О речи короля Англии 3 страница

В дополнение можно отметить, что люди, изучающие какую-либо всеобщую науку, принципы которой общеизвестны или общеприняты и применяются для общей пользы без различия во всех странах, творят тем самым больше добра, чем люди, изучающие лишь национальные ремесла и изобретения. Натурфилософия, математика и астрономия выводят разум из [пределов одной] страны на простор мироздания и изощряют в соответствии с этим простором. Честь и гордость Ньютона состояли не в том, что он был англичанином, а в том, что он был философом: небо освободило его от предубеждений островитянина, а наука развила его духовные качества столь же безгранично, как его ученые изыскания.

Здравый смысл. Филадельфия, март 1780 г.

Если бы Америка добивалась своих преимуществ хотя бы с наполовину меньшей энергией, чем та, с какой она сопротивлялась своим несчастьям, она бы уже давно вкусила победу и мир, но убаюканная на лоне тихого покоя, Америка жила надеждами, и только бедствия толкнули ее к действиям. Не столь важно, хитрость или искренность вынудили врага на исходе прошлого года к видимости мира. Достаточно того, что мы видим, как это сказалось на нашей политике, и что в нас растет возмущение обманом.

Война, которую ведет Америка, это война, вызванная естественными побуждениями. Мужественные в страданиях, спокойные в победе, любящие подремать на отдыхе, американцы в любых условиях великодушно расположены к миру. В зависимости от изменяющихся обстоятельств они проявляют то опасное спокойствие, то самую горячую деятельность. Все страсти, кроме отчаяния, были проявлены в выполнении своего долга; и враг настолько ошибался в наших способностях и настроениях, что, когда он считал нас побежденными, мы оказывались победителями. Обширность территории Соединенных Штатов и разнообразие их естественных богатств, общность нашего дела, быстрое действие чувств и единство взглядов во всяком затруднительном положении порождали нечто такое, что милостью провидения и энергией наших собственных усилий мгновенно решало дело всей кампании. Мы никогда намеренно не добивались победы, но вырывали ее и мужественно возмещали за один час неудачи целого сезона.

Участь Чарлстона, так же как и бедствия, имевшие место в 1776 г., вызвали, наконец, подъем духа и зажгли пламя, которое, быть может, никаким другим событием не могло быть раздуто. Если враги распускали лживые слухи, они этим неразумно возбуждали нашу активность, но если они сообщали нам правду, то невольно оказывали нам услугу. Мы возвращались от тягот войны, руки наши были опущены, мы были склонны в то время к размышлениям, покою и праздности. Все так положились на Чарлстон, что по всей Америке распространилась апатия. Мы считали, что дело сделано, конфликт разрешен, вопрос улажен, все то, что осталось незавершенным, казалось нам, должно было последовать само собой. В этом состоянии опасной расслабленности мы были доступны для вредоносного вражеского влияния, и поскольку никакая общая опасность не привлекала наше внимание, мы постепенно гасили тот пыл, с которым начинали [борьбу], и мало-помалу утрачивали доблесть, служившую нам защитой.

Как бы ни была тяжела утрата Чарлстона, если она всех нас пробудит ото сна, в который мы были погружены в течение последних двенадцати месяцев, и вновь вернет нам силу духа прошлых дней, то это даст преимущества, которые будут гораздо значительнее, чем утрата. Америка всегда есть то, чем она сама себя считает. Руководимая настроениями и действуя по собственному разумению, она по своему желанию становится то победительницей, то жертвой.

Не завоеванием городов, не случайным захватом гарнизонов можно покорить такую обширную страну, как Америка. Поражение одной части [тела] никак нельзя облегчить напряжением другой, и для противника нет такого положения, которое не принесло бы нам тех же преимуществ, каких он сам добивается. Разделяя свои силы, враг ставит под удар каждую свою позицию. Этот способ ведения войны несет в себе признание слабости и основан скорее на отчаянии, чем на уверенности в победе.

