Часть Вторая осень 29 страница

– Наверняка мой сын тоже расстроится, – тихо проговорила Янни Хупрус. – Боюсь, он у меня слишком наивен… Ему скоро двадцать, но ни разу до сих пор он не заикался о том, чтобы присмотреть себе невесту. И в результате, кажется, поторопился. Вот ведь как! – Она покачала головой. – Да, это заставляет на многое взглянуть иными глазами…

Она посмотрела на Каолн, и та встретила ее взгляд с неловкой улыбкой. А потом тихо пояснила:

– Семейство Фьестрю передало семейству Хупрус контракт, касающийся живого корабля «Проказница». Все права и весь ваш долг принадлежат теперь им.

Кефрии показалось, что она зашаталась и рухнула куда-то в белую тьму.

– Мой сын вел переговоры с Фьестрю, – сказала Янни. – Вот я сегодня и пришла говорить от его имени. Но, кажется, то, что я собиралась сказать, более неуместно…

Тут вряд ли что-то требовалось пояснять. Им собирались простить остаток долга… в качестве свадебного подарка. Очень дорогой подарок и весьма во вкусе торговцев из Дождевых Чащоб… Но настолько дорогой – у Кефрии это просто не укладывалось в голове. Долг за живой корабль, списанный всего-то ради согласия одной девушки выйти замуж?… Немыслимо.

– Вот это я называю мечтой, – пробормотала Роника.

Позже Кефрия долго гадала, действительно ли ее мать предвидела, что получится дальше. А получилось вот что: все дружно расхохотались, смеясь над впечатлительностью мужчин, и неловкости как не бывало. Все четыре вдруг почувствовали себя просто матерями, вынужденными расхлебывать кашу, заваренную их неуклюжими, впервые влюбленными отпрысками.

Янни Хупрус наконец перевела дух.

– Думается мне, – сказала она, – что наше общее затруднение не настолько серьезно, чтобы время не могло исправить его. Моему сыну придется подождать, только и всего. Право же, ему это не повредит! – И она с материнским долготерпением улыбнулась Ронике и Кефрии. – Я с ним самым серьезным образом побеседую. Пусть знает, что его ухаживание не может начаться, пока ваша Малта не представлена взрослому обществу… – Она помедлила, мысленно что-то прикидывая. – Если это произойдет ближайшей весной, значит, свадьбу можно будет сыграть летом.

– Свадьбу? – Кефрия не поверила своим ушам. – Но ей же будет едва четырнадцать!…

– Правильно, она будет еще очень молода, – кивнула Каолн. – Как раз в таком возрасте, когда легко воспринимаются перемены. Что весьма немаловажно для женщины из Удачного, выходящей замуж в семейство из Чащоб. – Она улыбнулась, так что задвигались выросты на лице, и Кефрию взяла жуть. А Каолн добавила: – Лично мне было пятнадцать.

Кефрия глубоко вдохнула и выдохнула. Она не была полностью уверена, что сдержится и не заорет на них, не выгонит немедля из своего дома. Роника нашла ее руку и крепко сдавила. Кефрия справилась с собой и закрыла рот, ничего не сказав.

– О свадьбе разговаривать слишком рано, – прямо ответила Роника. – Я уже сказала: Малта обожает всякие выходки. И я боюсь, что это была всего лишь одна из них, что она не восприняла ухаживание твоего сына с той серьезностью, которой оно, несомненно, заслуживает. – Роника перевела взгляд с Каолн на Янни. – Нам не следует торопиться.

– Ты говоришь как жительница Удачного, – сказала Янни. – Вы живете до старости и рожаете много детей. А у нас такой роскоши нет. Моему сыну скоро двадцать. Он в конце концов нашел женщину по душе, а ты велишь ему подождать? Более года? – Она откинулась в кресле и негромко заключила: – Так не пойдет.

– Я ни к чему не стану принуждать свое дитя, – сказала Кефрия.

