Американский герой 9 страница

– Где колпачок? Где колпачок от ручки?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – отвечает Джекки еще более спокойным голосом. – Что ж ты за ним не следил?

– Очень смешно. На редкость удачно. – Биглу свойственна академическая рассеянность. Большую часть времени он проводит, размышляя над очередным фильмом, и живет в мире своих фантазий, как любой творческий человек. Зачастую он забывает, где что находится, если, конечно, это не нужно ему для фильма. Работая, он может держать в голове тысячи вещей. В обычной же обстановке, чем проще предмет, тем быстрее он вылетает у него из головы. На начальных стадиях романа с ним у женщин возникало ощущение, что они общаются с какимто персонажем из старого фильма или романа, скорее всего английского, и его манеры даже придавали ему в их глазах некоторое старомодное очарование. Однако немного спустя эти манеры уже приводили их в ярость. Собираясь на стадион, он спрашивал жену, где ключи от магнины, потом – где билеты, потом – как им туда добраться, потом – не видела ли она его любимых туфель («Милый, может быть, ты когданибудь научишься самостоятельно одеваться?»), потом – где коробка с ланчем и где лежат его бумаги, которые он намеревался просмотреть во время игры.

– Я и не думала шутить, – возражает его жена. Очевидная ложь, даже трудно предположить, что она этого не понимает. Но она не понимает. – Я просто пытаюсь помочь тебе. – Похоже, она сама в это верит. – Просто надо быть внимательнее.

– Я достаточно внимателен. Просто мне здесь нечего делать. И мне неприятно быть рядом с тобой.

Дилан хватает коробку с ланчем и переворачивает ее вверх дном. Все вываливается на пол, и это приводит его в полный восторг. Теперь он может поиграть с бутербродами, бутылками и хрустальными стаканами, которые упаковала их кухарка, – кто захочет пить кокаколу, разлитую в СентЛуисе, из бумажных стаканчиков?

Джекки не реагирует на безобразия Дилана – настала пора ее мужу спуститься с высот режиссуры и проявить обычные человеческие качества. Пусть теперь сам повозится с ребенком. Со своим собственным сыном, которого она в муках рожала для него.

Бигл и рад бы отреагировать, но в руках у него текущая ручка и он не может найти колпачок. A это подарок какогото студийного босса, который надеялся, что, когда он в следующий раз пригласит Бигла, тот подпишет договор этой самой чертовой ручкой и произнесет какуюнибудь глупость вроде: «Вы мне подарили эту ручку, и я специально приберегал ее для такого момента». Абсолютная глупость, но имеющая очень большое значение. Он знал это от собственной матери. Кроме этого, он знал по собственному опыту, что стоит ее сейчас куданибудь положить, и она покатится, упадет на пол, провалится в щель и исчезнет в недрах земли, и дело кончится тем, что какойнибудь уборщик получит в дар эту страшно дорогую ручку. Правда, без колпачка. В карман он тоже не мог ее положить, так как она текла и на пиджаке тут же образовалась бы огромная клякса – а он попрежнему не имел понятия, отстирываются ли эти чернила.

И он с немой мольбой смотрит на жену. Он вводит ее лицо и понимает, о чем она думает. И зачем он только женился на кинозвезде? Неужели только изза того, что ее задница была разрекламирована точно так же, как когдато волосы Фарры Фосет? Почему было не выбрать какоенибудь скромное, нетребовательное существо, которое могло бы о нем заботиться! Которому были бы нужны только дом, ребенок и муж и которое занималось бы с ним сексом тогда и так, как этого захочет он!

Дилан придерживает рукой бутерброд и стаскивает с него пергаментную обертку – их кухарка никогда не пользовалась полиэтиленом, никогда, – а другой рукой тянется к бутылке с кокаколой. Это одна из тех старомодных бутылок изогнутой формы, повторяющей женский силуэт, с выпуклыми буквами на стекле, – истинный символ Америки!

