, какими им хотелось бы их видеть. Они стыдятся думать о них Иначе и поддерживают свою уверенность ради самоуспокоения. Было время, когда и я находился под влиянием этих предрассудков и рассуждал на основе тех же заблуждений; жизнь и горький, мучительный опыт открыли мне глаза. Я не знаю, как вели себя английские войска прежде, но мне хорошо известно, как они ведут себя сейчас. Их поведение отличается низостью, жестокостью, высокомерием и распутством. Такое поведение английских войск уже само по себе можно считать достаточно веской причиной для отделения американского народа от Англии.

Сфера политики в Англии гораздо обширнее, чем сфера информации. Люди имеют право на собственное суждение, и хотя они не в состоянии опровергнуть сведения в London Gazette, все же они вольны иметь о них любое мнение. Но несчастье состоит в том, что в отношении Америки господствует всеобщее невежество. Кабинет и меньшинство ошибались оба: кабинет с самого начала, а меньшинство только в последнее время. Правильная политика требует, чтобы [нужное] мероприятие проводилось в нужное время. Ошибка в том или другом губит все дело в целом. Так, кабинет отклонил планы, предлагаемые меньшинством, в тот момент, когда их можно было осуществить, и решил поддержать их только тогда, когда они уже стали нереальными. Сначала кабинет осуществлял неправильные мероприятия, а потом момент для них оказался неподходящим, и в конце концов все замкнулось в заколдованном кругу.

Я вступил на американскую землю за несколько месяцев до начала военных действий. В то время народ был настроен так, что его можно было вести на веревке и управлять с помощью дудки. Правда, уже тогда американцы были зорки и проницательны в своих подозрениях, однако твердо стояли за союз с Англией, и всякие разговоры, направленные против этого, считали предательством. Они уважали английский народ, хотя и были недовольны его правительством. Их недовольство не перерастало в возмущение, и они всецело стояли за примирение. Я сам всегда был невысокого мнения об английском кабинете и все-таки не предполагал, что он прибегнет к мерам столь крайним и жестоким, как военные действия. Но еще больше я был поражен тем, что народ Англии поддержал свое правительство в этом безумном начинании. Возникший спор казался мне своего рода судебной тяжбой, в которой стороны придут к [определенному] решению либо пойдут на мировую. О независимости или войне я даже и не думал. Весь мир не убедил бы меня тогда, что я стану солдатом или писателем. Если имелись у меня какие-то способности к тому и другому, то они были глубоко скрыты и, возможно, так бы и остались неизвестны, если бы нужда эпохи не извлекла их на свет и не пустила в ход. Я имел свои жизненные планы и, считая себя счастливым, желал счастья всем. Но когда вокруг меня, в стране, на землю которой я только что вступил, вспыхнул пожар, настал час действовать. Пришло время действовать каждому. Тем, кто жил в Америке, было что защищать; тем, которые только что приехали, было на что надеяться; призыв был равно обращен ко всем, у всех была одна забота. Ведь в стране, где все в свое время были пришельцами, разница в несколько лет проживания вовсе не означала разницы в правах.

Когда начались военные действия, у американцев возникли новые подозрения, в свое время разделявшиеся немногими, но, как показало будущее, оказавшиеся вполне обоснованными. Я имею в виду «тайное и твердое намерение британского кабинета во что бы то ни стало присоединить Америку к английской короне в качестве завоеванной страны». Если признать это главной целью английского правительства, то общая линия поведения кабинета, при всей своей исходной ошибочности и губительных последствиях, тем не менее едина и последовательна в [отдельных] своих частях. Это [предположение] применимо в каждом отдельном случае и разрешает любое недоумение. Но если поставить на его место сбор налогов или что-либо другое, то цель и средства оказываются крайне несоразмерными. Только вся земля и богатство страны в целом могут служить эквивалентом для миллионов, израсходованных кабинетом. Никакие поборы с американцев не окупят их. Ведь чтобы покрыть израсходованные суммы и проценты на них, не хватит и двадцати лет при годовом доходе в 2 млн. фунтов стерлингов.

Ни на минуту не сомневаясь в своей победе, кабинет не делал никаких попыток мирно урегулировать конфликт. Напротив, исходя из этого убеждения, все делалось для того, чтобы вынудить американцев подняться на всеобщее восстание, а затем, раздавив их силой оружия, пожать богатый урожай в виде всеобщей конфискации и навсегда заставить их замолчать. При английском дворе расплодилось так много прихлебателей, что стало не хватать средств на их содержание. Богатства Ост-Индии уже истощились, а расточительность правительства требовала открытия новых источников [дохода], и таким источником могла явиться только побежденная и конфискованная Америка. Другого пути у них не было. Все прочие каналы иссякли, а мотовство, подобно горькому пьянице, требовало все новых и новых возлияний.