Янни улыбнулась:

– Мой сын полагает, что никого ни к чему принуждать не придется. А я его мнению доверяю. – И она снова обвела всех глазами: – Послушайте, мы же здесь все женщины. Будь она таким дитятей, как вы утверждаете, сновидческая шкатулка именно это и показала бы ему. – Ответом ей было молчание, и она продолжала опасно-тихим голосом: – Наше предложение вполне достойно. Вряд ли вы надеетесь на большее – от кого бы то ни было.

– Предложение не просто достойное, оно попросту потрясающее, – быстро ответила Роника. – Но, как ты верно заметила, мы все здесь женщины. И нам отлично известно, что сердце женщины не покупается и не продается. Мы всего лишь просим тебя чуть-чуть обождать, пока Малта не повзрослеет немного и сама не поймет, чего ей хочется.

– Но, если уж она раскрыла сновидческую шкатулку и посмотрела общий сон, – из этого явствует, что в своих желаниях она разбирается прекрасно. Тем более что для удовлетворения этих желаний она не боится пойти разом против матери и бабушки. – Голос Янни Хупрус постепенно утрачивал свою бархатную вежливость.

– Поступок своенравной девчонки не может быть истолкован как решение взрослой женщины. Говорю тебе: ты должна подождать.

Янни Хупрус поднялась на ноги…

– Звонкое золото или живая кровь, – напомнила она старинную формулу. – Скоро срок выплаты, Роника Вестрит. И однажды у тебя уже случилась недостача. Согласно условиям контракта мы вольны определить, чем ты на сей раз заплатишь…

Роника тоже поднялась и встала против нее.

– Вот оно, твое золото, в коробочке у двери. Я отдаю его тебе без принуждения, в уплату долга, который полностью признаю! – И она медленно покачала головой. – Я ни в коем случае и никогда не отдам тебе ни свое дитя, ни внука или внучку, если только они сами, по доброй воле, не пожелают к тебе отправиться. Вот и все, что я могу сказать тебе, Янни Хупрус. И стыд великий на головы нам обеим, что о подобных вещах приходится говорить вслух!

– Уж не хочешь ли ты сказать, – спросила Янни, – что собираешься нарушить контракт?

– Пожалуйста, пожалуйста! – голосом, ставшим неожиданно пронзительным, воскликнула Каолн. – Давайте вспомним, кто мы такие! И давайте вспомним, что сколько-то времени у нас действительно есть! Наше время не так уж кратко, как боятся иные, и не столь изобильно годами, как некоторым бы хотелось. И мы, кажется, упускаем из виду сердца двоих молодых! – Взгляд ее фиалковых глаз перебегал с лица на лицо, она искала союзников. – Я вот что предлагаю, – продолжала она. – Компромисс! Такой, который может оградить нас всех от ужасного горя! Пусть Янни Хупрус примет твое золото, Роника. Пусть примет на этот раз. Ибо вне всякого сомнения она так же связана тем, что мы с тобой, Роника, однажды порешили на этой самой кухне, как и ты сама связана условиями контракта. Я полагаю, все с этим согласны?

Кефрия замерла и перестала дышать, но в ее сторону никто и не смотрел. Янни Хупрус кивнула первая, чопорно. Кивок, которым ответила Роника, походил скорее на поклон побежденной.

Каолн вздохнула с облегчением.

– А теперь послушайте, что я предлагаю. Роника, я говорю как женщина, которая знает Рэйна, сына Янни, со дня его появления на свет. Это достойнейший, исполненный чести молодой человек. Тебе незачем опасаться, что он неверно поведет себя с Малтой… кем бы мы ее ни считали, взрослой женщиной или дитятей. И поэтому я нахожу, что ты можешь ему разрешить начать свое ухаживание прямо теперь. Под присмотром старших, естественно. И при условии, что он не станет дарить ей подарков, могущих вскружить девочке голову и вызвать не сердечную склонность, а обычную жадность. Тебе следует просто позволить Рэйну видеться с нею время от времени. Если она вправду еще ребенок, он вскорости это поймет и сам устыдится оплошности, которую допустил. Но если Малта уже повзрослела, дайте ему возможность, просто возможность попробовать завоевать ее сердце. Разве я прошу слишком многого? Разве это слишком много – позволить ему стать поклонником Малты?