У Бигла только одна свободная рука – левая. И он делает ею что может. Он обхватывает сына и, приподняв, оттаскивает его в сторону от устроенного им разгрома. Но Дилан крепко держится за пергамент, и тот начинает разворачиваться, так что, когда отец окончательно поднимает его вверх, бутерброд вываливается наружу. Иногда бутерброды падают маслом вверх, а иногда нет. На этот раз нет. Индейка, овечий сыр, кусочки помидоров и домашний майонез – все оказалось на грязном, липком, заразном полу ложи, которую абонировала студия Диснея на стадионе «Доджер».

Дилан начинает хныкать, так как хочет бутерброд.

А Джекки только радуется, что раз в жизни ее муж вынужден заниматься тем, чем она занимается ежедневно. Хотя на самом деле она занималась этим лить в те краткие промежутки, когда одна нянька была уже уволена, а другая еще не взята на работу. Что, впрочем, случалось довольно часто, так как она хотела, чтобы у ее сына было все самое лучшее. И иногда поиски следующей няньки затягивались на целую неделю.

У Дилана было прекрасное чувство формы, и он понимал, что бутылку кокаколы нельзя использовать в качестве меча или пики: она слишком объемная. И слишком широкая. И совершенно очевидно, что ею нельзя ни рубить, ни колоть. Зато ее можно использовать как молоток или дубинку. И поэтому не переставая оплакивать свой упавший завтрак, он довольно энергично опускает бутылку на голову своему отцу.

Но, к своему огромному огорчению, промахивается.

Бигл пытается выхватить у него бутылку, не выпуская при этом ручки.

Джекки с отвращением взирает на размазанную по полу пищу и размышляет, хватит ли у ее мужа ума подобрать ее, прежде чем Дилан начнет ее есть. Она готова поспорить на платье в семь тысяч восемьсот долларов, что не хватит. Она готова сама заплатить за него, если хватит, или вовсе отказаться от покупки.

Расстроенный промахом, Дилан запускает бутылку в отца, но тот успевает уклониться, хотя это довольно сложный маневр, ведь он попрежнему держит Дилана и ручку. Он наступает на упавший бутерброд и поскальзывается. Бигл любит своего сына и поэтому бросает наконец ручку, подхватывает ребенка и падает так, что тот остается невредимым. Зато сам он получает вполне ощутимый удар. Неопасный, но зато довольно болезненный.

Бутылка вылетает из ложи и падает на поле, чуть не попав по голове подавальщику бит, который почемуто находится совсем не там, где должен. Мальчишка поднимает голову, чтобы выяснить, откуда в него был запущен этот опасный снаряд. И несколько соседей Бигла указывают на диснеевскую ложу как раз в тот момент, когда сам Бигл поднимается на ноги.

– Тупая, безмозглая скотина! Чтоб ты сдох! Ненавижу твою самодовольную харю! Вам всем уже давно пора вымереть, как мамонтам! Сейчас возьму эту бутылку, залезу и воткну ее тебе в твою чертову задницу! – произносит подросток – именно такое красноречие у нас всегда ассоциируется с американским досугом – и с угрожающим видом поднимает вверх бутылку. И только тут он понимает, что произошло на самом деле. – О! Черт возьми, СентЛуис! Прости, чувак. Ты, наверное, здорово хряснулся! Передай от меня привет своему сынку. Скажи, что я сохраню его бутылку.

– Это ты во всем виновата! – сдавленно произносит Бигл, изо всех сил стараясь не выругаться в присутствии ребенка.

– Ты не можешь справиться со своим сыном, а виновата в этом я?! Посмотри, на что ты похож! – и она выставляет вперед подбородок, окончательно выводя его из себя. Живи он в другую эпоху, более примитивную и честную, он бы ее попросту убил за это.

– Это ты придумала устроить семейный выезд. Большое спасибо. Мне все очень понравилось, – насмешливо произносит он с мерзкой мальчишеской интонацией. – Я беру выходной день, чтобы тащить своего сына туда, куда ему совершенно не хочется и где мне совершенно не интересно. Думаю, это еще одна блистательная мысль, подсказанная тебе твоей мамочкой.

