Где-то в Америке 3 страница

Отстранившись, он поднял голову, но все равно не увидел ее лица. Но его рот искал ее губы, и они оказались мягкими, и его руки гладили ее груди, а потом уже скользили по атласу кожи, забираясь и раздвигая меха, прятавшие ее талию, проскальзывая в чудесную ее расщелину, которая согрелась, увлажнилась для него, раскрылась для него, как цветок.

Женщина мурлыкала в экстазе, ее рука, пройдясь по его телу, легла ему на член, легонько сжала. Откинув простыни, он перекатился на нее, раздвигая рукой ей ноги, ее рука направила его член между ногами, где одно движение, один толчок…

А теперь он вдруг оказался с этой женщиной в своей старой камере и глубоко ее целовал. Она крепко обняла его, сжала коленями его бедра, чтобы удержать его в себе, чтобы он не смог отстраниться, даже если бы захотел.

Никогда он не целовал губ столь мягких. Он даже не знал, что на целом свете могут быть такие мягкие губы. А вот язык у нее был будто наждачная бумага.

«Кто ты?» – спросил он.

Она не ответила, только толкнула его на спину и, оседлав его единым движением гибкого тела, поскакала. Нет, не поскакала, но начала незаметно тереться о него чередой шелковых волн, и каждая следующая уносила дальше, чем предыдущая. Вибрация и ритм обрушивались на его разум и тело, словно волны, бьющиеся о берег озера. Ногти у нее были острые, как иглы, и они пронзили ему бока, оставляя кровавые полосы, но вместо боли он испытывал одно только наслаждение, все перевоплотилось какой-то алхимией в мгновения подлинного наслаждения.

Он стремился обрести себя, пытался заговорить, но мысли его полнились песчаными дюнами и ветрами пустыни.

«Кто ты?» – снова спросил он, через силу выдыхая слова.

В темноте блеснули глаза цвета темного янтаря, потом ее губы закрыли ему рот, и она стала целовать его с такой страстью, так совершенно и глубоко, что там – на мосту над озером, в его тюремной камере, в постели в похоронной конторе в Каире – он почти кончил. Он парил в вышине, словно воздушный змей, подхваченный ураганом, пытался задержать подъем, не взорваться, желая, чтобы это никогда не кончалось. Он совладал со своим телом. Ведь надо предупредить ее.

– Моя жена Лора. Она тебя убьет.

– Только не меня, – промурлыкала она.

Обрывок чепухи пузырьком поднялся из глубин его мыслей: в Средние века считали, что женщина, которая во время соития будет сверху, зачнет епископа. Так это и называли: метить на епископа…

Ему хотелось знать ее имя, но он не решался спросить в третий раз. Она прижалась грудью к его груди, и он ощутил прикосновение ее напряженных сосков, и она сжимала его, каким-то образом сжимала его там внизу и внутри, и на сей раз он не сумел перетерпеть или удержаться на гребне этой волны, на сей раз она подхватила его и закружила, опрокинула, и он выгибался, вторгаясь как можно глубже, насколько хватало воображения, в нее, словно они были частями единого существа, пробующего, пьющего, обнимающего, жаждущего…

– Дай этому произойти. – Голос у нее был словно горловое кошачье ворчание. – Отдайся мне. Дай этому произойти.

И он кончил, содрогаясь и растворяясь, сами мысли его обратились в сжиженный газ, который стал медленно сублимироваться – то испаряться, то отвердевать.

В самом конце он вдохнул полной грудью – глоток чистого воздуха прошел до самых верхушек легких – и понял, что слишком долго задерживал дыхание. Три года по крайней мере. Быть может, много дольше.

– А теперь отдыхай, – сказала она, мягкими губами целуя его веки. – Отпусти. Все отпусти.

Сон, который снизошел на него тогда, был глубоким и целительным. Тень нырнул в глубину и растворился в ней, и кошмары его не тревожили.