И вот тут Роника посмотрела на Кефрию, ожидая решения именно от нее. Поистине, это дорогого стоило… Кефрия облизала пересохшие губы.

– Я думаю, – сказала она, – такое вполне можно позволить. Конечно, под хорошим присмотром. И при условии, что он не будет кружить ей голову дорогими подарками. – И она вздохнула: – Тем более что Малта все это сама начала. Вот пускай и получит свой первый женский урок: нельзя легкомысленно относиться к привязанности мужчины…

Остальные женщины согласно кивнули.

ГЛАВА 31
КОРАБЛИ И ЗМЕИ

Это была грубая, наспех исполненная татуировка. Даже не разноцветная, просто синяя. И тем не менее при всем том это был ее облик, вколотый в мальчишеское лицо… Проказница смотрела на Уинтроу в ужасе.

– Все из-за меня, – выговорила она наконец. – Если бы не я, ничего этого с тобой не случилось бы…

– Так-то оно так, – согласился он устало. – Но тебе не в чем винить себя. Право же, не в чем.

Он отвернулся и тяжело опустился на палубу. Догадывался ли он, как ранили ее эти слова?… Проказница попыталась дотянуться до него, разделить его чувства… Но мальчик, лишь накануне вечером трепетавший от своей и чужой боли, ныне являл собой великую неподвижность. Откинув голову, он набрал полную грудь свежего морского воздуха, проносившегося над ее палубами. Вдохнул и выдохнул.

Рулевой все старался направлять ее в главный фарватер. Проказница мстительно упиралась, рыская* [Рыская, рысканье – колебания курса судна относительно среднего значения. Обычно вызывается совокупным воздействием внешних возмущений (волнение, ветер, течение…) и движением руля, необходимым для удержания курса.] на курсе. «Вот тебе, Кайл Хэвен. Не воображай, будто подчинил меня своей воле…»

– Не знаю даже, что и сказать тебе, – тихо сознался Уинтроу. – Когда я думаю о тебе, мне становится стыдно. Как будто я предал тебя, попытавшись сбежать. Но когда я начинаю размышлять о себе, то чувствую разочарование. Мне ведь почти удалось отвоевать свою жизнь. Мне не хочется тебя покидать. Но и сидеть здесь, как в заточении… – Он покачал головой, потом прислонился спиной к поручням. Он был оборван и грязен, и Торк, приведший его сюда, не снял с него кандалы. Уинтроу говорил через плечо, глядя наверх, на паруса. – Иногда мне кажется, что я разделился на две разные личности, и они стремятся к разным жизненным путям… Нет, скорее не так: без тебя я совершенно другой, чем когда мы вместе. Когда мы вместе, я утрачиваю… что-то. Не знаю даже, как назвать. Наверное, способность быть только собой…

У Проказницы всю кожу закололо от ужаса: он высказал едва ли не слово в слово то же самое, о чем она сама собиралась поведать ему. Они ушла из Джамелии вчера утром, но Торк привел к ней Уинтроу только теперь. И только теперь она увидела, в каком он состоянии. Всего же более ее потрясло ее собственное изображение, исполненное цветной тушью у него на щеке. Теперь в нем нельзя было заподозрить моряка, куда там капитанского сына. Самый обычный раб – и не более… Но при всем том, что ему выпало перенести, внутренне он оставался удивительно спокоен.

– У меня в душе не осталось места чувствам, – заметил он, отвечая на ее невысказанную мысль. – Сквозь тебя я касаюсь всех рабов сразу… Я сам становлюсь ими… Когда я себе это позволяю, то с ума начинаю сходить. Вот и стараюсь отгородиться от этого. Пытаюсь вообще ничего не чувствовать…

– Очень сильные чувства, – негромко согласилась Проказница. – Они слишком страдают. Их страдание переполняет меня, и я не могу отъединиться… – Она помолчала, потом продолжила, запинаясь: – Когда они были на борту… а ты – нет… было совсем плохо. Без тебя… меня куда-то начало уносить, и все расплывалось… Ты – как якорь, который связывает меня с тем, что я есть. Думается, именно поэтому на живом корабле обязательно должен быть кто-нибудь из его семьи…

Уинтроу не отозвался, и ей оставалось лишь надеяться, что он ее слушает.