– Я просто пыталась помочь тебе, – говорит Джекки. – Я хотела, чтобы ты совершил какойнибудь мужской поступок, который поможет тебе наладить отношения с сыном. В котором, в отличие от тебя, мужские черты ярко выражены. Ты и так совершенно не проводишь с ним времени. Если тебе не понравилось мое предложение, почему бы тебе самому было чтонибудь не предложить? Ты должен уделять время семье.

Все это время Дилан вертится в руках отца, пытаясь спуститься вниз.

– Хорошо, – говорит Бигл, опуская его на пол. И Джекки наблюдает за тем, как ребенок устремляется к остаткам бутерброда, вдавленным в грязь ногами мужа. – Это ты так подстроила, – заявляет Бита, – чтобы все это превратилось в кошмар.

– Я ничего не подстраивала, – парирует Джекки. Конечно, она ничего не подстраивала. Она старалась, чтобы все было как можно лучше. Просто ее мужа было необходимо проучить. Если бы он был внимателен, ничего бы этого не произошло. Так ему и надо.

– Ты даже не хочешь, черт побери, понять…

– Следи за своим языком в присутствии ребенка!

– Рыбенка… – передразнивает ее Бигл.

– Как ты отвратителен! – огрызается она.

Дилан начинает соскребать с пола индейку, которая уже прилипла к густой черной массе, в которую иногда превращается сода. Она отрывается вместе с прилипшими к ней непонятными ошметками серого и коричневого цвета. К тому же от нее исходит слабый аромат чистящих средств. И Дилан с огромным аппетитом запихивает все это в рот.

– Так я и знала! – восклицает Джекки, пытаясь вытащить эту гадость изо рта сына. – Я знала, что ты даже не почешешься все это убрать!

– Убрать?

– Да! Убрать остатки бутерброда. Я что тебе, прислуга?! Кто, интересно, это должен был убрать?

И тут Бигл понимает, что он, еле пережив падение, а потом ругательства со стороны игрока, еще должен был думать о бутерброде, размазанном по полу.

– Я… я… – заикаясь, начинает он.

– Потому что я женщина, а ты мужчина. Я умею самостоятельно зарабатывать и не собираюсь становиться для тебя домашней хозяйкой.

– Что происходит? – в полуобморочном состоянии спрашивает Бигл.

– Я тебе объясню, что происходит! Твой сын поедает грязное дерьмо, которое он соскреб с пола общественного стадиона. Пол общественного туалета, и то, наверно, чище. А ты даже не обращаешь внимания!

– Джекки, заткнись! – говорит Бигл.

– Нет, не заткнусь.

– Ну еще бы. Ты же просто не способна на это.

– Может быть, сам заткнешься?

И они ввязываются в классическую семейную склоку, мало чем отличаясь от обычных людей, не обладающих ни их славой, ни их богатством. Наконец Джекки хватает сына и ключи от машины и выходит вон, оставляя Бигла там, где ему вовсе не хочется быть.

Какое облегчение! Он предпочитает остаться на месте, чтобы, не дай бог, случайно не встретиться с ней снова. А ведь считается вроде, что бейсбол оказывает на зрителей терапевтическое воздействие.

Ничего подобного. Он разворачивает сэндвич не уничтоженный Диланом. На вкус довольно странно, но вполне съедобно. Он оглядывается по сторонам – тысячи людей наблюдают за происходящим на поле. Человек в соседней ложе, похоже просто счастлив. Он курит большую сигару и совершенно не стыдится того, что табак доставляет ему удовольствие. Более того, хоть он и находится на стадионе, он еще и слушает трансляцию матча по радио. Его зовут Табби Бейлис. Он, бывший агент Администрации по контролю за применением закона о наркотиках, торговал конфискованными наркотиками и прикарманивал деньги дилеров. После чего удачно вложился в плантации сахарного тростника на Гавайях. Из которых японский предприниматель создал поля для гольфа в пятнадцать, шестнадцать и семнадцать лунок.

