Где-то в Америке 2 страница

Бог знает, что случится, когда они найдут туннели, через которые вышли хопи. Вот увидите, как это встряхнет всю их науку.

Вы спросите, приплыли ли ирландцы в Америку в Темные века? Разумеется, приплыли, и валлийцы, и викинги, а африканцы с Западного побережья – позднее его стали звать Берегом Рабов, или Берегом Слоновой Кости – торговали с Южной Америкой, и китайцы несколько раз посетили Орегон, они называли его Фу Сэнг. Баски завели себе тайные рыболовецкие святилища у побережья Ньюфаундленда тысячу двести лет назад. Вот сейчас, думается, вы скажете: «Но, мистер Ибис, это были первобытные люди, у них не было радиорадаров, витаминов в таблетках и реактивных самолетов».

Тень вообще ничего не говорил и не собирался произносить ни слова, но ему показалось, что этого от него ожидают, и потому сказал:

– А разве они не были примитивными?

Под ногами хрустели на морозе последние мертвые листья.

– То, что до времен Колумба люди не путешествовали на кораблях на дальние расстояния, – чистой воды заблуждение. Ведь Новая Зеландия, Таити и бесчисленные острова Тихого океана были заселены прибывшими на кораблях людьми, чьи достижения в навигации посрамили бы Колумба; а богатство Африки основывалось на торговле, пусть она и была по большей части ориентирована на Восток, на Индию и Китай. Что до нас, то народ Нила довольно рано открыл, что на тростниковой лодке можно проплыть вокруг света, если у вас достанет терпения и кувшинов с пресной водой. Видите ли, самой большой проблемой путешествия в Америку в те дни было то, что здесь нечем было торговать, к тому же плыть сюда слишком далеко.

Они подошли к большому особняку, построенному в стиле, который называют стилем королевы Анны. Тень еще спросил себя, кто такая эта королева Анна и почему она так любила особняки в духе «Семейки Адамс». Окна этого дома, единственного во всем квартале, не были забраны глухими ставнями. Открыв калитку возле ворот, они в темноте направились к зданию.

Войдя в высокие двойные двери, которые мистер Ибис открыл ключом с цепочки для часов, они оказались в огромной нетопленой комнате, которую занимали два человека. Высокий чернокожий мужчина со стальным скальпелем в руке и мертвая девушка лет девятнадцати, лежавшая на длинном, выложенном керамической плиткой столе, который одновременно походил и на откидной столик, и на кухонную раковину. К стене над телом были пришпилены несколько фотографий покойной. На одной она улыбалась, это был снимок из школьного фотоальбома. На другой она стояла рядом с еще тремя девушками, одетыми, по всей видимости, для выпускного бала; черные волосы были заплетены в косички, высоко подняты и уложены в замысловатую прическу.

На холодном кафеле свалявшиеся от крови волосы были распущены.

– Это мой партнер, мистер Шакал, – сказал Ибис.

– Мы уже встречались, – откликнулся Шакал. – Простите, что не подаю вам руки.

Тень поглядел на девушку на столе.

– Что с ней случилось?

– Дурной вкус, парня неудачно выбрала, – ответил Шакал.

– Это не всегда фатально, – вздохнул Ибис. – Но на сей раз вышло именно так. Он был пьян, у него был при себе нож, а она сказала, ей кажется, будто она беременна. Он не поверил, что ребенок от него.

– Колотых ран, – произнес мистер Шакал и начал считать. Послышался щелчок: это он нажал на педаль, включающую маленький диктофон у стола, – на теле пять. Три ножевых раны в передней левой стенке грудной клетки. Первая – в межреберном пространстве между четвертым и пятым ребром слева от медиальной линии, длина два и две десятых сантиметра; вторая и третья – в средней части передней поверхности грудной клетки – накладывающиеся друг на друга, общей длиной три сантиметра. Одна рана в два сантиметра длиной в верхней передней трети грудины слева во втором межреберном пространстве, и одна резаная рана длиной пять сантиметров с максимальной глубиной один и шесть десятых сантиметра в левой дельтовидной мышце. Больше внешних повреждений на теле нет. – Он отпустил педаль, выключая диктофон.