– Я все время беру от тебя, – сказала она. – Беру и беру, а взамен ничего не даю…

Он едва заметно пошевелился. И ответил до странности ровным голосом:

– Ты не однажды придавала мне сил.

– Но только для того, чтобы удержать при себе. – Она осторожно подбирала слова. – Я даю тебе силу, чтобы удержать тебя при себе. Чтобы мне не потерять уверенность в том, кто же я такая… – И Проказница собрала все свое мужество: – Уинтроу… Чем я была, прежде чем сделаться живым кораблем?

Он переложил кандалы и рассеянно потер намятые лодыжки. Кажется, не понимал всей важности заданного ему вопроса. Он сказал:

– Деревом, я полагаю… Или даже несколькими деревьями – если мы предположим, что диводрево растет так же, как все другие. А почему ты спросила?

– Пока тебя не было, мне почти удалось припомнить… нечто совсем другое. Это было вроде как ветер, дующий в лицо, но сильней, гораздо сильней… Я мчалась так быстро, причем по своей собственной воле… Мне почти удалось вспомнить, как я была… кем-то. Но не Вестритом. И вообще это не имело ничего общего с тем, что я видела в жизни… Это было так страшно! Но… – Тут она снова замолкла, раздумывая, рассказывать ли о том, что ей не хотелось признавать. Но потом решила говорить правду: – Но, кажется, мне понравилось… тогда. А теперь… Это, наверное, то, что люди называют ночными кошмарами… Вот только мы, живые корабли, не спим, а потому мне и проснуться толком не удавалось… Змеи в гавани, Уинтроу… – Теперь она говорила тихо и торопливо, пытаясь втолковать ему все сразу. – В гавани их не видел никто, кроме меня. Теперь никто не оспаривает по крайней мере ту белую, что за мной следует. Но были и другие… множество… в донной грязи порта… Я пыталась рассказать о них Гентри, но он мне посоветовал не обращать внимания. А я не могла, потому что они некоторым образом навевали мне сны, которые… Уинтроу?

Он не ответил. Он, оказывается, задремал, пригревшись на солнышке. Кто бы осудил его за это – после тех-то страданий, что выпали на его долю?…

И все-таки ей сделалось обидно. Ей было необходимо излить душу, иначе, как ей казалось, недолго было и свихнуться. Увы, никто не желал прислушаться к ее словам… Вот и Уинтроу опять был на борту, но одиночество от этого не прекращалось. Проказница подозревала, что он каким-то образом закрывается от нее. И опять она не могла ни осудить его за подобное поведение, ни притвориться, будто ей не обидно. Ее разбирал гнев -но не против кого-то конкретно, а так – вообще. Ее создало семейство Вестритов, оно сделало ее такой, какой она была, оно породило в ней эти нужды. И тем не менее со времени пробуждения она ни дня не провела в обществе радостного, добровольного спутника. А тут еще Кайл по самые трюмные крышки набил ее страданием и горем – и требовал, чтобы она шла по курсу весело и охотно, а сам перестал пускать к ней Уинтроу!… Это было несправедливо…

Звук торопливых шагов по палубе оборвал течение ее мыслей.

– Уинтроу! – окликнула она мальчика, желая предупредить его: – Твой отец сюда идет!

– Ты так на мель скоро сядешь! – рявкнул Кайл на Комфри, стоявшего у руля. – Не можешь курс удержать?!

Комфри искоса, опасливо на него посмотрел…

– Никак нет, кэп, не могу. Рыскает – и хоть ты что хочешь!

– Не вали на корабль, если справиться не можешь! У всех в этой команде руки крюки, и все на судно кивают! Надоело, в конце концов!