Если английские министры не согласны признать, что таковы были их замыслы, то пусть признаются, к чему же все-таки они стремились. Ибо или они обманули нас, сделав вид, что домогаются собственности, которую они и не собирались присвоить, или же вас, истратив баснословную сумму на неосуществимое дело. Я уже говорил, что налоги не стоили того, чтобы сражаться за них с оружием в руках. И любое формальное подчинение, на которое могла бы пойти [в этом вопросе] Америка, оказалось бы просто смешным по сравнению со столь тяжкими затратами. Поэтому вероятнее всего, что в конце концов правительству придется искать оправдание своей политике в своем вероломстве и открыто заявить, что с самого начала оно замышляло захват Америки. Тогда английскому народу неплохо было бы поразмыслить над тем, какую пользу принес бы ему успех [этого дела].

По общему мнению, лишь в редких случаях победы окупают затраченные на них средства, поэтому люди знают, что война не может служить средством обогащения. Если какая-либо страна подверглась нападению и вторжению врага, и на карту поставлено само ее существование, то народ должен подняться на свою защиту и спасение, но со всех других точек зрения и по любым другим причинам война позорна и отвратительна. Однако вер­немся к обсуждаемому вопросу.

Предполагается, что, завоевывая новые территории, страна-победительница расширяет свою торговлю и свое господство. Но ни то, ни другое не могло быть ни целью, ни следствием настоящей войны. Прежде вы наслаждались всей полнотой торговли и победа не только бы не увеличила ее объем, а наоборот, уменьшила бы его; ведь война привела бы к сокращению числа и богатства жителей.

Вы господствовали в Америке так, как вы обычно это делаете, и не имели оснований жаловаться на нее за нарушение взаимных обязательств или за посягательство на установившиеся обычаи – торговые, политические или территориальные. К началу военных действий и страна и торговля принадлежали вам таким же образом и в той же форме, что и сто лет назад. История знает случаи, когда государства прибегали к захватническим войнам с целью ослабить своих конкурентов или, по крайней мере, уравнять с ними свои силы. Но и это не могло входить в ваши планы. Здесь [в Америке] не притязали ни на какой международный авторитет, у вас [даже] не было подозрений на этот счет, мы же не признавали за собой такого авторитета и не мечтали о нем. Что же в таком случае заставило вас начать войну? И к чему могла привести эта авантюра? В случае победы вы приобрели бы то, что уже имели, но в гораздо худшем состоянии, в случае поражения вы, затратив огромные средства, потеряли бы то, что смогли бы сохранить, не тратя ни фартинга.

Так же как ссоры невыгодны для деловых людей, так и войны не могут отвечать интересам торгующего государства. Государство, развязывающее войну против страны, с которой оно поддерживает торговые отношения, напоминает лавочника, натравливающего бульдога на входящего к нему покупателя. Безумство подобного поступка понятно всякому, у кого есть хоть капля здравого смысла, и это в полной мере приложимо и в первом случае. Народам, занимающимся пиратством, войны могут приносить определенные выгоды, так как они не ведут торговли, не имеют товаров, и им нечего терять. Другое дело Англия: ведь помимо прекращения торговли на время войны, она рискует потерять гораздо больше своей собственности, чем захватить чужой. Выступая в парламенте, некоторые английские министры делали попытку оправдать размеры потерь ссылкой на размеры ее торговли. Поистине жалкая попытка! Ведь именно это должно было служить доводом в пользу того, чтобы самой не начинать войну. Американское побережье контролирует вест-индскую торговлю почти столь же эффективно, как африканское побережье – торговлю через [Гибралтарский] пролив. Отсюда вывод – Англия может торговать с Вест-Индией только в том случае, если Америка не будет чинить ей препятствий, подобно тому как во втором случае торговля невозможна для нее без прохода через Средиземное море.

Не оставляет сомнений то, что с коммерческой точки зрения война совершенно не отвечает интересам английского народа, поэтому мне, как и любому здравомыслящему человеку, непонятно, почему англичане уже так долго поддерживают ее, не считаясь ни с самоочевиднейшей истиной, ни с национальными интересами. Меня могут обвинить в том, что, живя в Америке, я пишу это из корысти. На это я отвечаю, что мои принципы всеобщи. Мне дорог весь мир, а не какая-то часть его, и если моя точка зрения верна, то неважно, от кого и откуда она исходит. Воззвание ваших [мирных] уполномоченных мы поместили в своих газетах, и я не сомневаюсь, что настоящее сочинение найдет место в ваших [газетах]. Справедливость требует оказывать услугу за услугу.