Тень заметил крохотный микрофончик, свисавший на шнуре над столом для бальзамирования.

– Так вы еще и коронер? – спросил Тень.

– Коронер в наших местах – должность политическая, – сказал Ибис. – Его дело – пнуть труп. Если труп не дает ему сдачи, он подписывает свидетельство о смерти. Шакала они называют прозектором. Он работает на окружного судмедэксперта: производит вскрытия и консервирует пробы тканей на анализ. Раны он уже сфотографировал.

Шакал не обращал на них внимания. Большим скальпелем он сделал V-образный надрез, линии которого начинались у ключиц и сходились внизу грудины, потом он превратил букву "V в "Y", сделав еще один глубокий надрез, протянувшийся от грудины до лобковой кости. Выбрав из инструментов на столе устройство, похожее на небольшую тяжелую хромированную дрель с циркулярной пилой на конце, он, запустив устройство, рассек ребра по обе стороны грудины.

Девушка открылась точно кошелек.

Тень внезапно ощутил несильный, но неприятно пронзительный, острый мясной запах.

– Я думал, пахнуть будет хуже, – задумчиво произнес он.

– Она довольно свежая, – отозвался Шакал. – И внутренности не были задеты, поэтому испражнениями не пахнет.

Тень вынужден был отвернуться – не из отвращения, как можно было бы ожидать, а из странного желания дать девушке немного уединения. Трудно быть более голым, чем это вскрытое тело.

Шакал перевязал кишки, клубками блестящих змей свернувшиеся в животе пониже желудка и глубоко в тазовой полости, потом, доставая, пропустил между пальцами – фут за футом, – описал их, надиктовывая в микрофон, как «нормальные», и сложил в ведро на полу. Откачав кровь из грудной клетки небольшим отсосом, он замерил объем полости и принялся исследовать саму грудную клетку.

– Три рваные раны в околосердечной сумке, наполненной свернувшейся и уже разжижающейся кровью.

Шакал выхватил сердце, отрезал его сверху и, разглядывая, повертел в руках. Потом, наступив на педаль, проговорил:

– Два проникающих ранения в миокард; одна рваная рана длиной один и пять десятых сантиметра в правый желудочек и рваная рана длиной один и восемь десятых сантиметра в левый желудочек.

Шакал вынул одно за другим оба легких. В левом, наполовину сплющенном, зияла колотая рана. Шакал взвесил и их, и сердце и сфотографировал раны. От каждого легкого он отсек небольшой срез ткани, который поместил в кювету.

– Формальдегид, – услужливо прошептал мистер Ибис.

Шакал, не переставая, говорил в микрофон, описывая свои действия и увиденное, когда вынимал печень, желудок, селезенку, по желудочную железу, обе почки, матку и яичники девушки.

Взвешивая каждый орган, он указывал, что он нормальный и неповрежденный. От каждого из них он отрезал по ломтику, который опускал в кювету с формальдегидом.

От сердца, печени и обеих почек он отрезал еще по одному ломтику. Эти части он жевал медленно, смакуя за работон вкус.

Почему-то Тени показалось это правильным: уважительным, а не бесстыдным.

– Итак, вы хотите остаться у нас ненадолго? – спросил Шакал, пережевывая кусочек сердца девушки.

– Если вы меня примете, – отозвался Тень.

– Разумеется, примем, – вставил мистер Ибис. – У нас нет ни одного довода против и множество доводов за. Оставаясь у нас, вы будете под нашей защитой.

– Надеюсь, вы не против спать под одной крышей с мертвецами? – спросил Шакал.

Тень вспомнил прикосновение губ Лоры, холодных и горьких.

– Нет, – ответил он. – Во всяком случае, пока они остаются мертвыми.

Шакал повернулся и поглядел на него темно-карими глазами, столь же насмешливыми и холодными, как глаза шакала.

