Рождественская вечеринка 3 страница

— Не смотри на меня так остолбенело, Бэйтмен. Так бывает.

Я молчу, уставившись на него, а потом спрашиваю:

— Ты что, Макдермотт, фуфло мне гонишь?

— Нет, — говорит он. — Не повезло.

Я вновь замолкаю, смотрю на свои колени и вздыхаю:

— Слушай, Макдермотт, ты уже несколько раз этот фокус проделывал. Я знаю, что ты творишь.

— Я ее ебал, — он снова шмыгает носом, показывая на какую-то девушку за столиком впереди нас. Макдермотт обильно потеет и воняет одеколоном Xeryus.

— Правда? Ух ты. А теперь послушай меня, — произношу я, потом замечаю кое-что уголком глаза. — Франческа!..

— Что? — поднимает она голову, капля мороженого стекает по ее подбородку.

— Ты что, ешь мой шербет? — показываю я на вазочку.

Она сглатывает, не сводя с меня глаз:

— Будь проще, Бэйтмен. Ну что ты хочешь от меня, великолепный самец? Тест на СПИД? О господи, кстати, видишь того парня, Краффта? Вот у него. Невелика потеря.

Парень, на которого указала Франческа, сидит рядом со сценой, где оркестр играет джаз. Его волосы зачесаны назад, лицо мальчишеское, он одет в костюм с брюками в складку, шелковую рубашку и светло-серый в горошек галстук от Comme des Garcons Homme. Парень потягивает мартини. Совсем нетрудно представить, как сегодня где-нибудь в спальне он лжет, — возможно, даже девушке, сидящей рядом с ним (блондинка, большие сиськи, одета в платье с шипами от Giorgio di Sant'Angelo).

— Может, скажем ей? — спрашивает кто-то.

— Нет, — говорит Дейзи. — Не надо. Кажется, она настоящая стерва.

— Послушай меня, Макдермотт, — наклоняюсь я к нему. — У тебя есть наркотики. Я вижу это по твоим глазам. Не говоря уж о твоем, блядь, шмыганьи.

— Не-а. Ничего. Не сегодня, милый, — качает он головой.

Раздаются аплодисменты джазовому оркестру, — хлопает весь стол, даже Тейлор, которого нечаянно разбудила Франческа. Я, страшно огорченный, отворачиваюсь от Макдермотта и, как и все остальные, хлопаю в ладоши. К столу подходят Керон с Либби, и Либби говорит:

— Керон завтра должна ехать в Атланту. Съемки для Vogue. Нам надо идти.

Кто-то приносит счет и Макдермотт оплачивает его своей золотой карточкой AmEx., что окончательно доказывает, что он уторчан, поскольку Макдермотт — известный скряга.

Снаружи душно и слегка моросит дождь, такой мелкий, что кажется, что это туман, сверкают молнии, но грома нет. Я иду за Макдермоттом в надежде вывести его на чистую воду, почти наталкиваюсь на человека в инвалидной коляске, который, как я помню, пробирался к входу, еще когда мы входили, — коляска ездит вперед-назад по тротуару, охрана в дверях не обращает на нее никакого внимания.

— Макдермотт, — кричу я. — Чем ты занимаешься? Дай мне наркотиков.

Он оборачивается, смотрит мне прямо в глаза и неожиданно пускается в пляс, кружится на месте, потом так же внезапно останавливается и идет к чернокожей женщине с ребенком, сидящей возле закрытых «Деликатесов» рядом с «Nell's». Как обычно, она просит еды, и, как обычно, возле ее ног картонка с надписью. Трудно сказать, черный ли ребенок (ему лет шесть-семь), и вообще — ее ли это ребенок, поскольку свет перед «Nell's» слишком яркий, просто беспощадный — в нем кожа любого человека кажется желтоватой.

— Что они делают? — спрашивает замершая на месте Либби. — Разве они не знают, что надо стоять ближе к канатам?

— Либби, пошли, — Керон тянет ее в направлении двух такси, стоящих у тротуара.

— Макдермотт, — взываю я. — Какого черта?!

Макдермотт с остекленевшим взглядом машет однодолларовой купюрой перед лицом женщины, и та начинает всхлипывать, жалко пытаясь схватить купюру, но, естественно, он ей ее не отдает. Вместо этого он поджигает купюру спичками из Canal Bar и прикуривает огрызок сигары, зажатый между ровными белыми зубами — вероятно, это коронки. Шут гороховый.

— Как это благородно с твоей стороны, Макдермотт, — говорю я ему.