Заканчивая эту часть своего обращения, мне хочется упомянуть еще об одном обстоятельстве, относительно которого, по-моему, у английского народа существует неправильное представление. После этого я перейду к другим вопросам.

В мире существует такая идея, как идея национальной чести, и ложное понимание ее часто служит причиной войны. В христианском и философском смысле человечество все еще находится на стадии индивидуальной цивилизации и как совокупность наций сохраняет всю свою природную грубость. [В этих условиях] мир на основе договора есть лишь прекращение насилия вместо исправления [самих] нравов. Это лишь замена недостающего принципа, который будет отсутствовать до тех пор, пока идея национальной чести не будет правильно понята. Каждый человек в отдельности считает себя христианином, а нацию в целом можно сравнить с язычниками, римлянами и т. д. Напомню вам заявление, сделанное в Палате общин покойным адмиралом Сондерсом, и притом в мирное время: «Даже если мы превратим Мадрид в пепелище, это не искупит вины испанцев, укравших рулевое колесо с английского корвета». Не говоря о том, что это заявление не обнаруживает ни христианских чувств, ни высоких моральных принципов его автора, оно лишено даже простой благопристойности. Разве приличествует нации говорить таким языком? В частной жизни мы называем такую речь скандальной, и высокий ранг не может ничего изменить в ее оценке. По-моему, чрезвычайно легко определить, что следует понимать под честью нации: лучшие черты отдельного человека должны в то же время быть и лучшими чертами целой нации, и всякий раз, когда характер последней оказывается ниже первого, подлинное величие [нации] умаляется.

Свои рассуждения о чести нации я привел с целью приложить их к Великобритании. В ее представление о чести нации не входят такие понятия, как милосердие, безграничное человеколюбие; она не отказывается от грубых инстинктов, которые лишают человека права носить это высокое имя и ставят его в один ряд с животными. Свой гнев или милость Англия расточает в зависимости от того, из какой вы страны, какую религию вы исповедуете и какой собственностью владеете. Свою национальную честь Англия видит в унижении других наций. По ее мнению, чтобы считаться великой нацией, не нужно быть ни христианином, ни философом, ни джентльменом, достаточно угрожать с грубостью медведя и пожирать со свирепостью льва. Быть может, это звучит резко и невежливо, но это чистейшая правда, что тем более прискорбно.

Здесь мною упомянуты лишь общие принципы поведения Англии. По отношению к Америке она, вообще, не придерживалась никаких принципов. Своим поведением в Америке она сама разрушила репутацию, которую стремилась себе создать. Англия выступила под именем отечества, или матери-родины. А со словом мать ассоциируются самые глубокие и сильные чувства человеческого сердца: любовь, нежность, прощение. Смысл этого политического термина понятен каждой матери и каждому ребенку, и мне нечего распространяться по этому поводу, так как сама природа здесь пришла мне на помощь.

А разве ваше поведение в Америке оправдало титул, который вы сами себе присвоили? Грубостью и жестокостью своего национального характера вы доказали свою непоследовательность и противоестественность. По-видимому, у вас совершенно неправильное представление о чести нации, если вы думаете, что мир может восхищаться недостатком человечности или что национальная честь заключается в силе ненависти, неумолимости нра­ва или жестокости мщения.

Мне бы очень хотелось убедить вас со всей горячностью, на какую я только способен, что ссора с нами шла вразрез с вашими собственными интересами и что вы никогда не начали бы против нас войну, если бы имели правильное представление о своей национальной чести. Ничто так не украшает человека, как величие души, и если бы вы учли это обстоятельство, то вели бы себя в Америке как раз обратно тому, как вы поступили в действительности, и убедили бы весь мир в благородстве своих намерений. Кроме того, в последней войне, правда, не без нашей помощи, вы завоевали себе громкое имя. Вас знали и боялись, и вы поступили бы очень мудро, если бы продолжали поддерживать в мире этот страх перед вами. Вам это могущество ничего не стоило. Оно давало вам все преимущества реальной силы. Ореол этой славы делал вас сильнее, чем все будущие армии и флоты. Залогом сохранения вашей славы было молчание, и вам ни за что не следовало будить человечество, но лишь сидеть тихо. Будь вы подлинными политиками, вы смогли бы черпать силу и величие нации из этой магической славы.