– Они все тут остаются мертвыми, – все что сказал он.

– Сдается, – возразил Тень, – мертвые возвращаются без особого труда.

– Вовсе нет, – откликнулся Ибис. – Даже зомби, знаете ли, делают из живых людей. Немного порошка, немного песен, небольшое усилие воли – и вот уже у вас готовый зомби. Они живы, но сами верят, будто мертвы. Но поистине вернуть мертвых к жизни, в их собственных телах… – Он покачал головой. – Для этого нужна сила. – И, помолчав, добавил: – В старой стране, в былые времена такое было проще.

– Тогда можно было привязать человека к его телу на пять тысяч лет, – сказал мистер Шакал, – привязать или отсоединить. Но это было давным-давно.

Взяв все извлеченные органы, он уважительно вернул их назад в полости тела. Уложив на место кишки и грудину, он стянул вместе края кожи по разрезу. Потом, взяв толстую иглу и вдев в нее нить, ловкими быстрыми движениями зашил труп, будто зашивал бейсбольный мяч: из груды мяса кадавр вновь превратился в девушку.

– Мне нужно выпить пива, – заявил Шакал, стягивая резиновые перчатки и бросая их в мусорное ведро. Темно-коричневый комбинезон он также снял и, скомкав, затолкал в корзину для белья. Потом взял со стола картонный поднос с кюветами, заполненными красными, коричневыми и пурпурными срезами органов. – Идете?

По черной лестнице они поднялись в кухню, выдержанную в коричневых и белых тонах. Помещение выглядело строгим и респектабельным, но обстановку в кухне, на взгляд Тени, последний раз меняли в 1920 году. Однако у стены тихонько гудел сверхсовременный холодильник «Кельвинатор». Открыв дверцу холодильника, Шакал поставил на полку кюветы со срезами селезенки, почек, печени и сердца. С другой полки он взял три коричневые бутылки. Открыв дверцы шкафа с матовыми стеклами, Ибис достал оттуда три высоких стакана, потом жестом указал Тени садиться к кухонному столу.

Разлив пиво, Ибис протянул один стакан Тени, другой Шакалу. Пиво было вкусное, горькое и темное.

– Хорошее пиво, – похвалил Тень.

– Мы сами его варим, – сказал мистер Ибис. – В старые времена пиво варили женщины. У них это лучше получалось, чем у нас. Но сейчас нас тут только трое. Я, он и она. – Он указал на маленькую коричневую кошку, крепко спавшую в кошачьей корзинке в углу комнаты. – Вначале нас было больше. Но Сет оставил нас и отправился исследовать новые земли. Лет двести, что ли, назад. Должно быть, так. Мы получали от него открытки из Сан-Франциско в девятьсот пятом, потом в девятьсот шестом. А после ничего. А бедный Гор… – Он умолк и со вздохом покачал головой.

– Я вижу его иногда временами, – сказал Шакал. – По дороге к клиенту. – Он отхлебнул пива.

– Я отработаю свое проживание, – сказал Тень. – Пока я буду здесь. Скажите, что нужно делать, я это сделаю.

– Мы найдем вам работу, – согласился Шакал.

Маленькая бурая кошка открыла глаза и, потянувшись, встала. Неслышно пробежав несколько шагов по кухне, она потерлась головой о ботинок Тени. Опустив левую руку, тот почесал ей лоб, за ушами и загривок. Исступленно выгнув спину, кошка запрыгнула ему на колени, встала передними лапами на грудь и холодным носом коснулась его. Потом она свернулась у него на коленях и немедленно заснула. Тень не удержался и ее погладил: мех у нее был гладким и теплым, да и вообще тяжесть живого зверя на коленях подействовала на него умиротворяюще. Кошка вела себя так, словно была в самом надежном месте на свете, и Тень это утешило.

От пива приятно гудела голова.

– Ваша комната на самом верху, на последнем этаже, возле ванны, – сказал Шакал. – Одежда вам приготовлена и должна висеть в стенном шкафу – сами увидите. Думаю, сперва вам захочется принять душ и побриться.