Свет был странный. Было – он сверился с часами – без четверти семь утра, и за окном еще темно, но комнату заливало тусклое бледно-голубое сияние. Он выбрался из кровати. Тень был уверен, что, перед тем как лечь, надел пижаму, но сейчас он был голый, и воздух холодил кожу. Подойдя к окну, он закрыл его.

Ночью бушевала метель: снега нападало дюймов шесть, может быть, больше. Грязный и запущенный уголок города, видимый из окна спальни Тени, преобразился в нечто чистое и свежее: дома уже не стояли заброшенные и забытые, узоры инея придали им достоинство и утонченность. Улицы совершенно исчезли под покровом белого снега.

В глубине сознания маячила смутная мысль, что-то о мимолетности и быстротечности, но мысль только вспыхнула и исчезла.

На улице ночь, а видно все как днем.

В зеркале Тень заметил что-то странное и, подойдя поближе, недоуменно уставился на свое отражение. Все его синяки пропали. Он коснулся бока, крепко надавил кончиками пальцев, отыскивая глубинные боли, которые свидетельствовали бы о знакомстве с мистерами Камнем и Лесом, откапывая зеленые гроздья синяков, которыми наградил его Сумасшедший Суини, и не нашел ничего. Лицо его было чистым, без отметин. Однако бока и спина (чтобы осмотреть ее, ему пришлось извернуться) были исцарапаны, со следами когтей.

Выходит, ему не приснилось. Не совсем.

Повыдвигав ящики, Тень надел, что нашел: древние синие «ливайсы», рубашку, толстый синий свитер и черное пальто гробовщика, которое отыскал в стенном шкафу.

Ботинки он надел собственные, старые.

В доме еще все спали. Он тихонько прокрался по лестнице, мысленно уговаривая половицы не скрипеть, и вышел на улицу. Вот он уже шел по снегу, оставляя глубокие следы на тротуаре. Здесь было много светлее, чем казалось из дома, снег отражал свет с неба.

Четверть часа спустя Тень вышел к мосту с огромной вывеской, которая предупреждала, что он покидает историческую часть Каира. Под мостом стоял, посасывая сигарету и непрерывно дрожа, высокий и нескладный малый. Тени показалось, что он узнал его.

А потом, спустившись к мосту, он подошел достаточно близко, чтобы увидеть пурпурный синяк под глазом, и сказал:

– Доброе утро, Сумасшедший Суини.

Мир словно притих. Даже шум машин не нарушал заснеженной тишины.

– Привет, приятель, – отозвался Сумасшедший Суини, не поднимая глаз. Сигарета вблизи оказалась самокруткой.

– Если будешь ошиваться под мостами, Сумасшедший Суини, – сказал Тень, – люди могут решить, что ты тролль.

На сей раз Сумасшедший Суини поднял на него взгляд. Тень заметил, что зрачки у него сужены и вокруг радужки проступает белое. Выглядел Суини напуганным.

– Я тебя искал, – сказал он. – Ты должен мне помочь, дружище. На этот раз я круто облажался.

Втянув дым самокрутки, он отнял ее ото рта. Бумага прилипла к его нижней губе, и самокрутка развалилась, высыпав содержимое на рыжеватую бороду и на перед грязной футболки. Сумасшедший Суини стал судорожно отряхиваться почерневшими руками, будто от опасных насекомых.

– Ресурсы у меня сейчас почитай что на нуле, Сумасшедший Суини, – сказал Тень. – Но почему бы тебе не сказать, что тебе нужно? Хочешь, я принесу кофе?

Сумасшедший Суини покачал головой. Вытащив из кармана джинсовой куртки мешочек с табаком и бумагу, он принялся сворачивать себе новую самокрутку. Борода у него при этом топорщилась, а губы двигались, но вслух он так ничего и не произнес. Лизнув липкую сторону бумажки, он покатал самокрутку меж пальцев. Творение его лишь отдаленно напоминало сигарету. Потом он сказал:

– Ни-ик-кой я не тролль. Дерьмо. Эти ублюдки – такие жабы.

– Я знаю, что ты не тролль, Суини, – мягко ответил Тень. – Чем я могу тебе помочь?

