Брет Истон Эллис американский психопат 16 страница

ДЕВУШКИ

- Мне показалось, что фасоль-пинто с лососем и мятой была самая-самая... ну, ты понимаешь, - говорит Элизабет, входя в мою гостиную. Она грациозным движением скидывает туфли из атласа с замшей от Maud Frizon и плюхается на кушетку, -... вкусная, но боже мой, Патрик, как это было дорого и..., - она окрысивается -... и это уже не новость.
- Мне показалось или на столах были золотые рыбки? - спрашиваю я, отстегивая подтяжки от Brook Brothers. Я ищу в холодильнике бутылку совиньон блан. - Так или иначе, мне показалось, что место шикарное.
- Шикарное, Патрик? - выкрикивает она. - Дональд Трамп ест там.
Я отыскиваю бутылку и ставлю ее на стол, но прежде чем найти штопор, пустыми глазами смотрю на Элизабет из кухни.
- Да. Это что, сарказм?
- Угадай, - стонет она с последующим столь громким "Уф", что Кристи вздрагивает.
- Где ты работаешь сейчас, Элизабет? - спрашиваю я, задвигая ящик. - В универмаге или типа того?
Элизабет расплывается на это в улыбке, и пока я открываю "Акацию", жизнерадостно произносит:
- Мне не надо работать, Бэйтмен, - и через секунду добавляет уже со скукой:
- Кому как не тебе знать, что это за ощущение, мистер Уолл-стрит.
Она проверяет, все ли в порядке с губной помадой, глядя в крышечку компактной пудры Gucci; как и предполагалось, помада лежит превосходно.
Чтобы сменить тему, я спрашиваю:
- А кто выбрал это место? - я наливаю девушкам вино, а себе с делаю J&B со льдом и водой.
- Карсон. А может, Роберт.
Элизабет пожимает плечами, а потом, захлопнув пудру, пристально смотрит на Кристи.
- Твое лицо мне знакомо. Ты не училась в Далтоне?
Кристи отрицательно качает головой. Почти три утра. Я раздавливаю таблетку экстази и смотрю, как она растворяется в стакане с вином, который я намереваюсь вручить Элизабет. Утреннее Шоу Патти Винтерс было на тему: "Люди, Весящие Более Трехсот Килограмм - Что С Ними Делать?" Включив на кухне свет, я нахожу в морозильнике еще две таблетки наркотика и выключаю свет.
Элизабет - двадцатилетняя симпатичная девка, которая иногда появляется в рекламе Georges Marciano. Она - из Вирджинии, из древнего рода банкиров. Сегодня вечером мы ужинали с ее друзьями, двадцатисемилетним Робертом Фаррелом, финансистом, сделавшим довольно неровную карьеру, и Карсон Вайтол - подружкой Роберта. Роберт был в шерстяном костюме от Belvest, хлопчатобумажной рубашке с французскими манжетами от Charvet, галстуке из шелкового крепа с абстрактным рисунком от Hugo Boss и в темных очках Ray-Ban, которые он не снимал на протяжении всего ужина. На Карсон был костюм от Yves Saint Laurent и жемчужное ожерелье и к нему серьги из жемчуга с бриллиантами (от Harry Winston). Мы поужинали в "Free Spin", это новый ресторан Альберта Лиомана в районе Флетирон, а потом отправились в лимузине в "Nell's", где я извинился, заверив разгневанную Элизабет, что сейчас же вернусь, и дал указание шоферу ехать в район мясников, где подобрал Кристи. Пока она ждала на заднем сиденье запертого лимузина, мы с Элизабет, Робертом и Карсон пили в "Nell's" за одним из центральных столиков. Сегодня здесь было пусто, поскольку знаменитостей не было, - дурной знак. Наконец в два тридцать, пока Карсон пьяно хвасталась своим ежемесячным счетом за цветы, мы с Элизабет ушли. Элизабет была так обижена рассказом Карсон о чем-то в последнем номере W, что даже не поинтересовалась, почему в машине оказалась Кристи.
По дороге в "Nell's" Кристи призналась, что все еще в шоке от нашей прошлой встречи и что на сегодня у нее были грандиозные планы, но я предложил слишком много денег, чтобы она отказалась, и обещал, что ничего похожего на прошлый раз не повторится. Несмотря на то, что она была все еще напугана, несколько рюмок водки в лимузине вместе с деньгами, которые я дал ей раньше (больше тысячи шестисот долларов), подействовали на нее успокаивающе, как транквилизаторы. Ее грусть возбудила меня, и когда я протянул ей первую порцию - шесть купюр в серебряном зажиме для денег от Hughlans, - она повела себя как настоящий игривый котенок. Но когда я усадил ее в лимузин, она сказала, что после прошлого раза ей может потребоваться хирургическая операция или адвокат, и я выписал ей чек на тысячу долларов, а так как знал, что денег по нему она никогда не получит, то я нисколько не нервничал. Теперь, глядя на Элизабет в своей квартире, я вижу, как великолепно развита ее грудь, и надеюсь, что, когда экстази подействует, я смогу убедить девушек заняться передо мной любовью.