Разрушив эти чары, вы поступили очень глупо, а еще глупее было то, как вы это сделали. Самсон лишь выдал свою тайну, а вы пошли дальше: сами обрили свою голову и необдуманно выбросили волосы. Америка была теми волосами, что служили источником очарования, владевшего миром. Вам ни с кем не следовало искать ссоры, и меньше всего с Америкой. Вам нечего было опасаться любых уступок. Не рискуя своей репутацией, вы могли пойти ей навстречу даже тогда, когда ее требования были не совсем оправданы. Очарованная вашей славой Европа видела бы в этом проявление вашей доброты, а опьяненная подачкой Америка продолжала бы дремать в своих оковах.

Однако господа, верховодящие в Сен-Джемсе, не имеют ни малейшего представления о таком подходе политической философии к человеческим страстям для уяснения наиболее вероятного поведения людей. Всю свою политику они строят на подкупе и все будущие возможности определяют, исходя из знакомых прецедентов. Что-либо новое для них совершенно непонятно, и пока они ищут какую-нибудь аналогию, они проигрывают. Способности лорда Менсфильда не выше способностей софиста. Он понимает хитрости природы, но не ее красоту. Взирая на человечество сквозь холодную призму закона, он не пытается проникнуть в более теплые глубины духа. Что до лорда Норса, то ему сильно повезло, раз у него философии больше, чем чувства: толчки он переносит, как волчок, и только лучше спит от них. Получаемые удары укрепляют его, ибо когда его стегают за прегрешения, он продолжает вращаться. В политике – он хороший счетовод, а во всем остальном – ничто.

Есть одно обстоятельство, на которое лорд Норс, являясь финансистом, должен был обратить внимание, и я удивлен, что он до сих пор этого не сделал. Дело в том, что Англия и Америка по-разному переносят бремя расходов. Как ни странно, Англия не может угнаться за Америкой в этом отношении. Из-за странной путаницы в расчетах английский народ принимает свою бедность за богатство, рассматривая национальный долг как часть национального богатства. Англичане в этом смысле напоминают человека, который, заложив имение, добавляет полученную сумму к полной цене этого имения и воображает, что, взяв деньги в долг, разбогател. Именно так обстоит дело с Англией. К началу войны долг английского правительства составлял 135 млн. фунтов стерлингов, и хотя лица, которым оно задолжало, были вправе считать причитающуюся им долю своей частной собственностью, для нации в целом это было равнозначно бедности. Долги, как общественные, так и частные, нельзя делать беспредельно: если долг так велик, что весь годовой доход должен пойти на уплату процентов, то не следует делать новые долги; это так же бесспорно, как и то, что если человек уплачивает по долговым обязательствам проценты, равные годовому доходу с его имения, то кредиту его приходит конец. Положение Англии сейчас таково, что проценты, которые она выплачивает по долговым обязательствам, составляют по меньшей мере половину ее национального дохода; таким образом, из 10 млн. доходов от налоговых поступлений только 5 млн. она может считать своими.

В прямо противоположном положении находится Америка: она вступила в войну, не будучи обремененной долгами. Чтобы вести войну, Америка не прибегала ни к налогам, ни к займу под проценты, но сама создавала деньги. И до настоящего времени разница между Англией и Америкой столь велика, что новые налоги обогатили бы нас, а вас бы разорили. Даже когда мы растратим все созданные нами деньги, у нас не будет долгов, мы останемся столь же богатыми, что и в начале, и все время пока нам приходится делать это [тратить свои деньги], не будем замечать разницы, потому что по мере уменьшения количества будет расти ценность.

Во всем мире Америка является единственной страной, способной легко выносить бремя военных расходов. Это объясняется не только тем, что к началу войны у нее не было долгов, но и тем, что Америка – это молодая страна с беспредельными возможностями развития, имеющая огромные просторы неиспользованных земель, в то время как Англия достигла пределов своего роста и развития, и в запасе у нее нет ни свободных земель, ни собственности. Америку можно сравнить с молодым наследником, который вступает во владение большим и многообещающим имением; Англия же напоминает старика, все шансы которого исчерпаны и чье имение заложено за полцены.