– Можно, я вас кое о чем спрошу? – говорит Бигл.

– Валяй, – отвечает Табби.

На самом деле Бигл хочет узнать у него секрет счастья. Но он задает другой вопрос:

– Как это получается, что люди начинают любить бейсбол? Как это происходит? Я кинорежиссер и всегда стараюсь насытить фильмы действием, которое все нарастает, разрешаясь в самом финале. Чтобы было ритмичное, поступательное движение. И вдруг… – он указывает на поле, – вот это. Я этого не понимаю.

Табби выпускает изо рта пару густых колец дыма и принимает философский вид воплощенного Будды. Возможно, посланного в этот мир, чтобы передать Биглу определенное сообщение.

– Ах, бейсбол, – говорит он. – Бейсбол не предполагает действий. Это игра возможностей и скрытой энергии. Когдато я был полицейским. Когда работаешь в полиции, приходится тратить массу времени на ожидание и наблюдение. Постоянно изобретаешь ходы, надеясь застать жертву в таком положении, когда ты сможешь на нее наброситься. Ты когданибудь увлекался охотой?

– Нет, – отвечает Бигл.

– Да, ты не похож на человека, способного на убийство. Хотя кто знает, – пожимает плечами Табби. – В любом случае – будь то дичь или человек, – когда ты врываешься к какомунибудь мексиканцу, у тебя огромный прилив адреналина. Но это не главное. Точно так же никогда не стремишься к оргазму, занимаясь любовью. Средненький я философ, правда? Хочешь сигару?

– Конечно, – отвечает Бигл. Он не курильщик, но сейчас ему кажется, что если Будда любил табак, то, может быть, действительно в нем заключен секрет счастья.

Табби вынимает из кармана сигару и передает ее через ограждение Биглу.

– Так вот, относительно возможностей. Потенции к действию. Пойдет ли она с тобой или надерется и останется – что она выберет? Ты находишься в постоянном движении, и она находится в постоянном движении… – он делает круговое движение руками так, что они скользят друг вокруг друга как два хищника.

Бигл снимает с сигары целлофан. Она невероятно напоминает фаллос и не может не вызвать у него восхищения, ибо своим он похвастаться не может.

Табби достает из кармана большую кухонную спичку с краснобелой головкой.

– Терпеть не могу бутан.

И зажигает ее о ноготь. Она вспыхивает, распространяя вокруг себя добрый старый запах серы и напоминая о преисподней. Табби перегибается через перегородку и протягивает ее Биглу.

– Вот почему люди перестают трахаться после свадьбы, – говорит он. – Потому что все дело не в результате, а в предчувствии и возможностях. Вот и бейсбол – это игра предчувствий и возможностей.

Бигл вбирает дым в легкие. У него сочный и в то же время отталкивающий вкус. Однако сама поза с сигарой в руке настолько кинематографична, что уже одно это доставляет удовольствие. Постепенно он начинает расслабляться, и у него возникает чувство мужского братства. Только глянь, чем там мальчики занимаются на задворках.

– Хороший комментатор, – замечает Табби и увеличивает громкость. – Вот послушай. Игрок на второй базе находится в выгодном положении, игрок с битой ограничен основной базой, счет два – один, лучше бы ему не вставать за подающим, если он останется впереди, то тот сможет его достать – это хороший питчер.

Табби выдувает кольцо дыма.

– Усек?

Бигл, слегка одурманенный табачным дымом, тоже пытается выдуть колечко. Но у него не оченьто получается.

– Нет, – отвечает он.

– Когда счет будет один – два, подающему придется делать срезку. Его потенциальные возможности изменятся. Когда подающий будет бросать мяч, он окажется сзади. И тогда игрок с битой сможет тоже немного отступить, и у него появится выбор. Подающему же придется быть более точным и метким, иначе он рискует получить пробежку. Чувствуешь, как меняются потенциальные возможности?