Сумасшедший Суини щелкнул «зиппо», и первый дюйм самокрутки, вспыхнув было, опал пеплом.

– Помнишь, я показал тебе, как достать монету? Помнишь?

– Да, – отозвался Тень. Мысленным взором он увидел перед собой золотую монету, глядел, как, кувыркаясь, она падает на гроб Лоры, увидел, как она блестит у нее на шее. – Помню.

– Ты взял не ту монету, дружище.

К сумраку под мостом подъехала машина, ослепив их светом фар. Приближаясь к мосту, машина притормозила, потом остановилась. Опустилось окно.

– У вас там все в порядке, джентльмены?

– Спасибо, офицер, все замечательно, – отозвался Тень. – Просто вышли прогуляться поутру.

– Тогда ладно, – сказал коп. Судя по его виду, он не поверил, что все в порядке, и остался ждать.

Положив руку на плечо Сумасшедшего Суини, Тень принудил его двинуться вперед, прочь из города и подальше от полицейской машины. Он услышал, как позади него, жужжа, закрылось окно, но машина осталась на прежнем месте.

Тень шел. Сумасшедший Суини шел, а иногда спотыкался, волоча ноги.

Полицейская машина медленно проехала мимо них, потом, развернувшись, стала возвращаться в город, набирая скорость на заснеженной дороге.

– А теперь почему бы тебе не рассказать, что тебя мучит? – сказал Тень.

– Я все сделал, как он сказал, но я дал тебе не ту монету. Я не собирался тебе ее давать, это не должна была быть та монета. Она для королевских особ. Понимаешь? Я, по сути, не должен был даже суметь ее взять. Такую монету дают самому королю Америки. А не какой-нибудь засранец вроде меня – тебе. А теперь у меня большие неприятности. Просто отдай мне монету, дружище. И ты никогда больше меня не увидишь, сраным Браном клянусь, никогда, о'кей, дружище? Клянусь годами, которые я провел на чертовых деревьях!

– Ты все сделал, как сказал кто, Суини?

– Гримнир. Тот мужик, которого ты зовешь «Среда». Знаешь, кто он? Кто он на самом деле?

– Думаю, да.

В безумных синих глазах ирландца мелькнула паника.

– Ты не подумай чего дурного. Ничего, что можно было бы… ничего дурного. Он просто велел, чтобы я был в баре и чтобы затеял с тобой драку. Он сказал, будто хочет посмотреть, из какого ты теста.

– Он тебе еще что-нибудь приказал?

Суини поеживался и подергивался. Сперва Тень подумал, что все дело в холоде, а потом вспомнил, где видел эту крупную дрожь раньше. В тюрьме. Это была дрожь джанки. У Суини – абстиненция, и Тень готов был поспорить, что он уже какое-то время без героина. Лепрекон-джанки? Сумасшедший Суини отщипнул горящий кончик самокрутки и, уронив его себе под нога, убрал недокуренный пожелтевший бычок в карман. Он потер черные от грязи пальцы, подышал на них, пытаясь немного согреть.

– Послушай, просто отдай мне эту чертову монету, дружище, – захныкал он. – Я дам тебе другую, не хуже этой. Черт, я дам тебе дерьмовую кучу кругляшков.

Сняв засаленную бейсболку, он правой рукой погладил воздух и извлек из него большую золотую монету. Потом извлек другую из облачка пара у себя изо рта, и третью оттуда же, и еще одну, и еще, ловя и подхватывая из неподвижного утреннего воздуха, пока бейсболка не заполнилась до краев и Суини не пришлось взять ее обеими руками.

Наполненную золотом бейсболку он протянул Тени.

– Вот. Возьми, дружище. Только отдай монету, что я дал тебе тогда.

Тень поглядел на бейсболку, спрашивая себя, сколько может стоить ее содержимое.

– И где мне тратить эти монеты, Сумасшедший Суини? – спросил Тень. – Разве много здесь мест, где золото можно обратить в наличность?