Во втором «Кризисе», который, как мне стало известно, был перепечатан и в Англии, я сделал попытку доказать, что ваши планы покорения Америки неосуществимы. Я перечислил ряд событий, которые, по моему мнению, должны были произойти, и взял на себя смелость предсказать, какими они чреваты последствиями. Заключения мои оказались верными, потому что были выведены не искусственным, а естественным путем. Ведь я был в гуще событий, хорошо знал политику Америки, ее силы и ресурсы; конгресс, армия и народ удостоили меня своей дружбой за те посильные услуги, которые я оказывал Америке. Я всегда считал, что их дело – правое. Я это знаю и чувствую и, будучи убежден в этом, никогда не руководствуюсь соображениями личной выгоды или убытка. Я стремился к тому, чтобы обе стороны правильно поняли суть дела, и мне казалось, что я сослужу службу и тем и другим, доказав одним невозможность победы, а другим невозможность поражения. Большинство доводов, которые кабинет выдвигает в поддержку войны, говорят как раз против нее, а планы, с помощью которых министры надеялись добиться победы, могли принести лишь поражение. Они начали не с того конца, их невежество просто удивительно, и будь вы на моем месте, вы бы сами это увидели. Возможно, эти министры и пользуются вашим доверием, но я убежден, что в конгрессе они бы играли очень посредственную роль. Я знаю, что такое Англия и что такое Америка, поэтому я могу оценить происходящие события лучше, чем король или любой из его министров.

В этом номере «Кризиса» передо мной стояла задача показать недальновидность английской политики и вред, причиняемый войной. Я стремился выдвинуть ряд новых положений, а те, что уже высказывались раньше, я постарался улучшить и изложить в более ясной и убедительной манере. Я уверен, что ваше поражение неминуемо, как сама судьба. Америка для вас недоступна. По меньшей мере она вам ровня, ее независимость не зависит от вашего согласия, и ваше оружие не может ей помешать. Короче говоря, вы бессмысленно тратите силы и сами себя разоряете без всякой надежды [на успех].

Предположим, что вы одержали победу. Какие выгоды принесла бы эта победа вашему обществу и вам как отдельным лицам – купцам, промышленникам, военным? Оказывается, никто об этом и не думал. Увлеченные военной горячкой, внимая грому победы, вы не подумали над тем, во что обойдется война и каковы будут ее последствия. Теперь вам приходится расплачиваться; даже самые бедные из вас должны внести свою лепту, поэтому ваш долг и ваше право –серьезно подойти к оценке создавшегося положения. В случае победы Америка была бы разделена на части и роздана фаворитам короля, а вам бы, конечно, ничего, не досталось. Даже налоги не были бы снижены, потому что Америка не в состоянии чем-либо облегчить вашу участь. Мы богаты благодаря собственной изобретательности, но, попав под вашу власть, мы бы перестали ее проявлять. Наши бумажные деньги не представляют для вас никакого интереса, а серебра и золота у нас нет. В последней войне Англия одержала ряд побед, но разве это привело к снижению налогов? Напротив, вас обложили новыми налогами, чтобы покрыть расходы, понесенные в войне. И так всегда.

К парламенту я хочу обратиться отдельно. Члены парламента считали себя партнерами льва по охоте и рассчитывали на участие в разделе добычи, но в этом-то их как законодателей всего вернее и ждало разочарование. Дело это совершенно новое, поэтому отсюда неминуемо возникли бы непредвиденные осложнения. Война началась под предлогом того, что английский парламент предъявил претензии на законодательную власть в Америке. Но армия принадлежит королю, и потому в случае победы она смела бы все притязания законодателей, так как захваченные и присоединенные территории не подвластны парламенту. С таких стран налоги взимаются в силу прерогативы, а не по закону. Несколько лет тому назад на Гренадских островах была сделана такая же попытка, которая не увенчалась успехом лишь потому, что король заранее отказался от своих притязаний. Таким образом, парламент все это время поддерживал меры, направленные, по его мнению, на установление его собственной власти, но в итоге верх все равно одержала бы прерогатива. Это могло бы привести к новым любопытным противоречиям между парламентом и короной. Король заявил бы, что армия покорила Америку для него, а не для парламента, на что парламент мог возразить, что раз Америка не была иностранным государством, а лишь взбунтовавшейся колонией, то ее следует рассматривать не как вновь завоеванную, а как усмиренную страну. Так, отказываясь признать это определение («завоеванная»), парламент продолжал бы настаивать на своих притязаниях. Король, в свою очередь, стал бы доказывать, что, чем бы ни была Америка на первых порах, провозгласив декларацию независимости и заключив договор с Францией, она стала иностранным государством и вступила в область международного права, оказавшись таким образом вне компетенции парламента. Однако и в этом случае парламент мог бы утверждать, что поскольку он никогда не отрекался от своих прав на Америку, они и не могли быть отняты.

Дата добавления: 2015-06-27