Элизабет спрашивает Кристи, не знакома ли она с мудаком по имени Спайси, и не бывает ли она в "Au Bar". Кристи качает головой. Пока Элизабет смотрит на Кристи так, словно та инопланетянка, я протягиваю ей вино с разведенной таблеткой экстази, и, очнувшись после ответа Кристи, Элизабет зевает:
- Ну, неважно. "Au Bar" теперь дерьмо. Просто кошмарное заведение. Я ходила туда на день рождения Малькольма Форбса. Вот уж господи прости.
Морщась, она выпивает залпом вино. Я сажусь в одно из кресел Sottsass из хромированного металла и дума и тянусь к ведерку со льдом, которое стоит на журнальном столике со стеклянной крышкой. Я опускаю туда бутылку вина, чтобы оно лучше охладилось.
Элизабет сразу же тянется к ней и наливает себе второй стакан. Перед тем как принести бутылку в гостиную, я растворил в ней две таблетки экстази. Угрюмая Кристи отпивает свое неиспорченное вино с опаской, стараясь не смотреть на пол; у нее все еще испуганный вид. Вероятно, молчание ей кажется невыносимым, и она спрашивает Элизабет, где та познакомилась со мной.
- O, господи, - стонет Элизабет, как будто бы она внезапно вспомнила нечто компрометирующее. - Я познакомилась с Патриком, боже, когда же... на дерби в Кентукки в восемьдесят шестом... нет, в восемьдесят седьмом... - она поворачивается ко мне. - Ты тогда таскался с этой дурой, Элисон... как же ее звали? Элисон Стул?
- Пул, милая, - хладнокровно отвечаю я. - Элисон Пул.
- Да, точно, - произносит она, потом с нескрываемым сарказмом, - Знойная телка.
- Что ты имеешь в виду? - обиженно спрашиваю я. - Она действительно была знойной телкой.
Элизабет поворачивается к Кристи и некстати замечает:
- Она отсосала бы у любого, у кого есть карточка American Express, - и я молю бога, чтобы Кристи не сказала бы, смущенно взглянув на Элизабет: "Мы не принимаем кредитных карточек". Чтобы этого не случилось, я добродушно говорю:
- Фигня.
- Слушай, - говорит Элизабет Кристи, протягивая ей руку, словно педик, который хочет поделиться сплетней. - Эта девчонка работала в солярии, - и, не меняя тона, - а ты чем занимаешься?
После долго молчания Кристи краснеет и еще более пугается, и я говорю:
- Она... моя кузина.
Медленно переварив это, Элизабет произносит: "А-а-а".
После еще одной долгой паузы я говорю: "Она... из Франции".
Элизабет скептически смотрит на меня - как будто я абсолютно ненормален - но решает не развивать эту тему и вместо этого спрашивает:
- Где у тебя телефон? Мне надо позвонить Харли.
Я иду в кухню и приношу телефонную трубку, выдвинув антенну.
Набрав чей-то номер и ожидая ответ, она смотрит на Кристи:
- А где ты бываешь летом? - спрашивает она. - В Саутгемптоне?
Кристи смотрит на меня, вновь на Элизабет и тихо произносит: "Нет".
- О господи, - стонет Элизабет. - Это его автоответчик.
- Элизабет, - я указываю на свой Rolex. - Три часа утра.
- Но ведь он, черт бы драл, торгует наркотиками, - сердито говорит она. - Сейчас самый час пик.
- Не говори ему, что ты здесь, - предупреждаю я.
- А зачем мне? - спрашивает она рассерженно. Она тянется за вином, выпивает второй полный стакан и делает гримасу.
- Дикий вкус.
Взглянув на этикетку, пожимает плечами.
- Харли, это я. Мне нужна твоя помощь. Понимай как хочешь. Я у... - она смотрит на меня.
- Ты у Маркуса Холберстама, - шепчу я.
- У кого? - наклоняясь вперед, недоверчиво ухмыляется она.
- У Мар-куса Хол- бер- стама, - снова шепчу я.
- Мне нужен номер, идиот. - Она машет, чтобы я отошел, и продолжает. - Ладно, я у Марка Хаммерстейна и перезвоню позже, но если завтра вечером я не увижу тебя в баре "Канал", то напущу на тебя своего парикмахера. Бон вояж. Как выключается эта штука? - спрашивает она, хотя и сама со знанием дела задвинугает антенну, нажимает на кнопку off и кидает телефон на кресло Schrager, которое я пододвинул к музыкальному проигрывателю.
- Видишь, - улыбаюсь я. - Получилось.
Через двадцать минут Элизабет извивается на кушетке, а я пытаюсь заставить ее заняться передо мной сексом с Кристи. То, что сначала было случайной мыслью, теперь заняло все мои помыслы, так что я настойчив. Кристи бесстрастно уставилась на пятно на светлом дубовом полу, которое я не видел раньше, ее вино почти не тронуто.
- Но я не лесбиянка, - хихикая, вновь протестует Элизабет. - Меня не интересуют девочки.
- И это твердое нет? - спрашиваю я, глядя на ее стакан, потом на почти пустую бутылку вина.
- Но почему ты думаешь, что мне нравится это? - спрашивает она. Благодаря экстази вопрос звучит кокетливо и, похоже, ее это искренне интересует. Ее нога трется о мое бедро. Я переместился на кушетку и сижу между девушками, массируя одну из икр Элизабет.
- Ну, во-первых, ты ходила в "Сара Лоуренс", - говорю я, - и, потом, все бывает.