На какое-то мгновение Тени показалось, что ирландец сейчас его ударит, но мгновение прошло, и Сумасшедший Суини просто стоял, обеими руками держа полную золота шапку, словно Оливер Твист. Потом на глаза его навернулись слезы и потекли вдруг по щекам. Суини нахлобучил бейсболку, теперь пустую, если не считать засаленной ленты, на лысеющую макушку.

– Ты должен, должен, дружище, – тараторил он. – Разве я не показал тебе, как это делается? Я показал тебе, как брать монеты из клада. Я показал тебе, где этот клад. Только отдай мне ту первую монету. Она не моя была.

– У меня ее больше нет.

Слезы Сумасшедшего Суини высохли, а вместо них на щеках загорелись два красных пятна.

– Ах ты, сраный… – начал он, но потом будто лишился дара речи и только стоял, беззвучно открывая и закрывая рот.

– Я говорю правду, – сказал Тень. – Извини. Будь она у меня, я вернул бы ее тебе. Но я уже ее отдал.

Грязнющие лапы Суини вцепились в плечи Тени, бледно-голубые глаза поймали его взгляд. Слезы прочертили дорожки в грязи на щеках ирландца.

– Дерьмо, – сказал он наконец, и на Тень пахнуло табаком, прокисшим пивом и пьяным потом. – Ты говоришь правду, засранец. Отдал щедро и по собственной воле. Будь прокляты твои светлые глаза, ты ее, черт побери, отдал!

– Извини, – повторил Тень, вспоминая шепчущий стук, с каким ударилась монета о гроб Лоры.

– Извиняйся не извиняйся, а я проклят, и я обречен.

Сумасшедший Суини утер нос и глаза рукавом, развозя грязь по лицу странным узором.

Неловким мужским жестом Тень сжал ирландцу плечо.

– Будь проклят день и час моего зачатия, – произнес наконец Сумасшедший Суини. Он поднял глаза. – Тот парень, кому ты ее отдал. Он ее мне не вернет?

– Это женщина. Я не знаю, где она. Но боюсь, она тебе ее не вернет.

Суини скорбно вздохнул.

– Когда я был зеленым щенком, – сказал он, – была одна женщина, которую я повстречал под звездами и которая позволила мне поиграть ее титьками и предрекла мне мою судьбу. Она сказала, что я буду покинут, и что конец мне придет к западу от заката и что жизнь мою украдет побрякушка мертвой женщины. А я только посмеялся и подлил нам ячменного вина, и еще поиграл с ее титьками, и поцеловал прямо в спелые губы. Хорошие тогда были деньки: первые серые монахи еще не заявились на нашу землю, еще не поплыли по зеленому морю на запад. А теперь… – Он остановился на полуслове. И вдруг, повернув голову, сосредоточился на Тени. – Ему нельзя доверять, – с упреком проговорил он.

– Кому?

– Среде. Не доверяй ему.

– Мне и не нужно ему доверять Мне незачем ему доверять. Я на него работаю.

– Помнишь, как это делается?

– Что? – Тени казалось, будто он разговаривает с полудюжиной разных людей. Самозваный лепрекон бормотал, брызгая слюной, перескакивая из одной личности в другую, от темы к теме, словно сохранившиеся еще скопления клеток мозга вспыхивали, пылали и сгорали насовсем.

– Монеты, дружище. Монеты. Я ведь показывал тебе, помнишь?

Он поднял два пальца к лицу, пристально поглядел на них и вытащил у себя изо рта золотую монету. Монету он бросил Тени, который подставил ладонь, чтобы поймать ее, но она до нее не долетела.

– Я был пьян, – ответил Тень. – Ничего не помню.

Суини, спотыкаясь, сделал несколько шагов. Рассвело, и мир окрасился в белые и серые тона. Тень двинулся за ним следом. Суини шел широким неверным шагом, словно вот-вот упадет, но ноги всегда выручали его, реактивно толкали на еще один неверный шаг. Когда они достигли моста, Суини, схватившись одной рукой за кирпичный парапет, повернулся к Тени:

– Есть пара баксов? Мне много не нужно. Только на билет отсюда. Двадцати мне с лихвой хватит. Паршивой двадцатки, а?