Так Тень и сделал. Он принял душ, стоя в литой чугунной ванне, побрился, несколько нервозно, опасной бритвой, которую одолжил ему Шакал. Бритва была непристойно острая, с перламутровой рукоятью. Тень предположил, что обычно ею сбривали последнюю щетину покойникам. Он никогда не пользовался опасной бритвой раньше, но сейчас даже не порезался. Смыв пену для бритья, он поглядел на свое отражение в засиженном мухами зеркале ванной. Все его тело покрывали синяки: свежие синяки на груди и руках накладывались на старые, наставленные Сумасшедшим Суини. Из зеркала на Тень недоверчиво поглядели собственные глаза.

А потом, словно кто-то другой дернул его руку, он поднял опасную бритву и приложил к горлу открытое лезвие.

Это был бы выход, подумал Тень. Легкий выход. Если и есть кто-то, кто способен принять такое как должное, просто подтереть лужу и позаботиться об останках, а потом зажить как ни в чем не бывало, это те двое гробовщиков, что сейчас пьют внизу пиво. И никаких больше забот. Никакой больше Лоры. Никаких тайн и заговоров. Никаких кошмарных снов. Только мир и тишина и вечный покой. Один чистый порез – махнуть от уха до уха. Большего и не понадобится.

Он стоял, держа бритву у горла. В том месте, где лезвие касалось кожи, появилось крохотное пятнышко крови. Он даже не заметил, как порезался. «Видишь, – сказал он себе и почти почувствовал, как кто-то шепчет эти слова ему на ухо. – Это не больно. Лезвие слишком острое, чтобы причинить боль. Я не успею даже понять, а меня уже не станет».

Дверь в ванную на несколько дюймов приоткрылась, ровно настолько, чтобы маленькая коричневая кошка просунула голову в щель и любопытно спросила:

– Мр?

– Эй, – сказал кошке Тень. – Я думал, что запер дверь.

Сложив опасную бритву, он оставил ее на краю раковины, промокнул крохотный порез комком туалетной бумаги. Потом обернул вокруг талии полотенце и вышел в соседнюю спальню.

Как и кухню, его спальню, похоже, обставили в двадцатых годах: подле комода и напольного зеркала стояли рукомойник и кувшин. Кто-то уже выложил для него одежду на кровать: черный костюм, белую рубашку, черный галстук, белое нижнее белье, черные носки. На персидском коврике у кровати стояла пара черных ботинок.

Тень оделся. Все вещи, пусть и не новые, были отменного качества. Интересно, кому они принадлежали раньше?

Надел ли он носки покойника? Займет ли он место умершего? Тень взглянул в зеркало, проверить узел галстука, и ему показалось, что отражение улыбнулось ему и притом сардонически.

Теперь немыслимо было даже подумать о том, как он только что едва не перерезал себе горло. Пока он поправлял галстук, отражение продолжало ему улыбаться.

– Хей! – проговорил он. – Ты знаешь что-то, чего не знаю я? – И тут же почувствовал себя глупо.

Со скрипом приоткрылась дверь, и, проскользнув между дверью и косяком, маленькая кошка прошлась по комнате и беззвучно вспрыгнула на подоконник.

– Послушай, – сказал ей Тень. – Я помню, что закрыл за собой дверь. Я знаю, что я ее закрыл.

Кошка поглядела на него с интересом. Глаза у нее были темно-желтые, цвета янтаря. С подоконника она спрыгнула на кровать, где свернулась клубком и заснула: ни дать ни взять – мохнатый пирожок на старом покрывале.

Оставив приоткрытой дверь спальни, чтобы кошка могла выйти и чтобы проветрить немного комнату, Тень спустился вниз. Ступеньки скрипели и ворчали, когда он наступал на них, протестуя против его веса, словно тоже хотели, чтобы их просто оставили в покое.