Дейзи облокотилась на белый мерседес, припаркованный у обочины. Другой мерседес, черный лимузин, стоит рядом с белым. Еще одна вспышка молнии. Вниз по Четырнадцатой улице с воем проносится машина скорой помощи. Макдермотт подходит к Дейзи и целует ей руку перед тем, как сесть во второй мерседес.

Я остаюсь стоять перед плачущей негритянкой, Дейзи смотрит на меня.

Господи, — бормочу я. — Вот…

Я протягиваю женщине коробок спичек из «Lutece», потом, поняв свою ошибку, вынимаю коробок из «Таверны на траве» и кидаю его ребенку, а первый забираю из грязных, покрытых струпьями рук.

— Господи, — бормочу я снова, направляясь к Дейзи.

— Такси больше нет, — говорит она, уперев руки в боки.

Очередная вспышка молнии заставляет ее завертеть головой и завизжать. — Где фото графы? Кто снимает?

— Такси, — свищу я, пытаясь остановить проезжающую машину.

Молния прорезает небо над Зекендорф Тауэрc и Дейзи вопит:

— Где фотограф, Патрик? Скажи, чтобы они прекратили.

Она в смятении, ее голова вертится вправо, влево, вперед, назад. Дейзи снимает темные очки.

— О Боже, — бормочу я, но мой голос усиливается до крика. — Это молния. А не фотограф. Молния!

— Ну да. И я должна верить тебе. Ты говорил, что в вестибюле был Горбачев, — укоризненно произносит она. — Я тебе не верю. Я думаю, здесь журналисты.

— Господи, вон такси. Эй, такси! - свищу я приближающемуся такси, только что повернувшему с Восьмой авеню, но кто-то трогает меня за плечо, и когда я оборачиваюсь, передо мной стоит Бетани — девушка, с которой я встречался в Гарварде и которая потом бросила меня. На ней отороченный кружевами свитер и брюки из вискозы с крепом от Christian Lacroix, в руке открытый белый зонтик. Такси, которое я пытался поймать, проносится мимо.

— Бетани, — остолбенело произношу я.

— Патрик, — улыбается она.

— Бетани, — повторяю я.

— Как дела, Патрик? — спрашивает она.

— Ну… ну у меня — нормально, — заикаюсь я после неловкого секундного замешательства. — А ты как?

— Все хорошо, спасибо, — отвечает она.

— Так ты что… была там? — спрашиваю я.

— Да, — кивает она. — Рада тебя видеть.

— А ты… живешь здесь? — сглатываю я. — В Манхэттене?

— Да, — улыбается она. — Я работаю в Milbank Tweed.

— А… прекрасно. — Я оглядываюсь на Дейзи и внезапно меня охватывает злость — я вспоминаю, как мы обедали в «Quoters», в Кембридже, где Бетани (рука на перевязи, небольшой синяк под глазом) порвала со мной, и так же внезапно мне приходит на ум: моя прическа — о господи, моя прическа! — я чувствую, как дождь ее портит.

— Ну, мне надо идти.

— А ты в P&P, да? — спрашивает она. — Отлично выглядишь.

Заметив, что приближается еще одно такси, я отступаю:

— Ну, ладно…

— Давай как-нибудь пообедаем, — предлагает она.

— Отличная идея, — неуверенно отвечаю я.

Таксист заметил Дейзи и остановился.

— Я позвоню тебе, — говорит Бетани.

— Как хочешь, — отвечаю я.

Какой-то черный парень открывает дверь перед Дейзи и она грациозно садится внутрь, парень продолжает держать дверь для меня, пока я сажусь, машу рукой и киваю Бентани.

— А на чай, — просит черный, — не дадите ли на чай?

— Щас, — рявкаю я, стараясь посмотреть в зеркало заднего вида, как лежат мои волосы. — Устройся на нормальную работу, ебаный негритос, будет тебе на чай..

Я захлопываю дверь и говорю водителю, чтобы он отвез нас в верхний Вест Сайд.

— А правда, интересно, как это в сегодняшнем кино они, с одной стороны, были шпионами, а с другой стороны — нет? — говорит Дейзи.

— А ее можешь высадить в Гарлеме, — говорю я шоферу.

Я стою у себя в ванной, обнаженный по пояс, смотрюсь в зеркало Orobwener и раздумываю, не стоит ли мне принять ли душ и помыть голову, так как из-за дождя мои волосы выглядят херово. Пока что я наношу на них мусс и расчесываюсь гребешком. Дейзи сидит возле футона в кресле Louis Montoni из меди и хрома и ест ложечкой мороженое Haagen-Dazs с макадамией. На ней только кружевной лифчик и пояс для чулок из Bloomingdale's.