– Куда можно купить билет за двадцать долларов? – спросил Тень.

– Я сумею выбраться отсюда, – отозвался Суини. – Успею убраться до того, как разразится буря. Подальше из мира, где опиум стал религией для народа. Подальше от… – Он умолк, вытер нос рукой, а руку о рукав.

Поискав по карманам джинсов, Тень протянул Суини двадцатку.

– Вот, возьми.

Скомкав банкноту, Суини затолкал ее поглубже в масленый карман джинсовой куртки, прямо под нашивкой, на которой два стервятника сидели на сухом суку, а под ними шла надпись: «К ЧЕРТЯМ ТЕРПЕНИЕ! Я СЕЙЧАС ЧТО-НИБУДЬ УБЬЮ!»

– С этим я доеду куда нужно, – кивнул он.

Прислонившись к парапету, он порылся в карманах, пока не нашел недокуренную самокрутку. Осторожно прикурил бычок, стараясь не обжечь пальцы и не опалить бороду.

– Вот что я тебе скажу, – проговорил он, будто за все утро не сказал ни слова. – Ты под виселицей ходишь, а на шее у тебя – веревка, и два ворона сидят у тебя на плечах, только и ждут, чтобы выклевать тебе глаза. У виселицы глубокие корни, потому что простирается это дерево от небес до преисподней, а твой мир – всего лишь сук, с которого свисает петля. – Он замолчал. – Я отдохну тут немного.

С этими словами Суини съехал по парапету и так и остался сидеть на корточках, привалившись спиной к закопченному кирпичу.

– Удачи, – сказал Тень.

– Ну, мне-то уже давно хана. Но все равно спасибо.

Тень неспешно вернулся в город. Было восемь утра, и Каир просыпался. Обернувшись, он увидел бледное лицо Суини, все в потеках слез и грязи: ирландец глядел ему вслед.

Это был последний раз, когда Тень видел Сумасшедшего Суини живым.

Короткие зимние дни перед самым Рождеством были промежутками света в зимней темноте и в доме мертвецов летели быстро.

Двадцать третьего декабря Шакал и Ибис предоставили свой дом для поминок по Лайле Гудчайлд. Кухню заполонили деловитые женщины с чанами и соусниками, сковородами и пластмассовыми мисками, и гроб покойной выставили в парадном зале в окружении тепличных цветов. В дальнем конце комнаты накрыли стол, загромоздили его мисками бобов с салом и салата из сырой капусты, моркови и лука, блюдами кукурузных оладий, куриных крылышек, свиных ребер, коровьего гороха. Во второй половине дня дом заполнили люди, которые смеялись и плакали, и пожимали руку священнику, и все это было незаметно организовано и проходило под присмотром облаченных в строгие костюмы господ Шакала и Ибиса. Похороны были назначены на следующее утро.

В холле зазвонил телефон (старинный черно-белый аппарат из коллекционного пластика-бейклита со старым добрым крутящимся циферблатом), подошел мистер Ибис. Закончив говорить, он отпел Тень в сторону.

– Звонили из полиции, – сказал он. – Сможете забрать тело?

– Разумеется.

– Будьте сдержанны. Много не говорите. – Записав на клочке бумаги адрес, он отдал его Тени, который прочел написанное четким каллиграфическим почерком и, сложив, убрал бумажку в карман. – Там будет полицейская машина, – добавил Ибис.

Выйдя через черный ход, Тень завел мотор катафалка. И мистер Шакал и мистер Ибис, каждый в отдельности, особо потрудились объяснить, что вообще-то катафалк следует использовать только для похорон и что для вывоза тел у них имеется фургон, но фургон вот уже три недели в ремонте, и не мог бы он быть поаккуратнее? Тень осторожно вывел катафалк в проулок. Снегоуборочные машины уже расчистили улицы, но ему по душе было ехать медленно. Казалось правильным и разумным медленно ехать на катафалке, хотя он даже и не помнил, когда в последний раз видел на городских улицах катафалк. Смерть исчезла с улиц Америки, думал Тень; теперь она случается в больничных палатах и в машинах «скорой помощи». Не надо пугать живых, думал Тень. Мистер Ибис рассказывал, что мертвецов теперь возят по нижним этажам больниц на якобы пустых каталках, и умершие путешествуют собственными потайными путями.