Упадок в лагере врага явствует не только из его операций, но и из его планов. В плане нападения Чарлстон вначале был лишь объектом второстепенного значения, но теперь, поскольку враги оказались не в состоянии преуспеть где-либо в другом месте, он стал главным предметом их усилий. Если бы они в 1776 г. организовали свой грандиозный поход против той части континента, где армии не было или где она была недостаточно велика, для того, чтобы противостоять им, это бы создало в Европе впечатление трусости. Но, испытывая из года в год неудачи в своих усилиях здесь, а также на востоке и на севере, они отказались от своего генерального плана и благоразумно ограничились тем, что было им доступно, трубя о славе, дабы скрыть свой позор.

Но такими частичными усилиями континент завоевать нельзя. Пытаться это делать позорно для них, терпеть это –позорно для нас. Теперь настало самое время положить конец тяготам войны, которая для одной стороны стала бесцельной, а на другой вдохновляется всеми чувствами чести, выгоды, безопасности и счастья. Если мы и дальше будем терпеть их присутствие среди нас, мы станем такими же дурными, как они. Общение с пороком для нас более опасно, чем меч. Нация, закаленная в практике зла, умеет лучше извлекать из него выгоду, нежели молодая страна, которая впервые вступила на путь порока. Нам не сравняться с ними в отношении выгод, извлекаемых из зла, ни им с нами в отношении принципов, во имя которых мы мужественно боремся. Наши первые дни были днями нашей чести. Они определяют лицо Америки, где бы ни рассказывалась история ее войн, и сознавая это, мы должны мудро и сплоченно идти по этому хорошо известному нам пути. Ход войны часто бывает для отдельных личностей так же гибелен, как исход ее – для всей нации; и не только необходимо, чтобы мы располагали достаточной силой, дабы довести войну до победного конца, но чтобы своевременными усилиями могли обеспечить свою безопасность и во время ее. Нынешняя кампания даст такие возможности, которые нам никогда прежде не представлялись, и независимо от того, держится ли Чарлстон или нет, подготовка к этому походу в равной мере необходима. В первом случае это будет означать только неудачу врага, но не поражение. Вся победа, на какую может рассчитывать осажденный город, – это не быть захваченным; вынудить врага снять осаду означает победу для осажденного. Но должна существовать вероятность, почти граничащая с уверенностью, которая бы оправдывала вылазку гарнизона для нападения на отступающего [противника]. Следовательно, если бы Чарлстон не был взят и враг снял бы осаду, любая другая часть континента должна была бы приготовиться встретить его, и наоборот, если бы Чарлстон был захвачен, те же приготовления явились бы необходимыми, чтобы возместить потерю и добиться положения, при котором мы были бы в состоянии действовать совместно с нашими союзниками, как только они прибудут.

Мы теперь сражаемся не одни, как это было в 1776 г. Англия в силу своих коварных замыслов против Америки не только не объявила войну Франции и Испании, но, чтобы еще лучше добиваться своих целей здесь, не дала этим державам повода для военных действий и избегает [задевать] их, чтобы погубить нас. Она бы скорее допустила, чтобы Франция захватила острова Вест-Индии, а принадлежащие ей южные поселения были забраны Испанией, нежели отказаться от цели, достижение которой насытит ее чувство мести. Такое поведение со стороны Британии показало, что Франция поступила правильно, послав морские и сухопутные силы для совместных действий с Америкой [здесь] на месте. Их прибытие не может быть слишком отдаленным, а бесчинства врага – [сколько-нибудь] продолжительными. Создание армии и обеспечение ее припасами – вот два дела, которые наиболее необходимо выполнить, пленение же одной из вражеских дивизий вернет Америке мир и изобилие.

Такой кризис, как данный, чреватый важными последствиями, зовет всю страну к единству и напряженным усилиям. Все, кто способен внести хотя бы скромную лепту в дело общего блага, не должны бездействовать теперь, и даже шепота возражений не должно быть слышно. Настоятельность всего дела и важность его последствий не допускают ни медлительности со стороны друга, ни извинения со стороны врага. Жалеть средства теперь было бы пределом сумасбродства, а считаться с существующим благополучием значило бы пожертвовать им, может быть, навсегда.