– Да, понял, – отвечает Бигл. И он, кажется, действительно начинает понимать. Он кивает и начинает различать действие в полном бездействии. Он снова вдыхает дым сигары, шум в голове становится сильнее, и вдруг он понимает чтото очень важное о режиссуре действительности. Он вспоминает о том, как однажды был в НьюЙорке как раз в то время, когда «Мерс» играли в плейоф с «Хьюстон астрос». Это был долгий матч – казалось, он будет длиться вечно. Он был настолько долгий, что нарушил нормальное течение жизни: ньюйоркцы превратились в заядлых болельщиков, толпились у телевизоров, стоящих в витринах магазинов, или у миниэкранов переносных телевизоров, расположенных на задних сиденьях лимузинов; прохожие обращались к совершенно незнакомым грузчикам – потому что у грузчиков всегда включено радио – с вопросами: «Какой счет? Что происходит? Какие новости?», словно речь шла о военных действиях.

И действительность текла в таком же замедленном ритме, как игра в бейсбол. Даже полный покой казался действием. Потому что во время ожидания накапливались или рассеивались силы.

– У тебя еще есть кока из СентЛуиса? – спрашивает Табби.

Глава 19

Все очень напоминает «Красотку», за тем исключением, что я исполняю роль Джулии Робертс, а Мэгги – роль Ричарда Гира. Мы начинаем в десять, и к двенадцати я уже готов. Я еще никогда не видел ее такой беззаботной, игривой и веселой. Всем продавцам она сообщает, что я ее личная игрушка, выпущенная специально для девочек, чтобы ее можно было одевать и раздевать. Это каждый раз заставляет меня покрываться краской. Я начинаю возражать, но Мэгги заявляет, что мне, столь мужественному, нечего опасаться и я должен уступить ей, потому что в душе она остается маленькой девочкой. Что вполне вероятно. Слышать это гораздо приятнее, чем если бы она заявляла, что это ее деньги и что я должен выглядеть прилично, если хочу, чтобы нас видели вместе. Впрочем, она и не говорит этого. Поэтому я позволяю ей выбирать одежду, а целой веренице странных продавцов, говорящих со всеми возможными акцентами, разглядывать и измерять меня, чтобы определить, что больше всего мне подойдет.

Лично я считаю, что камуфляж и винтовка М16. Синий костюм из универсама «Сирс», который можно носить годами, белая рубашка и полицейские ботинки. Пара свободных и удобных свитеров, в которых можно сутками сидеть в «форде» и вести наблюдение. На мой взгляд, мне подходит именно это.

На самом деле я ворчу только потому, что, помоему, она этого ждет. На самом деле все это мне очень приятно.

Мы устраиваем легкий ланч в одном из заведений, места в которых нужно заказывать за дватри месяца. Если вы, конечно, не Магдалина Лазло, Джина Роулендс или Дэвид Хартман: тогда вы просто заходите, и там уже откудато знают, что вы придете, и вас ожидает накрытый стол. Я заказываю сэндвич: тунец с майонезом, салатом и помидором, хотя все эти продукты здесь называются: иначе. И еще нам приносят бутылку воды за восемь долларов.

После ланча Мэгги отвозит меня к Ямато и оставляет меня с высоким стройным японцем Иго – истинным художником в своей профессии. Его кисти принадлежат несколько картин, украшающих стены, он также автор дизайна некоторых пиджаков. Философия Ямато такова: «Мы являемся произведениями искусства, все и каждый. И для меня одевать человека – акт творчества, не менее глубинный и значимый, чем наложение краски на холст», поэтому все продавцы Ямато владеют психологией цвета и ткани и создают произведения искусства, достойные всеобщего обозрения. Цены нигде не указаны.

Ито подводит меня к целой коллекции пиджаков. Многие из них сделаны из таких материалов, о которых я даже никогда не слышал. Затем он вручает мне набор цветных карточек и просит, чтобы я расположил их в порядке предпочтения.