- В "Сара Лоуренс" были и мальчики, Патрик, - замечает она, хихикая. Она извивается все сильнее, с шумом, с жаром, с содроганиями.
- Ну, извини, - признаю я. - Я обычно не имею дело с мальчиками, которые гуляют по улице в чулках.
-Патрик, ты же учился в Патрике, то есть, в Гарварде, о господи, я так пьяна. Ладно, слушай, я имею в виду, погоди... - она замолкает, делает глубокий вдох, бубнит что-то неумное о том, что чувствует себя странно. Потом, закрыв глаза и открыв их вновь, спрашивает:
- У тебя есть кокаин?
Я смотрю на ее стакан, замечаю, что растворившееся экстази слегка изменило цвет вина. Следуя моему взгляду, она делает от него еще глоток, словно бы это некий эликсир, способный погасить ее нарастающее возбуждение. Она бессильно откидывает голову назад, на одну из диванных подушек.
- Или гальцион. Я бы выпила гальцион.
- Слушай, мне бы хотелось посмотреть... как вы вдвоем... начнете, - простодушно говорю я. - Что в этом дурного. И абсолютно незаразно.
- Патрик, - смеется она. - Ты сумасшедший.
- Ну давай, - настаиваю я. - Разве тебе не нравится Кристи?
- Только без грязи, - говорит она, но наркотик цепляет ее и я чувствую, что она возбуждена, хотя ей этого и не хочется. - У меня нет настроения вести грязные разговоры.
- Давай, - говорю я. - Мне кажется, будет здорово.
- Он всегда такой? - спрашивает Элизабет Кристи.
Я смотрю на Кристи.
Кристи, без комментариев, пожимает плечами, изучает заднюю крышку компакт диска, прежде чем положить его на стол рядом со стереопроигрывателем.
- Ты что, хочешь сказать, что никогда не пробовала с девушкой? - спрашиваю я, касаясь черного чулка, а потом трогаю ее ногу.
- Но я не лесбиянка, - подчеркивает она. - Нет, никогда.
- Никогда? - переспрашиваю я, поднимая дугой брови. - Ну, все когда-нибудь бывает в первый раз...
- У меня голова идет кругом, - стонет Элизабет, уже не контролируя выражение своего лица.
- Я тут не при чем, - говорю я, потрясенный.
Элизабет завелась вместе с Кристи, они обе голые, лежат на моей кровати, все лампы в комнате включены. А я сижу рядом с футоном в кресле Louis Montoni, наблюдая за ними с очень близкого расстояния, и время от времени изменяю положение их тел. Сейчас я заставляю Элизабет лечь на спину и поднять ноги, раздвинув их как можно шире, а потом толкаю вниз голову Кристи, заставляя ее лакать пизду - не лизать, а жадно лакать, как собака, - теребя пальцем клитор. Два пальца другой руки она засовывает в открытую, мокрую пизду, потом она делает то же самое языком, а пальцы, которыми она дрочила пизду Элизабет, она засовывает ей в рот, заставляя Элизабет облизывать их. Потом я кладу Кристи сверху на Элизабет и она сосет и кусает полные, набухшие груди Элизабет, которые та сжимает руками, а потом я велю им целоваться, и Элизабет с жадностью, как животное, принимает в рот язычок, лизавший ее маленькую розовую пизду, и они обе дергаются, прижимаясь вагинами. Элизабет громко стонет, обвивая ногами бедра Кристи, ноги Кристи раздвинуты так, что сзади видна ее пизда, мокрая и открытая, а над ней безволосая розовая дырочка. Кристи садится, разворачивается, и, сидя верхом на Элизабет, прижимается пиздой к ее тяжело дышащему лицу, и вскоре, как в кино, как животные, они обе принимаются лихорадочно лизать и дрочить друг друга.
У Элизабет совершенно красное лицо, ее шея страшно напряжена, и она пытается зарыться головой в пизду Кристи, а потом, раздвинув ей ягодицы, издавая гортанные звуки, вводит язык в анальное отверстие.
- Правильно, - монотонно говорю я. - Сунь язык в жопу этой суки.
Пока все это происходит, я намазываю вазелином большой белый дилдо, прикрепленный к ремню. Я встаю и поднимаю Кристи с Элизабет, застегиваю ремень на талии Кристи, а потом переворачиваю Элизабет, ставлю ее на четвереньки, и заставляю Кристи трахать ее по-собачьи. В это время сам я дрочу пальцем сперва пизду Кристи, потом клитор, потом анальное отверствие - оно такое поддатливое и мокрое от слюны Элизабет, что мне без усилий удается просунуть туда указательный палец. Ее сфинктер сжимается, расслабляется и снова сжимается вокруг моего пальца. Я заставляю Кристи вытащить дилдо из пизды Элизабет, укладываю Элизабет на спину и Кристи ебет ее сверху. Элизабет бешено целует Кристи, засовывает язык в ее рот, теребит пальцем свой клитор, обхватив ногами бедра Кристи, ее лицо напряжено, рот открыт, помада размазана пиздой Кристи, она вопит: "О господи, я кончаю, кончаю, сильнее, я кончаю", - потому что я велел им обоим кричать, испытывая оргазм, и кричать громко.