– Проклятие, а вы недурно выглядите, – приветствовал его Шакал, который ждал у подножия лестницы, облаченный в черный костюм, похожий на костюм Тени. – Когда-нибудь водили катафалк?

– Нет.

– Все на свете когда-нибудь бывает в первый раз, – сказал Шакал. – Он припаркован у парадного входа.

Умерла старая женщина. Звали ее Лайла Гудчайлд. Крестница под Рождество, не мог не подумать Тень. По указанию мистера Шакала он внес вверх по узкой лестнице в спальню складную алюминиевую каталку и развернул ее возле кровати. Тень вынул прозрачный синий полиэтиленовый пакет и, разложив на кровати покойницы, открыл молнию. На Лайле была розовая ночная рубашка и стеганый халат. Подняв хрупкое и почти невесомое тело, он завернул его в одеяло и уложил в мешок. Закрыл молнию и перенес на каталку. Пока Тень занимался всем этим, Шакал разговаривал с очень старым мужчиной, который при жизни Лайлы Гудчайлд был ее мужем. Или точнее, Шакал слушал, а старик говорил. Когда Тень закрывал молнию на миссис Гудчайлд, старик распространялся о том, какие неблагодарные у них дети, да и внуки тоже, впрочем, это вина не их, а родителей, ведь яблочко от яблоньки недалеко падает, он-то думал, что лучше их воспитывал.

Тень и Шакал вывезли каталку в узкий лестничный пролет. Старик шел за ними следом, все еще не закрывая рта, говорил о деньгах, жадности и неблагодарности. На ногах у него были спальные шлепанцы. Взявшись за более тяжелый конец каталки, Тень снес ее по лестнице и на улицу, а там покатил по обледенелому тротуару к катафалку. Шакал открыл заднюю дверцу. Увидев, что Тень мнется, Шакал сказал:

– Просто толкните каталку внутрь, ножки сами сложатся, и она въедет по полозьям.

Тень сделал как было сказано; щелкнули ножки, закрутились колеса, и каталка въехала прямо на пол катафалка. Шакал показал ему, как надежно закрепить каталку ремнями, и Тень закрыл катафалк, пока Шакал слушал старика, который был мужем Лайлы Гудчайлд. Не замечая холода, старик в шлепанцах и банном халате, стоя на продуваемом ветром тротуаре, рассказывал Шакалу, какие стервятники у него дети, самые что ни на есть хищники, только и ждут, чтобы забрать то малое, что они смогли наскрести с Лайлой, и как они бежали сперва в СентЛуис, потом в Мемфис, оттуда в Майами, как они очутились в Каире и какое для него облегчение, что Лайла умерла не в доме для престарелых, и как ему страшно, что там окажется он сам.

Они проводили старика назад в дом, вверх по лестнице в его комнату. В углу семейной спальни стоял маленький телевизор. Проходя мимо него, Тень заметил, как диктор ухмыляется и подмигивает ему. И, уверившись, что никто не смотрит в его сторону, показал телевизору средний палец.

– У них нет денег, – сказал Шакал, когда они вернулись в катафалк. – Завтра он придет к Ибису. Он выберет самые дешевые похороны. Полагаю, друзья будут уговаривать его сделать все по высшему разряду, устроить ей последнее прощание в передней зале. А он станет ворчать. Нет денег. Ни у кого в этих местах сейчас нет денег. Как бы то ни было, через полгода его не станет. Через год в лучшем случае.

В свете фар медленно вращались и плыли снежинки. На юг надвигался снегопад.

– Он болен? – спросил Тень.

– Не в этом дело. Женщины переживают своих мужей. Мужчины – мужья вроде него – после смерти своих жен долго не живут. Вот увидите – он начнет путаться и заговариваться, все знакомые вещи исчезнут с ее уходом. Он устанет, начнет слабеть, потом сдастся – и вот он уже мертв. Возможно, его унесет воспаление легких, а может быть, это будет рак или просто остановка сердца. Сперва наступает старость, потом нет больше сил бороться. Потом вы умираете.

Тень задумался.