Я оборачиваюсь и вижу Джека Кашинга. Он стоит с Томом Беренжером и тоже рассматривает пиджаки. Рядом с ними два других продавца – Хиро и Никио. Хиро занимается керамикой, Никио – пластической скульптурой.

Мы с Джеком замечаем друг друга одновременно.

Прошло около шестидесяти часов с тех пор, как я вынес его из дома и усадил на асфальт рядом с машиной. Мы смотрим друг на друга одну секунду, две, и он улыбается. Широко и искренне. А потом направляется ко мне и протягивает руку. Я пожимаю ее.

– Прости, старик, – говорит он. – Я не знал. О вас с Мэгги.

– Все нормально, – вежливо отвечаю я. – Мы сами не знали. До того самого часа.

– Так иногда бывает. Иногда это лучше всего.

– Да, все происходит мгновенно, – соглашаюсь я. – И очень сильно бьет по мозгам.

– Точно так же, как это делаешь ты, – добавляет он, и мы оба улыбаемся. Самое поразительное, что он делает это абсолютно искренне. – Ты знаком с Томом?

Естественно, нет. Он окликает Тома и знаками подзывает его к нам.

– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – говорит он Беренжеру. – Это Джо Броз. Я правильно произношу имя?

– Да.

– Джо и Магдалина Лазло… – он пытается подыскать верное слово.

– Влюблены друг в друга, – помогаю ему я.

– Так я по крайней мере слышал, – продолжает Джек. – Но я терпеть не могу сплетен. Джо занимается охранным бизнесом, – говорит он Беренжеру.

– Рад познакомиться, – говорит Беренжер, делая вид, что ему это очень интересно.

– Я также, – отвечаю я и с видом провинциала добавляю: – Вы мне очень понравились во «Взводе». – Это действительно одна из его лучших картин. По крайней мере на мой взгляд. Нравится вам Оливер Стоун или не нравится, но он умеет добиваться настоящей игры от своих актеров.

– Спасибо, – с отсутствующим видом отвечает он и смотрит на меня, пытаясь определить мой возраст. Или оценивая мою стрижку. – Вы ведь воевали?

– Да, – отвечаю я. – Воевал.

– И имеете награды?

Поразительно. Для меня этот мир в новинку, и я еще не привык к нему. Не прошло и двух дней с тех пор, как у нас все началось с Мэгги, а они уже знают, кто я такой, чем занимаюсь, знают, что я ветеран и при желании могу нацепить на грудь медали. В моем мире человек может развестись, а ты узнаешь об этом только через пару лет.

– Ты знаком со Стоуном? Вам надо познакомиться, – говорит Беренжер. – Он до сих пор занимается вьетнамскими делами. Так, значит, я действительно понравился тебе во «Взводе»?

– Ты был просто великолепен.

– Ты считаешь, мы все сделали правильно? Ты ведь был там. Как я старался, чтобы все было точно. Но, естественно, я все получал из вторых рук и полностью зависел от того, что мне рассказывали другие люди.

– Да, думаю, все довольно точно. Но каждый воспринимал Вьетнам посвоему.

– Мне нравится играть персонажей, которые находятся на пределе, – говорит он. – У них более сильный и ярко выраженный характер, есть какаято необычность.

– Лично я ничего необычного в нем не нахожу, – приступаю я к созданию собственной легенды.

– Нет?

– Нет. Просто я отождествил себя с твоим героем.

– Вот! – восклицает Ито. – Я нашел, – он держит в руках пиджак. – Шестьдесят процентов шелка, тридцать три процента вискозы и семь процентов шерсти.

Когда мы возвращаемся домой, машина битком набита коробками. В основном все это для меня – носки, боксерские шорты и бикини, галстуки, носовые платки, шесть пар туфель, шляпы, ремни, халаты, футболки, свитера. А остальное должно поступить еще позже, после подгонки. Несколько компактдисков с Рэем Чарльзом и Бобом Диланом – кантри для тех, кто не любит сельскую местность. Мэгги принимается сдирать упаковки с таким счастливым видом, словно она пятилетняя девочка, разбирающая подарки на собственном дне рождения. Через пять минут вся гостиная завалена паркетами, коробками, упаковочной бумагой, этикетками и горами одежды стоимостью в несколько тысяч долларов.