На боковой улочке стояла темно-синяя полицейская патрульная машина, и Тень припарковал катафалк сразу позади нее. Двое копов в машине пили кофе из термоса, мотор работал на холостом ходу для обогрева. Тень постучал в боковое стекло.

– Да?

– Я из похоронного бюро, – объяснил Тень.

– Мы ждем судмедэксперта, – сказал коп.

Тень спросил себя, не тот ли это полицейский, который окликнул его давеча под мостом. Второй, черный, коп вышел из машины, оставив своего коллегу сидеть на сиденье водителя, и вместе с Тенью прошел к мусорному баку. В снегу возле бака сидел Сумасшедший Суини. На коленях у него лежала пустая зеленая бутылка, лицо, бейсболку и плечи замело снегом и одело изморозью. Он не шевелился.

– Дохлый пьяница, – сказал коп.

– Похоже на то, – согласился Тень.

– Ничего пока не трогайте, – велел коп. – Судмедэксперт вот-вот подъедет. Если хотите знать мое мнение, этот парень допился до ступора и отморозил себе задницу.

– Да, – снова согласился Тень. – Похоже, так оно и есть.

Присев на корточки, он поглядел на бутылку на коленях у Сумашедшего Суини. Ирландский виски «Джеймсон»: двадцатидолларовый билет отсюда. Подъехал маленький зеленый «ниссан», из которого вышел и направился к ним утомленный мужчина средних лет с песочными волосами и песочными же усами. «Он пнет труп, – подумал Тень, – и если труп не даст ему сдачи…»

– Он мертв, – сказал судмедэксперт. – Личность установили?

– Неизвестный, – сказал коп. Судмедэксперт поглядел на Тень.

– Вы работаете у Шакала и Ибиса? – спросил он.

– Да.

– Скажите Шакалу, чтобы сделал слепки зубов и отпечатки пальцев для установления личности и фотографии лица тоже. Во вскрытии нет необходимости. Просто пусть возьмет кровь на анализ на алкоголь. Запомнили? Хотите, чтобы я записал?

– Нет, – ответил Тень. – Все в порядке. Я запомнил.

Песочный нахмурил было брови, потом вынул из бумажника визитную карточку и, нацарапав на ней что-то, протянул Тени со словами:

– Отдайте это Шакалу.

На том судмедэксперт пожелал всем счастливого Рождества и удалился. Зеленую бутылку копы оставили у себя.

Тень расписался за труп неизвестного и взвалил его на каталку. Тело окоченело в сидячем положении, и Тень не сумел его разогнуть. Повозившись с каталкой, он сообразил, что одну ее сторону можно задрать и поставить стоймя. Неизвестного он так и привязал в сидячем положении ремнями к каталке, которую затолкал в катафалк лицом вперед. Почему бы не дать ему приятно прокатиться. Потом он медленно поехал назад в похоронную контору.

Катафалк как раз остановился у светофора, как Тень услышал сзади ворчливое карканье:

– И я хочу пристойные поминки, все по высшему разряду, чтобы красивые женщины лили слезы и рвали на себе одежду от горя, а храбрые мужчины сетовали и рассказывали длинные саги о моих подвигах былых времен.

– Ты мертв, Сумасшедший Суини, – сказал Тень. – Когда ты мертв, берешь то, что тебе дают, теперь уже не до привередливости.

– Эх, а что мне остается! – вздохнул мертвец, сидевший в кузове катафалка.

Хныканье джанки совсем исчезло из его голоса, сменившись скукой смирения, словно слова транслировались из дальнего далека – мертвые слова на мертвой волне.

Зажегся зеленый, и Тень мягко надавил на газ.

– Но поминки по мне все же устройте, – сказал Сумасшедший Суини. – Накройте для меня место за столом и напейтесь мертвецки пьяными в мою честь. Ты убил меня, Тень. За тобой должок.