— Знаешь, — говорит она, — сегодня на вечеринке мой бывший парень, Фиддлер, никак не мог понять, зачем мне сдался яппи.

Я не слушаю ее, но, все еще рассматривая свои волосы, выдавливаю:

— Правда?

— Он сказал, — смеется она, — что от тебя у него дурные вибрации.

Я вздыхаю, потом напрягаю бицепс:

— Это… печально.

Она пожимает плечами и бесцеремонно заявляет:

— Он плотно сидел на кокаине. Бил меня иногда…

Я начинаю слушать, но она говорит:

— …но никогда по лицу не бил.

Я вхожу в спальню и начинаю раздеваться.

— Ты считаешь меня дурочкой, да? — спрашивает она, перекинув через ручку кресла загорелые, мускулистые ноги.

— Что?

Я скидываю туфли и нагибаюсь, чтобы поднять их.

— Ты считаешь меня дурочкой, — повторяет она. — Ты думаешь, что все модели — глупые.

— Нет, — я стараюсь не смеяться. — Честное слово, нет.

— Нет, считаешь, — настаивает она. — Я же вижу.

— Я думаю, что ты… — мой голос замирает.

— Да? — усмехается она.

— Я думаю, что ты просто великолепна и невероятно… великолепна, — монотонно произношу я.

— Как мило, — безмятежно улыбается она, облизывая ложечку. — Ты весьма нежен.

— Спасибо.

Сняв брюки, я аккуратно складываю их и вместе с рубашкой и галстуком вешаю на черную вешалку Philippe Stark.

— Знаешь, недавно я видел, как моя горничная вытащила из мусорного ведра кусок зернового хлебца.

Дейзи переваривает услышанное, а потом спрашивает:

— Зачем?

Я выдерживаю паузу, разглядывая ее плоский, рельефный живот. Ее тело — загорелое и мускулистое. Мое тоже.

— Она сказала, что проголодалась.

Дейзи вздыхает и задумчиво облизывает ложку.

— Как тебе моя прическа?

На мне остались только трусы от Calvin Klein, которые натягивает моя эрекция, и пятидесятидолларовые носки от Armani.

— Нормально, — пожимает она плечами. — Хорошо.

— Сегодня я избил девушку, попрошайничавшую на улице, — я делаю паузу, а потом продолжаю, стараясь взвешивать каждое слово. — Она была молоденькой и казалась испуганной, у нее была табличка, что она потерялась в Нью-Йорке и у нее ребенок, хотя я его не видел. Ей нужны были деньги, на еду и еще что-то. На билет на автобус до Айовы. Мне кажется, это была Айова… — я замолкаю, скручивая носки, а потом снова расправляю их.

Дейзи с минуту смотрит на меня пустыми глазами, затем спрашивает:

— А что потом?

Я рассеянно молчу, поднимаюсь, чтобы пойти в ванную, и бормочу:

— Потом? Избил ее до полусмерти.

Из шкафчика в ванной я вынимаю презерватив и возвращаюсь в комнату.

— Она сделала ошибку в слове «калека». То есть, я не поэтому ее избил, но все-таки… знаешь, — пожимаю я плечами. — Изнасиловать ее я не мог — она была слишком уродливая.

Дейзи встает, кладет ложку рядом с коробочкой Haagen-Dazs на столик дизайна Gibert Rhode. Я делаю ей замечание:

— Нет. Положи ее в коробочку.

— Извини, — говорит она.

Пока я натягиваю презерватив, она восторгается вазой Palazzetti. Я ложусь на Дейзи, мы занимаемся сексом, но подо мной, даже в свете галогеновых ламп, всего лишь тень. После мы лежим на разных сторонах кровати, я дотрагиваюсь до ее плеча.

— Мне кажется, тебе пора домой, — говорю я.

Она открывает глаза, почесывает свою шею.

— Мне кажется, я могу… сделать тебе больно, — говорю я ей. — Боюсь, я не смогу сдержаться.

Посмотрев на меня, она пожимает плечами.

— Ладно, хорошо, — она начинает одеваться. — Мне все равно не нужны серьезные отношения.

— Мне кажется, может случиться что-то ужасное, — говорю я ей.

Она натягивает трусики, смотрит на свое отражение в зеркале Nabolwev и кивает:

— Я поняла.

После того, как она оделась и закончились минуты тягостного молчания, я, не без надежды, спрашиваю:

— Ты же не хочешь, чтобы тебе сделали больно, правда?

Она застегивает верхние пуговицы своего платья и, не глядя на меня, вздыхает:

— Поэтому я и ухожу.

Я говорю:

— По-моему, я упустил эту возможность.

Дата добавления: 2015-06-27