Америка, богатая патриотизмом и товарами, не испытывает недостатка ни в солдатах, ни в припасах, когда их требует серьезная необходимость. Медленное поступление налогов вследствие трудностей сбора и понижение их ценности еще до сдачи в казначейство во многих случаях создали затруднения для правительства, что было хитро истолковано врагом как знак общего упадка всей страны. Тем не менее, как бы это ни казалось затруднительным на первый взгляд, все это может быть не только исправлено, но и обращено в прямую выгоду; ибо не играет роли, будет ли определенное число мужчин или рота ополченцев (а в этой стране каждый мужчина – ополченец) обязаны по закону прислать рекрута за свой счет или для этой цели с них будет взиматься налог, а солдаты будут после этого наниматься правительством. Если и существует какая-нибудь разница, то первый вариант и дешевле и лучше, ибо сберегает расходы по сбору этих налогов и быстрее обеспечивает вступление солдата в строй, нежели ранее применявшиеся способы вербовки; исходя из такого положения, в этом штате был принят закон, призывающий в рекруты по два человека от каждой роты ополченцев, что увеличит мощь страны более чем на тысячу солдат.

Но пламя, охватившее этот город после сообщения из Нью-Йорка о потере Чарлстона, не только делает ему честь, но подобно яркой вспышке 1776 г. раздует пламя из искр, рассеянных по всей Америке. Доблесть страны можно определить по храбрости ее солдат и по общему складу его жителей, но уверенность в успехе лучше всего раскрывается в активных действиях людей состоятельных; и когда дух инициативы становится столь всеобщим, что охватывает сразу все слои общества, тогда и только тогда война может именоваться поистине народной войной.

В 1776 г. пыл активной части населения сдерживался подлинным мятежом одних и холодностью других. Но в данном случае основа страны – люди собственности твердо поддерживают народное дело. Купцы, торговцы и ведущие граждане города [Филадельфии] создали общество с целью принимать и поддерживать новые деньги штата по курсу золота и серебра – это мероприятие, делающее им честь, будет также в их интересах, так как сделает операции этой компании эффективными и удобными.

Этим их усилия не ограничились. Начата также добровольная подписка с целью увеличения фонда звонкой монеты для выплаты поощрительных премий новобранцам, которые составят необходимое пополнение для пенсильванского участка. Враги отмечали, что все в Америке делается под давлением правительства; но когда они увидят отдельных лиц, оказывающих добровольную помощь и участвующих в проведении общественных мероприятий совместно с правительственными властями, то убедятся в том, что за дело Америки стоит не малая группа, но широкие слои людей имущих и народа.

При оказанной таким образом помощи и поддержке [в Америке] исчезнет недовольство, и высохшая глава тирании окончательно отомрет. Бесчинства врага будут короткими, ограниченными и, как все подобные действия в прошлом, приведут к победе над ним.

Здравый смысл. Филадельфия, 9 июня 1780 г.

P. S. В то время, когда я писал этот номер «Кризиса», некоторые верили в потерю Чарлстона, но большинство было уверено в обратном. Теперь на этот счет не должно быть сомнения. Чарлстон пал, и я полагаю, что причиной этого был недостаток в боеприпасах. Человек, не сочувствующий теперь благородному, самому лучшему и высокому делу, которое когда-либо отстаивала страна, и отказывающийся приложить соответствующие усилия, не достоин больше вести благополучное существование среди народа, решившего стать свободным.

Из всех невинных страстей, волнующих человеческий разум, наиболее распространенным является любопытство. Все человечество охвачено им, и оно вызывает у нас желание знать обо всем, равно как о том, что касается нас, так и о том, что не касается.

Хотя Америка недосягаема для всяких попыток ее поработить, а ее повседневно возрастающие авторитет и богатство не дают оснований для тревоги, она все же осталась во власти любопытства; прихоть узнать о речи человека, спесиво угрожающего поставить ее на колени, явно сочеталась у нее со спокойной уверенностью, совершенно безразличной к содержанию самой речи. О ней справлялись с улыбкой, читали со смехом и отвергали с презрением.

Но так как даже врагу следует отдать дань справедливости, то нужно сказать, что он хорошо справился с этой речью, насколько это могло позволить ему затруднительное положение [Англии]. И хотя едва ли хоть одна строка правдива в ней, за исключением печальной истории Корнуэльса, речь эта все же способна ввести в заблуждение обманутую Палату общин и народ Англии, на которых она и была рассчитана.