– Я и не думал убивать, Сумасшедший Суини, – сказал Тень. «Это двадцать долларов, – подумал он, – на билет отсюда». – Тебя прикончили холод и алкоголь, а не я.

Ответа не последовало, и всю дорогу в катафалке царило молчание. Припарковавшись у черного хода, Тень вытащил носилки из катафалка и закатил в морг. Обхватив за талию, он пересадил Сумасшедшего Суини на стол для бальзамирования, будто перетаскивал коровью тушу.

Прикрыв «неустановленную личность» простыней, он так и оставил его, положив рядом бланки. Когда он поднимался по лестнице, ему показалось, он услышал тихий и приглушенный голос, будто в дальней комнате играло радио. Голос говорил:

– Что могут сделать мне холод или выпивка, мне, лепрекону по крови? Нет, это ты потерял золотое солнышко, вот что убило меня. Ты убил меня, Тень, так же верно, как то, что вода мокра, дни длинны и под конец всегда разочаруешься в друге.

Тень хотел возразить Сумасшедшему Суини, мол, философия у него выходит горькая, но потом предположил, что смерть, вероятно, и впрямь наполняет горечью.

Он поднялся в основную часть дома, где женщины средних лет закрывали пленкой блюда с запеканками, наворачивали крышки на пластмассовые миски со остывающими жареной картошкой и макаронами с сыром.

Мистер Гудчайлд, супруг усопшей, притиснув мистера Ибиса к стене, говорил ему, что он, мол, знал, что никто из детей не приедет проститься с матерью. Яблочко от яблони недалеко падает, рассказывал он всякому, кто готов был его слушать. Яблочко от яблони недалеко падает.

Тем вечером Тень поставил на стол еще один прибор. Возле каждой тарелки он поставил по стакану, а в середину стола – бутылку «Джеймсон голд». Это был самый дорогой ирландский виски, какой продавали в местном винном магазине. После ужина (большого блюда салатов и жаркого, что приберегли для них женщины) Тень щедрой рукой разлил виски по стаканам – в свой, Ибиса, Шакала и в стакан Сумасшедшего Суини.

– Ну и что, что он сидит на носилках в подвале, – сказал Тень, разливая виски, – и его ждет безымянная могила? Сегодня мы пьем в его честь и устраиваем ему поминки, какие он хотел.

Повернувшись к пустому месту за столом, Тень поднял свой стакан.

– Я только дважды встречал Сумасшедшего Суини живым, – начал он. – В первый раз я подумал, что он первоклассный раздолбай, из тех, кому сам черт не брат. Во второй раз я подумал, будто он распоследний неудачник, и дал ему денег, чтобы он смог убить себя. Он показал мне фокус с монетами, который я не помню, как проделать, наградил меня парой синяков и утверждал, будто он лепрекон. Покойся с миром, Сумасшедший Суини.

Он отхлебнул виски, давая дымному вкусу раствориться у себя во рту. Остальные двое выпили вместе с ним, подняв прежде стаканы в честь пустого места.

Из внутреннего кармана мистер Ибис достал записную книжку, полистал в ней, отыскивая нужную страницу, и зачитал краткое резюме жизни Сумасшедшего Суини.