Теперь очередь Кристи, Элизабет с живостью нацепляет дилдо и ебет Кристи в пизду, пока я, раздвинув жопу Элизабет, проникаю в нее языком, но Элизабет быстро отталкивает меня и принимается сама дрочить себя пальцем. Кристи вновь надевает дилдо и ебет Элизабет в зад, а Элизабет, дроча свой клитор, с урчанием брыкается задом о дилдо, пока не кончает второй раз. Вытащив дилдо у нее из жопы, я заставляю Элизабет обсосать его. Нацепив его снова, она с легкостью входит в пизду лежащей Кристи. В это время я лижу груди и с силой сосу соски Кристи, чтобы они стали красными и твердыми. Потом я продолжаю их теребить, чтобы они оставались в таком состоянии. Все это время Кристи остается в высоких, выше колена, замшевых сапогах от Henry Bendel, которые я заставил ее надеть.
Голая Элизабет выбегает из спальни, она уже окровавленная, ей трудно двигаться, она кричит что-то неразборчивое. Мой оргазм был долгим и бурным, и теперь у меня слабость в ногах. Я тоже голый, ору ей: "Сука, ах ты, ебаная сука". Поскольку сильнее всего кровоточат ее ноги, она подскальзывается и я неуклюже бью ее уже измазанным кухонным ножом, который сжимаю в правой руке. Я вспарываю ее шею сзади, перерезая какие-то вены. Она пытается убежать, устремляется ко входной двери, и я наношу второй удар, при этом кровь брызгает аж в гостиную, через всю квартиру, заливая закаленное стекло и ламинированные дубовые панели на кухне. Она пытается бежать, но я перерезал яремную вену, кровь брызжет во все стороны, мгновенно ослепляя нас, я подскакиваю к Элизабет в последней попытке прикончить ее. Она поворачивается лицом ко мне, ее черты искажены мукой, но после того, как я бью ее рукой в живот, ее ноги отказывают и она падает, а я опускаюсь рядом. Нанеся ей пять или шесть ударов ножом - кровь бьет струями - я придвигаюсь, чтобы вдохнуть аромат ее духов. Ее мышцы деревенеют, становятся жесткими, у нее начинается предсмертная агония; горло наполняется темно-красной кровью, она бьется, словно связанная, хотя и не связана, и я вынужден прижимать ее к полу. Рот переполняется кровью, она стекает по щекам и подбородку. Ее тело сотрясается в судорогах, и это, по-моему, похоже на эпилептический припадок. Я прижимаю ее голову, трусь своим твердым, покрытым хуем кровью о ее задыхающееся лицо до тех пор, пока она не замирает окончательно.
В спальне Кристи лежит на футоне. Ее ноги привязаны к кровати, ее руки связаны над головой, в рот запиханы вырванные страницы журнала Vanity Fair за прошлый месяц. Провода, соединенные с батареей, прикреплены зажимами к почерневшим грудям. Я кидал ей на живот горящие спички из "Le Relais" и бешеная (вероятно, от передоза экстази) Элизабет помогала мне, пока я не перешел на нее и не стал жевать ее сосок. Потом, перестав владеть собой, я откусил его и проглотил. В первый раз я замечаю какое великолепное, миниатюрное тело у Кристи. Было. Я начинаю месить ее груди плоскогубцами, потом давлю. их, дело двигается быстро, я издаю шипящие звуки, она выплевывает клочки журнала, пытается укусить мою руку, я смеюсь, когда она умирает, а перед тем как умереть, она начинает плакать, ее глаза закатываются, словно она впадает в какой-то кошмарный сон.
К утру привязанные к батарее кисти рук Кристи раздулись неизвестно почему до размера футбольных мячей, пальцы неотличимы от ладоней, от запаха, исходящего от паленого трупа, меня трясет и я вынужден раздвинуть занавески, поднять жалюзи, забрызганные горелым жиром (это случилось, когда от электрического тока лопнули груди Кристи), и открыть окна, чтобы проветрить комнату. Глаза Кристи широко открыты, взгляд застыл, рот черный, в нем отсутствуют губы, на месте влагалища черная яма (хотя я и не помню, чтобы делал с ним что-нибудь), сквозь обуглившееся ребра видны легкие. Останки Элизабет свалены в углу гостиной. У нее отсутствует правая рука и кусок правой ноги. Левая кисть, отрубленная у запястья, лежит, стиснутая, на стойке в кухне, в лужице ее собственной крови. Голова восседает на кухонном столе и у пропитанного кровью лица (даже с обеими выковоренными глазами и надетыми поверх дыр темными очками от Alain Mikli) хмурый вид. Глядя на нее, я чувствую сильную усталость, и хотя я совсем не спал ночью и совершенно вымотался, у меня все же назначен на час обед в "Одеоне" с Джемом Девисом и Аланой Бертон. Он крайне важен для меня, и я раздумываю, отказаться мне от него или нет.