«Война, – говорится в речи, – все еще, к несчастью, затягивается по вине неутолимого честолюбия, которое побудило наших врагов начать ее и которое все еще препятствует мне в моих искренних стремлениях и энергичных усилиях, направленных к восстановлению общественного спокойствия».

Как легко злоупотреблять истиной и словами, когда люди в своей закоренелой испорченности научились пренебрегать справедливостью. Тот самый человек, кто начал войну и с самым угрюмым высокомерием отказался отвечать и даже слушать смиреннейшую из всех петиций, кто поощрял своих офицеров и свою армию к самой дикой жестокости и к самым бессовестным грабежам, кто, с одной стороны, подстрекал индейцев, а с другой – негров и призывал любую помощь дьявола в своих деяниях, теперь с показным сожалением смеет бить нас нашим же оружием, приписывая нам собственное злодейство. Все это может сравниться лишь с низостью произнесшего эти слова.

«В благородной ошибке больше мужества, нежели в подлой правоте», это выражение я некогда употребил в одном случае, и это в равной мере применимо теперь. Мы испытываем нечто похожее на уважение к последовательности даже в ошибках. Мы оплакиваем добродетель, совращенную на путь порока, но порок, который прикидывается добродетелью, особенно отвратителен. Среди различного рода притворства, преподанного лицемерием и усвоенного людьми, ничто не вызывает большего омерзения, чем вид опечаленного порока, изворачивающегося с помощью явной лжи, дабы принять облик благочестия, на который у него нет никакого права.

«Но, говорится в речи, я не оправдал бы доверия, коим облечен монарх свободного народа, не отплатил бы по достоинству моим подданным за их неизменную и горячую преданность моей личности, семье и правительству, если бы согласился пожертвовать либо ради моего собственного стремления к миру, либо ради временного облегчения их участи «теми существенными правами и коренными интересами», от поддержания и сохранения которых должно главным образом зависеть будущее могущество и безопасность этой страны».

Человек, чье невежество и упрямство вовлекало и продолжает вовлекать нацию в самую безнадежную и расточительную из всех войн, теперь смеет подло льстить ей, именуя свободным народом, и ставить свое преступление себе в заслугу, прикрываясь их существенными правами и коренными интересами народа. Воистину это способно опозорить даже испорченную натуру. Чего же он страшится? Не того ли, что они отошлют его назад в Ганновер? Почему же сикофант дополняет здесь лицемера и человек, претендующий на власть, опускается до уровня смиренного и покорного сочинителя докладных записок?

О том, что представляют собой эти существенные права и коренные интересы, от которых будущее могущество и безопасность Англии должны главным образом зависеть, нет даже намека. Это не более чем слова, воздействующие лишь на слух и только на это рассчитанные.

Но если эти слова имеют хоть какое-нибудь отношение к Америке, то они равносильны позорному признанию, что Англия, которая когда-то претендовала на роль ее протектора, теперь стала от нее зависеть. Британский король и министерство постоянно выставляют то огромное значение, которое Америка имеет для Англии, с целью подстегнуть нацию к продолжению войны. Однако, на какую бы почву эта идея ни опиралась, она должна была бы побудить их не начинать войны и, следовательно, продолжая так действовать, они покрывают себя позором, ибо приводимые ими доводы являются прямым осуждением их прежней политики.

«Благоприятное положение дел в Ост-Индии, – говорится в речи, – и благополучное прибытие многочисленных торговых судов в мое королевство должны принести вам удовлетворение».

Тот факт, что дела не везде обстоят совсем так же плохо, как в Америке, может отчасти послужить причиной для успокоения, но уж никак не для торжества. Лучше иметь одну сломанную ногу, чем две, но все же это не источник радости: и пусть даже дела в Ост-Индии выглядят всегда так же благоприятно, они все же хуже, чем в начале, и у них нет перспективы когда-либо улучшиться. Впрочем, надо было еще сообщить о печальной истории с Корнуэльсом, и ее следовало предварить сладчайшим вступлением.