– Так точно, кэп, – вытянулся Комфри. Он смотрел прямо перед собой. Вот он снова двинул штурвалом, пытаясь подправить курс… «Проказница» отреагировала так вяло и медленно, как если бы у нее за кормой тащился плавучий якорь. Да тут еще Кайл заметил в ее кильватерной струе морского змея, всплывшего на поверхность. Гадина, казалось, во все глаза пялилась прямо на него…

Кайл почувствовал, что начинает медленно, но верно приходить в ярость. Еще немного – и он сорвется. В самом деле сорвется! Он был далеко не слабак; что бы ни послала ему судьба – он был готов принять вызов и побороться. Неблагоприятная погода, кляузный груз, любая череда неудач – все это мелочи, неспособные поколебать его душевное равновесие. Но тут было что-то новенькое. Те, кого он тщился облагодетельствовать, показывали открытое неповиновение! «Нет уж, с меня хватит!»

Са свидетель: что касается мальчишки – он пытался. Он честно пытался! Чего еще мог потребовать от него его сын?! Он же весь этот гребаный корабль ему предлагал – только наберись мужества да возьми! Так нет же. Маленькому поганцу понадобилось в Джамелии удрать с борта и заработать себе на рожу наколку раба!

И тогда Кайл на него попросту плюнул. Он доставил его назад – и отдал на милость кораблю. Не это ли Проказница называла своей первейшей жизненной необходимостью? Он и велел вытащить мальчишку на бак, как только гавань осталась далеко позади. Кажется, чего тебе еще надо? Удовлетворись и иди вперед, как положено! А вместо этого хренова посудина еле ползет, переваливаясь с боку на бок и порываясь вообще вылезти за фарватер… Мало того что собственный сын заставил его краснеть со стыда, так еще и корабль этим же занялся?!

А ведь все должно было состояться так просто. Прийти в Джамелию – загрузиться рабами – быстренько добраться в Калсиду – продать их по возможности выгодно. Вернуть семье процветание, а свое имя покрыть честью… Он знал, что хорошо управляет командой и содержит корабль в образцовом порядке. И по всему выходило, что тот у него должен не ходить по морю, а над волнами летать! А Уинтроу следовало быть способным и почтительным сыном и с гордостью думать о том, как когда-нибудь он встанет к штурвалу своего собственного живого корабля. А вместо этого? Вместо этого к четырнадцати годам Уинтроу обзавелся уже двумя рабскими наколками на лице. Причем вторая и большая произошла от его, Кайла, собственной гневной и импульсивной реакции на шуточное предложение Торка… Ах, почему Са не сделал так, чтобы вместо Торка в тот день с ним был Гентри!… Гентри уговорил бы его не делать подобного. Торк же, напротив, тотчас кинулся выполнять, и теперь Кайл об этом жалел. Если бы можно было все изменить… прожить тот день заново…

Его отвлекло неожиданное движение за правым бортом. Это был все тот же морской змей, разрази его Са! Он струился в воде и наблюдал за ним. Белый змей, окрашенный тошнотворней жабьего брюха, повадившийся следовать за кораблем. Он, казалось, не представлял из себя особой угрозы. Кайл и прежде видел его мельком несколько раз. Старая, разжиревшая тварь… Но команде не нравилось присутствие змея. Не нравилось оно и кораблю. И вот теперь Кайл смотрел на хищное создание с высоты корабельного борта и понимал, что ему оно тоже до крайности не по сердцу. А оно еще и пялилось на него из воды, причем так, как животному вроде бы и не положено. Так смотрит человек, стремящийся прочесть твои мысли…

Кайл оставил штурвал и устремился на нос корабля, чтобы избавиться от этого взгляда. Вот только от беспокойных дум некуда было деваться.