АТАКА ПЕДИКА

Осень. Воскресенье. Около четырех часов дня. Я в"Barney's", покупаю запонки. Я вошел в магазин в 14:30 после холодной напряженной трапезы с трупом Кристи. Подлетев к стойке, я заявил продавцу: "Мне нужна плетка. Честное слово". Кроме запонок, я купил чемодан из страусиной кожи с двойной молнией и виниловой подкладкой, старинную баночку для пилюль из серебра, стекла и крокодиловой кожи, старинный футляр для зубной щетки, зубную щетку из барсучьей щетины и щеточку для ногтей из искусственной черепахи. Где я ужинал вчера? В "Splash". Ничего особенного: водянистый коктейль Bellini, увядшая рукола, угрюмая официантка. После этого я смотрел старую запись Шоу Патти Винтерc, обнаруженную мной на кассете, где, как я думал, были записаны пытки и смерть двух эскорт-девушек весной (темой шоу было Как Сделать Вашего Питомца Кинозвездой). Прямо сейчас я покупаю ремень (не для себя), три галстука по девяносто долларов, десять носовых платков, четырехсотдолларовый халат и две пижамы от Ralph Lauren, все это пришлют мне на дом, за исключением платков, которые, после того как вышьют на них мою монограмму, пошлют в P&P. Я уже успел устроить нечто вроде сцены в отделе женской обуви, откуда меня, смущенного, изгнали рассерженные продавщицы. Поначалу это всего лишь ощущение скованности, и я не понимаю, в чем дело, но потом мне начинает казаться (хотя я и не могу быть полностью уверен), что за мной следят, словно кто-то ходит за мной по пятам по Barney's.
Я полагаю, что Луис Керрутерс здесь инкогнито. На нем шелковый вечерний пиджак леопардовой расцветки, перчатки из оленьей кожи, фетровая шляпа, авиаторские очки. Он прячется позади колонны, делая вид, что рассматривает галстуки, а потом бесстыдно кидает на меня косой взгляд. Наклонившись вперед, я что-то подписываю - счет, вероятно, - и попутно думаю (к этому вынуждает меня присутствие Луиса), что жизнь, связанная с этим городом, с Манхэттеном, с моей работой, не так уж хороша, и внезапно я представляю себе Луиса на каком-то кошмарном вечере, где он пьет хорошее сухое розовое вино, педики сгрудились у небольшого рояля, звучат популярные мелодии, у него в руках цветок, теперь вокруг его шеи боа из перьев, пианист наигрывает что-то из "Отверженных", милый.
- Патрик? Это ты? - слышу я его осторожный голос.
Подобно кадру из фильма ужасов - камера резко приближается - неожиданно, без предупреждения, из-за своей колонны появляется Луис Керрутерс, крадучись и подпрыгивая одновременно (если такое возможно). Улыбнувшись продавщице, я неловко отхожу прочь от него, к витрине с подтяжками, мне срочно нужен ксанакс, валиум, гальцион, фруктовое мороженое, что угодно.
Я не смотрю, я не могу смотреть на него, но ощущаю, что он рядом. Его голос подтверждает это.
- Патрик... Привет...
Закрыв глаза, я подношу руку к лицу и бормочу вполголоса:
- Не заставляй меня говорить это.
- Патрик, - говорит он с наигранным простодушием. - Что ты имеешь в виду?
И после длинной паузы:
- Патрик... почему ты не смотришь на меня?
- Я игнорирую тебя, Луис. - Сделав вдох, я успокаиваю себя тем, что смотрю на ценник на свитере от Armani. - Разве ты не видишь? Я тебя полностью игнорирую.
- Патрик, разве мы не можем просто поговорить? - спрашивает он, почти скуля. - Патрик...посмотри на меня.
После еще одного короткого вдоха, вздохнув, я признаюсь:
- Нам не о чем, не о чем говорить...
- Так не может больше продолжаться, - нетерпеливо обрывает он меня. - Я так больше не могу.
Я что-то бормочу и потихоньку отхожу от него. Он упорно идет за мной.
- Ладно, - произносит он, когда мы доходим до противоположного конца магазина, где я делаю вид, что рассматриваю ряды шелковых галстуков, хотя все расплывается у меня перед глазами, - наверное, тебе будет приятно узнать, что я переезжаю... в другой штат.
Я чувствую небольшое облегчение и мне удается спросить (правда, все еще не глядя на него):
- Куда?
- В Аризону, - совершенно спокойно говорит он, видимо, благодаря тому, что я заинтересовался его переездом. - Перехожу в другой отдел.
- Заммеча-а-ательно, - бормочу я.
- Хочешь знать, почему? - спрашивает он.
- Нет, не очень.
- Из-за тебя, - сообщает он.
- Не говори этого, - умоляю я.
- Из-за тебя, - повторяет он.
- Ты больной, - говорю я ему.
- Если я и больной, то из-за тебя, - чересчур небрежно произносит он, рассматривая ногти. - Я болен из-за тебя, и мне не станет лучше.
- Ты чудовищно преувеличил свою страсть. Чудовищно, - говорю я, и отхожу к другому стенду.
- Но я знаю, что ты чувствуешь то же, что и я, - продолжает Луис, плетясь за мной. - И я знаю, что если ты... - он понижает голос и пожимает плечами, - если ты не признаешься... в своих чувствах, это не значит, что у тебя их нет.
- Что ты хочешь этим сказать? - шиплю я.
- Что я знаю, что ты испытываешь те же чувства, что и я. - Он театральным жестом срывает с себя темные очки, словно в доказательство этой мысли.
- Ты пришел... к неверному выводу, - задыхаюсь я. - Ты, очевидно... нездоров.