– Шакал?

– Да?

– Вы верите в существование души? – Это был не совсем тот вопрос, какой он собирался задать, и он сам удивился, что такое сорвалось с его уст. Он собирался спросить об этом не столь прямо, но иносказания тут были явно не к месту.

– Как сказать. В прошлом все было ясно. Умерев, человек становился в очередь и со временем держал ответ за дурные и добрые свои поступки, и если его дурные поступки перевешивали перо, мы скармливали его душу и сердце Аммету, Пожирателю душ.

– Наверное, он съел немало людей.

– Не так много, как вы думаете. Это было поистине тяжелое перо. Нам его специально изготовили. Нужно было быть распоследним злодеем, чтобы перевесить эту «пушинку». Остановитесь тут, у заправки. Надо залить несколько галлонов.

Улицы были тихи – той тишиной, какая всегда сопутствует первому снегу.

– Снежное будет Рождество, – сказал Тень, вставляя пистолет в отверстие бензобака.

– Ну да. Черт. Этот мальчишка был чертовски везучим девственницыным сыном.

– Иисус?

– Везунчик. Он мог упасть в выгребную яму, и ему все как с гуся вода – ни душка. Черт, это ведь даже не его день рождения, это вы знаете? Он забрал его у Митры. Еще не встречали Митру? В красной шапке. Приятный парнишка.

– Нет. Думаю, нет.

– Что ж… Я в наших краях Митру не видел. Он – сын полка. Может, вернулся на Восток, прохлаждается там теперь, но, думается, с большей вероятностью он уже исчез. Такое случается. То каждый солдат в империи должен принять душ в крови пожертвованного тебе быка. А то вдруг и день твоего рождения позабыли.

«Св-шш», – прошуршали по ветровому стеклу дворники, сдвигая в сторону снег, прессуя снежинки в комья и завитки прозрачного льда.

Светофор мигнул на мгновение зеленым, потом зажегся красный свет, и Тень нажал на тормоз. Катафалк занесло и развернуло на пустой дороге, и лишь потом он остановился.

Загорелся зеленый. Тень вел катафалк на скорости десять миль в час, что было более чем достаточно на скользкой дороге. Катафалк был вполне рад неспешно тащиться на второй передаче: наверное, он часто так ездит, подумал Тень, задерживая остальные машины.

– Неплохо проделано, – похвалил Шакал. – Да, Иисус тут неплохо устроился. Но я встречал парня, который сказал, будто видел, как он стопорил машину на трассе в Афганистане и никто не останавливался, чтобы его подвезти. Знаешь? Все зависит от того, где ты.

– Думаю, надвигается настоящая буря, – сказал Тень, имея в виду погоду.

Когда спустя долгое время Шакал наконец открыл рот, говорил он вовсе не о погоде:

– Возьмите на нас с Ибисом. Через несколько лет мы останемся не у дел. У нас есть кое-какие сбережения на черный день, но черный день давно уже наступил и с каждым годом становится все чернее. Гор сошел с ума, он по-настоящему не в себе: все время проводит в облике сокола, питается падалью, которую сбили машины на трассе. Ну что это за жизнь? Баст ты видел. А мы еще в лучшей форме, чем многие. У нас хотя бы есть немного веры, за счет которой мы живем. У большинства неудачников нет и этого. Это как похоронные конторы – настанет день, и большие ребята скупят вас, нравится вам это или нет, потому что они больше и расторопнее и потому что они работают, а не сидят сложа руки. Черт побери, битвы ничего тут не изменят, потому что это сражение мы проиграли, когда прибыли в эту зеленую страну сто, тысячу или десять тысяч лет назад. Мы прибыли, а Америке просто на это плевать. Поэтому нас скупают, или мы вкалываем, держимся на плаву или снимаемся с места. Поэтому, да, буря надвигается.

Тень свернул на улицу, где все дома за исключением одного были мертвы, пусто смотрели слепыми и заложенными окнами.

– Сверните на дорожку к черному ходу, – сказал Шакал.