Ко всему прочему растреклятый корабль теперь еще и вонял. Вонял много хуже, чем предсказывал Торк. Даже нечищеный гальюн* [Гальюн – судовой туалет. Это важное заведение получило свое имя от названия носового свеса корабля, где помещались отхожие места для нижних чинов и… носовое украшение, которое, что любопытно, именовали также «гальюнной фигурой». В свою очередь, носовой свес был так назван по «гальюну» – типу средневекового военного парусного корабля с выступающей вперед носовой надстройкой.] не испускал подобного запаха. Им уже пришлось отправить за борт троих мертвецов. Одна была женщина, наложившая на себя руки. Ее нашли распростертую в своих кандалах; похоже, она отрывала полоски от подола своего платья и запихивала себе в рот, пока не задохнулась. Ну что за глупость – учинять над собой подобное?… Кайл видел, что матросам стало очень не по себе, хотя прямо никто из них об этом не говорил…

Помимо воли он снова покосился за правый борт. Мерзкий змей плыл точно с той же скоростью, что и Проказница. И все так же таращился на Кайла из воды. Кайл отвел взгляд.

Почему-то он вновь подумал о татуировке на лице сына. Наверное, потому, что от нее так же невозможно было отделаться. Зря он так поступил… Он сожалел о своем поступке, но ничего сделать уже было нельзя, а кроме того, он знал, что никогда не будет прощен -ну так какой смысл извиняться? Что перед мальчишкой, что перед его матерью. Они все равно до конца дней будут ненавидеть его. И кому какое дело, что в действительности-то ущерба мальчишке не случилось никакого. Он же не ослепил его, не руку ему отрезал! Подумаешь, отметина на лице. Уйма моряков носит наколки с изображением своего корабля или его носовой фигуры. Не на лицах, правда… но суть от этого не меняется. И тем не менее… С Кефрией точно удар случится, когда она увидит татуировку Уинтроу. Он сам каждый раз, когда взглядывал на сына, видел перед собой лицо потрясенной ужасом жены. Из-за этого Кайл уже и не мечтал поскорее вернуться домой. Сколько бы денег ни привез он из плавания, все, что увидят домашние – это татуировку на лице сына и внука…

Змей в очередной раз высунул голову из воды и посмотрел на него с таким видом, словно хотел сказать: «А что я про тебя знаю!…»

Тут Кайл обнаружил, что гневное вышагивание по палубе занесло его на самый бак. Туда, где сидел, скорчившись, его сын. Капитана охватил стыд: и это-то жалкое создание называлось его старшим сыном?… Его наследником?… И этому-то ничтожеству он думал когда-нибудь передать штурвал корабля?… Какое несчастье, что Малта родилась девчонкой. Из нее наследник получился бы куда как получше, чем из Уинтроу…

Очередной приступ ярости пронизал его, словно молния, очищающая рассудок. Теперь он видел: во всем от начала и до конца был виноват Уинтроу. Он привел мальчишку на борт, чтобы корабль был доволен жизнью и ходко бегал по морям, – а гнусный маленький святоша только сделал из нее мрачную стерву. Ну так что ж – если она не желала как следует плавать с мальчишкой на борту, так и незачем больше мириться с поганым маленьким нытиком!

Еще два шага – и Кайл сгреб Уинтроу за ворот рубашки и рывком поставил его на ноги.

– Я тебя сейчас вон тому змею скормлю! – заорал он в лицо перепуганному сыну, буквально повисшему у него на руке.

Потрясенный Уинтроу поднял глаза на отца, встретился с ним взглядом… и ничего не сказал. Только крепко сжал челюсти.

Кайл замахнулся… И, поскольку Уинтроу не отшатнулся, не втянул голову в плечо – он наотмашь огрел его со всей силой, на которую был способен, болезненно отбив себе пальцы о его татуированную физиономию. Мальчишка отлетел прочь, запутавшись в ножных кандалах, и растянулся на палубе, тяжело и неловко упав. Он остался лежать, и в его непротивлении ясно читался открытый вызов отцу.