«Но в течение этого года, – говорится далее в речи, – мои неутомимые усилия сохранить обширные владения моей короны не сопровождались успехом, равным справедливости и благородству моих намерений». Пусть мир судит о том, в чем состояли справедливость и благородство вступления в войну с Америкой; неслыханное варварство, с которым она велась, не должно быть стерто из памяти ханжескими сетованиями лицемера.

«И с великой тревогой я сообщаю вам, что военные события оказались весьма неблагоприятны для моего оружия в Виргинии и закончились потерей моих войск в этой провинции». Что же до нас, то мы сожалеем, что не всех их постигла та же участь.

«С моей стороны было сделано все необходимое, – говорится в речи, – чтобы подавить дух мятежа, который наши враги сумели разжечь и поддержать в колониях, и чтобы вернуть моим обманутым подданным в Америке то счастье и процветание, которое они имели в прошлом благодаря должному повиновению законам».

Выражение «обманутые подданные» стало настолько пошлым и презренным и это тем более, что мы видим, как эти подданные берут в плен сразу целые армии, что здравомыслящий человек из одного желания не быть осмеянным воздержался бы от его употребления. Но самая наглая ложь в этой части [речи] – это сведение процветания Америки к неверным причинам. Истинным источником процветания Америки были исключительное трудолюбие ее поселенцев и их потомков, их тяжелый труд и упорная работа. Прежняя тирания Англии помогла заселить Америку, а доблесть пришельцев преобразила ее. Спросите человека, который расчистил путь в глуши своим топором и теперь владеет землей, обогащающей его, и он поведает вам, как трудился он, не покладая рук в поте лица своего, с благословения небес. Пусть только Британия предоставит Америку самой себе – она ничего другого не просит. Она достигла величия без ведома и вопреки воле Англии и имеет право на беспрепятственное пользование благами созданного ею богатства.

«Я прикажу, – говорится в речи, – представить вам сметы будущего года. Я полагаюсь на вашу мудрость и гражданский дух в деле изыскания тех средств, каких потребует состояние наших дел. Среди многих тяжелых последствий, связанных с продолжением нынешней войны, я искреннейшим образом сожалею о дополнительном бремени, которое неизбежно возложит она на моих верных подданных».

Странно, почему нации приходится пройти столь тяжелый и извилистый путь и расходовать такую массу средств, чтобы приобрести ту долю благоразумья, на которую хватило бы и часа размышления. Конечное торжество Америки над каждой попыткой острова победить ее было столь же естественно заложено в самой природе вещей, как будущее превосходство исполина над карликом проступает уже в его младенческих чертах. В какой мере само провидение, имея в виду цели, которых никакая человеческая мудрость не могла предвидеть, допустило такие необычайные ошибки, это остается пока тайной, сокрытой в лоне времени, и должно оставаться таковой до тех пор, пока грядущее не произведет его на свет.

«В ведении этой великой и важной борьбы, – говорится в речи, – которой мы заняты, я сохраняю твердую веру в покровительство Божественного провидения, а также полное убеждение в правоте моего дела. Я не сомневаюсь, что с помощью и поддержкой моего парламента доблестью моего флота и армии, в мощном, объединенном и воодушевленном напряжении способностей и ресурсов моего народа, я смогу восстановить благодеяния надежного и почетного мира для всех моих владений».

Король Англии является одним из самых легковерных [людей] в мире. В начале этой борьбы он провел закон, лишающий Америку защиты английской короны, и хотя провидение на протяжении семи лет лишало короля своего покровительства, этот человек еще до сих пор ни в чем не сомневается. Подобно фараону на краю Красного моря, он, сам того не замечая, поспешно устремляется в пучину, которая смыкается над его головой.

Я считаю, будет разумно предположить, что эта часть речи составлялась до поступления известий о взятии в плен Корнуэльса, ибо она, конечно, не имеет никакого отношения к действительному положению [англичан] во время ее произнесения. Но как бы то ни было, для нас это не имеет значения. Наша линия тверда. Наш жребий брошен, и Америка, дитя судьбы, подходит к своей зрелости. Нам ничего не остается, как только, действуя смело и быстро, быть готовыми к войне или к миру. Америка слишком велика, чтобы уступать, и слишком благородна, чтобы наносить оскорбления; тверда в несчастье и великодушна в победе; сохраним же незапятнанной приобретенную нами репутацию, дабы показать грядущим векам пример несравненного величия духа. В деле и значении Америки есть нечто приковавшее к ней внимание всего человечества. Мир видел ее мужество. Ее свободолюбие, ее рвение в защите свободы, правота ее требований и постоянство ее мужества завоевали ей уважение Европы и обеспечили ей поддержку самой мощной державы этой части света.