- Почему? - спрашивает он. - Что плохого в том, чтобы любить тебя, Патрик?
- O... господи.
- Желать тебя? Хотеть быть с тобою? - спрашивает он. - Что в этом плохого?
Я чувствую, что он беспомощно смотрит на меня, что он на грани нервного срыва. Сначала я могу ответить на его слова только долгим молчанием, но потом мне удается парировать шипением:
- Ну что за хроническая неспособность разумно оценить ситуацию? - я замолкаю. - А?
Я поднимаю голову от свитеров, галстуков, или что там у нас, и смотрю на Луиса. На мгновение он улыбается, обрадованный тем, что я наконец-то признал его присутствие, но вскоре улыбка ломается и в темных закоулках своего пидорского мозга он что-то осознает и принимается плакать. Когда я хладнокровно захожу за колонну, за которой могу спрятаться, он тащится следом и, грубо схватив меня за плечо, разворачивает лицом к нему: Луис не хочет смотреть в лицо действительности.
В то же самое время, когда я прошу Луиса: "Уходи", - он всхлипывает:
- О господи, Патрик, отчего я тебе не нравлюсь? - а потом, к несчастью, валится на пол у моих ног.
- Поднимайся, - бормочу я, стоя над ним. - Поднимайся.
- Отчего мы не можем быть вместе? - всхлипывает он, колотя кулаком по полу.
- Потому что я... не... - я окидываю быстрым взглядом магазин, чтобы убедиться, что никто не слушает; он хватается за мои колени, я стряхиваю его руку.
-... я не нахожу тебя... сексуально привлекательным, - глядя сверху вниз на него, громко шепчу я.
"Господи, я не верю, что сказал такое", - бормочу я про себя, ни к кому обращаясь. Я трясу головой, чтобы она прояснилась. Неразбериха достигла такого уровня, что я больше не способен к восприятию. Сказав Луису: "Оставь меня, пожалуйста, в покое", - я начинаю двигаться прочь.
Не в состоянии понять эту просьбу, Луис, все еще лежа на полу, хватается за полу моего шелкового плаща от Armani с криком:
- Пожалуйста, Патрик, пожалуйста, не бросай меня!
- Послушай меня, - говорю я, опускаясь на колено и пытаясь оторвать Луиса от пола. Но это вызывает у него какой-то несвязный крик, превращающийся в вопль, который усиливается таким крещендо, что привлекает внимание стоящего на входе охранника, и он направляется к нам.
- Смотри, что ты наделал, - в отчаянии шепчу я. - Вставай. Поднимайся.
- Все в порядке? - Охранник, здоровенный чернокожий парень, смотрит на нас сверху вниз.
- Да, благодарю, - отвечаю я, глядя на Луиса. - Все отлично.
- Не-е-е-ет, - воет Луис, захлебываясь плачем.
- Да, - повторяю я, глядя на охранника.
- Вы уверены? - спрашивает он.
Профессионально улыбаясь, я произношу:
- Дайте нам, пожалуйста, одну минутку. Оставьте нас наедине.
Я поворачиваюсь к Луису.
- Ну хватит, Луис. Вставай. Ты распустил нюни.
Я снова смотрю на охранника и, подняв руку, кивая, изрекаю: "Всего минуту, пожалуйста".
Охранник, неуверенно кивнув, нерешительно возвращается на свой пост.
Все еще стоя на колене, я хватаю Луиса за неподатливые плечи и спокойно, понизив голос, с самой серьезной угрозой, словно разговариваю с ребенком, которого ждет наказание, говорю ему:
- Слушай меня, Луис, если ты не прекратишь рыдать, жалкий ебаный пидор, я перережу тебе твою ебаную глотку. Ты слышишь меня? Пару раз я легонько шлепаю его по лицу. Яснее выразиться я не могу.
- О, убей меня, - хнычет он с закрытыми глазами, кивая головой, и все дальше погружается в бессвязность, а потом ревет. - Если у меня нет тебя, я не хочу жить. Я хочу умереть.
Мой рассудок едва не покидает меня прямо здесь, в Barney's. Я хватаю Луиса за воротник, стискиваю его в кулаке, и подтащив его голову вплотную к своему лицу, шепчу вполголоса:
- Слушай меня, Луис. Ты слышишь меня? Я обычно не делаю предупреждений людям, Луис. Так-что-будь-благодарен-за-то-что-я-предупреждаю-тебя.
Его рассудок окончательно помутился, голова стыдливо опущена, он издает какие-то гортанные звуки, так что слов не разберешь. Я хватаю его за волосы - они жесткие от мусса, я узнаю запах новой марки, Cactus. Задрав его голову, путаясь, я рявкаю:
- Слушай, ты хочешь умереть? Я тебе это устрою, Луис. Я делал это и раньше и я, блядь, выпущу из тебя кишки, я вспорю твой ебаный живот и буду толкать твои ебаные внутренности в твою пидорскую глотку, пока ты не подавишься ими.
Он не слушает. Все еще сидя на корточках, я с недоверием смотрю на него.
- Пожалуйста, Патрик, пожалуйста. Послушай меня. Я все продумал. Я уйду из P&P, и ты, может быть, тоже, и мы переедем в Аризону, а потом...
- Заткнись, Луис, - трясу я его. - O господи, только заткнись.