Тень задом подогнал катафалк так, что он почти касался двойных дверей черного хода. Ибис открыл катафалк и двери морга, а Тень расстегнул ремни на каталке и вытащил ее наружу. Развернулись и упали ножки на колесах. Тень подкатил каталку к столу для бальзамирования, а потом подхватил Лайлу Гудчайлд, укачивая ее тело в непрозрачном мешке будто спящего ребенка, и аккуратно положил на стол в промозглом морге, словно боялся разбудить ее.

– Знаете, у меня есть доска для перекладывания, – сказал Шакал. – Вам было необязательно ее нести.

– Не страшно, – ответил Тень. Он все больше начинал говорить как Шакал. – Я сильный. Мне не тяжело.

Ребенком Тень был маленьким для своего возраста, сплошь колени и локти. На единственной детской фотографии Тени, которая понравилась Лоре настолько, что она вставила ее в рамку, был изображен серьезный парнишка со спутанными волосами и темными глазами, стоявший возле стола, с горкой заваленного пирогами и печеньем. Тень полагал, что снимок сделали на каком-то рождественском празднике в посольстве, поскольку одет он был в лучший костюмчик с галстуком-бабочкой.

Они с матерью слишком часто переезжали с места на место: сперва из одного европейского посольства в другое, где его мать работала в отделе распространения информации дипломатической службы, транскрибируя и рассылая засекреченные телеграммы по всему миру; потом, когда ему исполнилось восемь лет, они вернулись в США, они с матерью (из-за слишком частых приступов болезни она уже больше не могла работать постоянно), неугомонно перебирались из города в город, проводя год тут, год там; когда она чувствовала себя сносно, то подрабатывала машинисткой. Они никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, чтобы Тень успел обзавестись друзьями, почувствовать себя дома, расслабиться… А Тень был маленьким ребенком…

Вырос он неожиданно быстро. На тринадцатом году его жизни весной местные мальчишки задирали его, провоцировали на драки, в которых, как они знали, ему было не победить, и после драк Тень убегал, рассерженный и зачастую плачущий, в туалет, чтобы смыть с лица кровь или грязь, прежде чем их увидят. Потом наступило лето, длинное и роскошное его тринадцатое лето, которое он провел, держась подальше от ребят крупнее его: плавал в местном бассейне и читал возле него библиотечные книги. В начале лета он едва держался на плаву. К концу августа он переплывал бассейн из конца в конец легким свободным кролем, прыгал с высокого трамплина и приобрел темно-коричневый загар от воды и солнца. В сентябре, вернувшись в школу, он обнаружил, что мальчишки, отравлявшие ему жизнь, – оказывается, мелкие слабосильные дети и теперь не могут обидеть его. Тем двоим, кто попытался это сделать, он преподал урок хороших манер, тяжкий, быстрый и болезненный. Тогда и он сам был вынужден переоценить себя: он не мог уже более оставаться тихим ребенком, который изо всех сил пытается неприметно держаться позади. Для этого он стал слишком большим, слишком бросался в глаза. К концу года он уже был в команде пловцов и в команде тяжеловесов, и тренер уговаривал его пойти в секцию триатлона. Ему нравилось быть большим и сильным. Это давало ему чувство себя. Он был робким, тихим книжным мальчиком, и это было болезненно; теперь он стал тупым здоровяком, и никто не ожидал от него ничего большего, кроме как перенести диван из одной комнаты в другую.

Во всяком случае, никто до Лоры.

Мистер Ибис приготовил обед: рис и вареные овощи для себя и мистера Шакала.

– Я не ем мяса, – объяснил он. – А Шакал все необходимое мясо получает в ходе работы.

Возле места Тени стояла картонная коробка с кусочками курицы из «КФЧ»*[7]и бутылка пива.

Курицы было больше, чем смог бы съесть Тень, поэтому он поделился остатками с кошкой, снимая кожу и хрустящий кляр, а потом кроша ей мясо пальцами.