Теперь ее положение таково, что куда бы она ни бросила свой взгляд – в прошлое, настоящее или будущее – везде возникают новые доводы, убеждающие ее в том, что она права. В ее поведении по отношению к врагу нет никакой затаенной злобы. В ее душе не осталось чувства [причиненной] несправедливости. Нетронутая честолюбием и чуждая стремления к мести, она в своем развитии была отмечена провидением, которое на каждой ступени борьбы благословляло ее успехом.

Но пусть Америка не питает себя обманчивой надеждой и не считает дело сделанным. Малейшее упущение в приготовлениях и малейшая нерадивость в исполнении приведет только к продлению войны и увеличению расходов. Если наши враги способны находить утешение в несчастье и черпать силы из чувства отчаяния, то насколько же больше надлежит это делать нам: ведь с победой мы завоюем континент, и в наших руках уже залог успеха.

Сделав в предыдущей части свои замечания по нескольким вопросам, содержащимся в этой речи, я перейду теперь к замечаниям по вопросам, которых она не содержит.

В ней нет ни слова относительно союзов. Либо несправедливость Британии слишком разительна, либо ее положение слишком отчаянно, либо то и другое вместе, чтобы какая-нибудь соседняя держава могла прийти к ней на помощь. В начале конфликта, когда Англии приходилось воевать только с Америкой, она получала наемные войска из Гессена и других мелких германских государств; на протяжении почти трех лет Америка, молодая, неопытная, недисциплинированная и необеспеченная, боролась против британской мощи, поддержанной двадцатью тысячами иностранных войск, и захватила в плен целую армию. Память об этом должна вселять в нас уверенность и величие духа и провести нас через все остающиеся трудности, сохраняя в нас чувство удовлетворения и бодрости. Что значат мелкие страдания сегодняшнего дня в сравнении с тяжелыми испытаниями минувшего? Было время, когда все наши дома и очаги находились под угрозой, когда каждый час был часом тревоги и волнений, когда рассудок, измученный беспокойством, не знал отдыха, и все, кроме надежды и силы духа, покидало нас.

Полезно оглянуться на эти события, чтобы возродить в памяти времена тревоги и картины тяжких страданий, ушедших в прошлое. Тогда каждая расходная статья казалась незначительной перед страхом быть побежденными и позором быть покоренными. Мы не торговались по пустякам и не возражали против необходимых и неизбежных расходов на оборону. Каждый нес свою долю страданий и смотрел вперед с надеждой на счастливые дни и спокойную жизнь.

Возможно, самые большие опасности, которым может быть подвергнута любая страна, возникают из своего рода мелочности, которая иногда незаметно овладевает духом, считающим, что опасность миновала. И эта опасная ситуация характерна в настоящее время для весьма своеобразного кризиса Америки. Что бы она прежде отдала, дабы быть уверенной в том, что ее сегодняшнее положение будет таким, какое оно есть? И все-таки, мы, кажется, не придаем этому [положению] должной ценности и не принимаем необходимых энергичных мер, чтобы его упрочить. Мы знаем, что без трудностей и расходов ни нас не будут оборонять, ни мы сами себя не сможем защитить. Мы не имеем права ждать этого и не должны к этому стремиться. Мы – народ, который в силу своего положения отличается от всего мира. Мы сплотились на общей почве общественного блага и, каково бы ни было наше бремя, мы несем его в наших собственных интересах, на свой страх и риск.

Несчастье и опыт научили нас системе и методу; мероприятия для ведения войны подчинены власти и порядку. Доля каждого штата установлена, и я намерен в будущей статье показать, каков их объем, а также необходимость и преимущества энергичного выполнения своей доли.