– Да будь ты проклят!… – взревел Кайл и ринулся к распростертому сыну. Сейчас он вышвырнет его за борт – и пускай он утонет. Вот оно, верное решение всех проблем. И вообще это единственное, что осталось сделать. И никто его не осудит за это. Все равно от него куча неприятностей и сплошное злосчастье. Значит, надо избавиться от вечно ноющего мальчишки-жреца, пока тот еще худшего срама на него не навлек…

Совсем рядом с кораблем из воды вынырнула мертвенно-белая голова. И предвкушающе разинула рот. Алая бездна пасти воистину потрясала. Как и глаза, поблескивавшие явственной надеждой. Голова была громадна. Куда больше, чем Кайл мог судить по нескольким случайным взглядам, брошенным в сторону твари. Змей легко держался вровень с «Проказницей», несмотря на то что его голова и шея были высоко выпростаны из воды. Змей ждал угощения…

Клубок проследовал за своим подателем в одно из тех мест, где, как теперь понимала Шривер, податель останавливался передохнуть… но тут Моолкин неожиданно изогнулся жесткой дугой и устремился прочь. Он мчался сквозь Доброловище так, словно преследовал добычу. Тем не менее Шривер не видела впереди ничего стоящего внимания.

– За ним! – протрубила она всем остальным и сама первая последовала за вожаком. Сессурия ненамного отстал от нее… Но очень скоро она обнаружила, что остальные члены Клубка остались на месте. Там, где отдыхал их податель. Они думали только о том, как набивать брюхо, расти, линять и снова расти… Шривер выкинула мысли об их предательстве из головы – и удвоила усилия, гонясь за Моолкином.

Ей удалось с ним поравняться только потому, что он неожиданно остановился. Его челюсти были широко распахнуты, жабры раздувались и опадали – он завороженно вглядывался вперед.

– Что там? – спросила она… и сама уловила в воде отдаленную тень запаха. Что это был за запах, что именно означал этот вкус – Шривер не знала доподлинно, только то, что вода отдавала приветствием и исполнением обещания. Вот к ним присоединился Сессурия, и Шривер увидела, как расширились его глаза. Он ощутил то же самое, что и она.

– Что там? – повторил он ее вопрос.

– Та, Кто Помнит… – благоговейно отозвался Моолкин. – Вперед! Мы должны разыскать ее!

Он, кажется, и не заметил, что от большого Клубка у него осталось всего лишь двое последователей. Он думал только об ускользающем запахе, грозившем рассеяться прежде, чем удастся проследить его источник. И он ринулся вперед с такой силой и страстью, что Шривер и Сессурии никак не удавалось за ним поспеть. Они отчаянно гнались за вожаком, пытаясь только не упустить из виду сверкание его золотых ложных глазков, переливавшихся во тьме глубины. Они следовали за ним – а благоухание делалось все явственней. Оно кружило им головы, переполняло их чувства…

Когда они снова поравнялись с Моолкином, он висел в воде на почтительном удалении от подателя пищи, бросавшего в сумрак Доброловища серебристые блики. От этого-то подателя, вернее подательницы, исходило умиротворяющее благоухание. В нем были и надежда, и радость, но превыше всего – обещание воспоминаний, воспоминаний, которые будут разделены, обещание знаний и мудрости всем взыскующим…

Но Моолкин держался в отдалении – и не спрашивал пока ни о чем.

– Что-то не так, – прогудел он негромко. Его глаза были задумчивы и бездонны. Вот по его телу пробежала переливчатая волна цветов – и померкла. – Что-то не так, – повторил он. – Та, Кто Помнит, должна быть подобна нам… так утверждает святое предание. Но я вижу перед собой лишь подательницу с серебряным брюхом… хотя все другие мои чувства утверждают – вот Она, Она рядом… Не понимаю!

В благоговейном смущении наблюдали они за серебряной подательницей, лениво двигавшейся перед ними… У нее был один-единственный спутник: белый отяжелевший змей, следовавший за нею вплотную. Он держался у самого верха Доброловища, высунув голову в Пустоплес.

– Он разговаривает с Нею, – тихо промолвил Моолкин. – Он требует у Нее…

– Наши воспоминания, – подхватил Сессурия. Его грива стояла дыбом, подрагивая от предвкушения.