– В тюрьме у нас был парень по фамилии Джексон, – сказал за обедом Тень, – он работал в тюремной библиотеке. Он рассказывал мне, что название «Кентукки Фрайед Чикенз» заменили на «КФЧ», потому что настоящих цыплят там уже больше не подают. Это теперь какой-то генетически модифицированный мутант, огромная многоножка без головы, только множество сегментов ног, грудок и крылышек. Кормят это существо питательными веществами через трубочки. Парень говорил, что правительство не позволило компании использовать слово «цыпленок».

– Вы думаете, это правда? – поднял брови мистер Ибис.

– Нет. А вот мой бывший сокамерник Ло'кий говорил, что название сменили потому, что слово «жареное» вошло в воровской жаргон. Может быть, они хотели, чтобы люди думали, будто цыпленок сам себя приготовил.

После обеда Шакал, извинившись, спустился в морг. Ибис удалился в свой кабинет писать. Тень еще посидел на кухне, скармливая кусочки куриной грудки маленькой коричневой кошке и попивая пиво. Когда цыпленок и пиво закончились, он помыл тарелки и вилки, убрал их на сушилку и поднялся наверх.

К тому времени когда он достиг спальни, маленькая коричневая кошка уже снова спала в ногах его кровати, свернувшись пушистым полумесяцем. В среднем ящике туалетного столика Тень нашел несколько пар полосатых хлопковых пижам. На вид им было лет семьдесят, но пахло от них свежестью, и потому он надел одну, которая, как и черный костюм, оказалась ему впору, словно специально для него была сшита.

На небольшом прикроватном столике лежала стопочка «Ридерз дайджест», среди которых не было ни одного номера позже марта 1960-го. Джексон, парень из библиотеки – тот самый, кто клялся и божился в истинности истории о жареных мутантах и рассказал Тени историю о черных товарных поездах, на которых правительство перевозит политзаключенных в тайные концентрационные лагеря в Северной Каролине и которые ездят по стране под покровом ночи, – рассказывал также, что ЦРУ использует «Ридерз дайджест» как ширму для своих дочерних контор по всему миру. Он говорил, что в любой стране каждый офис «Ридерз дайджест» на самом деле – прикрытие ЦРУ.

«Шутка, – сказал в памяти Тени покойный мистер Лес. – Как мы можем быть уверены в том, что ЦРУ не было замешано в убийстве Кеннеди?»

Тень приоткрыл на несколько дюймов окно – ровно настолько, чтобы впустить свежий воздух и чтобы кошка смогла выбраться на балкон за окном.

Он включил прикроватную лампу, забрался в постель и недолго почитал, пытаясь выбросить из головы последние несколько дней, выбирая самые скучные на вид статьи в самых скучных на вид номерах. Он заметил, что засыпает на середине заметки «Я – щитовидная железа Джона». У него едва хватило времени выключить свет и положить голову на подушку, прежде чем его глаза закрылись.

Позднее Тень так и не сумел вспомнить последовательность событий в том сне или их подробности: попытки вызывали в памяти всего лишь вихрь темных образов. Там была женщина. Он повстречал ее где-то, а теперь они шли по мосту. Мост был перекинут над небольшим озером в центре городка. Ветер топорщил воду, гнал волны, увенчанные барашками пены, которые казались Тени тянущимися к нему маленькими ручками.

«Там, внизу», – сказала женщина. Она была одета в леопардово-пятнистую юбку, которая хлопала и взметалась на ветру, и плоть между верхним краем носков и подолом была сливочной и мягкой, и во сне на мосту, перед Богом и миром, Тень опустился перед ней на колени, зарываясь лицом в пах, упиваясь пьянящим, с привкусом джунглей, женским запахом. Во сне он вдруг почувствовал свою эрекцию в реальном мире, стойкое, тяжело пульсирующее чудовищное нечто, столь же болезненное в своей напряженности, как те эрекции, какие случались у него, когда тяжким грузом навалилась половая зрелость.

Дата добавления: 2015-06-27