Согласно мистеру Ибису, свою жизнь Сумасшедший Суини начал как хранитель священной скалы на маленькой полянке в Ирландии, более трех тысяч лет назад. Мистер Ибис рассказывал о любовных историях Сумасшедшего Суини, о его врагах, о безумии, которое дало ему силу (более позднюю версию этой повести рассказывают до сих пор, хотя священный характер и древность большинства строф давно уже позабылись), о его культе и поклонении ему на родине, которые постепенно сменились настороженным уважением и, наконец, доброй насмешкой. Он рассказал о девушке из Бэнтри, которая приехала в Новый Свет и привезла с собой веру в Сумасшедшего Суини, ибо разве не увидела она его ночью в озерце и разве не улыбнулся он ей и не окликнул настоящим ее именем? Она стала беженкой на корабле людей, которые видели, как их картофель, посаженный в землю, обращается в черную гниль, глядели, как умирают от голода друзья и любимые, и мечтали о земле полных желудков. Девушка из Бэнтри в особенности мечтала о городе, где могла бы заработать достаточно, чтобы перевезти в Новый Свет свою семью. Многие ирландцы, прибывавшие в Новый Свет, считали себя католиками, пусть даже не знали катехизиса, пусть даже вся их религия заключалась в вере в Бобовый сидх, в баньши, что прилетают выть под стенами дома, куда скоро придет смерть, в святую Бригиту с двумя сестрами (каждая из них была Бригита, и все они были одна и та же женщина), в саги о Финне, об Ойсине, о Конане Лысом, – даже о лепреконах, маленьких человечках (что было самой большой шуткой ирландцев, ибо в былые дни лепреконы считались самыми высокими среди обитателей волшебных холмов)…

Это и многое другое рассказал им той ночью на кухне мистер Ибис. Его тень на стене вытянулась и стала похожа на птицу, и когда виски потекло рекой, Тень вообразил себе голову гигантской водоплавающей птицы с длинным и изогнутым клювом. И после второго стакана сам Сумасшедший Суини стал вставлять в повествование Ибиса подробности и неуместные замечания («…Ну и девчонка она была, скажу я вам, со сливочными грудями и вся в веснушках, а сосцы у нее были красновато-розовые, цвета заката, когда до полудня лило, а к ужину снова разъяснилось…»). А потом Суини пытался – обеими руками – разъяснить историю богов Ирландии, как одна их волна за другой приходили из Галлии и из Испании, из любого, черт побери, места на Земле, и как каждая следующая волна превращала богов предыдущих в троллей и фейри и тому подобных существ, пока не явилась сама святая матерь церковь и без спроса трансформировала всех до единого богов в Ирландии в фейри, или святых, или мертвых королей…

Протирая очки в золотой оправе, мистер Ибис объяснил, еще более ясно и четко, чем обычно, произнося каждое слово, из чего Тень заключил, что он пьян (единственным свидетельством этого были только произношение и пот, каплями выступивший у него на лбу в промозглом доме), и, погрозив собравшимся пальцем, объявил, что он писатель и что его истории следует рассматривать не как литературную реконструкцию прошлого, а как творческое воссоздание, которое всегда более истинно, нежели истина, на что Сумасшедший Суини заявил:

– Я тебе покажу творческое воссоздание! Для начала мой кулак творчески перевоссоздаст твою рожу.

Тут мистер Шакал, оскалив зубы, зарычал на Суини, и это был рык огромного пса, который хоть и не ищет драки, но всегда сумеет ее закончить, вырвав вам горло, и Суини все понял, сел и налил себе еще один стакан виски.

– Вспомнил, как я проделывал мой скромный фокус? – с усмешкой спросил он у Тени.

– Нет.

– Тогда попытайся угадать, как я это делаю, – зашлепал пурпурными губами Сумасшедший Суини, и синие глаза его затуманились. – Я скажу «тепло», когда подойдешь близко.

– Ты ведь не прятал монету в ладони? – спросил Тень.

– Нет.

– И никакого приспособления не было. Ничего в рукаве или еще где, что выстреливало бы монетой тебе в руку?

– И такого не было. Ну что, всем доливаю?

– Я читал в учебнике, как «сон скряги» проделывают с помощью куска латекса, который наклеивают на ладонь, создавая тем самым мешочек цвета кожи, чтобы спрятать в него монеты.

– Печальные вышли поминки для Великого Суини, который птицей летал по всей Ирландии и в безумии своем питался ряской. Он умер, и никто по нему не плакал, кроме пса, птицы и идиота. Нет, не было никакого мешка.

– Что ж, похоже, у меня кончились идеи, – сказал Тень. – Полагаю, ты просто берешь их из ниоткуда. – Тень считал, что эго прозвучит как саркастическая шутка, но тут увидел вдруг выражение лица Суини. – Значит, правда. Ты действительно берешь их из ниоткуда.

Дата добавления: 2015-06-27