– Нет! – Моолкин, кажется, сам себе поверить не мог и почти ярился. – Он требует пищи! Он просит у Нее пищи, которая почему-то не нужна Ей Самой… – И хвост его заходил из стороны в сторону с такой силой, что взвихрились донные частицы. – Нет! Так не должно быть! – протрубил он. – Все обман и ловушка! Она пахнет как Та, Кто Помнит, но она не нашего рода! А тот, что говорит с нею… на самом деле не с нею, ибо она не отвечает ему, как нам было обещано… Нам было обещано, что она обязательно ответит взыскующему! Здесь что-то не так!…

Его ярость скрывала величайшую боль. Его грива простерлась во все стороны, распуская удушливое облако яда. Шривер даже отодвинулась прочь.

– Моолкин, – проговорила она тихо. – Моолкин, что же нам делать?

– Не знаю! – ответил он с горечью. – Святое предание об этом не говорит ничего. И о подобном ничего нет в моих разрозненных воспоминаниях. Я не знаю, что делать! Сам я попробую последовать за нею, просто чтобы постараться понять… – И он понизил голос: – Если вы надумаете вернуться в Клубок, я ни в чем вас не обвиню. Может, я в самом деле завел вас не туда… Может, я в самом деле ничего и не помню, а просто собственного яда надышался…

Его грива внезапно поникла, обмякнув от разочарования. Он двинулся следом за серебряной подательницей и ее белым спутником, даже не оглянувшись, следует ли за ним кто-нибудь.

– Кайл! Отпусти его, Кайл! – кричала Проказница. Повеления в ее голосе не было, только страх. Она как могла наклонялась вперед, целя кулаками в белого змея: – А ты поди прочь, гнусная тварь! Уйди от меня, говорю! Ты его не получишь! Ты его никогда не получишь!

От ее движения весь корабль отчаянно закачался. Она вывела весь корпус из равновесия, заставив его накрениться внезапно и очень заметно. Она продолжала отбиваться от змея. Ее деревянные руки мало что могли ему причинить, зато корабль раскачивался все сильнее.

– Убирайся, убирайся! – кричала она, срываясь на визг. – Уинтроу!… Кайл!…

Но капитан знай тащил Уинтроу к фальшборту, туда, где поджидал змей. И тогда Проказница откинула голову и закричала что было мочи:

– Гентри!… Во имя Са, Гентри, скорее сюда! ГЕНТРИ!!!

Голоса раздавались уже по всему кораблю – гомон стоял сумасшедший. Матросы окликали друг друга, пытаясь понять, что случилось. Запертые в трюмах рабы просто вопили от ужаса. Что бы ни произошло наверху – пожар, крушение, шторм, – они-то были прикованы, беспомощные, в темноте ниже ватерлинии* [Ватерлиния – линия соприкосновения поверхности тихой воды с корпусом судна.] корабля. Несчастье и страх, составлявшие груз судна, внезапно обрели осязаемую вещественность. Они пахли дерьмом и человеческим потом. Кайл ощущал во рту гадостный медный вкус, а на коже – сальную пленку, внятно отдававшую безнадежностью.

– Прекрати! Прекрати! – услышал он свои собственные хриплые крики. К кому он обращался, оставалось неясным. Он все еще держал Уинтроу за грудки, за грязное и оборванное жреческое одеяние. Он тряс несопротивляющегося мальчишку… Но сражался уже не с ним.

Тут на палубе возник Гентри, босой, полуголый и ничего не понимающий спросонок.

– Что такое? – спросил он. Потом заметил голову змея, торчавшую почти вровень с палубой, – и закричал без слов. Кайл никогда еще не видел своего старпома в такой панике. Вот он подхватил с палубы большой кусок пемзы, приготовленной для уборки… Подхватил двумя руками – и, откинувшись, запустил им в змея, да с такой силой, что Кайл услышал, как захрустели у него все мышцы. Змей увернулся легко, даже лениво, чуть изогнув длинную шею… И плавно ушел обратно под воду. На поверхности остался лишь легкий непорядок в волнах.

Дата добавления: 2015-07-02