Я быстро встаю, отряхиваюсь, а когда мне кажется, что он успокоился и я могу уйти, Луис хватается за мою правую лодыжку и пытается удержать меня. В конце концов, проволочив его полтора метра, я, беспомощно улыбаясь паре, пасущейся возле отдела носков, вынужден ударить его ногой в лицо. Луис смотрит на меня умоляющими глазами, на его левой щеке обозначается небольшая ранка. Пара уходит от нас.
- Я люблю тебя, - жалко ноет он. - Я люблю тебя.
- Я уже понял, Луис, - ору я. - Ты убедил меня. Теперь вставай.
По счастью, вмешивается продавец, взволнованный сценой, устроенной Луисом, и помогает ему подняться.
Через несколько минут он уже довольно спокоен, и мы стоим возле главного входа в магазин. Луис держит в руке носовой платок, его глаза крепко зажмурены, под левым глазом набухает синяк. Вид у него собранный.
- Знаешь, имей мужество взглянуть в лицо действительности, - говорю я.
С болью он смотрит сквозь вращающиеся двери на проливной дождь, потом, с печальным вздохом, поворачивается ко мне. Я смотрю на нескончаемые ряды галстуков, а потом на потолок.

УБИЙСТВО РЕБЕНКА В ЗООПАРКЕ

Проходит череда дней. По ночам я сплю интервалами по двадцать минут. У меня нет целей, все как в тумане, возникают навязчивые мысли об убийстве, потом они пропадают, вновь возникают и уходят, тихо дремлют во время мирного завтрака в Alex Goes to Camp, где я заказываю салат из бараньей сосиски с омаром и белой фасолью под лимонным соком и уксусом foie gras. На мне выцветшие джинсы, куртка от Armani и белая майка от Comme des Garcons за сто сорок долларов. Я звоню к себе домой, чтобы прослушать сообщения на автоответчике. Сдаю видеокассеты. Останавливаюсь у банкомата. Вчера ночью Жанетт спросила меня: "Патрик, зачем у тебя в бумажнике лежат бритвенные лезвия?" Утреннее Шоу Патти Винтерс было посвящено мальчику, влюбившемуся в упаковку мыла.
Я неспособен быть достойным членом общества, и обнаруживаю, что беспокойно брожу по зоопарку, расположенному в Центральном Парке. У ворот по периметру торчат торговцы наркотиками, над их головами от проезжающих мимо колясок тянется запах лошадиного навоза, а верхушки небоскребов, жилых зданий на Пятой Авеню, Трамп Плаза, здания АТ&Т, окружающих парк, который, в свою очередь, окружает зоопарк, подчеркивают неестественность этого запаха. Чернокожий уборщик, моющий пол в мужском туалете, просит меня спустить за собой воду.
- Сам спустишь, черномазый, - отвечаю я, а когда он делает шаг в мою сторону, сверкнувшее лезвие ножа вынуждает его отступить. Все будки "Информация", похоже, закрыты. Слепой грызет сушку. Двое пьяных педиков утешают друг друга на скамейке. Рядом мать кормит грудью ребенка, и это зрелище пробуждает во мне нечто ужасное.
Зоопарк кажется пустым и безжизненным. У полярных медведей запущенный и обдолбанный вид. В грязном искуственном пруду мрачно плавает крокодил. Из стеклянных клеток печально глядят буревестники. У туканов - острые, как ножи, клювы. С бессмысленными криком ныряют со скал во вспенивающуюся воду тюлени. Хранители зоопарка кормят их дохлой рыбой. Возле бассейна собралась толпа, в основном взрослые, лишь некоторые с детьми. На бассейне табличка с предупреждением: МОНЕТЫ МОГУТ УБИТЬ ЖИВОТНЫХ - ПРОГЛОЧЕННАЯ МОНЕТА МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ ЯЗВЫ, ИНФЕКЦИИ И ГИБЕЛИ. И что же я делаю? Когда никто из служителей не видит, швыряю в бассейн полную пригоршню мелочи. Мне ненавистны не тюлени - меня раздражают радостные зрители. Глаза полярной совы очень похожи на мои, особенно когда она широко раскрывает их. И пока я смотрю на нее, опустив темные очки, что-то необъяснимое пробегает между мной и птицей - какое-то странное напряжение, невероятный зов. Это начало последующих событий, которые развиваются и заканчиваются очень быстро.
Пингвины обитают в темном помещении, претенциозно названном "Край Ледяных Торосов"; здесь прохладно, особенно по сравнению с влажной и теплой погодой снаружи. Пингвины в бассейне лениво скользят мимо зеркальных стен, у которых собрались зрители. Пингвины на скалах, которые не купаются, кажутся одуревшими, усталыми и скучающими; они по большей части зевают, временами потягиваются. Звуки, подражающие пингвиньим, вероятно на кассете, проигрывают через динамики, звук включен громко, так как в помещении людно. На мой взгляд, пингвины симпатичные. Я замечаю, что один похож на Макдермотта.
Ребенок, которому не больше пяти лет, доедает шоколадный батончик. Его мать велит ему выкинуть обертку и возвращается к разговору с другой женщиной, у той ребенок приблизительно такого же возраста, все трое смотрят в грязную синеву аквариума. Первый ребенок отправляется к мусорной урне, стоящей в темном углу зала, - там притаился я. Поднявшись на цыпочки, он аккуратно опускает бумажку в урну. Я что-то шепчу. Заметив меня, ребенок остается стоять, вдали от толпы, он немного испуган, но смотрит на меня с немым восторгом. Я смотрю на него.