А пока я закончу эту статью примером британского милосердия, из Истории Англии Смолетта, том XI, стр. 239, напечатанной в Лондоне. Это покажет, насколько мрачно положение закабаленного народа и насколько одна только действенная оборона есть залог безопасности.

Мы все знаем, что род Стюартов и Ганноверский дом боролись за английскую корону. Род Стюартов стоял на первом месте по линии престолонаследия, но успех выпал дому Ганновера.

В июле 1745 г. Карл, сын изгнанного короля, высадился в Шотландии, собрал небольшую армию, во всяком случае не превышавшую пяти или шести тысяч человек, и совершил несколько попыток восстановить свои права. Покойный герцог Кемберлендский, дядя нынешнего короля Англии, был послан против Карла и 16 апреля следующего года разбил его наголову в Шотландии, под Кэллоденом.

Успех и власть – это единственные положения, при которых можно проявить милосердие, те же, кто проявляет жестокость, одержав победу, могут с такой же легкостью проявить другие низменные пороки.

«Тотчас же после решающей битвы под Кэллоденом герцог Кемберлендский овладел Инвернессом, где тридцать шесть дезертиров, осужденных военным трибуналом, были приговорены к казни. Затем он откомандировал несколько отрядов с целью опустошения этого района. Один из отрядов задержал леди Макинтош, и в качестве пленной отослал ее в Инвернесс, разграбил ее дом и угнал скот, несмотря на то, что ее муж был в то время на правительственной службе. Замок лорда Ловат был разрушен. Французские пленные были высланы в Карлейль и Пэнрит; Килмарнок, Балмерино, Кромарти и его сын лорд Маклеод были отправлены морем в Лондон, а те, кто занимал более низкое положение, были заключены в разные тюрьмы. Маркиз Туллибардин вместе с братом графа Дэнмор и Маррэем, секретарем претендента, были схвачены и перевезены в лондонский Тауэр, куда был заключен по подозрению [и] эрл Тракуэр; а старший сын лорда Ловат был заточен в Эдинбургский замок. Словом, все тюрьмы Великобритании, от столицы до севера, были заполнены этими несчастными пленниками, и огромное число их собралось в корабельных трюмах, где они погибали самым жалким образом из-за недостатка воздуха и моциона. Некоторые вожди мятежников бежали на двух французских фрегатах, которые подошли к берегу Лохабера примерно в конце апреля и вступили в бой с тремя кораблями Его Британского величества, заставив их отступить. Другие сели на корабль, стоявший у берега Бюкэна, на котором отправились в Норвегию, а оттуда в Швецию. В мае герцог Кемберлендский продвинулся со своей армией в [шотландские] горы, вплоть до форта Эгастус, где он расположился лагерем и выслал повсюду отряды с целью выследить беглецов и опустошить страну огнем и мечом. Замки в Кленгари и Лочиэль были разграблены и сожжены, каждый дом, лачугу или жилище без различия постигала та же судьба, весь скот и съестные припасы были вывезены. Мужчины или расстреливались в горах подобно диким животным, или умерщвлялись холодным оружием даже без подобия суда. Женщины, присутствующие при зверских убийствах своих мужей и отцов, были подвергнуты грубому насилию, а затем изгнаны нагими вместе со своими детьми на голодную смерть в бесплодных полях.

Целую семью заперли в амбаре и сожгли дотла. Те, кто осуществлял эту месть, проявили такое усердие в выполнении своего дела, что через несколько дней в пределах пятидесяти миль нельзя было найти ни дома, ни хижины, ни человека, ни животного; повсюду царили разрушение, молчание и отчаяние».

Я привел здесь читателю один из наиболее потрясающих случаев жестокости для того, чтобы он запомнил и глубоко осознал, какие тяжелые бедствия и разрушения обрушились бы на него, если бы Англия подчинила себе Америку. Я сделал это также для того, чтобы показать и дать ему почувствовать, насколько важно, ради его личной безопасности, чести, интересов и благополучия всего общества, не упускать и не откладывать ни одного мероприятия, необходимого для обеспечения безопасности земли, на которой мы имеем счастье жить.

Американский кризис

Дата добавления: 2015-06-27