– Покажиська мне в этом, Джо… А теперь примерь этот галстук с этой рубашкой. А теперь галстук с этим ремнем и той рубашкой. Просто подержи галстук, не затягивая его, а ремень можешь не продевать в брюки… Какой у тебя мужественный и серьезный вид! Ну давай улыбнись. Это же так весело! Я хочу посмотреть, как на тебе сидит это бикини. Вот это шелковое. И перестань заливаться краской. И избавь меня от своих мизантропических заявлений. Множество гетеросексуалов носит шелковое белье… Ну хорошо же, раз ты отказываешься их надевать, я сама их надену, – и она начинает стаскивать с себя рубашку. – Закрой глаза. Я знаю, что ты подсматриваешь, – А я и вправду подсматриваю. Она выскальзывает из джинсов. – Отвернись. – Я послушно отворачиваюсь. Она чтото напевает себе под нос. – Ну вот, – говорит она. – Можешь повернуться. – Я поворачиваюсь. Она похожа на маленькую девочку, которая натянула на себя папину одежду. Боксеры, халат, галстук и ремень, волосы убраны под шляпу, на ногах – мужские туфли. Конечно, она не ребенок, но все это выглядит смешно и забавно, а главное – невероятно сексуально.

Она подходит к зеркалу и подрисовывает себе усы. Тоненькую полоску.

– Ну и как, на твой взгляд, что подумают люди?

– Если ты и дальше будешь покупать мне шмотки, они решат, что я использую тебя. Немедленно это прекрати.

Если бы у тебя были деньги, ты бы тоже постоянно мне чтонибудь покупал. Разве не так? Ты бы окутывал меня бриллиантами и одевал в меха, одевал в бриллианты и окутывал в меха.

– Это совсем другое дело, и ты прекрасно это понимаешь.

– Серьезно? А что такое деньги, Джо? Признак добродетели? Ума? Или мужского начала?

– Там, откуда я родом…

– Того места, откуда ты родом, уже не существует. Деньги приходят случайно. Точно так же как происходят столкновения на скоростных шоссе. Почему, ты думаешь, мы все такие безумные? Потому что мы знаем, что это – чистая случайность. Лицо, тело, то, как меня снимает камера, – все случайность. Нет, конечно же я тружусь не покладая рук. Занятия по актерскому мастерству, педагоги, упражнения, уход за кожей, парикмахер, визажист – я изо всех сил стараюсь стать лучше и сохранить свою внешность. Но даже пятнадцать пластических хирургов не смогут создать одну Магдалину Лазло. Можно взять губы Барбары Херши, один из носов Ли Гранта, грудь Мелани и попку Шер, и все равно ты ничего не будешь из себя представлять. Можно из шкуры лезть вон, но так и не научиться тому, чем, с точки зрения тех, кто платит мне миллион долларов за картину, владею я. Все это случайность. Это все равно что выиграть в лотерею или быть сбитой автобусом. Поэтому, если я хочу потратить свои шальные деньги на то, чтобы одеть тебя, потому что мне это доставляет удовольствие, я все равно это буду делать.

– Мужчины, берущие у женщин деньги, имеют определенное название, – говорю я.

– Женщины, берущие деньги у мужчин, тоже имеют свое название, – отвечает она.

– Это разные вещи.

– Послушай, Джо, у тебя нет при себе двадцати долларов?

– У меня сотня с небольшим, – отвечаю я.

– Дай мне двадцатку, – говорит она.

Я залезаю в бумажник и даю ей двадцать долларов. Она берет их и засовывает в ширинку боксерских шортов, под которыми на ней ее собственные трусики. Она складывает купюру и запихивает ее под резинку.