- Хочешь... печенье? - спрашиваю я, опуская руку в карман.
Он кивает маленькой головкой, медленно опуская ее, но прежде чем успевает ответить, моя неожиданная беспечность превращается в дикую волну ярости. Я выхватываю из кармана нож и быстро бью его в шею. Ошеломленный, он пятится к урне, издавая булькающие звуки, как грудной младенец. Кровь, хлещущая из раны на шее, не дает ему крикнуть или заплакать. И хотя мне хочется посмотреть, как он умирает, я толкаю его за урну, а потом незаметно смешиваюсь с толпой, трогаю за плечо миловидную девушку и, улыбаясь, указываю на пингвина, приготовившегося нырять. Позади, если приглядеться, можно увидеть за урной дергающуюся ногу ребенка. Я слежу за его матерью, которая, заметив его отсутствие, начинает искать его взглядом по толпе. Я вновь касаюсь плеча девушки, но она улыбается мне и извиняющееся пожимает плечами, а я не могу понять, почему.
Когда мать наконец замечает его, она не кричит, поскольку видит одну ногу и предполагает, что он, играючи, прячется от нее. Сначала ее лицо выражает облегчение. Подходя к урне, она воркует:
- Ты что, малыш, играешь в прятки со мной?
С того места, где я стою, за спиной миловидной девушки, которая, как я уже понял, иностранная туристка, мне виден тот самый момент, когда лицо матери искажается страхом. Закинув на плечо сумочку, она отпихивает урну, и видит лицо, полностью залитое кровью, из-за которой ему трудно моргать. Схватившись руками за горло, он слабо сучит ногами. Звук, изданный матерью, трудно описать - какое-то взвизгивание, переходящее в вопль.
После того как она падает на пол рядом с телом, несколько человек оборачиваются, я слышу свой крик, голос переполняют чувства: "Я врач, расступитесь, я врач", - и опускаюсь на колено рядом с матерью. Потом нас окружает любопытствующая толпа, я отвожу ее руки с тела ребенка, который, лежа на спине, тщетно хватает воздух, кровь выходит из шеи ровными, постепенно ослабевающими струйками, заливает рубашку Polo, уже пропитанную ей. В эти минуты, пока я с благоговением придерживаю голову ребенка, стараясь не испачкаться кровью, я смутно понимаю, что если кто-нибудь вызовет помощь по телефону или здесь окажется настоящий врач, то существует реальный шанс спасти ребенка. Но этого не происходит. Вместо этого я бессмысленно держу его, а его мать (толстая домохозяйка, похоже, еврейка, которая, тщетно пытаясь выглядеть стильно, надела дизайнерские джинсы и некрасивый черный шерстяной свитер с узором из листочков) визжит. Мы с ней не обращаем внимания на хаос, на что-то кричащих вокруг нас людей, - мы сосредоточились на умирающем ребенке.
Хотя поначалу я доволен своими действиями, внезапно меня потрясает печальная безнадежность: как просто и бессмысленно можно отнять жизнь у ребенка. У маленького, скрюченного, окровавленного существа, лежащего передо мной, не было никакой истории, никакого достойного прошлого, практически ничего не утрачено. Гораздо хуже (и приятнее) отнять жизнь у человека, достигшего расцвета, у которого есть семья, друзья, карьера, прошлое, - его смерть огорчит гораздо больше людей, способных на безграничное горе, чем смерть ребенка; возможно, смерть такого человека разрушит больше жизней, чем бессмысленная, жалкая смерть этого мальчика. Меня автоматически охватывает почти непреодолимое желание зарезать и его мать, бьющуюся в истерике, но мне удается всего лишь сильно ударить ее по лицу и заорать, чтобы она успокоилась. Никто не посмотрел на меня неодобрительно. Я смутно понимаю, что теперь комнату освещена, где-то открыли дверь, появились работники зоопарка, охранники, кто-то - один из туристов? - фотографирует со вспышкой, за нами в бассейне охуевают пингвины, в страхе колотясь о стекло. Меня отталкивает полицейский, хоть я и говорю ему, что я - врач. Мальчика вытаскивают наружу, кладут на землю, снимают с него рубашку. Он хватает воздух, умирает. Мать приходится держать.
Я чувствую опустошенность, как будто меня здесь уже нет, даже прибытие полиции не кажется мне достаточной причиной, чтобы уйти, я стою в толпе у пингвинария, рядом с десятками других людей, и долгое время не двигаюсь с места. Потом, наконец, я иду по Пятой Авеню, удивленный тем, как мало крови попало на мою куртку, захожу в книжный магазин и покупаю книжку, а потом в кондитерском киоске на углу Пятой и Шестой - покупаю шоколаднный батончик с кокосом. Я представляю дыру, растущую на солнце, и это почему-то снимает напряжение, которое я впервые почувствовал, глядя в совиные глаза, и которое возникло вновь, когда мальчика вытащили из пингвинария, и я иду дальше, непойманный, и руки мои в крови.

Дата добавления: 2015-06-27