– Так как называются женщины, которые берут у мужчин деньги, Джо?

– Я не понимаю твоих игр, Мэгги.

– Как называются такие женщины?

– Они называются шлюхами, Мэгги. Ты это хотела от меня услышать?

– Да, именно это. Я взяла у тебя деньги, и теперь я – твоя шлюха.

Я не знаю, как ей это удается. То ли это другое выражение лица, то ли поза, то ли какойто более утонченный актерский трюк, но, несмотря на свое смехотворное одеяние – мужскую шляпу, ботинки и боксерские шорты с сердечками, она вдруг превращается из озорной девчонки в развязную потаскушку.

Она залезает в свою сумку и достает двадцатидолларовую купюру.

– Вот, возьми, – говорит она.

И я беру.

– Теперь ты мой жиголо, – смеется она. – Какое смешное слово! – хрипло добавляет она, пытаясь сдержать смех. – Ты мой альфонс. Я – шлюха, а ты – альфонс. Видишь, женщин, берущих у мужчин деньги, называют гораздо хуже. Поэтому больше не говори всех этих глупостей о деньгах, ладно, Джо?

– Хорошо, я постараюсь. Но как только я услышу, что ктонибудь говорит о том, что я тебя использую…

– Ты его вырубишь и покажешь, какой ты крутой, – подкалывает она меня. – Джо, ты мне нужен. Моя интуиция подсказывает мне, что ты очень хороший и верный человек. Поставь песню «Чтобы ктонибудь заботился обо мне» и потанцуй со мной.

– Мэгги, я это делаю не для того, чтобы чегонибудь добиться.

– Чего ты боишься? Что ктонибудь скажет, что ты пытаешься проложить себе путь наверх с помощью собственного члена? Здесь это звучит как комплимент. Потому что в этом городе так поступают все, только мало кто умеет трахаться понастоящему хорошо, чтобы добиться успеха.

– Ты в этом уверена?

– Не хочешь «Чтобы ктонибудь заботился», поставь «Лягте, леди, лягте».

– Очень смешно.

– Ну это же кантри.

Я включаю музыку. Потому что это способ, с помощью которого мы даем друг другу понять, что хотим поговорить наедине, а не для чужих ушей. Это то самое, что она просила, – Боб Дилан. Возможно, это кантри. Он поет о том, как укладывает леди на большую латунную кровать.

– Черт возьми, – говорю я, чувствуя, что у меня пересохло в горле, – потанцуй со мной.

Глава 20

– Он прав. Очень смешно, – произносит Дэвид Хартман.

На столе перед ним продолжает перематываться пленка. Начинает звучать музыка. Сам Хартман не очень любит Дилана. Правда, однажды ему пришлось доказывать обратное – когда тот попытался украсть Джека Николсона у его агента. Тогда ему пришлось отсидеть на всех матчах по американскому футболу, глядя, как одни огромные потные негры наваливаются на других, – изза чего обострился его скрытый расизм. Который, впрочем, он настолько успешно преодолел, что даже подписал кое с кем из них контракты. Они получали целые состояния, снимаясь в рекламе и участвуя в различных выступлениях. Полгода они работали, а остальные полгода тренировались и поэтому требовали меньше внимания, а что касается почасовой оплаты, то они могли переплюнуть многих кинозвезд. Поэтому Хартман попрежнему делал вид, что интересуется спортивными мероприятиями, но не собирался проявлять энтузиазм по поводу Дилана.

– Эта запись сделана менее часа тому назад, – говорит Шиган, пытаясь произвести впечатление на клиента. Вид у Шигана слишком помятый. Многие считают безопасность дешевым бизнесом малограмотных полуалкоголиков, охрняющих супермаркеты и норовящих спереть конфеты «Херши», не платя за них. Именно поэтому Шиган носит костюмы за тысячу восемьсот долларов. Он называет их «представительскими», настолько классно и элегантно они выглядят.

Дата добавления: 2015-06-27